5. Алогичность благодати

5. Алогичность благодати

Не будь этой точки, точки недвижной

Не было б танца, а танец — все.

Т. С. Элиот

Когда в журнале «Христианство сегодня» вышла моя статья «Неправильная математика Евангелия», я имел возможность убедиться, что сатира отнюдь не всякому по вкусу. Казалось, письма читателей вот–вот самовозгорятся в моем почтовом ящике. «Филип Янси, ты не ходишь в Боге! — писал мне один разъяренный читатель. — Твоя статья — кощунство!» Другой читатель решительно осуждал мою «антихристианскую интеллигентскую философию». Третий и вовсе заклеймил статью «сатанинской». «У вас что, не хватает в журнале редакторов, чтобы отсеять подобный бред недоучки?» — вопрошал он.

Поскольку я не привык числиться кощунником, антихристианином и сатанистом, я сел и хорошенько, с должным смирением, подумал над своей статьей. В чем дело? Я разобрал четыре притчи, по одной из каждого Евангелия, и — как мне казалось, достаточно остроумно — указал на их нелогичность.

Лука приводит притчу о пастухе, который бросил стадо из девяносто девяти овец и пошел среди ночи искать одну, потерянную. Конечно, это великодушный поступок. Но задумайтесь над логикой. По словам Иисуса, пастух оставил стадо «в пустыне», то есть во власти волков, грабителей и первобытного инстинкта, который может подтолкнуть всю отару к бегству. Что же он скажет, если, вернувшись с больной овцой на плечах, обнаружит, что сбежало еще двадцать три?!

В Евангелии от Иоанна Мария берет фунт драгоценного мира, ценой в годичный заработок, и выливает его на ноги Иисуса. Что за расточительность! Иуда тут же указал на нелепость ее поступка: благоуханную жидкость, которая рекой потекла по грязному полу, можно было продать, а вырученные деньги раздать бедным.

Третий эпизод такого рода я нашел у Марка. При виде вдовы, опустившей в храмовую кружку два медяка, Иисус попрекает богатых и щедрых дарителей: «Истинно говорю вам, эта бедная вдова больше отдала, чем все прочие». Надеюсь, Он говорил не слишком громко и не отпугнул главных спонсоров.

Мне редко доводилось слышать проповеди на тему четвертого сюжета — притчи из Евангелия от Матфея — и на то имеется весомая причина. Иисус рассказывает о землевладельце, который нанял работников собирать урожай. Одни приступили к работе на рассвете, другие — во время утреннего перерыва, третьи — после обеда, четвертые — после полдника, а последние — всего за час до окончания рабочего дня. И никто не жаловался, до тех пор пока ударники, двенадцать часов гнувшие спину под палящим солнцем, не обнаружили, что выскочки, которые отработали всего час и даже не вспотели, получат в точности такую же плату. Решение хозяина противоречило всем понятиям о мотивации труда и справедливой оплате. Попросту говоря, это — экономическая ошибка.

Однако благодаря этой статье я усвоил не только полезный урок о приемлемости и неприемлемости сатиры — я кое–что узнал о благодати. Возможно, не следовало мне называть евангельскую математику «неправильной», но благодать и впрямь отдает нелогичностью и даже несправедливостью. С какой стати гроши бедной вдовы ценятся выше миллионов богатого жертвователя? Почему хозяин вздумал заплатить опоздавшим лентяям столько же, сколько надежным и верным помощникам?

* * *

Вскоре после того, как была опубликована злосчастная статья, я побывал на пьесе «Амадео» (это имя на латыни означает «Возлюбленный Богом»). Герой драмы, композитор XVIII века, пытается постичь Божий замысел. Благочестивый Антонио Сальери искренне желает создать бессмертную музыку, прославляющую Бога, но ему не хватает таланта. Он не может смириться с тем, что Господь ниспослал величайший музыкальный гений не ему, а какому–то мальчишке–недоростку — Вольфгангу Амадею Моцарту.

Во время спектакля я вдруг понял: вот она — оборотная сторона давно волновавшей меня проблемы. Пьеса задавала тот же вопрос, что и Книга Иова, но подходила к нему с другой стороны. Автор «Иова» недоумевал, почему Бог «карает» праведника. Автор «Амадео» размышляет на тем, с какой стати Бог «вознаграждает» недостойного юнца. Проблема непредсказуемости благодати, поднятая в пьесе, по своим масштабам соответствует проблеме страданий Иова.

С какой стати Бог предпочел плута Иакова послушному и честному Исаву? Зачем сверхъестественная сила дарована такому же, как Моцарт, пустоголовому подростку — Самсону? Почему необразованный пастушонок Давид вступает на трон Израиля? И почему высшим даром мудрости наделен плод прелюбодеяния Давида — Соломон? В каждом ветхозаветном сюжете пробивается возмутительная непредсказуемая благодать, пока, наконец, в притчах Иисуса струя благодати не забила фонтаном, навеки преобразив окрестный пейзаж.

И чуть ли не самая возмутительная из всех притч — история о работниках и несправедливой оплате их труда. Во времена Иисуса ходила еврейская версия притчи. В ней работники, пришедшие позже других, трудятся с таким усердием, что работодатель вознаграждает их дневным заработком. Но Иисус представляет дело иначе: работники праздно стоят на рыночной площади, а в сезон сбора урожая без дела могли остаться только известные лентяи, ненадежные батраки. Более того, даже получив работу, они отнюдь не лезут вон из кожи, потому–то их сотоварищи шокированы неожиданной щедростью хозяина. Какой человек в здравом уме станет платить за час работы столько же, сколько за двенадцать?!

В притчах Иисуса экономический смысл отсутствует, причем намеренно. Благодать нельзя рассчитать, подобно дневному заработку. Благодать не зависит от того, кто первым выполнит работу, кто — последним. Она вообще неисчислима. Мы получаем от Бога дар, а не заслуженную награду. Вот что говорит нам Иисус устами хозяина виноградника:

«Друг! я не обижаю тебя; не за динарий ли ты договорился со мною? Возьми свое и пойди; я же хочу дать этому последнему то же, что и тебе; разве я не властен в своем делать, что хочу? или глаз твой завистлив от того, что я добр?»

(Матфея 20:13–15).

Или ты, Сальери, завидуешь тому, что Я щедр к Моцарту? А ты, Саул, прогневался, потому что я добр к Давиду? А вы, фарисеи, негодуете, потому что Я «вдруг» отворил врата перед язычниками? Молитве фарисея Я предпочел молитву мытаря. В последний миг принял исповедь разбойника и ввел его в рай. Это возбуждает в вас ревность? Вы обижены, ибо Я оставил без присмотра покорное стадо и пошел искать заблудшую овцу? Заклал упитанного тельца и праздновал возвращение блудного сына?

Работодатель в этой притче ничем не обидел работников, трудившихся весь день. Он заплатил им по справедливости. Каждый получил обещанное, и все же математика благодати показалась возмутительной. В голове не укладывалось, как это хозяин так странно распоряжается деньгами — своими деньгами. Почему он платит лентяям на порядок больше, чем они заслуживают?!

Замечательно, что многие христиане при чтении этой притчи отождествляют себя с работниками, которые трудились весь день, а отнюдь не с подоспевшими к шапочному разбору. Мы представляемся себе ответственными работниками, а потому странный поступок хозяина озадачивает нас, как и героев притчи. Однако при этом мы упускаем из виду главную мысль: Бог раздает дары, а не распределяет плату. Ни один из нас не получает по заслугам, ибо все мы далеки от идеала. Если б с каждым расплачивались по справедливости, ад бы давно переполнился. Как говаривал Роберт Фаррар Капон, «если б мир могла спасти честная бухгалтерия, Моисей справился бы и без Иисуса». Благодать не сводится к дебиту и кредиту. Когда подбиваются итоги в нашем безблагодатном мире, обнаруживается, что одним по заслугам причитается больше, другим — меньше. Но в царстве благодати понятие «заслуги» лишено смысла. Фредерик Бюхнер говорит:

Люди многое готовы принять, только не тот яркий свет, что прорезает тьму их слепоты. Они готовы ломать себе спину, вновь и вновь возделывая один и тот же участок земли, хотя достаточно было бы слегка копнуть — и они нашли бы клад ценой в тропический остров. Они готовы к тому, что Бог будет сурово торговаться с ними, но не готовы к встрече с Тем, кто за час работы платит, как за целый день. Они пытаются разглядеть Царство Небесное размером с горчичное зерно, но не замечают огромного куста, на ветвях которого птицы насвистывают мелодии Моцарта. Обед в складчину в церкви — это понятно и приемлемо, а вот брачный пир Агнца…

* * *

Как мне кажется, из всех учеников Иисуса Иуда и Петр лучше всех умели считать. Иуда, похоже, умел обращаться с цифрами, иначе его не выбрали бы казначеем. Петр — любитель деталей, вечно пытается докопаться до точного смысла слов Иисуса. К тому же Евангелия сообщают, что во время чудесной ловли Петр поймал 153 крупные рыбы. Разве человек без математической жилки стал бы перебирать эту скользкую груду и подсчитывать с точностью до рыбины?

И совершенно естественно: апостол–математик пытается вывести точную формулу благодати. «До скольких раз прощать брата, если он согрешит против меня? — допытывается он. — До семи ли раз?» Петр постарался проявить великодушие: в его времена раввины полагали, что и трех раз — более чем достаточно.

«Не до семи, а до семидесяти семи раз», — немедленно отвечает Иисус. В некоторых рукописях мы читаем «семьдесят раз семь», но не так уж важно, какое число назвал Иисус. 77 или 490 — сразу ясно, что счеты тут не помогут.

В ответ на заданный Петром вопрос Иисус рассказывает очередную причудливую историю, о царском слуге, задолжавшем несколько миллионов. Эта невероятная сумма только высвечивает суть рассказа: даже если конфисковать все имущество должника, а его семью продать в рабство, долг почти не уменьшится. Как такое простить? Однако царь, пожалев бедолагу, попросту списывает долг и отпускает провинившегося слугу с миром.

И тут — внезапный поворот сюжета! Слуга, который только что получил отпущение грехов, встречает возле дворца собрата, задолжавшего ему сущие гроши, и хватает его за горло, требуя немедленной уплаты. «Вороти, что должен!» — орет он и велит отвести должника в тюрьму. Прощенный оказался неблагодарным.

Явно преувеличенные цифры становятся понятны, когда Иисус поясняет: царь этот — Бог. Вот чем должны мы руководствоваться в своих отношениях с другими людьми: смиренным сознанием того, что Бог уже простил нам столь великий долг, что по сравнению с ним любая нанесенная нам обида — что муравьиная куча рядом с горой. Как можем мы не прощать друг друга поеле того, как Бог простил всех нас?

Говоря словами Клайва Льюиса, «быть христианином — значит прощать непростительное, ибо Бог простил непростительное во мне». Льюис смог измерить глубину Божьего прощения в момент пронзительного откровения, когда в праздник святого Марка произносил строку Апостольского символа веры: «Верую в отпущение грехов». Он осознал, что грехи действительно исчезли, прощены! «Эта истина засияла в моем разуме столь ясно, что я понял: никогда прежде (и это после множества исповедей и отпущений грехов) я не верил в нее всем сердцем».

Чем внимательнее я всматриваюсь в притчи Иисуса, тем более склонен назвать их математику «неправильной». Мне кажется, Иисус рассказывает притчи о благодати , чтобы вывести нас за пределы безблагодатного ты–мне–я–тебе мира, ввести в Божье Царство, царство безграничной благодати. Как выразился Мирослав Вольф, «экономика незаслуженной благодати превыше экономики моральных заслуг».

Сначала в детском саду, потом в школе нас учат преуспеванию в безблагодатном мире. Ранняя пташка червячка съест. Без труда не вытащишь и рыбку из пруда. Бесплатный сыр бывает в мышеловке. Качай права. Заплатил — получай. Я усвоил эти правила и живу в соответствии с ними. Работаю за деньги, торжествую победу, отстаиваю свои права и хочу, чтобы каждый получал по заслугам — не более и не менее.

Однако как только я вслушиваюсь в тихий шепот Евангелий, я вспоминаю, что получил отнюдь не по заслугам. Заслуживал я кару, а получил прощение. Заслуживал гнев, а обрел любовь. Меня следовало бросить в долговую тюрьму, а долги мои списаны. Я заслуживал осуждения, должен был каяться, распростершись в пыли, а мне уготовили пир — пир Бабетты.

* * *

В определенном смысле благодать — ключ к тайне Бога. Едва прочитав первые страницы Библии, мы обнаруживаем напряженный парадокс в отношениях Бога с человечеством. С одной стороны, Бог любит нас, с другой — наше поведение Ему отвратительно. Бог хочет увидеть в людях отражение Собственного образа, но в лучшем случае видит рассыпавшиеся осколки этого отражения. И все же Бог не может — или не хочет — «умыть руки».

Рассуждая о том, как непостижим Бог и как далек от нас, цитируют отрывок из книги Исайи 55:8–9:

Мои мысли — не ваши мысли,

ни ваши пути — пути Мои,

говорит Господь.

Но, как небо выше земли,

так пути Мои выше путей ваших,

и мысли Мои выше мыслей ваших.

Однако если прочитать эти стихи в контексте, мы увидим: Бог говорит о Своем желании простить. Тот Самый Господь, Который создал небо и землю, обладает властью, чтобы преодолеть пропасть, отделившую Его от Его творения. Он хочет примирения, Он стремится простить, как бы не противились прощению Его блудные дети. «Не вечно гневается Он, потому что любит миловать», — говорит пророк Михей (7:18).

Подчас в одной и той же сцене Бога словно одолевают противоречивые эмоции. Так, в книге Осии Бог как будто мечется между нежными воспоминаниями о детстве Своего народа и грозным провозглашением суда. «И падет меч на города его» (11:6–9), — начинает Он суровую речь, и на полуслове перебивает Себя воплем любви:

Как поступлю с тобою, Ефрем?

Как предам тебя, Израиль?..

Повернулось во Мне сердце Мое,

возгорелась вся жалость Моя!

«Не сделаю по ярости гнева Моего… — заключает Господь. — Ибо Я — Бог, а не человек; среди тебя — Святый». В очередной раз Бог воспользовался Своим правом отменять кару и воздаяние. Израиль заслужил гибель, но ему не воздастся по заслугам. Я — Бог, а не человек… Не вправе ли Я распорядиться Своим? Бог пойдет на что угодно, лишь бы вернуть Своих детей.

В поразительной разыгранной в жизни притче, символизирующей любовь Бога к Израилю, пророк Осия по повелению Бога берет в жены некую Гомерь. Она рожает ему троих детей, а потом уходит к другому мужчине и какое–то время зарабатывает деньги блудом. И тут Бог приказывает Осии неслыханное: «Иди еще и полюби женщину, любимую мужем, но прелюбодействующую, подобно тому, как любит Господь сынов Израилевых, а они обращаются к другим богам» (Осия 3:1).

«Скандальная» благодать в книге Осии превращается в самый настоящий скандал, в предмет городских сплетен. Что чувствует мужчина, когда жена предает его, как Гомерь — Осию? Он готов убить ее и жаждет простить. Он ищет развода и ищет примирения. Она осрамила его, уничтожила, но вопреки всему необоримая сила любви берет верх. Осия, рогоносец, посмешище всех соседей, зовет изменившую жену домой.

Не по закону и даже не по справедливости обошлись с Гомерью, а по благодати. Каждый раз, перечитывая историю Осии и Гомерь, внимая речам Бога, которые начинаются с гневных предупреждений, но растворяются в слезах, я не устаю дивиться Богу, Который переносит столько унижений и словно напрашивается на новые. «Как поступлю с тобою, Ефрем? Как предам тебя, Израиль?» Подставьте ваши имена на место Ефрема и Израиля. Средоточие Евангелия — Бог, сознательно и добровольно поддавшийся безграничной и необоримой силе любви.

* * *

Столетия спустя апостол найдет более точные термины, чтобы проанализировать эту реакцию Бога: с умножением греха умножается благодать (см. Римлянам 5:20). Павел лучше многих знал, сколь незаслуженна благодать, даруемая нам исключительно по инициативе Бога, а не по делам. С тех пор, как апостол лежал в пыли Дамасской дороги, сброшенный с седла ударом благодати, он так и не оправился от него. В начале каждого его послания, никак не далее второй фразы мы натыкаемся на это слово. «Благодать — лучшее, что он может пожелать своим адресатам, — говорит Фредерик Бюхнер, — потому что благодать — лучшее, что когда–либо получил он сам».

Павел все время говорит о благодати, ибо он знает, что бывает, когда человек заслугами попытается стяжать Божью любовь. В мрачную пору жизни, когда мы чувствуем, что всерьез подвели Бога или просто без особых на то оснований перестаем ощущать Его любовь, мы лишаемся надежной почвы под ногами. Нам кажется, Бог перестанет нас любить, когда узнает всю правду. Павел, «первый из грешников», как однажды заклеймил самого себя, на собственном опыте убедился: любовь Бога к людям основана на природе Самого Бога, а не на природе людей.

Понимая, как удивляет и даже возмущает нелогичность благодати, Павел пытался объяснить, каким образом Бог заключил мир с людьми. Благодать ставит нас в тупик, потому что вдет вразрез с нашим «природным инстинктом», твердящим, что несправедливость требует расплаты. Нельзя попросту отпустить убийцу на волю. Нельзя простить насильника, издевавшегося над ребенком. В предвидении подобных возражений Павел подчеркивает, что цена уже уплачена — уплачена Богом. Бог пожертвовал Сыном, лишь бы не жертвовать людьми.

Благодать, как и пир Бабетты, дается одаряемому бесплатно, хотя дорого обходится дарителю. Бог — не добрый дедушка, старающийся сделать внукам приятное. Цена благодати невероятна — она уплачена на Голгофе. «Существует лишь один истинный закон, закон вселенной, — говорит Дороти Сейерс. — Он исполняется либо путем суда, либо путем благодати. Но, так или иначе, он должен быть исполнен». Отдав на казнь Свое тело, Иисус исполнил закон, и для Бога открылся путь к прощению людей.

В фильме «Последний император» ребенок, возведенный на трон Китая, живет в роскоши, окруженный тысячами евнухов–слуг. «А что будет, если ты провинишься?» — спрашивает его брат. «Если я провинюсь, накажут другого», — отвечает мальчик–император. Он разбивает вазу, и тут же одного из слуг подвергают порке. Христианское богословие перевернуло старинный обычай с ног на голову: когда провинится слуга, наказывают Царя. Благодать дается даром, ибо цену за нее уплатил Даритель.

* * *

Когда знаменитый богослов Карл Барт посетил Чикагский университет, вокруг него собрались студенты и преподаватели. На пресс–конференции один из них спросил: «Доктор Барт, какую самую важную истину вы извлекли из своих научных занятий?» Карл Барт, не задумываясь, ответил: «Иисус любит меня. Я знаю это, потому что так сказано в Библии». Я безусловно разделяю позицию Карла Барта. Так почему же я почти всегда пытаюсь заслужить любовь? Почему мне так трудно принять ее?

Когда Боб Смит и Билл Уилсон, основатели общества Анонимных Алкоголиков, разрабатывали свою систему двенадцати шагов, они попытались поговорить с Биллом Д., известным адвокатом, успевшим за полгода сорвать восемь программ лечения от запоя. Билл Д., привязанный к больничный койке после нападения на медсестер, вынужден был волей–неволей выслушать посетителей. Они поведали собственную историю алкогольной зависимости и поделились надеждой, которую обрели не так давно, уверовав в Высшую Силу.

Едва они упомянули Высшую Силу, Билл упрямо покачал головой. «Нет, — возразил он. — Мне уже поздно. Я еще верю в Бога, но отлично понимаю, что Он в меня больше не верит».

Билл Д. выразил чувства, обуревающие подчас каждого из нас. Согнувшись под бременем постоянных поражений, утраченных надежд, сознания собственной неадекватности, мы обрастаем толстым панцирем, который словно изолирует нас от благодати. Как дети, отнятые у дурных родителей и отданные на усыновление, но упорно возвращающиеся к своим мучителям, мы вновь и вновь тупо отворачиваемся от благодати.

Как я реагирую на отказ опубликовать мой материал или на критические письма читателей? Как взмывает мой дух, когда моя книга успешно распродается! В какую бездну низвергается этот самый дух, когда мой гонорар оказывается меньше ожидаемого! Мои представления о самом себе почти полностью определяются другими людьми. Понравился я им? Как ко мне отнеслись? Я жду любви от друзей и близких, от семьи и соседей. Я жажду ответа и подтверждения.

Иногда — о, как редко! — я ощущаю проблеск истины, проблеск благодати. Так бывает, когда, читая притчи, я понимаю: они — обо мне. Я — овца, в поисках которой пастырь оставил целое стадо. Я — блудный сын, которого отец ждал с нетерпением. Я — слуга, которому прощен долг. Я — возлюбленный сын Божий.

Недавно друг прислал мне открытку с короткой надписью: «Я — тот, кого любит Иисус». При виде обратного адреса я усмехнулся, поскольку знаю: мой приятель — мастер сочинять подобные набожные лозунги. Однако позвонив ему, я выяснил, что эти слова принадлежат писателю и проповеднику Бреннану Мэннингу. На одном из семинаров Мэннинг заговорил о ближайшем друге Иисуса — ученике по имени Иоанн, о котором в Евангелиях так и сказано: «Иисус любил его». «Если бы Иоанна спросили, — продолжал Мэннинг, — кто он такой, за кого себя почитает, он бы не сказал: «Я — апостол, автор Евангелия», но: «Я — тот, кого любит Иисус».

Что меняется в представлении человека о себе, когда он думает: «Я — тот, кого любит Иисус»? Что это изменит в моем представление о самом себе?

Социологи разработали теорию зеркальной личности: человек становится таким, каким видит его главный человек в его жизни (супруг, родители, начальник). Что изменится в моей жизни, если я полностью приму поразительную библейскую истину и поверю, что Бог любит меня? Если, поглядев в зеркало, я увижу то, что видит во мне Бог?

Бреннан Мэннинг рассказывал, как однажды ирландский священник, обходя свой небогатый приход, увидел на обочине старого крестьянина — на коленях, погруженного в молитву. «Наверное, ты очень близок к Богу», — восхитился священник. Старик, немного подумав, улыбнулся: «Ага, Он вроде как привязан ко мне».

* * *

Бог существует вне времени, учат богословы. Бог сотворил время, подобно художнику, выбирающему материал для работы, но Он не стеснен его рамками. Будущее и прошлое для Него — единое и вечное настоящее. Если богословы правы, это объясняет, каким образом непостоянный, поверхностный, изменчивый человек вроде меня может быть «возлюбленным» Бога. Когда Бог смотрит на мою жизнь, Он видит не мои метания от добра ко злу, а единую и ровную линию добра: Он видит благость Своего Сына, сосредоточенную в Его Крестном страдании.

Поэт XVII века Джон Донн писал:

Ибо в Книге Жизни имя Марии Магдалины, при всем ее распутстве, записано не далее имени Блаженной Девы со всеми ее добродетелями. И имя св. Павла, обратившего меч против Христа, стоит рядом с именем св. Петра, обнажившего меч в Его защиту. Ибо Книга Жизни не писалась последовательно, слово за слово, строка за строкой, а явилась единой и цельной, как типографский оттиск.

Я рос с представлением о Боге — математике, взвешивающим на своих весах добрые и злые дела. В результате я всегда оказывался слишком легким. Очень долго я не мог отыскать Бога Евангелий, Бога милосердия и щедрости, который всегда находит возможность сокрушить беспощадный закон справедливости. Бог стирает старые правила математики и вводит новую математику благодати: самое дивное новое понятие, которое меняет жизнь и дает ей нежданную развязку.

У благодати столько форм и проявлений, что я теряюсь в попытках дать ей определение. И все же я готов предложить некое определение благодати, отражающее наши отношения с Богом. Благодать подразумевает, что не в наших силах заставить Бога любить нас больше–никакая духовная гимнастика и самоотречение, никакие знания, приобретенные в богословских колледжах и семинариях, никакие подвиги во имя правого дела тут не помогут. А еще благодать означает, что не в наших силах заставить Бога любить нас меньше — ни расизм, ни гордыня, ни порнография, ни блуд, ни убийство не отвратят Его. Благодать означает, что Бог уже любит нас настолько сильно, насколько способен любить бесконечный, вечный Бог.

Людям, усомнившимся в Божьей любви и благодати, можно порекомендовать простое средство: загляните в Библию и посмотрите, каким людям благоволит Бог. Иаков, осмелившийся бороться с Богом и имевший на теле неизгладимый след этой битвы, дал имя народу Божьему, называвшемуся с тех пор Израилем. Библия повествует об убийце и прелюбодее, ставшем самым прославленным царем Ветхого Завета, «человеком по сердцу Богу». Церковь возглавил ученик, клятвенно отрекшийся от Иисуса, и вровень с ним встал миссионер, вышедший из рядов злейших гонителей христианства. Я получаю рассылку организации «Международная амнистия», где вижу фотографии мужчин и женщин — избитых, брошенных под копыта скоту, подвергавшихся всевозможным пыткам, от плевков и унижений до электрошока. Я спрашиваю себя: «Какой человек может творить такое с другими людьми?» Потом перечитываю «Деяния» и встречаю там человека, который вполне был способен на такие поступки, пока не превратился в апостола благодати, раба Иисуса Христа, величайшего миссионера христианской эры. Если Бог способен любить таких людей, наверное, Он любит и меня.

Я не в силах смягчить это страшное определение благодати, ибо Библия требует, чтобы оно звучало именно так — безусловно и резко. Господь наш — «Бог всяческой благодати», утверждает апостол Петр. А благодать означает, что я никакими делами не могу добиться от Бога большей любви и никакими делами не могу уменьшить Его любовь ко мне. Следовательно, и я — пусть незаслуженно — приглашен занять свое место на пиру Божьей семьи.

* * *

Инстинкт твердит: сделай что–нибудь, дабы угодить и заслужить одобрение. Благодать, освобождающая нас от этого требования, кажется поразительным парадоксом. Только молитва помогает мне верить в это.

Юджин Питерсон сравнивает двух богословов IV века, двух непримиримых оппонентов — Августина и Пелагия. Пелагий изящен и любезен, убедителен, всем приятен. Августин провел юность в грехах, нажил множество врагов. Однако Августин в своем богословии опирался на Божью благодать и пришел к истине, а Пелагий полагался на усилия человека и пришел к ереси. Августин страстно стремился к Богу. Пелагий методично трудился, чтобы заслужить Его одобрение. Петерсон утверждает: в теории христиане склоняются к Августину, а на практике — к Пелагию. Они исступленно трудятся, чтобы угодить людям и даже Богу.

Каждый год по весне я поддаюсь известному всем болельщикам «мартовскому безумию»: не могу устоять перед искушением и пропустить финальный матч по баскетболу, в котором всего две команды из шестидесяти четырех, вступивших в турнир, борются за чемпионский титул. И всякий раз судьба последнего матча решается в последнюю минуту, когда восемнадцатилетний паренек за секунду до финального свистка выходит бросать штрафной.

Он нервничает, водит мяч, никак не решаясь взять его в руки и сделать бросок. Если он потеряет заветные два очка, быть ему козлом отпущения для всего университета, да что там — для всего штата. Двадцать дет спустя на приеме у психоаналитика он будет вновь и вновь переживать это поражение. Но если забьет — тогда он герой. Его фотографию напечатают на первой странице газеты. Может, когда–нибудь и в губернаторы выберут.

Он подхватывает мяч, но тут команда противника берет перерыв — пусть, дескать, мальчик окончательно разнервничается. Он стоит у кромки поля, товарищи ободряюще хлопают по плечу, но слов не находят: все зависит от него.

Помнится, однажды мне пришлось подойти к телефону как раз в тот момент, когда паренек отважился, наконец, бросить мяч. Его лоб избороздили морщины, он закусил губу, левая нога, слегка отставленная в сторону, тряслась. Двадцать тысяч болельщиков вопили, махали плакатами и шарфами, отвлекая его.

Разговор по телефону занял какое–то время. Когда я вернулся, картина на экране полностью изменилась. Тот же мальчик, сидя на плечах товарищей, резал на сувениры веревку баскетбольной корзины. Беззаботный, счастливый, улыбка не влезает в экран телевизора.

Два кадра — юноша, замерший перед броском, и тот же юноша, празднующий победу — два символа безблагодатного состояния и благодати.

Мир живет вне благодати. В нем все зависит от собственных усилий человека. От того, как я брошу мяч.

Царство Божье ведет нас иным путем, где все зависит не от нас, а от Него. Не нужно ничего добиваться, достаточно следовать за Ним. Он дорогой ценой стяжал для нас победу — приглашение на пир.

Когда я думаю об этих двух мирах, меня тревожит вопрос: какой из них отражает мое духовное состояние?