Александрийские фараоны

Александрийские фараоны

Если Рим отчаянно сражался с угрозой заката своей былой славы, церковь Александрии думала о том, не слишком ли она сдержанна в своих амбициях. В течение тридцати лет александрийский патриарх Кирилл решительно вмешивался во все богословские дебаты, а после его смерти в 444 году преемники энергично продолжали эту традицию. Они вели себя так активно и так шумно, что могло показаться, как будто именно Александрия была столицей христианского мира, а ее патриархи – верховными правителями всей церкви. В те годы патриархи отстаивали не только вопросы веры, но и интересы своего региона, и их политическая власть опиралась на шумную толпу сторонников и вооруженную свиту. И если недовольные современники говорили, что патриархи ведут себя как фараоны или эллинистические боги-цари, у них были все основания для такого сравнения[109].

Александрийская церковь считала себя наследницей ряда великих людей, первым из которых был евангелист Марк, но мы мало что знаем о древних ортодоксальных епископах до времен знаменитого богослова и философа Климента Александрийского (около 190 года). Возможно, отсутствие этих сведений объясняется редакторской работой позднейших церковных историков. Церковь Александрии действительно существовала с апостольских времен, но по большей части ее деятели, согласно позднейшим стандартам, принадлежали к явным еретикам, которые опирались на языческую философию и на иудаизм. Египет был родиной самых знаменитых древних гностиков Василида и Валентина и, возможно, других; до времен Климента ни один из христиан, не принадлежащий к гностикам, не пользовался той же славой в Александрии, что эти еретики. Лишь позднее, когда ортодоксальные христиане, не склонные к гностицизму, укрепили здесь свои позиции, они почувствовали потребность создать достойную родословную своей церкви – список подходящих ортодоксальных епископов[110].

Александрийские богословы обычно превозносили Христа как сверхъестественное существо. Тот факт, что все самые древние христианские манускрипты были найдены именно в Египте, можно объяснить тем, что древние документы лучше сохранялись в сухом климате, однако многие знаменитые тексты, канонические или еретические, вероятно, были созданы именно в этом месте взрывоопасного смешения культур. Александрия могла быть родиной Евангелия от Иоанна. Именно евангелист Иоанн говорит о Христе как о Логосе, творящем Слове Бога, используя мысли Филона, великого иудейского философа из Александрии. Египетские гностики с особой любовью относились к Иоанну[111].

Многие знаменитые тексты, канонические или еретические, вероятно, были созданы именно в Александрии, месте взрывоопасного смешения культур

Эти древние корни позволяют нам лучше понять установки церковных вождей V века. Кирилл и его современники гордились великим христианским прошлым Египта и, кроме того, египетской культурой, которая, как они полагали, была древнейшей и самой влиятельной в мире. Даже сегодня Коптская церковь Египта сохраняет древний язык, звучавший во времена фараонов и строителей пирамид, и ее календарь также восходит ко временам фараонов. Само слово «коптская» происходит от Aigyptos, «египетская»: эта церковь была надежно укоренена в египетской почве и речи. Коптская церковь все еще делит год на четыре сезона так, как это делали в древнем Египте, и смене этих сезонов соответствуют особые богослужения и благословения. Но в то же время александрийская культура испытывала влияние столь многих дохристианских или нехристианских идей, что составляла смесь культур и традиций и естественным образом тяготела к религиозному синкретизму[112].

Именно страх перед возможными отклонениями объясняет яростную нетерпимость вождей церкви Египта по отношению к другим религиям – к язычникам и иудеям. В 367 году Афанасий выразил столь решительное осуждение неканоническим евангелиям и писаниям, что многие из них были спрятаны или уничтожены. Возможно, именно в тот момент кто-то сохранил, чтобы их не уничтожили, знаменитые рукописи Наг-Хаммади. В конце IV века преемник Афанасия Феофил призывал толпы христиан повсеместно громить языческие храмы. Церковь не удовольствовалась разрушением статуй и зданий, но устроила публичную выставку, на которой можно было увидеть, как языческие жрецы совершают хитроумные «чудеса», чтобы внушить благоговейный страх простому народу. В 391 году Феофил возглавил разгром Александрийского Серапеума, одного из величайших языческих центров древнего мира. Подобные публичные акции усиливали влияние церкви, потому что они доказывали превосходство Бога христиан над языческими богами, которых так долго страшились люди. Подобное ритуальное разрушение объектов языческого культа способствует чрезвычайно быстрому росту христианства в нынешней Африке[113]. Это агрессивное отношение к иным верам также помогает понять, почему Кирилл и его последователи отчаянно сражались против любой версии христианского богословия, которая хоть немного напоминала о языческом многобожии. Египетские христиане в первую очередь стояли за единство природы Бога.

Как только христианство получило законный статус и появилось множество церквей, рядовые священники использовали свои проповеди для того, чтобы мобилизовать весь город на службу своему патриархату

В церкви Кирилла существовала мощная традиция прямых силовых действий, и здесь действовало несколько разных групп людей, готовых избивать соперников. Сама Александрия была знаменита благодаря буйствам толпы. По словам историка церкви Сократа, «александрийская чернь радуется беспорядкам больше, чем население любых других мест: в любой момент она легко находит повод для того, чтобы переступать все дозволенные границы, поскольку она не успокаивается, пока не прольется кровь». Это неплохое краткое описание истории местной церкви. Как только христианство получило законный статус и появилось множество церквей, рядовые священники использовали свои проповеди для того, чтобы мобилизовать весь город на службу своему патриархату. Они могли натравить горожан на противников церкви – на язычников, иудеев или имперских чиновников. Проповеди, крестные ходы и богослужения позволяли церкви манипулировать общественным мнением горожан. В нужном случае в ход могла пойти демагогия – и церковь находила благодарных слушателей. Афанасий иногда прибегал к помощи толпы, которая даже могла избивать или похищать людей. Так, в 361 году толпа линчевала соперничающего епископа, который претендовал на епархию Афанасия. И даже избрание Кирилла в 412 году произошло на фоне «буйства», когда его сторонникам удалось запугать соперничающую группировку, которую поддерживал римский военачальник[114].

Патриархи могли рассчитывать и на помощь еще более грозных сторонников, живших вне города. Уже в III веке, если не раньше, христианство распространилось по многим селениям Египта, где жители говорили на местном коптском, а не на городском греческом. Многие верующие из сельской местности массами примыкали к бурно растущему монашескому движению, которое возникло в Египте, а затем распространилось по всему христианскому миру, а особенно на территории Сирии и Месопотамии. Не в первый и не в последний раз Египет стал инкубатором изменения христианского мира.

Возникающее египетское христианство было удивительным феноменом. Его самой знаменитой фигурой был родоначальник монашества святой Антоний, который скончался в преклонных летах в 356 году и чья биография – написанная Афанасием – служила прекрасной рекламой египетской веры во всем христианском мире. Похоже, Антоний мыслил и писал исключительно на коптском. Его духовным преемником был внушавший благоговейный трепет авва Шенуда, умерший в 466 году (как принято думать, в возрасте 118 лет). Он возглавил Белый монастырь, огромную общину из нескольких тысяч монахов и монахинь. Его монастырь, как это бывало и со сравнительно меньшими обителями, стал центром жизни для окрестных селений. Миряне обращались к монахам за духовной поддержкой, но монастырь был также центром социальной помощи и образования и оказывал поддержку людям в случае стихийных бедствий. Шенуда оставил после себя немало трудов и писем, так что он стал одним из знаменитейших героев коптской литературы и веры. Он сделал коптский язык основанием новой христианской традиции и решительно противопоставлял его греческому, оскверненному язычеством и все в большей мере ересями[115]. И когда александрийским патриархам не хватало других ресурсов, они могли положиться на страстную веру этих местных христиан.

Теоретически монахи были monachoi, одиночками, отрешенными от мира, но многие из них с энтузиазмом участвовали в политических событиях, защищая ортодоксию. Самыми воинственными и активными были иноки Нитрийской пустыни, знаменитой священной пустыни, где располагались сотни домов и где сам Кирилл несколько лет проходил обучение. Египетские монахи были надежной армией церкви. Активнее прочих в политических делах участвовали parabolani, члены братства, призванные совершать дела милосердия, такие, как погребение умерших, и получившие в церкви особые привилегии. Однако в V веке они взяли на себя новую роль: стали чем-то вроде личных телохранителей епископов. В 416 году вышел имперский указ, который должен был ограничить численность этой армии до пятисот человек, однако патриархи всегда могли привлечь новые силы в случаях, когда видели в том необходимость. Монахи поддерживали работу мощной политической машины, каковой была церковь Египта[116].

Египетские монахи были надежной армией церкви

Египетская церковь вступала в конфликты с гражданской властью в тех случаях, когда эта власть не желала осуществлять то, что считалось Божьей волей. Патриархи постоянно подчеркивали превосходство власти церкви, тем самым отстаивая теократию. В 414–415 годах произошла серия событий, которые ярко показывают политическую позицию церкви, которая была официально признана империей менее ста лет назад. Эти события стали также предвестниками тех столкновений, которые позже происходили на Великих соборах[117].

В те годы Кирилл был новым патриархом Александрии. Его главным противником стал римский префект Орест, христианин, который, в отличие от Кирилла, следовал традиционным римским представлениям о религиозном и этническом многообразии. Орест считал, что в целом следует терпимо относиться к религиозным практикам, если люди признают имперскую власть, соблюдают законы и платят налоги. Разумеется, терпимость не распространялась на бунтовщиков или тех, кто презирал законы, в этом случае Рим проявлял жестокость. Но если этого не было, римская власть не стремилась поддерживать одни религиозные группы и подавлять их соперников. Кирилл же хотел разгромить иноверцев и христиан иных направлений и готов был в случае необходимости использовать для этого силу. Орест с опасением наблюдал за тем, как растет власть церкви, подрывая власть империи, и у него были личные основания для таких опасений. Он знал, что Кирилл велел своим людям тайно наблюдать за ним и замечать, не отступит ли он хоть на шаг от ортодоксии или нет каких-то вещей, которые могли бы нанести ущерб репутации префекта[118].

И вот однажды между ними разгорелся острый конфликт. В Александрии давно существовала большая иудейская община, которая обратилась к властям с жалобой на одного христианского активиста, устроившего беспорядки во время традиционных танцев и театральных представлений иудеев. Римские власти согласились с тем, что возмутителя спокойствия, который «ревностно внимал проповедям Кирилла», следует призвать к порядку, и к нему даже применили пытки. Тем самым Орест дал понять Кириллу, где кончаются границы власти церкви, но этим дело не кончилось. Отношения между патриархом и иудеями становились все напряженнее, и это привело к погромам. Кирилл возглавил «бесчисленную толпу», которая грабила синагоги и выгоняла из домов иудеев, чьи предки поселились в городе еще семь столетий назад. Хотя Орест обратился с жалобой непосредственно к императору, он был бессилен против патриарха, взявшего власть в свои руки[119].

«Разумеется, ничего не стоит столь далеко от духа христианства, как такое дозволение убийств, драк и тому подобных вещей»

Тем временем в город прибыли семь сотен монахов из Нитрийской пустыни. Они восклицали, что Орест – язычник и идолопоклонник, преследующий их возлюбленного патриарха. Когда вооруженная охрана префекта разбежалась, монахи забросали Ореста камнями и ранили его. Это был вопиющий акт неповиновения, из-за которого в другом месте и в другую эпоху император мог бы стереть с лица земли целый город. Орест отдал приказание предать зачинщика мучительной смерти, но это также не испугало Кирилла. Вместо этого он распорядился превратить убитого инока в мученика и мгновенно совершил его канонизацию – к недоумению многих христиан, в целом готовых поддержать своего духовного руководителя[120].

Затем пролилась кровь еще одной жертвы. Ею была женщина-философ Гипатия, знаменитая своей ученостью, которая пострадала из-за своей предполагаемой дружбы с Орестом (в недавно вышедшем фильме «Агора» она блещет не только умом, но и красотой). Толпа христиан выволокла ее на улицу и притащила в церковь, где ее избили и изуродовали до смерти, после чего ее тело расчленили и сожгли. Хотя не существует прямых доказательств причастности Кирилла к этому убийству, он не пытался остановить разъяренную толпу, что было его прямой обязанностью. Кирилла осуждают не только люди нашей эпохи, которые не могут принять нравственные стандарты прошлого. Один древний писатель, почти современник Кирилла, отозвался об этом инциденте такими словами: «Разумеется, ничего не стоит столь далеко от духа христианства, как такое дозволение убийств, драк и тому подобных вещей»[121].

Таким образом, во времена Кирилла александрийские патриархи опирались на монархическую по своему характеру традицию и были почти абсолютистами в своей готовности устранять всякую оппозицию. Кирилл правил огромной египетской церковью, где было не менее ста епископов в десяти митрополиях. Патриархи не отказывались и от имперских амбиций, поскольку они управляли церковной жизнью таких дальних стран Африки, как Эфиопия и Нубия, и в целом определяли вероучение и строй жизни этих церквей. Ни один прежний фараон не повелевал этими территориями на юге. И это еще более обостряло напряженные отношения патриархов Египта с Константинополем. Александрия, естественно, желала быть африканской империей, а тем временем имперская столица претендовала на право управлять всеми церквями, существующими за пределами границ[122].

Размышляя об александрийской церкви того времени, современный исследователь неизбежно задает себе вопрос: не носил ли энтузиазм, вдохновленный Афанасием и Кириллом, националистический характер, не сражались ли монахи и уличные толпы за египетскую идентичность, сопротивляясь Риму? Разумеется, Кирилл и его сторонники гордились славой своего города и региона и историей Египта как защитника ортодоксии. В то же время говорить о националистических стремлениях людей той эпохи было бы анахронизмом, и мы не видим в их поведении признаков сепаратизма. Скорее патриархи считали себя умелыми правителями Египта в рамках христианской империи и вовсе не стремились отсоединиться от империи – в этом у них не было необходимости, это желание показалось бы им ненормальным. Вместо этого они хотели, чтобы их родная земля стала тем надежным центром, откуда историческая истина Египта могла бы распространиться по всему христианскому миру. И опыт Никеи показал, что соборы церкви играют в этом важнейшую роль. Афанасий в целом распространил никейскую ортодоксию по всей империи, несмотря даже на серьезное противодействие со стороны императорской семьи.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.