Смирение пред Богом Иеромонах Питирим (Степан Яковлевич Полухин) (1871–1960)
Смирение пред Богом
Иеромонах Питирим (Степан Яковлевич Полухин) (1871–1960)
Светом Божественным осияем,
и со ангелы ныне на небесех водворяяся,
поминай верою чтущих память твою…
(Стихира Преподобному Сергию)
Иеромонаху Питириму было восемьдесят девять лет, когда он закрыл свои очи на этот грешный мир. Целых восемьдесят девять лет он шел по земному пути через трудности, превратности и скорби. Он, как путник, пустился в дальнюю дорогу, как мореплаватель — в большое морское плавание. Восемьдесят девять долгих лет он учился одной науке, такой большой-большой науке…
Иные мудрые люди учатся земным наукам. Ну, что же, тоже ведь дело, бывает, и большое дело. Но есть мудрецы, что всю свою земную жизнь учатся бессмертным наукам: как лучше любить (конечно, любить только достойное), как лучше благотворить, как лучше терпеть, как лучше умереть и проч. А вот отец Питирим все восемьдесят девять лет учился, как лучше смиряться. О, какая это светлая наука, какая благородная, какая возвышенная!
А ты, мой милый друг, дорогое мое дитя, подсчитай-ка, сколько лет ты прожила на свете и сколько уделила времени, чтобы научиться смирению? Может быть, очень мало, может быть, только на словах ты смиряешься, может быть, только еще собираешься учиться этой святой добродетели, а время идет. Время, как быстрая река, уносит тебя все дальше и дальше.
Он всю свою жизнь, целых восемьдесят девять лет, брал уроки смирения, а мы с тобой сколько?..
Есть сокровища, доставая которые люди рискуют жизнью. Они бросаются в глубину моря, чтобы на дне его найти драгоценный жемчуг. Лазают по горам и вершинам, пропастям и стремнинам, чтобы там найти редкий драгоценный цветок; уходят в непроходимые пустыни, дабы там отыскать редкие металлы. Словом, люди идут на все, рискуя здоровьем, покоем и самой жизнью, чтоб только обладать теми или иными сокровищами, той или иной драгоценностью.
А мы с тобой какой приняли на себя труд, чтобы научиться смирению? Чтобы приобрести эту редкую драгоценность, которая ведет не к славе, не к богатству, не к величию, а к вечной, нетленной, бесконечной жизни?
Когда мы стоим с тобою в Троицком соборе Сергиевой Лавры, стоим у мощей Великого отца и молитвенника Земли Русской Преподобного Сергия, то здесь мы получаем самый лучший урок смирения. Нам не надо с тобою, мой милый друг, опускаться в глубину моря, повисать над пропастью или уходить в жаркую пустыню, а надо приблизиться в благоговейном трепете к раке святых мощей Сергия Преподобного и, стоя так, мужественно опускаться в глубину своего грешного сердца и смотреть, что там…
Да, великое счастье имеют люди, которые часто бывают во святой обители Радонежского чудотворца. Но великое несчастье для них, если там они не приобретают для себя смирения.
Смирение — это неземное сокровище, оно принесено с неба Господом. Противоположный ему порок — гордость — тоже принесен оттуда, но диаволом. Гордость с неба низвержена, а смирение утвердилось там навсегда! Поэтому смирение — это высокая добродетель, высокое качество. Оно свойственно и высоким благородным душам.
О Преподобном Сергии сказано, что он смирением возвышаемый, в вечные кровы возлетевший. Таким образом, смирение возносит, воскрыляет, несет на крыльях веры в безбрежную высь голубых небес, и там смиренный блаженствует.
Как-то даже странно и таинственно получается: чем ниже ставит себя человек в смирении, тем выше он возносится. И, наоборот, чем выше человек себя мнит, тем глубже он низвергается. «Всякий возвышающий сам себя унижен будет» (Лк. 14, 11; 18, 14). «Смиритесь пред Господом, и вознесет вас» (Иак. 4, 10).
Если ты, мой друг, хочешь стяжать красоту смирения, то окинь своим взором окружающий нас мир. Ведь, когда ищут сокровище, то изучают окружающие условия, чтобы легче было найти искомое. А вот мы с тобой решили искать смирения. Что же мы видим везде и всюду, что находим?
Прежде всего мы видим, что в нашем грешном мире становится все меньше и меньше смирения, мир беднеет смирением. А раз он беднеет этим сокровищем, то, следовательно, наш мир не возвышается, а принижается, то есть своими идеалами и делами падает все ниже и ниже.
Как это может быть, спросишь ты, ведь всюду прогресс, всюду движение вперед, всюду жизнь принимает все более и более совершенные формы? Да, это верно. Внешние условия жизни улучшаются, совершенствуются, а вот сам человек с каждым днем, годом, десятилетием все больше беднеет внутренне, духовно падает, или, правильнее сказать, ниспадает, и идеалы его принижаются. Он в моральном отношении делается все хуже и грубее.
Чтобы было тебе яснее, покажу на примере.
Раньше, ну, например, в первые времена христианства, к чему христианин стремился, что он ценил больше всего в жизни?
Он стремился к вечности, стремился к более совершенной жизни. А временное все, преходящее и гниющее, он считал за мусор. И даже малые дети тогда понимали это правильно.
* * *
Вот ребенок стоит пред игемоном (правителем). Мать его горит на костре. Они христиане. «Дитя мое, — притворно ласково говорит мучитель, — я тебе все дам — и гостинцев, и игрушек, а большой будешь — и славу, и богатство, только оставь свою мать, забудь Христа, сними свой крест и брось на землю». Но ребенок вместо ответа рвется к своей матери, чтобы с ней вместе умереть за Господа. «Нет, — говорит он, — Христос выше, лучше. Он дороже мне всяких твоих земных сокровищ». Мальчика удерживают, уговаривают, а он рвется в пламя к своей матери, кусает руки игемону, вырывается, бежит к ней, и они вместе сгорают за Господа…
* * *
«Все это прах и пепел, все это сгниет и превратится в вонь», — говорит красивый юноша-христианин царю, который, указывая ему на красоту и молодость тела, призывает пощадить себя и поглумиться над Христом. И этот красивый цветущий мальчик, имея в душе лучшие идеалы, умирает за них, презирая низшее и худое.
* * *
Вот как поступали люди в те золотые времена, когда идеалы человека были безгранично высоки и прекрасны. А мы теперь ценим совсем другое. Мы ценим то, что они почитали за грязь и мусор. Мы живем, страдаем, трудимся, переживаем ради того, что для них было пустой суетой. Мы предельно высоко оценили то, что святые мученики, преподобные, праведные считали за бесценок. Мы теперь питаемся тем, что они и за пищу не считали. То есть выходит, что мы теперь живем ради праха, питаемся прахом и идеалы-то наши стали такие же низкие, обесценились.
Вот пред нами святая девица — великомученица Варвара. Она облачена в драгоценные одежды, на ее груди и руках золотые ожерелья, славно и знатно имя ее. «Нет, — говорит она, — все это пустое, ничтожное, совершенно бесценное». Она снимает с себя украшения и бросает их на землю. «Христос мой, — говорит она, — дороже, безмерно ценнее, лучше. А все это — прах». И она умирает за Христа Спасителя. Какая правильная оценка жизни! Какая сила духа, какое благородное и разумное суждение!
А сегодня что делает наша девица? Она говорит: «Нет, то, что Варвара бросила, это действительно ценность. Это действительно богатство и сокровище. Ради этого всего я и живу». «Вот дура, — говорит она о святой девице, — зачем она променяла драгоценности на Христа?» И бросается, несчастная, и жадно хватает брошенное Варварой. Надевает все это на себя и считает себя истинно счастливой…
Может быть, и ты, моя любезная читательница, этого же, последнего, мнения? И ты хлам земли считаешь ценнее нетленного Господа Христа с Его вечной жизнью? Ты скажешь: о нет, что я, такая неразумная, что ли? Только скажешь, а сама-то незаметно для себя хочешь одеться получше да покрасивее, хочешь, чтобы о тебе подумали не как об отсталой, невежественной, некультурной девушке, а наоборот. Вот-де она какая, как и все другие, идет в ногу со всеми и со временем. А Христос остается тобой осмеянным…
Словом, теперь мы снова встаем на прежнюю грубую языческую основу жизни. Тогда, до христианства еще, язычники говорили: «Нам ничего не надо духовного. Дайте нам хлеба и зрелищ!». И мы теперь возвратились к этому старому языческому времени и говорим, что все ценное, красивое, достойное находится только на земле, а на Небе нет ничего.
Да что это я так расфилософствовался, ведь сам-то ползаю, как муравей, по земле, и духовного-то во мне с огнем не отыщешь… Грешен, грешен, это все так. По тебе, мой милый друг и дитя, желаю лучшего, чтобы ты ценила то, что действительно достойно цены, чтобы ты любила то, что действительно прекрасно, что действительно высоко и благородно, чтобы ты любила Христа и жила для Христа. И тогда вместе с великомученицей Варварой и многими-многими другими святыми девами получишь нетленный венец славы и блаженства на Небесах.
Итак, мы определили, что на нашей грешной земле теперь очень мало смирения и мы бедны высокими идеалами жизни.
А что еще мы видим с тобой на земле, мой милый друг? Мы еще видим, что земля наша полна гордости. Как по удалении света на его месте водворяется тьма, так по уменьшении на земле смирения растет, увеличивается змий гордости.
О Боже мой, какое это несчастие, какое бедствие — гордость! Словно огромный лютый дракон своим отвратительным, гнусным телом, как железным кольцом, охватил всю землю. Как будто какая зараза, гордость наполнила все области земной жизни, все отрасли человеческой деятельности.
Смотрите: в деловой жизни — гордость; в ученом мире — гордость; в спортивном — гордость; даже в церковном мире, где должно быть сплошное смирение, и там — гордость; и в твоем сердце, мой милый друг, да и в моем — тоже гордость. Везде эта опасная «злокачественная опухоль» внедрилась теперь в нашу жизнь.
Посмотрите на этого молодого ученого. Он так пыжится, так уверенно говорит: «Я все знаю, я все изведаю, я во все тайны проникну, я человек, я бог». Говорит, думает и крепко уверен, что это так. Ну, где же здесь смирение?.. Он все знает, все-все. А вот совсем не знает о том, когда он заболеет или когда он умрет, и этого ему не узнать. Тогда где же наше всезнание, если мы о себе самих не знаем, сколько мы проживем на земле, что ожидает нас завтра, какой умрем смертью? Вот сколько находится рядом с нами вопросов, которые нам никогда не разрешить!
О, это наше всезнание! Одна глупость, одно самовнушение, самообман, младенческая самоуверенность!
Рассказывали про одного немца (это когда я еще был на войне), как он хвалился: «О, я своим сапогом раздавлю весь мир, все народы!» И вот когда он однажды снял свои сапоги на отдыхе, то подкрался к нему партизан и его же тяжелым сапогом разбил ему голову.
Вот и ты, моя дорогая и милая душа, тоже, наверное, говоришь: я верующая, а другие неверующие, я спасусь, а другие все погибнут. А разве это не гордость говорит в твоем сердце? Разве так по-христиански надо относиться к людям?
Одна девушка, такая добрая-добрая, говорила мне, что вот-де, батюшка, я видела какой сон-то: как будто на голове у меня растут два рога. Сначала маленькие, а потом растут, растут все больше и больше. Это как раз гордость.
А хотите видеть плоды гордости или состояние, вызывающее гордый дух?
* * *
Священник совершал Божественную Литургию. Один старец соблазнился и сказал: «Не буду причащаться у этого священника, он такой-то и такой-то, пьяница и блудник, он грешник. Таинство через него не совершается». И не стал причащаться. В следующую ночь ему было такое видение: пред ним золотой кладезь, цепь золотая, черпало золотое. Но черпает и наливает прокаженный. И слышит старец голос: «Почему ты не пьешь из этого кладезя? Какую вину имеет черпающий? Он ведь только черпает и наливает, а чрез него все совершает Дух Святой». Очнулся старец и стал оплакивать свой грех.
* * *
Один брат целых десять лет был борим помыслами по гордости. Гордый помысел ему говорил: «Ну, что ты здесь живешь, в этом монастыре, только мучаешься, и все. Иди, брат, в другой монастырь, там в десять раз лучше тебе будет». Брат имел терпение. Он каждый день собирал свои вещи, клал их в угол и говорил помыслу: «Завтра уйду, а сейчас отдохну немного». Наступал другой день, помысел опять ему твердил: «Иди в другой монастырь, что ты здесь засиделся, там в десять раз лучше тебе будет». Брат отвечал: «Подожду до вечера, а потом в ночь и двинусь». Наступал вечер. Помысел твердил назойливо: «Вот уже вечер, как хорошо тебе идти ночью-то, никто тебя не увидит». Брат отвечал помыслу: «Нет, ради Бога потерплю до утра, а потом уж утречком, как рассветет, так и отправлюсь». А вещи все лежат да лежат в углу в куче, собранные и приготовленные к путешествию.
Так дух гордости все побуждал и побуждал брата идти, а он, имея терпение, все откладывал да откладывал. «Терпением вашим спасайте души ваши» (Лк. 21, 19). «Претерпевший же до конца спасется» (Мф. 24, 13).
* * *
А вот тоже дух гордости. Он отнимал у человека веру — веру в будущую жизнь.
В Италии жили два крупных ученых — Меркати и Марсилий. Они расходились во мнениях: Меркати говорил, что есть душа, есть будущая жизнь, а Марсилий отрицал и то, и другое. И так как они были большие друзья, то ссориться не хотели, а заключили между собою договор: кто первый умрет, тот явится, если возможно, к другу и признает свою ошибку.
И вот однажды Меркати глубокой ночью сидел один в кабинете и так погрузился в свое дело, что ничего вокруг не видел и не слышал. Вдруг он вздрогнул: раздались три четких удара в оконное стекло. Он поспешил открыть и внизу, на освещенной лунным светом аллее, ясно увидел закутанного в белый дорожный плащ всадника, в котором узнал Марсилия.
«Ты прав, друг мой», — прокричал всадник изумленному ученому, а затем, быстро повернув коня, скрылся во мраке ночи. Меркати записал час и минуту этого видения, а наутро попучил телеграмму, что его друг Марсилий, отправившись в путешествие, погиб.
* * *
Вот еще подобный случай.
Русский князь Петр Долгорукий не раз писал своему родному брату Владимиру Долгорукому, который жил в Пруссии, что вольномыслие последнего очень неосновательно и даже опасно. Владимир читал письма своего брата, посмеивался над набожным Петром, а затем рвал эти письма и бросал в печку…
Однажды Владимир, возвратясь от короля прусского, лег на диван отдохнуть и забылся. Вдруг он слышит: кто-то отдергивает занавес его спальни, и звучат шаги, приближаясь к нему. Затем он чувствует, как холодная рука крепко-крепко жмет его руку… Владимир смотрит — пред ним его родной брат. «Верь», — сказал Петр тихо.
Владимир вскочил и готов был броситься к брату в объятия (они давно не встречались), но видение исчезло. Он спрашивал слугу: «Где брат Петр, куда вышел?» Слуга крестился и божился, отвечая, что никакого брата он не видел и в комнату никто не входил.
Владимир был в недоумении, он записал время этого посещения, а к вечеру из России пришло известие, что брат его Петр умер скоропостижно в такой-то день и час. Время кончины и видения точно совпадало.
Отец Питирим всю свою жизнь ломал в себе гордость и учился смирению. В мире его звали Степан Яковлевич Полухин. Был он красив и строен, ловок и умен. И ученость имел приличную. И все-таки он пришел в Лавру и стал монахом. Пред ним были большие пути и дороги, но он избрал один — тернистый монашеский путь. И когда отец Питирим пошел по нему, то дух гордости стал преследовать его каждую минуту. Будучи умен и учен, монах Питирим прекрасно понимал, что с этим спутником — с гордостью — далеко не уйдешь, дела не будет. Гордость — советник плохой. Тогда он вступил в непримиримую, смертельную борьбу с бесовской гордостью.
Мы не будем входить в подробности, как монах Питирим боролся с гордостью. Да об этом и трудно говорить, так как мы не знаем всей внутренней жизни этого Божьего человека. Но, несомненно, монах Питирим боролся с гордостью по-святоотечески, то есть как учат этому святые отцы. Оружием непобедимым против гордости он избрал смирение. Он пред всеми смирялся, пред всеми умолкал, всех считал лучше себя и всех просил о себе помолиться.
«Э, брат, да ты сам-то молитвенник неплохой, — говорили ему братия, — ты лучше о нас помолись». А он, потупя взоры долу, тихо отвечал: «Прах я и пепел, и моя молитва, как дым, стелется по земле».
Отец Питирим стремился иметь смирение истинное. Это истинное смирение выражается в исключительной покорности Богу, в полной Ему преданности. Что бы с ним ни случилось, что бы ни произошло — хорошее или плохое, радостное или скорбное — он все-все принимал, как от Господа, как происшедшее только по Его святой воле и только с благой для человека целью.
Особенно трудно смиряться тогда, когда у человека, как говорят, тяжелая судьба. И кажется этому человеку, что Бог поступает с ним очень жестоко и даже несправедливо.
* * *
Вот молодая девушка — сиротка, отец и мать ее умерли от чахотки. Она их совсем не помнит: крошкой еще была. А как тяжела сиротская доля!.. Девушка как-то незаметно все же выросла, поднялась. Но что за жизнь у нее сложилась! Одни скорби, одни испытания, горечи, болезни. Еще маленькой она упала с лестницы, и ей делали операцию за операцией — всего пять. Бею порезали. Годами она лежала в больнице.
«Лида, ну как себя чувствуешь?» — спросит ее внимательная больничная сестра. «Да так, ничего», — ответит она и тихо, будто виновато, улыбнется.
А тут у Лиды еще оказалась язва желудка. Она перестала совсем есть пищу, сделалась как тень, вся иссохла. Молодая девушка, ей бы только жить, цвести, радоваться, а она — живой мертвец. И никакого просвета, никакого улучшения.
Ты только войди, мой милый друг, в положение этой юной души, пойми ее. Поставь себя на ее место. Ты ужаснешься, заропщешь, взбунтуешься, справедливо по-человечески скажешь: «Ну, где же Бог-то, где Его любовь, где справедливость?».
Но она этого не говорила. И не потому, что Лида была недоразвита, тупоумна, тяжелодумна. Нет, она была способной девушкой, смышленой, мыслящей, довольно умной и культурной, и при этом она все же не бунтовала на жизнь, тем более на Бога, хотя она и не была глубоко духовным человеком, а просто верила, что Бог есть. Ей об этом говорила еще бабушка. А раз Он есть, то, значит, Он все делает к лучшему. Какое доверие, какое смирение пред Богом!..
* * *
Смотрите, вот — крестьянин, вечный труженик. Сколько сил он кладет, чтобы обработать землю: роет-копает ее, очищает ниву от сорняков, бросает в нее семена, хранит, бережет свою полоску. Но, когда уже надо пожинать плоды многих трудов, прошла гроза и все-все повалила, помяла, погубила, уничтожила…
И смотрит бедный крестьянин и думает: что же это такое? Трудился, трудился я, мучился, изнемогая до крайности, а тут разом все погибло. Так и напрашивается на ум: где же..? Но он смиряется пред Богом и говорит: что же поделаешь, знать, так надо, так угодно Богу.
* * *
А вот крупный ученый, конструктор. Создал замечательный самолет, скоростной, вместительный. Ну, просто чудо, игрушка. Он стоит и наблюдает, красуясь, как его прекрасное создание быстро рассекает небо, несет в себе сотни счастливых пассажиров. «Эх, какой я замечательный изобретатель, какой творец», — думает ученый… Но вот его взор устремляется на птицу, высоко-высоко парящую в небе. Как она прекрасно ориентируется в воздухе, как великолепно и быстро несется! Да как красиво, главное — грациозно, бесшумно. Какая красота! Ученому ну просто от души завидно. «О, — думает ученый, — как я далек еще от совершенных летательных конструкций! Природа, что создала птицу, много-много умнее. Да как, право, скверно гудит и шумит мой самолет, как он гремит в воздухе, будто небо ломится, скрежещет, оглушает, нервирует. А эта птица! Как она ловко и бесшумно несется в небе!»
О человек, прекрасные вещи ты строишь, но «природа» мудрее. «Как так — “природа”? — ловит себя на мысли умный ученый. — Что же, выходит, она разумная, если создает такие мудрые творения? А, может быть, совсем не природа, а…» Не хочется смиряться крупному ученому пред Именем Бога, но все же здравая логика непременно приведет его к этому заключению.
Смирение пред Богом…
* * *
А вот знаменитый художник, который годами пишет картину. И когда ее напишет — дивится весь мир. Шедевр искусства! Но вот этот художник вышел на лоно природы. Он поражен! «Что это за дивная красота! — думает. — Я и сотой доли ее не мог воспроизвести в моей картине. А ведь писал ее целых семь лет. Да, как красива и мудра природа! А что такое “природа”? — старается расшифровать это слово умный художник. — Если она так красиво устроена, то она должна быть очень умна. Но ведь ум-то только у разумного существа?» Умный художник зашел в тупик. «Так что же, — думает он, — Бог, что ли, все это сделал? Нелепо очень, откуда же тогда Бог произошел?» И снова он в тупике. «А пожалуй, что Бог — это как-то умнее, как-то складнее получается, чем неразумная природа».
И он смиряется пред Богом.
* * *
А сколько, мой милый друг, у тебя в жизни бывает таких случаев, когда ты намереваешься сделать одно (и такое разумное дело), но получается у тебя совсем другое. Наметила себе поехать куда-то, а не поехала или поехала совсем в другое место. Сколько в жизни у нас невыполненных замыслов, неосуществленных дел! Человек гордый раздражается, нервничает, что получается все не так, как бы он хотел и замышлял, даже ропщет. А вот ты, моя милая детка, тогда лучше смирись пред Богом и скажи себе: «Кто я такая, чтобы все было по-моему? Ведь я — мошка малая, комарик ничтожный». И это будет правильно и спасительно.
Батюшка отец Питирим чувствовал сердцем: чтобы жить умно и правильно, надо смиряться пред Богом. И он смирялся.
Так, идя путем смирения, руководствуясь этой дивной добродетелью, он быстро поднимался по духовной лестнице все выше и выше.
В возрасте шестидесяти одного года он был уже опытным иеромонахом. К нему обращались за духовными советами, и многие находились под его мудрым руководством. Благодаря неустанной борьбе с духом гордости он украсил свою душу благодатным смирением. Смирение было стихией его жизни, ее дыханием. Как воздух нужен был для его тела, так смирение нужно было для его души. Когда он, бывало, по оплошности поступал по духу гордости, то всю ночь плакал, омывая свой грех слезами.
Как известно, враг не терпит смирения, и вот он ополчился против отца Питирима, не давал ему никакого покоя. И днем, и ночью он преследовал его — искушал, соблазнял и строил ему всякие неприятности, огорчения, а ночью совершенно не давал спать, лишая отдыха. Его келия (маленькая клетушка) была недалеко от моей. Вот однажды, идя в свою келию, встречаюсь со старцем Питиримом. Тогда он был уже плохонький, старенький, седенький.
«Как поживаешь, старчик Божий?» — спрашиваю его.
«Слава Богу, — отвечает старец. — Да вот по ночам что-то плохо, сна у меня нет».
Оказывается, враг не дает ему покоя: стучит в дверь его келии, голосит то плачем, то воплем или начнет шатать что есть мочи стены, пол, потолок. А то и заберется прямо в уголок, где жил старец.
Однажды он мне рассказал: «Лежу этак я ночью на своей коечке, дверь у меня закрыта на крючок. Кругом тихо и спокойно. Только лампадочка мерцает у святых образов. И вот что-то не спится, какое-то предчувствие на сердце. Вижу: кто-то стоит на пороге моей келии. Кто он такой и когда прошел через дверь, я не знал. Только стоит он у двери, высокий, в черной одежде, лица не видно. Потом тихо двинулся ко мне. Я немножко испугался, заробел, особенно когда он подошел к моей койке. Как будто гигант какой заслонил от меня весь свет луны и лампады. Быстро перекрестившись, я вскричал: “Кто здесь?” Вместо ответа что-то заскрежетало, и темная тень скрылась в окно».
Подобных случаев у отца Питирима было очень много, но он о них молчал. Смиренный был старчик. Все скрывал, поступая по смирению.
В связи с этим повествованием мне хочется рассказать об одном случае, который, хотя и не связан с жизнью отца Питирима, но связан с бесовскими кознями.
* * *
Это было в 1843 году в городе Чернигове, в семье священника.
Отец Иоанн (Манилов) стал замечать, что в его доме не все ладно. Не только ночью, но и днем происходит какое-то движение предметов: то веник полетит по воздуху через всю комнату, то стул встанет кверху ногами, пойдет ходить туда и сюда. Одним словом, какие-то такие озорные проделки. Однажды к отцу Иоанну по какому-то делу пришла соседка. Она знала об этих бесовских кознях. И вот пришла и начала причитать: «Что же это за оказия такая, да еще в доме священника», — говорила, охая, соседка. Вдруг откуда ни возьмись поднялся грязный веник и бьет ее по лицу. Соседка — бежать.
Весь город побывал в доме священника отца Иоанна и удивлялся странным событиям. Была и полиция, и чиновники. Составляли акты, донесения. А вот однажды приехал к отцу Иоанну архимандрит по имени Адриан. Он был человек высокой духовной жизни, и о нем знала вся губерния. Отца архимандрита попросили отслужить водосвятный молебен в доме отца Иоанна. Приехали жандармы, певчие соборные, знатные люди. Начался молебен. Вдруг мгновенно вся мебель в доме перевернулась кверху ногами. Все ахнули. Но молебен продолжался. После этого с печки летит кукла женщины во весь рост, свернутая из тряпок (отец архимандрит особенно избегал женщин). Эта кукла, слетевши с печки, встала во весь рост пред архимандритом и стала кланяться ему…
Вот какие козни враг строит праведным людям по какому-то особому попущению Божию.
* * *
Вместе со смирением старец Питирим украсил свою святую душу еще и терпением.
Как мы все знаем (а если ты не знаешь, мой милый друг, то вот теперь знай), что терпение тоже есть великая добродетель. Без терпения нельзя стяжать ни одной другой добродетели. Ну, например, тебе захотелось приобрести любовь к Богу и ближним. Без терпения этой любви ты не приобретешь. Поскольку любовь сразу не дается, а постепенно возрастает в сердце человека, то как же без терпения ты ее усвоишь в полноте? К тому же еще враг, узнав о твоем намерении, будет вместо любви внушать тебе ненависть к Богу и ближним, раздражение, нетерпение и все такое, что противно любви. И как, я спрашиваю тебя, ты можешь все это перенести без терпения?
Так и во всякой добродетели без терпения тебе не обойтись. Поэтому отец Питирим, борясь с гордостью и другими страстями и приобретая смирение, совершенствовался и в терпении.
Терпение нужно особенно и для того, чтобы доверить Богу все свое будущее и не любопытствовать, что будет с тобой, например, завтра или через неделю.
Есть в людях такая страшная болезнь — ворожба, гадание, с помощью которых им хочется узнать, что будет с ними завтра. Девушка, например, хочет знать, кто будет ее жених. Женщине любопытно, как она будет жить с мужем — хорошо или плохо. Есть даже такой народ — цыгане. Их женщины и девушки тем только и занимаются, что ходят и гадают людям, предсказывают, обманывая их, выманивая деньги и все, что попадает им на глаза.
И вот печально: христиане, верующие в Господа Бога, тоже гадают и тем смертно грешат. А почему гадают? Нет терпения, нет полного доверия Промыслу Божию.
* * *
Вот что рассказывается про двух таких гадалок, которые хотели знать о своих суженых.
Ночью, под праздник, они ждут женихов, чтобы погулять, повеселиться. Но любимцев нет, не едут. Девки начинают гадать у зеркала. «Будут, будут, — кричит одна из них, — едут, уже подъезжают!».
На дворе раздаются шум, гам, свист, гигиканье. Действительно, подъехали. Одна девица сломя голову бежит в объятия к своему любимому. А другая, чувствуя запах мертвецов, медлит, чего-то боится. Ей кажется, что какие-то искры сыплются из глаз ее любимого. Он, кажется, готов пожрать ее… Она выбегает в коридор и, крестясь, прячется в курятник. В доме начинаются суматоха, смех, пляска, возня какая-то, дикий хохот… и так целый час, а то и два, а то и больше. Уезжая, гости в коридоре крикнули: «Эй, спряталась, приедем еще!» Когда рассвело, пришли соседи со всей улицы, собралась почти вся деревня, и увидели ужасное. В доме все было перевернуто, переломано, перепачкано. Девицу, которая гуляла с гостями, нашли в подполье: до половины втиснута в квасную бочку, мертвая, обезображенная. А другая вышла из курятника и, трясясь от страха, рассказала, что видела и слышала ночью.
Отец Питирим последние свои дни провел в изоляторе. Свою старческую слабость и болезни он переносил со смирением и терпением. Он никогда не роптал, никогда не обижался ни на Бога, ни на людей. Он во всем смирился перед Богом и за все Его непрестанно благодарил. А людям, которые приходили его проведать, — братьям, родным, знакомым, духовным детям — всем он тихо улыбался и говорил одно и то же назидание: «Учитесь смирению, оно вас спасет. Смиренных любит Бог, а гордым противится. Учитесь, учитесь терпеливо, учитесь смирению. С ним и жить-то хорошо, и спасаться-то легко, и награда-то великая смиренным».
Последние дни своей жизни отец Питирим провел в каком-то благодатном забытьи. Он лежал на своей постельке, никого будто не видел и не слышал, и только левая рука его перебирала четочки.
Угас он, как тихий благодатный день, когда солнце прячет свои лучи за горизонт и пламенеющий запад предвещает темную, длинную ночь. Гробик его унесли на кладбище, завалили сырой земелькой, и тихий ветерок гуляет теперь над его могилкой. Только крест как символ бессмертия возвышается над ней. Он напоминает, что старец Питирим, окрыленный, украшенный смирением и терпением у Сергия Преподобного, совсем и не умирал, что он и теперь жив. Что дух его смиренный, как голубь светозарный, молниеобразно возлетел к Богу. «Смирением возвышаемый, в вечные кровы возлетевший».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.