3. Предзнаменования кончины людей из более близкого нам времени

3. Предзнаменования кончины людей из более близкого нам времени

а) «В пятидесятых годах в Москве заболела родная моя тетка Елизавета Петровна Смаллан, рассказывает г-жа Т. Пассек. Болезнь её сначала казавшаяся ничтожной, как-то странно развивалась. Ни на что не жалуясь, тетушка слабела и, наконец, слегла в постель. Лечил её друг нашего дома, известный медик, Константин Иванович Скологорской, один из лучших людей, человек добрый, религиозный. Болезнь тетушки с каждым днем усиливалась, наконец, больная стала впадать в бред и беспамятство. Видя её в таком положении, я однажды осталась у нее на ночь. Это было во время святок. Кровать тетушки в начале болезни переставлена была из спальни в гостиную, с которой она, как заболела, так и не вставала до кончины. У внутренней стены гостиной находился большой диван, на котором, с наступлением ночи, я прилегла, не раздеваясь. На другом конце дивана, прислонясь к подушкам, полулежала невестка моя, жена моего брата. Подле дивана на скамейке сидела молодая женщина Александра, находившаяся у тетушки в услужении, и горничная, девушка лет двадцати пята. Маша, дочь крепостного её человека, служившего у тетушки с самого её замужества. Между ними на стуле стояла свеча под зонтиком, чтобы не тревожить излишним светом больную. Больная была в бессознательном состоянии, временами бредила, временами стихала. Спать мы никто не могли и тихонько разговаривали. Из гостиной дверь выходила в залу, из залы в переднюю, оттуда в сени и на большой двор. Дом был деревянный, комнат в десять, одноэтажный. Улица тихая. Наступила минута, в которую мы все как-то смолкли и вдруг услыхали необыкновенно громкий стук в дверь, выходившую из сеней в переднюю. В этом стуке было что-то до такой степени странное, что мы невольно переглянулись.

– Кто бы мог придти в такую пору и стучать так сильно, – сказала я.

– Должно быть, приехал Константан Иванович, – сказала Александра – я пойду, посмотрю. – И отправилась.

Ждем, ждем, является Александра с изумленным, расстроенным лицом и говорит:

– Никого нет. Я вышла на двор, по двору ходит сторож, ворота заперты, на дворе нет никого. Спрашиваю сторожа, не приезжал ли кто, или не проходил ли кто к хозяевам, большой каменный дом которых находился в глубине двора. Сторож сказал, что он никуда не отлучался и во двор никто не приходил. Ночь стояла тихая, светил полный месяц. На дворе сильно морозило. Было ясно, точно днем.

Поговорили, потолковали мы и разместились по-прежнему. Но едва только немного успокоились, как такой же вызывающий стук, или, скорее, грохот в дверь, послышался из передней в залу, куда Александра бросилась, говоря:

– Константан Иванович.

PI тотчас же возвратилась бледная, расстроенная.

– Никого нет. Что это за стук? Ни в передней, ни в сенях нет никого.

Молча мы посмотрели друг на друга. Больная лежала без сознания, не открывая глаз, и временами произносила невнятные слова. Мы опять сели. Я и невестка моя прилегли на двух противоположных концах дивана, горничная уселась на скамейке подле нас, и только что у нас начался разговор, как над самым диваном раздался в карнизе такой оглушительный грохот, что мы моментально вскочили с дивана; казалось, карниз и потолок разрушаются. Другие также бросились со своих мест; все были бледны, у всех на лицах выражался ужас. Остаток ночи никто уже не ложился, к дивану мы боялись подступить. С наступлением дня тетушка пришла в себя, слабым голосом передала мне некоторые распоряжения и к обеду опять стала впадать в забытье. Одна из самых близких к тетушке дам подошла ко мне, говоря:

– Видите, близок конец. Хорошо бы заранее заготовить все, что надо, в чем положить. Вы бы съездили в город и купили. – И сказала, что купить.

Я немедленно отправилась, по пути на минуту зашла в свой дом – взглянуть на детей и кое о чем распорядиться. Но не прошло и четверти часа, как ко мне прибежали от тетушки и сказали:

– Не извольте ездить в город. Катерина Петровна поехала. Пожалуйста к нам.

Я тотчас отправилась. Вхожу во двор, меня поразил сильный запах ладана. В сенях, в передней, запах был еще сильнее.

– Верно все кончено? – спросила я вышедшую мне навстречу горничную.

– Нет еще, они не скончались, – отвечала она.

– Что ж это ладаном вы накурили?

– Да у нас ладана и в доме-то нет, – отвечала она. – А вот, как вы ушли, то по дому и далее по двору ладаном запахло, и сами не знаем, откуда этот запах взялся.

Я прошла в гостиную. По всему дому был сильный запах ладана. Тетушка лежала в агонии, с закрытыми глазами. Вскоре приехала с покупками Катерина Петровна, женщина глубоко верующая, и сказала мне:

– Видите, как тетушка страдает, а умереть не может. Вероятно, над нею тяготеет чье-нибудь неудовольствие или клятва. В нашей церкви есть молитвы, которые разрешают и примиряют.

– Очень хорошо, пригласите священника, – отвечала я.

Тотчас послали за священником. В углу спальни на маленьком столике затеплили небольшую восковую свечку. В комнате воцарилась глубокая тишина, несмотря на то, что было человек десять присутствующих. Слышалось только тяжелое дыхание умирающей. Вошел старичок священник с молитвенником в руках, благословил умирающую, стал перед образом и начал читать примирительные молитвы. Я слышала их в первый раз; они поразили меня глубиной

содержания и трогали душу простотой и искренностью любви. Чем долее читал священник, тем дыхание больной становилось тише. С последним словом молитвы, вероятно, примиренный дух её отлетел в вечность» [7] («Ребус» 1887 г. № 27).

б) Мисс Хатта Доути, 21 года от роду, старшая дочь м-ра Доути из Уэйланда, более года страдала страшным недугом, называемым в медицине чахоткой, но в постель слегла она не более, как за неделю до кончины. Я видел её ежедневно, а иногда и по нескольку раз в день, беседовал с ней о разного рода житейских предметах и вполне убежден, что она была психически нормальна, сохранила свои умственные способности до последних минут жизни. В религиозных вопросах она была до некоторой степени скептична и, как я слышал, не любила говорить о теориях, касающихся загробной жизни.

В продолжение утра 14 августа мисс Доути начала быстро угасать, и любящая мать ни на минуту от нее не отходила. Около полудня она, видимо, ослабела, и многочисленные друзья её собрались вокруг её кровати, каждую минуту ожидая её последнего вздоха. Обильный холодный пот покрывал все её тело, большие глаза сделались мутны, веки закрылись, губы и оконечности пальцев похолодели, как мрамор, и вскоре пульс остановился и дыхание прекратилось. Благодаря отчаянию и горю присутствующих родственников и друзей, думавших, что все уже кончено, никто не заметал по часам, сколько времени продолжалось это состояние. Но вдруг мисс Доути открыла глаза, провела несколько раз руками по лицу, приподнялась на постели и, обратя к матери испуганный взгляд, проговорила ясным, отчетливым голосом:

– Где я была, объясни мне, мама. Я ничего не понимаю. О, зачем я вернулась сюда! Я не хочу… не хочу…

Сестра первая спросила ее:

– Что ты видела, Хатта?

– Я была далеко, далеко отсюда и видела множество народа, много незнакомых лиц пожимали мне руку, и так были они рады меня видеть. Они сняли с меня кожу без малейшей боли, и я почувствовала себя гораздо лучше. Мама, я опять вернусь к ним.

Мать возразила – Как я же расстанусь с тобой, Хатта?

– Зачем расставаться? Мой дух всегда будет с тобою, я буду знать все, что вы делаете. Затем она попросила, чтобы ей дали поесть, съела кусочек и запила глотком вина. Ей попробовали предложить несколько вопросов, но голос её так ослабел, что ответов не расслышали.

Когда же в комнату вошел её доктор, больная весело спросила:

– Что вы думаете теперь, доктор?

– О, все идет прекрасно. Вы скоро выздоровеете.

– Посмотрите, доктор. Я дышу так свободно, и вместе с тем не так холодно, холодно.

Вскоре после этих слов, она подняла пальцы обеих рук к ушам и сказала: – Я не слышу, что вы говорите, доктор, – и через минуту прибавила: – я теряю и зрение, я вас более не вижу.

Доктор, видя, что конец приближается, вышел, чтобы позвать недостающего члена семьи, а умирающая, обратив свой потухший взгляд в сторону матери, проговорила радостным и необыкновенно нежным голосом: «Я должна теперь идти к ним, прощай, мама». Затем еще один последний вздох, и её не стало.

Кто осмелится утверждать, что больная бредила, а не получила, по милосердию Творца, возможность заглянуть в ожидавший её мир блаженства и принести оттуда радостную весть для утешения скорбящих близких. Осиротевшая мать говорит, что ничто так не облегчает её горя, как воспоминание о последних минутах её дорогой Хатти («Ban. of Ligt», т. XLV, № 26; см. «Ребус» 1890 г., № 45).

в) В своих записках («Русский архив», № 6 за 1897 год) граф Бутурлин рассказывает два следующих замечательных случая:

Около масленицы или в начале поста 1828 г. умер крепкий еще по летам московский сторожил Степан Степанович Апраксин при следующем странном обстоятельстве. Он сам предсказал свою кончину несколько дней вперед, потому что явился ему давно умерший приятель его, обещавший (как уверял Степан Степанович) при жизни исполнить такое предуведомление в подлежащее время. Это рассказывали тогда по Москве, и помнится мне, что тогда говорил о том в доме Чернышевых Яков Федорович Скарятин, когда С. С. Апраксин был плох, но еще жив. Об ожидании С. С. Апраксиным явления ему того лица перед кончиною я знал с детства моего из рассказов о том Мальцевых. Понимайте, как хотите, но это так.

Бывал я иногда у княгини Елизаветы Ростиславны Вяземской, матери павлоградского моего товарища. Княгиня Елизавета Ростиславна, урожденная Татищева, внучка известного историка этой фамилии, рассказывала следующее о смерти деда. Жил он в своей подмосковной усадьбе и, хотя был преклонных уже лет, но пользовался хорошим здоровьем. Встав утром в одно из воскресений, он пошел в церковь и перед обедней сказал священнику, что желает немедленно исповедоваться и причаститься Святых Тайн, потому что видел во сне, что он должен умереть в этот самый день, хотя вовсе не чувствует себя больным. Исполнив этот христианский долг, он после обедни пошел домой, напился, по обыкновению, чаю, после чего, сделал последние распоряжения, созвал всех своих семейных и прислугу, простился с ними, прилег и послал за священником, чтобы собороваться или читать отходную над ним молитву, и вскоре потом испустил дух.

Сообщено мне это старицей Натальей Федоровной Крыловой, слышавшей этот рассказ от самой княгини Елизаветы Ростиславны («Рус. арх.» 1897 г., № 6).

г) Помещенная ниже история произошла во Франции, в городе Марселе, много лет тому назад и известна между тамошними жителями, как действительный факт. Последствием его было то обстоятельство, что все часы города были переставлены на час вперед.

В окрестности Марселя жил один состоятельный человек по фамилии Валет. Он происходил из старинного рода и женился на дочери марсельского мэра, которая славилась своей красотой и была прозвана «Марсельскою розою». От этого брака родились две дочери и два сына, и, когда дети стали подрастать, семья перебралась в Париж для их воспитания. Там у них образовался большой крут знакомых, и веселая светская жизнь требовала больших расходов. Марсельским поместьем Валета после отъезда владельца стал управлять некто Лебрен и вследствие частых требований присылки денег притеснял своих подчиненных, чем возбудил в них ненависть к себе. Если бы Валет знал, какой дорогой ценою оплачивается его веселая жизнь, он, вероятно, переменил бы образ жизни, но, ничего не подозревая, он и не думал менять ее.

Однажды ночью Валет видит сон такого рода, ему является его управляющий, покрытый кровью, и говорит, что он убит возмутившимися крестьянами и что труп его зарыт под деревом, которое он тут же описывает очень подробно. Лебрен просит при этом г-на Валета немедленно приехать в Марсель и предать его тело земле по христианскому обычаю, так как иначе душа его не будет иметь покоя. Сперва этот сон испугал Валета и удивил его своими точными указаниями, но затем он убедил себя, что все это пустяки и не стоит обращать внимания. Через неделю он видит то же: перед ним появляется рассерженный Лебрен и упрекает его за то, что он не исполнил его просьбы. Валет обещает немедленно все сделать, но, с наступлением утра, ему кажется нелепым придавать значение сну, и опять ограничивается тем, что пишет своему управляющему. Между тем, видение это снова повторяется, и опять Лебрен повторяет свою мольбу об успокоении его души. В заключение он дает Валету обещание, если он исполнит его желание, предупредить его. Валета, за двадцать четыре часа о предстоящей ему смерти, для того чтобы он не умер неподготовленным. Валет обещал все исполнить и на следующий день поехал в Марсель, где он не был уже в продолжение десяти лет. Семье своей он сказал, что едет туда по важному, неотложному делу.

Оказалось, что Лебрен был действительно убит, и труп его зарыт под деревом на краю леса, как то было указано в видении. Все труды его разыскать убийц были тщетны, но зато он убедился в бедственном положении своих подчиненных и не остался равнодушным к их нуждам. Переезд всей семьи из Парижа в Марсель последовал вслед за его возвращением домой, и Валет снова стал жить в своем имении и сам веста дела.

Прошло восемь лет, и, когда в имении понадобилась перестройка, вся семья переехала в город к отцу г-жи Валет. Сам Валет давно перестал думать об обстоятельствах, вызвавших его переезд, и о бывшем когда-то видении. Однажды вечером, когда вся семья сидела за ужином и весело разговаривала, послышался сильный стук во входную дверь. Прислуживающий за столом лакей пошел посмотреть, но никого не нашел. Стук повторился с большей силой, и старший сын Валета сам пошел отворить дверь. Но, как и прежде лакей, он никого не увидал. Когда стук раздался в третий раз и еще сильнее прежнего. Валет вспомнил о бывшем у него видении и встал со словами: «Я сам пойду; кажется, я знаю, кто стучит». Когда он отворил дверь, то увидал призрак своего бывшего управляющего, который ему прошептал, что в следующую ночь, в тот же час, т. е. в полночь, он дол» сен будет покинуть мир.

Валет вернулся бледный и расстроенный и, уступая общей просьбе, рассказал о том, что с ним было восемь лет тому назад и что сейчас произошло. Семья страшно перепуталась, жена и дета наперерыв обнимали его и сами в слезах старались его успокоить. Тесть Валета, скептик, хотел все обратить в шутку и вместе с тем старался придумать средство, которое могло бы рассеять вредные последствия страха смерти и, наконец, дал приказание перевести все часы в городе на час вперед. Таким образом, думал он, когда пробьет назначенный час и Валет увидит, что роковой час миновал и что ему не грозит никакая опасность, он успокоится и все будет в порядке.

На следующий день Валет занялся приведением в порядок всех своих дел, причастился и совершенно подготовился к смерти. Вечером сидел он в кругу своей семьи и прощался с нею, когда вдруг пробило 11 часов. Все молчали. Когда через час начало бить двенадцать Валет встал и произнес: «Да помилует Господь мою душу, час мой настал!» Он ясно слышал бой всех городских часов. «Неужели это был обман»? – сказал он, наконец, видя, что смерти нет. «Дух обманул тебя, – сказала с насмешкой его теща, – не думай более об этой глупой истории». «Да будет воля Божия! – отвечал Валет, – я пойду к себе в комнату и буду благодарить Бога за спасение». Данвиль, тесть его, порадовался, что его хитрость так хорошо удалась, и простился с зятем, не подозревая, что прощается с ним навеки.

Приблизительно около часу пробыл Валет в своей комнате, когда вдруг вспомнил, что в одном из шкафов осталась неподписанной одна важная бумага. На пути к шкафу ему приходилось проходить мимо лестницы, ведущей в подвал. Услыша внизу какой-то странный шум, он направился по лестнице в подвал. Как только он туда вступил, чья-то рука вонзила ему кинжал в сердце, и в ту же минуту раздался бой городских часов, бивших час вместо двенадцати, предсказанных призраком.

В подвал дома Данвиля прокрались воры и когда они увидали, что их могут обнаружить, они поспешили покончить с несчастным Валетом. Таким образом, они оказались орудием судьбы (см. «Ребус» 1899 г. № 26).