а) Органы и функции.

а) Органы и функции.

Из всех явлений приспособления самое поразительное представляет структура глаза в ее отношении к акту зрения. Тут природа должна была победить бесчисленные затруднения и выполнить бесчисленные условия [39]) для разрешения предстоявшей ей проблемы. Первое необходимое условие функции зрения есть существование нерва чувствительного к свету; это факт первичный, доселе не поддающийся дальнейшему анализу и потому неизъяснимый. Итак, для зрения необходим прежде всего нерв одаренный чувствительностью, и при том специфическою, совсем не похожею на чувствительность, напр., осязательную. Но нерв просто только восприимчивый к свету сам по себе мог бы служить только для различения дня и ночи; для различения же предметов со всеми их очертаниями или для зрения в собственном смысле слова необходимо нечто гораздо большее – необходим именно целый снаряд оптический, более или менее похожий на те оптические снаряды, которые выстраивает человеческое искусство. Вот что говорит об этом предмете известный немецкий физиолог Мюллер: «для того чтобы на сетчатой оболочке глаза могли отпечатлеваться образы предметов необходимо, чтобы свет идущий от известных, определенных частей внешнего предмета непосредственно ли или отраженно, приводил в действие только соответственные им части сетчатки, а это требует известных физических условий. Свет истекающий из того или другого светящего тела, распространяется лучами обыкновенно по всем направлениям если не встречает к тому препятствий, так что одна светящая точка освещает обыкновенно всю известную поверхность, а не одну только какую либо точку этой поверхности. Если (поэтому) поверхностью подверженною действию света, идущего от известной точки, служит поверхность сетчатки, то свет от этой точки должен вызвать в ней световое ощущение повсеместно, а не в одной только части ее; то же должно случиться и со всеми другими светящими точками, от которых свет падает на сетчатку». Легко понять, что при таком положении дела никак не могло бы быть зрения в собственном смысле, т. е. раздельного и определенного; потому что сетчатка воспринимала бы только свет но не образы вещей. «Чтобы внешний свет возбуждал в глазе образ соответствующий внешнему предмету, для этого безусловно необходимо, учит тот же физиолог присутствие особенного снаряда, который был бы устроен таким образом чтобы свет истекающий из точек а, Ь, с…, действовал только на изолированные точки сетчатки, расположенные в таком же самом порядке, и который бы не допускал чтоб одна точка сетчатки была освещаема разом несколькими точками внешнего мира» [40]).

Что же касается до хрусталика, то его устройство представляет один из интереснейших и поразительных примеров целесообразности, а именно, в нем поразительно первее всего то пропорциональное отношение, какое существует между его выпуклостью и плотностью среды, в которой призвано жить животное: «эта чечевица, говорит Мюллер очевидно должна быть тем более плотная и выпуклая, чем менее разности представляет плотность ее влаги сравнительно со средою, в которой живет животное; вследствие этого у рыб напр., где эта разность очень незначительна, хрусталик бывает всегда сферический, а роговая оболочка плоская, между тем как у животных живущих на воздухе, роговая оболочка имеет более выпуклую, а хрусталик более плоскую форму». Но эта пропорциональность понятна только при предположении, что хрусталик имеет известную цель; из чисто физической причинности она вовсе не следует с необходимостью, так как едва ли можно допустить, что жидкие среды, действуя на хрусталик механически, одним своим давлением в точности определяют ту степень его выпуклости, которая в данном случае необходима для зрения; это, очевидно, есть отношение предусмотрения, а не необходимости.

Еще более замечательна другая особенность хрусталика, которая лишь в новейшее время обратила на себя внимание. «Если бы глаз был не более как одна простая камер – обскура, все части которой были бы неизменны и неизменно расположены в одном и том же расстоянии от внешнего предмета, то понятно, что в таком случае всякий предмет мог бы быть видим лишь на одном определенном расстоянии. Но всякий по опыту знает что нашему зрению чуждо такое несовершенство, ибо глаз наш обращенный на какой-либо предмет положим на металлическую блестящую проволоку, отстоящую от него на пятнадцать сантиметров может видеть эту проволоку в отчетливом очертании и тогда, если она будет отодвинута от него на тридцать, а при хорошем зрении, даже и далее – на сорок и пятьдесят сантиметров. Это значит, что глаз наш обладает способностью приспособления, которую мы и сознаем в нем; так. напр., когда мы обращаем взор на две светящиеся точки, находящиеся в различных от нас расстояниях, то мы ясно чувствуем при этом усилие, делаемое глазом для того, чтобы видеть последовательно сперва ближайшую из них а потом отдаленнейшую» [41]). Эту способность глаза физиологи и физики изъясняли различно, но в настоящее время можно считать доказанным, что она коренится в хрусталике. Самыми точными опытами доказано, что хрусталик способен изменять кривизну поверхностей, которые его окружают. Вследствие воздействия воли, сущность которого пока еще неизвестна, хрусталик может выгибаться то более, то менее и тем самым изменять степень выпуклости, которою определяется преломление светового луча; эти изменения кривизны по измерению доходят до одной сотой миллиметра, и они в точности те самые, которые требуются теориею для того, чтоб образы предметов находящихся на различных расстояниях могли явственно отпечатлеваться на сетчатке. Этот результат подтверждается и наблюдением над страдающими катарактом у которых способность различения расстояний всегда очень слаба.

Не лишне будет указать в устройстве глаза и на ту особенность его, далеко еще не изъясненную, но не подлежащую сомнению, которая известна под именем ахроматизма глаза; она состоит в способности глаза исправлять тот недостаток чечевицеобразных стекол который в оптике называется аберрациею лучепреломления. Когда два таких стекла заметной кривизны находятся одно подле другого, то между ними появляется более или менее широкая черта, окрашенная цветами радуги, – так бывает по крайней мере, с образами предметов, если смотреть в этого рода стекла. Ньютон считал этот недостаток наших оптических снарядов неисправимым. Действительно, он лишь отчасти устранен в стеклах так называемых ахроматических; но если человеческое искусство не может достигнуть полного ахроматизма, то глаз от природы обладает им, как это видно, напр., из того, что когда мы смотрим на белый предмет лежащий на черном фоне, то не замечаем никакой посредствующей черты. Очень может быть, что и этот ахроматизм не вполне совершенный, но все же он очень достаточен для практического обихода. Это свойство нашего глаза далеко не так важно для зрения, как предыдущие условия, потому что и без ахроматичности он видел бы предметы раздельно, только не в таком точно виде, как теперь их видит; но никак однако же, нельзя отрицать, что при ахроматичности глаза различение предметов становится гораздо удобнее.

В ряду фактов целесообразного устройства органа зрения укажем, наконец, и на ту роль, которую играют в акте зрения разные внешние органы, которые, не составляя частей глаза, служат некоторым образом покровителями его, каковы – веки и ресницы. С давних пор и без всякого труда люди замечали, что эти органы предохраняют глаз от засорения разными вредными для него веществами, но до последнего времени никто не подозревал другой не менее важной роли этих органов – именно их способности задерживать и не допускать до глаза так называемые ультрафиолетовые лучи, т. е. те световые лучи, которые в солнечном спектре лежат за фиолетовыми лучами, и хотя невидимы для глаза, но несомненно существуют, так как они оказывают явное химическое действие на фотографическую пластинку; эти лучи света, как доказано, очень вредно действуют на сетчатку глаза. Кроме того Жансон многочисленными и точными измерениями доказал что эти покровительственные среды имеют также способность задерживать почти всю ту лучистую темную теплоту, которая в значительной пропорции всегда сопутствует свету, и которая, проникая в глаз могла бы расстроить слишком нежную ткань сетчатки. Таким образом благодаря этим органам которые кажутся побочными, только те лучи света передаются нерву, которые обусловливают акт зрения, не повреждая его органа. Этими фактами можно и закончить показание того, какое множество условий должно было соединиться для того, чтобы сделать глаз способным к той важнейшей функции, которую он выполняет в организме.

Мы потому так долго остановились на органе зрения, что этот орган из всех других органов представляет наиболее приспособлений, и при том в условиях наиболее заметных. Но аналогические наблюдения можно сделать и на органе слуха. Конечно, этот орган не может в рассматриваемом отношении сравниться с глазом; чтоб обеспечить воспроизведение образов и после зрения рассеянного достигнуть зрения раздельного, необходим особый, в высшей степени сложный аппарат; но чтоб сделать возможным слышание звуков нужен только какой-либо проводник звука, и так как всякое вещество в известной мере способно проводить звуковые волны, то функция слуха возможна и при какой бы то ни было структуре органа. Однако ж и тут природа должна была взять немало предосторожностей, из которых важнейшие касаются различия той среды, в которой предназначено жить животному. Вот что говорит об этом Мюллер. «У животных которые живут на воздухе, звуковые волны приражаются прежде всего к твердым частям организма, и в частности органа слуха, и отсюда уже идут к водянистой жидкости ушного лабиринта. Сила слуха у этих животных зависит таким образом прежде всего от той степени, в какой твердые части слухового органа способны воспринимать воздушные волны, потом – от степени сжатия, которое испытывают сотрясенные мускулы этих частей в тот момент, когда им передаются вибрации воздуха, и, наконец от степени, в какой лабиринтная вода способна воспринимать вибрации, происшедшие во внешних частях слухового органа. Вся наружная часть органа слуха, таким образом рассчитана на то, чтобы сделать передачу вибраций воздуха твердым частям, которая сама в себе представляет немало трудностей, наиболее легкою. Что же касается животных которые живут и слышат в воде, то здесь задача слуха совсем иная. Средою, передающею звуковые вибрации, служит здесь вода; она проводит их к твердым частям тела животного, откуда они идут еще раз в воду ушного лабиринта. Здесь интенсивность слуха зависит от степени той силы, с какою твердые части слухового органа способны воспринимать сотрясения водяных волн произведенными волнами воздуха, с тем чтобы снова передать их воде, и от степени сжатия, испытываемого сотрясенными мускулами во время этой передачи [42]. И здесь, значит вся наружная часть слухового органа рассчитана на то, чтоб облегчить эту передачу»). Таким образом оказывается, что условия слуха повсюду вполне приспособлены к тем двум различным средам в которых должно жить животное. Пусть объяснят теперь защитники слепого механизма природы, каким это образом одна чисто физическая причина, которая вовсе не могла иметь в виду различных свойств той или другой среды, тем не менее, в устройстве органа слуха так верно приспособлялась к этим свойствам – почему это две различные системы слухового органа не встречаются вперемежку, случайно, в той и другой среде вместе, а напротив система, приспособленная к воздуху, встречается только в воздухе, а приспособленная к воде встречается только в воде. Нам могут сказать на это, что животные, у которых не оказалось бы такого приспособления, как лишенные средств защиты и самосохранения, неизбежно должны были погибнуть, и что по этому-то мы и не видим нигде следов их. Но мы вовсе не понимаем, почему же животные, лишенные слуха, должны бы непременно погибнуть, когда многие из них и ныне живут без слуха; этот недостаток мог бы быть вознагражден каким-либо другим средством защиты и сохранения. Таким образом вопрос: вследствие чего же структура уха находится в согласии с его употреблением – остается в полной силе. Ясно, что причина чисто физическая и механическая никак не может быть до достаточною причиною такого верного соответствия.

Мы боимся утомить читателя, входя в такое же подробное обозрение всех частей организации, хотя между ними весьма мало найдется таких которые не привели бы к подобным же выводам и считаем достаточным указать только на факты наиболее разительные и решительные, именно:

Во 1-х на формы зубов – режущих, разрывающих и растирающих, которые так приспособлены к образу жизни животного, что для Кювье служили самыми решительными и характеристическими признаками животного, – на способ их прикрепления и прочность основания, так хорошо соображенные и с законами механики и с их употреблением на покрывающую и охраняющую их эмаль, в замен той костной плевы которая покрывает все другие кости, но для зубов не годится по причине своей чувствительности и нежности.

Во 2-х на надгортанник, служащий как бы дверью к дыхательному горлу, который опускается наподобие моста, когда пища входит в пищеприемное горло, и поднимается сам собою как на пружине, когда пища пройдет чтобы не прерывалась функция дыхания.

В 3-х на закругленные и продолговатые волокна пищеприемного горла, которые своим перистальтическим движением определяют движение пищи, – феномен из одного закона тяжести решительно необъяснимый: только благодаря этой механической комбинации глотание оказывается возможным, несмотря на горизонтальное положение пищеприемного горла [43]).

В 4-х на структуру сердца, так удивительно приспособленную к той великой функции, которую оно выполняет в организации, на его разделение на две полости правую и левую, без всякого сообщения друг с другом чтобы кровь не переходила из одной в другую, и подразделение их в свою очередь на две другие – ушки и желудочки, которых движения взаимно соответствуют таким образом что сокращение ушек вызывает расширение желудочков и наоборот; на концентрические и лучистые фибры, из которых состоят перепонки сердца, – фибры, действие которых не вполне еще известно, но которые, без всякого сомнения, содействуют тому двойственному движению расширения и сжимания (diastola и systola), которое служит движущим принципом кровообращения; – наконец на различные заслонки, из коих заслонка трех остриевая препятствует крови возвращаться из правого желудочка в правое ушко, а заслонки сигмообразные не допускают ее возвращаться сюда же из легочной артерии, точно так же как на другой стороне заслонка митрообразная препятствует возвращению крови из левого желудочка в левое ушко, а заслонки сигмообразные пропускают кровь в аорту, но не позволяют ей оттуда возвращаться. – Чтоб изъяснить без конечной причины столь сложный, и в то же время столь простой механизм – простой по единству принципа, сложный по множеству действующих частей, нужно допустить, что некая физическая причинна, действуя по данным законам случайно натолкнулась на самую совершеннейшую из всех возможных – систему обращения крови, что в то же самое время другие причинны, такие же слепые, произвели самую кровь и в силу других законов заставили ее течь в сосудах так хорошо расположенных и, наконец что эта кровь, обращающаяся в этих сосудах вследствие нового стечения обстоятельств по непредвиденной случайности, оказалась полезною и необходимою для сохранения живого существа.

В 5-х на аппарат человеческого голоса. «Изучая человеческий голос – говорит Мюллер – изумляешься бесконечному искусству, с которым устроен его орган. Ни один музыкальный инструмент не исключая даже органа и фортепиано, не может выдержать сравнения с ним. Некоторые из этих инструментов, как например духовые трубы, не допускают перехода от пиано к форте, а у других как например у всех ударных недостает средств поддерживать звука. Орган имеет два регистра – регистр труб духовых и регистр труб с язычками, и в этом отношении похож на человеческий голос с его регистрами – грудным и фальцетным. Но ни один из этих инструментов не соединяет в себе всех выгодных условий звука, как человеческий голос; голосовой орган имеет то преимущество пред всеми инструментами, что он может передавать все звуки музыкальной шкалы и все их оттенки посредством одной духовой трубы, между тем как самые совершенные инструменты с язычками требуют особой трубы для каждого звука [44]). Но кроме этого важного преимущества человеческий голос обладает другим еще более важным – именно способности артикуляции, которая стоит в такой тесной связи с выражением мысли, что мысль, по видимому, даже невозможна без слова: связь эта имеет не одно только философское, но и физиологическое основание, ибо известно, что паралич мозга всегда сопровождается более или менее полным отнятием языка.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.