Глава VIII. Византийские миссии XI в.

Глава VIII. Византийские миссии XI в.

I

Одиннадцатый век, в отличие от других столетий, оставил нам довольно много парадных императорских портретов. Одно из этих изображений представляет особый интерес для нашей темы (рис. 2). На рельефе из слоновой кости изображена Пятидесятница: апостолы, как это обычно и бывает на иконах такого типа, сидят за подковообразным столом — но интересная особенность данного экземпляра в том, что в середине этой «подковы», изображенной в виде арки, стоит василевс в церемониальном облачении, с лоросом, и беседует с несколькими людьми, одетыми в экзотические платья и в тюрбанах. Очевидно, это варвары. Все они оживленно жестикулируют. Этот рельеф передает идею императора как главного миссионера — его «равноапосгольносгь» выражается в том, что на него, как и на апостолов, снизошел дар «говорения на языках», но не в эсхатологическом, а в самом буквальном смысле, т. е. в виде способности убеждать иноземных язычников в преимуществах христианства[720].

Это укоренение миссионерских символов, конечно, никоим образом не меняло имперской риторики «варварства». пример, болгары, давно крещенные в византийское православие, по–прежнему воспринимались, во–первых, как недочеловеки[721], а во–вторых, что еще гораздо интереснее, как не вполне крещенные. В панегирике Иоанну Мавроподу знаменитый ритор и историк Михаил Пселл воздает хвалу его дяде: «Ему была вверена апостольская доля (??????????? ??????????? ??????????)[722] и он с блестящими упованиями был послан из главного города [Константинополя] к тем скифам, что прежде именовались кочевниками, а позже назывались болгарами. И он не обманул надежд тех, кто его послал, до такой степени, что даже превзошел их, совершенно преобразив (??????? ??????????) весь народ для Бога, ничуть не хуже [Фомы] Дидима, [крестившего] всю Индию»[723]. Речь тут идет о Льве Пафлагонском, ?????? ?? ???????, т. е. первом греческом архиепископе Болгарии, занявшем престол в 1037 г.[724] Разумеется, Пселл не мог не знать, что Болгария была крещеной к моменту приезда туда Льва целых полтора века. После этого мы уже не удивимся, не найдя у Пселла в его рассказе о руссах ни малейшего намека на то, что это христианский народ[725]. Но, как станет ясно из дальнейшего, не все византийские интеллектуалы относились к обращению варваров столь презрительно.

К XI в. у Византии не осталось иных соседей–язычников, кроме кочевых народов Малой Азии и Причерноморских степей. Это отражается и на характере греческой миссии. Она начинает обращаться преимущественно к номадам и одерживать легкие победы, которые сменяются столь же скорыми поражениями. Так, печенежский вождь Тирах, будучи разгромлен византийцами в начале зимы 1048 г., «вместе с приближенными ста сорока людьми был приведен к императору. Тог принял его ласково и, крестив и возвеличив величайшими почестями, содержал его в роскоши»[726]. Основная миссионерская работа начиналась, когда византийские священнослужители выезжали по просьбе варварских правителей прямо на место. Летом того ясе 1048 г. вождь другого печенежского племени «Кеген, прибыв в столицу, вступил в переговоры и был приветливо и гостеприимно принят императором. Пообещав и сам принять святое крещение, и убедить сделать то же самое своих спутников, он был возведен в достоинство патрикия, а также получил три крепости из числа возведенных на Истре и много стадиев земли. В дальнейшем его числили (????????) среди друзей и союзников ромеев. Более того (?? ????? ?’), он, как и обещал, принял святое крещение, как сам, так и те, кто был с ним, — был послан некий благочестивый монах Евфимий, который устроил Божественную купель возле Истра и всех оделил святым крещением»[727].

Из высказываний Михаила Пселла можно заключить, что столь же скептически, как и к христианству оседлых варваров, он относился к перспективам обращения кочевников — но вот его собственный друг и корреспондент Иоанн Мавропод, напротив, выступил чрезвычайным энтузиастом крещения номадов. В 1048 г., на день св. Димитрия, он произнес в присутствии императора панегирик, который заслуживает того, чтобы подробно его процитировать:

«…Пусть вопиют восток и запад, север и юг. Всем концам света стало известно величие Бога, и все народы возвещают (?? ???? ????? ????????) необоримую и непобедимую мощь Сильного. [При этом] одни из народов уже склоняют головы под ярмо благочестивого и человеколюбивейшего царства (?????????), другие — на подходе (????????????), третьи — ожидаются (????????????)… Варвары [печенеги] много раз предпринимали частые грабительские набеги на Западе [Империи], но кончилось это ничем иным, как заключением договора о Подчинении и обещанием службы (????????? ????????? ??? ???^??<? ????????). [Это случилось] после того, как они узнали более сильного (??? ?????????) и твердо поверили в то, что противостоящий его власти и царству сражается против самого Бога. Поэтому отсюда заспешили «ноги благовествующих«[Ис 52. 7][728]. (…) Дивлюсь я, что это за такие странные люди, огку. да они, что за диковинный язык, на котором они изъясняются (?????????? ??? ?????????)? И кто столь невероятным образом укротил дикий облик, зверские души и причудливого вида повадки (????????? ???? ??? ????? ????????? ??? ???????? ?????? ????)? И кто, полностью все переделав, придал им большее человекообразие (??????????????)? Кто привел к Богу народ, который Его не знал? Кто ввел внутрь церкви и города [бывших] врагов Бога и императора? Разрешите мне сказать в этой речи несколько слов и о самих [варварах]: они были племенем, лишенным веры (???????), племенем, как вы все знаете, нечестивым и беззаконным, скифами по роду, кочевниками по средствам существования (??????? ??? ????), дикими по нраву, гнусными и нечистыми по условиям жизни (???? ??? ???????). Кто?нибудь мог бы сказать, что они ничего иного и не достойны— они не знали ни словесности, ни законов, ни религии, не были организованы ни в какой вид государственности, не были связаны никакими узами единомыслия. (…) В нынешние времена они множество раз пытались вредить нашей [державе], пересекая Исгр, по другую сторону которого они обитают. Не[729] знали ведь эти люди — а скорее звери, а не люди! — нынешнего положения там, [не знали], что держава [наша] уже не человеческая, но [полученная] от Бога, божественная и пребывающая в таком положении, что попросту не может претерпеть зло. Прозорливость императора быстро прерывала и останавливала их набеги, которые оканчивались либо ничем, либо очень малым ущербом, поскольку она имела небесное соратничество»[730]. Дальше оратор описывает последний набег «скифов» через замерзший Дунай, приготовления императора к столкновению с ними, ужас ромеев при виде размеров вражеского войска и их упование на Божью помощь.

«Войско, — продолжает Иоанн, — двинулось на врага, и результаты Божьего соратничества не замедлили выявиться… Столкновение было грандиозным, на кону стояло все. Крест Христов одержал решительную победу… Случилось великое избиение варваров… Словно подвергшись удару урагана, они тотчас пали духом и, далеко отбросив руками оружие, простерли их же в мольбе, взывая к милости [нашей] державы варварскими и неразборчивыми голосами (???????… ??????). Но она явилась [варварам] настолько быстро и была явлена им [до такой степени] сверх всяческого ожидания, что теперь они стоят вместе с нами на удивление всем лицезрящим, совно превращенные (??????????????) из диких зверей в кротких людей, приведенные от своей прежней уродливости и странности (???????? ??? ???????) к нынешней приветливости и радушию (????????? ??? ?????). Однако самое прекрасное и приводящее к наибольшему изумлению то, что они из нечестивых и неверных [превратились] в благочестивых и верных, едва только удостоились купели нетления. Это случилось как благодаря боголюбию [нашей] державы, так и по Божию человеколюбию. Сам [император] отметил их светом благодати, а от первозданного Духа получили они сей [новый] облик и преображение (??????? ?????? ??? ???????????). Так умеет Бог усгроять человеческое спасение, так правитель [умеет], победив врагов, защитить [их], спасая против их воли, приводя к славе не знающих [об этом], научая богопознанию с помощью подарков и почестей. И вот племя беззаконное стало племенем святым (????? ?????), новый Божий народ получился из того, который был издавна нечестив. Вновь действует призвание языцев (????? ? ?????? ??? ????? ???????), вновь вера получила чудесное приращение, и Евангелие смогло добраться до краев земли (???? ??? ??????? ??? ??? ?? ?????????? ???????). Так император приводит безбожников к своему Богу, так Бог подчиняет императору врагов и всячески отводит любое нападение На него… О православнейший из императоров… пасущий избранный [народ] Израильский, о предводящий, словно овец, этот свой угрюмый народ (????? ????)… взгляни, как все они Добровольно со всех ног бегут к святому Сиону, к вере, этой Лагери городов, к твоему новому Иерусалиму, основателями и зиждителями которого являетесь Бог и ты… Сегодня он принимает твоих подданных… десятки тысяч сбегаются со всех краев земли, словно по сигналу… в общее прибежище всей вселенной. Оно принимает в себя города и страны, бесчисленные племена народов, которые неизреченным промыслом предал в твои руки Тот, кто подчиняет тебе народ твой, народ воистину «выдающийся» [Исх. 19. 5], очень, очень умножившийся, словно звезды на небе и песок на берегу морском» [731].

Мавропод был из немногих, кто верил, что печенеги действительно могут, несмотря на свою варварскую природу, совершенно переродиться под воздействием крещения. Господствовал противоположный взгляд. Так, уже знакомый нам Пселл в своем панегирике по тому же самому поводу высказывается довольно сдержанно, уподобляя печенегов ветхозаветному племени гаваонитян (II Цар. 21), которым удалось сделаться частью Израиля исключительно благодаря обману. Впрочем, он все же не может не восславить крещение язычников[732]. А вот Михаил Атталиат, описывая обращение печенегов, не считает нужным скрывать свои чувства: «[Они] дали в качестве заложников своих вождей и предводителей и, таким образом разыграв подчинение (???????? ????? ?????????????), благодаря этому удостоились снисхождения… Император возымел цель отослать этих вождей, дабы они, может быть, вразумили единоплеменников. Случилось ему удостоить их божественной купели нового рождения и наградить величайшими почестями. Он превратил их в замирителей надвигавшейся войны и вернул назад, отдав каждого его собственному племени. Именно тогда он впервые узнал, что тщетно пытаться отбелить эфиопа (????? ??????? ???????? ??? ???????????) и что кормить змею — то же самое, что благодетельствовать злому: ни у одного из них [оказанная им] милость не смогла вызвать благосклонности. Оказавшись среди своего народа, они стали невоздержно заниматься всем тем, к чему их побуждает и подстрекает обычай»[733].

II

Как мы убедились на примере Николая Мистика (см. выше, с. 189), в X в. в новокрещенных землях греки пытались вести себя по возможности гибко. Посмотрим, удалось ли им сохранить верность этому новому принципу в их миссионерской деятельности на Руси. В данном контексте любопытен эпизод с дискуссией, шедшей в окружении князя Владимира, о смертной казни. С языческих времен у руссов существовал обычай виры — денежного возмещения за убийство. В Византии же широко применялась смертная казнь и различные калечащие наказания. Две эти нормы пришли в противоречие. «Реша епископи Володимеру: «Се умножишася разбойници: почто не казниши ихъ?«Он же рече имъ: «Боюся греха“. Они же реша ему: «Ты посгавленъ еси от Бога на казнь злымъ, а добрымъ на милованье. Досгоить ти казнити разбойника, но со испытомъ“. Володимеръ же отвергъ виры, нача казнити разбойникы, и реша епископи и сгарци: «Рать многа; оже вира, то на оружьи и на коних буди“. И рече Володимеръ: «Тако буди“. И живяше Володимеръ по усгроенью отьню и дедню»[734]. Таким образом, греки сначала убеждают князя ввести смертную казнь, но потом, видимо, под воздействием «старцев» присоединяются к просьбе о возврате древнего обыкновения. Независимо от легендарности этого известия[735], оно передает уверенность летописца в том, что и епископы поддаются обстоятельствам. О гибкости греческих клириков на Руси свидетельствует и такой факт: несмотря на некоторые сомнения в святости Бориса и Глеба, которые имелись у византийских иерархов, те не чинили препятствий в их почитании, а первая литургия этим страстотерпцам была написана греческим митрополитом Руси Иоанном I[736].

Для изучения повседневной миссионерской практики полезно обратить внимание на те вопросы, которые задают митрополиту Руси греку Иоанну II[737]. С одной стороны, общий принцип митрополита выражен девизом: «Придерживайся скорее строгости, нежели обычая страны (????????? ??? ?????? ?? ???????? ? ?? ???????? ??? ?????)», причем сказаны эти суровые слова в обоснование отрицательного ответа на вполне невинный вопрос, можно ли есть мясо убитых зверями животных[738]. Чрезвычайно суров митрополит в традиционном для византийских миссионеров вопросе о многоженстве: во–первых, он заявляет: «ты знаешь, что не отрекшиеся от многоженства являются чужими для веры»[739], а во–вторых, велит отказывать от причащения «тем, которые бесстыдно и не краснея допускают общение с двумя женами — это далеко от нынешнего благочестия и благопристойного ромейского жития (????? ??? ????? ??? ??? ????????? ??? ??? ???????? ?????????? ?????????)»[740]. Весьма любопытное признание![741] Благочестие мерится Иоанном по близости к византийскому обычаю. Столь же строг митрополит и в вопросе о браке: на сообщение о том, что лишь князья и бояре справляют христианскую свадьбу, а простые люди «поимають жены своя с плясанием и гуденьемь и плесканьемь», он заявляет: «Иже кроме божесгвенныя церкви и кроме благословенья творять свадьбу, таинопоимание наречеться, иже тако поимаются, якоже блудникомъ епитимию дати»[742].

Все приведенные примеры вроде бы указывают на сугубую строгость митрополита, но с другой стороны, среди его ответов есть два, в которых он выступает сторонником терпимости: во–первых, призывает не казнить и не подвергать калечащим наказаниям чародеев и волхвов[743], а во–вторых, разрешаает священникам «из?за страшного холода и мороза» поддевать под свое облачение шкуры животных, «будь то съедобных или даже несъедобных»[744]. К вопросу об одеянии священников Иоанн возвращается еще и вторично: описав, как должен выглядеть иерей во время службы, он затем формулирует общее правило: «Если даже обычаи страны (? ??? ????? ????????) подталкивают к тому, чтобы отклониться от этой [формы одежды], все же в церкви и во время церковной службы [следует] одеваться именно так, а вне их пусть наслаждаются местным обычаем (?????????? ?? ??????? ????)»[745]. Конечно, эти уступки местной специфике немногочисленны. Вспомним, однако, что по византийским законам колдовство каралось смертью[746], и оценим хотя бы это проявление терпимости.

III

При том что греки, разумеется, принимали участие в христианизации Руси, данных об этом очень мало. Согласно летописным сообщениям, в 1051—1052 гг. «в Куев трие певци приидоша из Грецъ с роды своими»[747]. В позднем византийском «Повествовании о крещении», которое уже цитировалось выше (см. с. 216 ел.), говорится, что «Василий Македонский, который тогда держал ромейский скипетр, с радостью принял людей, посланных оттуда [с Руси], и отправил им архиерея, прославленного всяческим благочестием и добродетелью, а с ним двух мужей, Кирилла и Афанасия, которые также были весьма добродетельны, очень разумны и целомудренны; их отличали познания не только в Божественном Писании, но и в светских науках, как об этом свидетельствуют созданные ими буквы (????????). Придя туда, [эти люди] всех бучили, крестили и привели к христианскому благочестию, идя, что народ сей — совершенно варварский и неотесанный, Названные разумнейшие мужи не знали, как преподать им 4 греческих буквы. Поэтому, чтобы [сей народ] не уклонился бы опять от благочестия, они начертали для них и преподал 35 букв»[748]. Этот фантастический рассказ, смешивающий воедино создание славянской азбуки и крещение Руси, весьма точно передает византийское ощущение, что вообще?то вар· варов лучше было бы обращать в греческое православие, но те для него слишком грубы. Так же рассуждает о труде Кирилла и Мефодия и Феофилакт Охридский (ср. с. 243).

А что делали, помимо искоренения идолов, реальные греческие иерархи? Пожалуй, единственное свидетельство на этот счет можно найти в Комиссионном списке Новгородской Первой летописи: «Акимъ Корсунянинъ бе въ иепископьсгве лета 42; и бе въ него место ученикъ его Ефремъ, иже нась учаше»[749]. Помимо Киева и Новгорода, кафедры существовали в XI в. в Чернигове, Полоцке, Переяславле, Юрьеве, Ростове, Владимире–Волынском, Турове, а в XII в. также в Смоленске, Галиче, Рязани. Во всех этих городах сидели греки, которые по должности обязаны были заниматься просвещением местного населения, однако это — лишь общее соображение.

В отсутствие прямых свидетельств приходится полагаться на сведения вторичные и отчасти легендарные. Таково Житие миссионера XI в. Леонтия Ростовского[750], созданное спустя длительное время после смерти его героя. Мы имеем дело с литературной фикцией XII в.[751], в которой наличие у ростовской епархии византийских корней заявлялось с целью возвеличить суздальскую церковь в пику киевской[752].

Леонтий был скорее всего первым епископом Ростова[753], рукоположенным в 1073—1076 гг.[754], но в житии утверждается, что он «Царя града рожденья и воспитанья. Русьскыи же и мирьскыии (т. е. мерянский?) язык добре умеяше. Книгам русьским и гречьским велми хитръсловесен сказатель. От уносги оставль мира и бысгь черноризець чюден. За многою его добродетель епископомъ поставлен бысгь Ростову»[755]. Согласно житию, у Леонтия были предшественники, византийцы Феодор и Иларион, которые «досады и гонения не сгерпевъ, бежали во греки пакы»[756]. Видимо, все это является позднейшим вымыслом[757]. Согласно житию, деятельность Леонтия поначалу не увенчалась успехом: он был изгнан язычниками из Ростовского кремля, перебрался на окраину города, выстроил хижину у Брутовщинского потока и поставил там же маленькую церковь в честь Архистратига Михаила. К нему стали приходить дети, он наставлял их и сам кормил потом кутьей. Затем начали приходить и взрослые. Наконец Леонтия опять пригласили в Кремль. Учтя свой предыдущий опыт, он изменил тактику: «Наказающу в церкви, ласкающе младые дети отступите от лести идольския, и покланятися веровати въ Святую Троицю… Старии неверьсгвиемь своимь не внимаху ученью… Се блажены оставль старца, младенца учаше»[758]. Видимо, новый подход принес свои плоды, потому что «усгремишася невернии на святопомазаную главу и хотеще его изгнати и убити. Епископ же нимало не убояся, но укрепляше сущие с нимь презвутеры и дьяконы, глаголя: «Не боитеся, чада, не могут с нами без божия повеления ничего же сотворити“. И облечеся в священные ризы сущие с ним, изиде с кресты противу. И видевше его падоша вси мертви. Но святыи молитвою вся сдравы створи и научи веровати Христов и и крести я в Святую Троицю»[759]. Впрочем, торжество Леонтия было недолгим: он погиб в ходе языческого восстания.

Несмотря на свой, по всей видимости, фиктивный характер, Житие Леонтия отражало современную агиографу миссионерскую практику или, по крайней мере, представления о ней бытовавшие в русской среде. Идеальный миссионер не отчаивается при неудачах; действует лаской, но может проявить и твердость; обращается не только ко взрослым, но и к детям. Византийское происхождение Леонтия сказывается в его образованности, но никак не влияет на его общение с паствой[760].

Анонимная «Повесть о водворении христианства в Ростове» повествует о ранних событиях, но написана была в XIV в. В ней рассказывается о том, как архимандрит Ростовского Богоявленского монастыря Авраамий (конец XI в.?) долго боролся с идолом бога Волоса, но никак не мог его уничтожить. Однажды он повстречал некоего старца, который объявил о себе так: «Аз есмь, отче, Царяграда родом, пришлець есмь земли вашей странный»[761]. Старец посоветовал Авраамию отправиться в Царьград и молиться о победе над идолом в храме Иоанна Богослова. Авраамий, «печалуя… о долготе путней», тем не менее двинулся к Константинополю, но, лишь только перешел реку Ишню, встретил «человека страшна, благоговейна образом», который и оказался Иоанном Богословом. С его помощью архимандрит одолел Волоса. В этой поздней легенде Византия приходит на подмогу молодому русскому христианству как в лице странника, так и в лице апостола. Впрочем, «странник» в повести не является миссионером, поскольку вся дальнейшая проповедь в Ростове приписана Авраамию[762].

Греческий язык на Руси перестал употребляться в печатях князей — к концу XI в., епископов — во 2–й пол. XII в., митрополитов — в XIII в. В целом владение этим языком было среди руссов весьма ограниченным по сравнению с Болгарией[763] и даже, видимо, по сравнению с Суданом (ср. с. 252). Это относительное равнодушие Руси к грекам коррелировало с равнодушием самих греков к Руси: византийцы не проявляли никакой склонности к овладению местным языком. Митрополит Никифор[764] так обращается к киевлянам: «Не дан ми бысть дар язычный, по Божественному Павлу, яко тем языком творити ми порученная, и того ради безгласен посреде вас стоя, и молчу много»[765]. Языковой барьер был среди главнейших причин настороженности местного населения[766]. «Отсутствие на Руси грекоязычной «интеллектуальной элиты»… может быть, связано… с… пассивной позицией в стране носителей этого языка, которые его распространение и организацию школ не считали своей задачей»[767].

IV

На восточных рубежах Империи место арабов в XI в. заняли турки–сельджуки. После поражения византийцев при Манцикерте (1071 г.) они захватили значительную часть Малой Азии. Процесс отвоевания этих земель обратно начал император Алексей Комнин (1081—1118 гг.) Время его правления, описанное дочерью императора Анной в «Алексиаде», ознаменовалось ростом миссионерских устремлений Константинополя. В процессе военно–политических контактов грекам часто удавалось склонять многих представителей сельджукской знати к крещению. Анна Комнина рассказывает об осаде византийцами Аполлонии в 1086—1087 гг. следующее: «Илхан… добровольно сдает город, а сам со своими кровными родственниками переходит на сторону императора, от которого получает многочисленные дары, в том числе и самый великий из них: я имею в виду святое крещение. Некоторые… узнав… о благоволении и щедрых дарах, с которыми самодержец встретил Илхана, также явились к Алексею и получили все, чего пожелали. Ведь император был истинно святым человеком: как в отношении своей добродетели, так и речи он был, можно сказать, высшим жрецом всяческого благочестия. Он был выдающимся учителем нашей догмы, обладал рвением и речью апостола (???????????????? ?? ??? ?? ??? ???????? ???????? ??? ??????????? ??? ?????????? ??? ??? ?????) и хотел обратить в нашу веру не только кочевников–скифов, но и всю Персию, а также варваров, которые населяют Египет и Ливию и справляют таинства Магомета»[768]. Впрочем, несмотря на столь широковещательную декларацию, конкретно описывает Анна лишь те обращения, которые совершались внутри Империи. К примеру, она говорит о том, как к Алексею в 1086 г. прибыл посол султана Чауш. «Император… видя, что Чауш— человек разумный, стал расспрашивать, откуда тот родом и кто его родители. Когда Чауш ответил, что по матери он ибериец, а отец его — турок, император стал усиленно уговаривать его принять святое крещение. Чауш согласился и клятвенно заверил самодержца, что, приняв крещение, не вернется назад… После этого Чауш… принял святое крещение, получил многочисленные дары и был назначен дукой Анхиала»[769]. Внутренняя миссионерская экспедиция была предпринята Алексеем в 1115 г., когда он прибыл в Филиппополь, являвшийся центром богомильства и павликиансгва. «Такое истинно апостольское деяние (?????? ???????????????) взял на себя и свершил этот великий человек!.. Выступив против манихеев, он завязал с ними скорее апостольское, чем военное сражение (??????????? ???????????? ???????). Я бы назвала его тринадцатым апостолом (?????????????? ?? ????????? ??????????), хотя некоторые приписывают такую славу Константину Великому. Мне же кажется, что Алексея можно считать равным самодержцу Константину или же, чтобы избежать возражений, следующим после Константина апостолом и императором… С утра до середины дня или до вечера, а иногда и до второй или третьей стражи ночи он призывал к себе манихеев, наставлял их в истинной вере… Многие из манихеев явились тогда… к священникам, признались в своих заблуждениях и сподобились святого крещения… Ежедневно он обращал к Богу сотню, а то и больше еретиков, так что общее число… сводилось ко многим тысячам. Но зачем говорить и распространяться о том, что известно всему миру, чему свидетели — Восток и Запад? Ведь Алексей различными способами обратил в нашу православную веру (?????????? ??? ??? ???????? ????????? ????????? ??????) целые города и области, погрязшие в различных ересях. Людям высокопоставленным он пожаловал богатые дары и записал их в число отборных воинов. Что же касается людей простого звания… то он собрал их всех вместе, с женами и детьми, и построил для них город… Тем и другим император (в этом его особая заслуга) выделил пашни, виноградники, дома и недвижимое имущество»[770].

Миссионерские усилия Алексея восхваляет и Феофилакт Охридский в своем панегирике императору: «Почему я не упоминаю о тех, кто приходил к тебе с востока, иногда поодиночке, иногда же группами? Спорят между собой [твоя] храбрость и [твоя] кротость, кто именно из них привел [их к тебе]. Ведь оба этих [твоих свойства] приписывают [эту победу] себе. Но, кого бы из них ни счесть победителем, победил император, который ради нас пустил в ход несказанные чары и кротостью склонил к себе жесгоковыйных. Самое же божественное в том, что он сватает их за Бога (???? ?????? ??????????????), и вводит их в свое царство, и делает частью тамошнего сената, и, отмыв этих «мужей крови «в родниках спасения, превращает их в «чад света» и облекает в ризу нетления. И сделал он их тварью света и спасения, дабы и из его рук, как [некогда] из рук Павла, принял Христос «приношение язычников» (????????? ??? ?????) [Рим. 15. 16]. Взгляните, однако, как самодержец проявляет себя апостолом (????????? ???? о ?????????? ???????????) — это вытекает из [нашего] повествования как некое [логическое] следствие. Ты можешь назвать мне баснословного Прометея, который лепил (?????????) людей — я же в ответ со всеми основаниями выставлю тебе прометееву предусмотрительность[771] императора, переделывающего (?????????????) варваров в образ более человечный или [даже] божественный. А ведь он еще назначил «учителя язычников»(?????????? ????? ????????????) [1 Тим. 2. 7], дабы тот «верой и правдой» — я выражаюсь для тебя словами Павла направлял борозду Слова, умножая жатву для Бога»[772]. Здесь речь идет именно о техническом термине: Алексей Комнин учредил особый церковный пост — ?????????? ??? ?????. К сожалению, мы совсем не знаем, какова была его компетенция.

Еще один панегирист Алексея Комнина, Мануил Стравороман, имеет в виду те же самые заслуги императора, но выражается он так выспренно, что понять, на что именно дела· ются намеки, довольно сложно: «Он заставил, — пишет Мануил в речи 1103 г., — некоторые народы, из тех, которые раньше с нами воевали, полюбить нас… а [имя] иных вообще изгладил из книги языческих имен (???? ????????? ?? ??? ??????? ??? ??????? ????????), одним внушая страх, от других добиваясь приязни… изумляя их разумностью доводов и приятностью нрава»[773]. Видимо, «изглаживание» из книги язычников — это и есть крещение, хотя прямо об этом не говорится.

Поскольку, как отмечалось выше (см. с. 226 сл.), обращения номадов не имели сколь?нибудь длительных последствий, Алексей Комнин успел отметиться и в деле христианизации печенегов. Разгромив их при Левунии в 1091 г., император поселил пленных варваров в Могленах[774] и, по всей видимости, крестил их — об этом можно догадаться из Жития Кирилла Филеота. В нем рассказывается, что Алексей посетил святого и спросил его, заслужил ли спасения души; тот, согласно его житию, ответил утвердительно и в доказательство перечислил все царские добродетели, а в конце добавил: «Наконец, если бы я захотел вспомнить тех из числа всех языков (?? ????? ???????), кого ты своим боголюбивым научением (???????) привел ко Христу через святое крещение, то у меня не хватило бы времени, чтобы рассказать [обо всех]. Лучше упомяну [об одних только] скифах: ведь они были волками, пока ты с Божьей помощью и [по Его] милости однажды не обратил их, как чувственно, так и духовно (???????? ??? ?????? ????????????????), и не сделал из них из всех овец, и не сопричислил к стаду Христову через купель второго рождения»[775].

Итак, можно утверждать, что императоры, и особенно Алексей Комнин, прилагали большие усилия для обращения всех нехристианских групп населения, находившихся на византийской территории, и относились к этой задаче как к выполнению религиозного долга. Чрезвычайно важны слова Анны о том, что ее отец собирался распространить христианство во всем некрещеном мире — раньше мы никогда не сталкивались с подобными декларациями! В отличие от Отцов церкви, которые, как мы помним, считали (см. с. 22) мир или уже крещенным, или собирающимся креститься в ближайшее время, Алексей реалистично оценивает как размеры некрещеного мира, так и сложность стоящей перед ним задачи. Но главное — для него эта задача не провиденциальная, не абстрактная, а конкретная. И «мир» для него — это не Империя, как для древних, а реальный, огромный и в основном чуждый ромеям мир. Принцесса не приписала своему отцу планов, которых он не питал, — об этом свидетельствует тот факт, что Алексей учредил специальную миссионерскую должность «учителя языцев». И тем не менее приходится признать, что у нас нет ни одного свидетельства об отправке им или кем бы то ни было в это время миссионерских посольств за границы Империи.

V

Особую страницу в историю византийской миссионерской концепции вписал Феофилакт, архиепископ завоеванной греками Болгарии, проведший первую половину жизни (до 1092 г.) при Константинопольском дворе, а вторую (вплоть до самой смерти в 1–й четверти XII в.) — в провинциальном славянском Охриде. На его примере хорошо виден противоречивый характер отношений ромейского иерарха со своей, Пусть все еще варварской, но все?таки уже христианской паствой. В многочисленных письмах из Болгарии, оставленных Феофилактом, а также в его стихах рассеяно немало пассажей, позволявших исследователям трактовать его позицию поразному. С одной стороны, «природа болгар есть кормилиц всяческого зла»[776], и болгары, с точки зрения Феофилакта внимают ему, своему духовному пастырю, как осел — игре на лире[777]. Но с другой стороны, в качестве Охридского архиепископа тот же Феофилакт много делает для защиты своей паствы от произвола имперских чиновников[778]. С одной стороны, он убеждает подчиненных ему епископов–греков не оставлять свою паству без призора[779], а с другой — пишет в одном из стихотворений, что «попал на болгарский Кидар[780], отвергнутый от общения с Богом. Там я являюсь возделывателем одних волчцев[781]. Увы, увы, [я стал] оратаем проклятой земли»[782]. Но перу Феофилакта принадлежит и Пространное Житие Климента Охридского, давнего предшественника Феофилакта на Болгарской архиепископской кафедре, — житие, в котором славянский святой удостаивается самых восторженных похвал. Панегирик варварской святости выглядит так странно на фоне проклятий в адрес варваров, что некоторые исследователи пытались доказать: не мог один и тот же человек написать и письма, и житие. Однако теперь авторство Феофилакта твердо доказано[783]. Значит парадокс должен быть разрешен не внешними средствами, а изнутри авторской личности. Противоречивость отношения Феофилакта к болгарам хорошо прослежена Д. Оболенским[784], мы же хотим сосредоточиться на том, как Охридский архиепископ восприцимает миссионерскую деятельность. Его позиция, выраженная Житии Климента (которого он считает образцовым миссионером[785]), может быть сформулирована так: надо приспосабливать варваров к христианству такими, какие они есть, а христианство — упрощать для их понимания. Он хвалит славянских первоучителей Кирилла и Мефодия за то, что они создали «азбуку, соответствовавшую грубости болгарского языка (???????? ?? ??????????, ???????? ????????? ??????? ?????????)»[786]. Гибкости в подходе к варварам восхищается Феофилакт и в своем герое, Клименте: «Зная грубость народа и его невероятную тупость в деле овладения Писанием (??? ???? ???? ??? ???? ?? ?????? ?????? ??????? ??????????), [видя], что даже большинство священников не знают греческого, на котором они умели разве что читать по буквам, и что из?за этого они подобны скотам (????????? ????????? ?????), [Климент]… придумал следующую хитрость: на все праздники он сочинил проповеди простые, ясные, не заключавшие в себе ничего глубокого или содержательного, но такие, которые не укрылись бы от понимания даже самого глупого (???????????) из болгар. При помощи этих [сочинений] он воспитывал души простоватейших (???????????) болгар, вскармливая молоком тех, кто не может принимать более твердую пищу [1 Кор. 3. 2], и явившись новым Павлом для болгар — этих новых коринфян»[787]. Климент, согласно Феофилакту, «всячески старался преодолеть равнодушие болгар к делам божественным, пытался собирать их, привлекая красотой [церковных] построек, и вообще смягчать дикость и грубость (?????? ??? ????????) их сердец, их черствость (?????????) в богопознании. Ничего удивительного, что он старался переменить помыслы людей на более кроткие и человечные»[788]. Каким же способом Климент добивался своей цели? Феофилакт рассказывает, что в Болгарии росли одни лишь «дикие» деревья, не приносившие «культурных» (??????) плодов — Климент же «привез из греческой земли все виды культурных деревьев и путем прививок облагородил дички, дабы, как я думаю, воспитать таким способом и души людские»[789]. Перед нами — не только и даже не сколько рассказ о конкретной миссионерской деятельности Климента, сколько притча: византийскую культуру нельзя навязывать варварам, ее необходимо аккуратно прививать к их собственной[790]. Понятно, что Феофилакт расказывает не о Кирилле и Мефодии, уж тем более не о Клименте (который вообще был славянином и потому вряд ли испытывал те эмоции, которые приписал ему агиограф) — он излагает свою концепцию миссионерства в варварской стране, концепцию, родившуюся из его размышлений над собственной пастырской деятельностью: ведь он и себя называет «учителем болгар»[791].

Разумеется, столь гибкий подход к христианизации варваров ни на йоту не убавляет у Феофилакта империалистического чувства. В этом смысле весьма характерно второе его крупное агиографическое сочинение — Житие 15 тивериупольских мучеников. Данный текст был призван «удревнить» христианство на вверенной архиепископу территории, почтить тех мучеников, как римских, так и варварских, которые ее в давнее время прославили (ср. выше, с. 161 сл.). То есть по самому своему замыслу панегирик носит «интернациональный» характер, его автор радуется, что «племя варварское стало народом Божьим»[792], — и тем не менее ни на секунду не забывает о примате имперского над христианским. Когда он берется описать крещение Болгарии, это историческое событие выглядит не более чем довеском к ее мирному договору с Империей: «[Князь Борис] тотчас вступил в переговоры с василевсом ромеев… дабы заключить соглашение о мире и впредь вести жизнь тихую и безбурную, спокойную и незаметную, в полнейшем благочестии и скромности. А что если установить отношения истинно братские, жить друг с другом в единомыслии и любви? И предложил [Борис] верное ручательство (?????? ??????): сам попросил о принятии божественного крещения и о присылке к нему священников, которые разъяснили бы им все христианство. Ромеи радостно приняли это известие о мире, которого они никогда от болгар не ожидали (???????? ???? ????????? ????????), и все быстро исполнили»[793]. Заметим, что Феофилакт нисколько не стремится приписать инициативу крещения Болгарии грекам — воздавая должное катехизаторским усилиям Климента и явно гордясь собственными успехами на ниве просвещения болгар, архиепископ явно не считает доблестью миссионерский жар; инициатива самих варваров казалась ему предпочтительнее.

В личности Феофилакта Охридского соединились все особенности византийского подхода к варварскому христианству: с одной стороны, этот греческий эрудит и сноб чувствует себя истинным просветителем, но с другой — ведет себя как настоящий византиец, т. е. не учит языка паствы, не проникается ее культурой; он гордится расширением христианского домена на варварские области, но не видит достоинства в миссии. Современному «национально» ориентированному сознанию трудно принять подобную дихотомию, однако в рамках православного универсализма она не так уж и парадоксальна. Ведь ромеи не только включали в своей пантеон славянских святых Ивана Рыльского, Стефана Неманю, Антония Печерского, Феодосия Тырновского, Бориса и Глеба[794], но и сами написали по–гречески жития многих варваров. Правда, сохранилось их не очень много: лишь Жития Наума Охридского и Ромила Видинского.

Итак, с точки зрения византийцев, варвары вполне могли быть святыми — но все же греческое православие было выше варварского[795]. Мало того, болгары все еще продолжали восприниматься как не до конца христиане. В так называемом «Дюканжевом списке» глав болгарской церкви про четырнадцатого архиепископа Болгарии, преемника Феофилакта, Льва Мунга, сказано так: «Лев Мунг, будучи [по происхождению] из иудеев, от предков удостоился дара быть учителем язычников (?????????? ??? ?????)»[796]. Здесь Лев сравнивается с апостолом Павлом: оба были иудеями и приняли христианство[797] — но вот третий элемент их уподобления не может не удивлять: ведь Павел наставлял подлинных язычников.

VI

Болгары, конечно, чувствовали это отношение к себе и своему христианству. До нас дошел очень интересный славянский документ — «Солунская легенда». Когда он возник, точно не известно: скорее всего, в эпоху византийского господства в Болгарии или же в период Второго Болгарского царства[798]. История обретения славянской азбуки пересказана в этом памфлете от имени св. Кирилла: Божий глас велит герою идти просвещать болгар, «Аз оскорбех велико, понеже не знах камо есть земля Бльгарска»[799]. Когда Кирилл добрался до Солуни, «явих се митрополитоу Иоану, и егда поведохь ему, он поруга се мне велико и рече: о старче безумии, Бльгаре соуть человекоадци и тебе хотеть извести. Изидох на трьгь и чоухь Бльгаре говорещи и оусграши се срдце мое вь мне, и бих яко вь аде и тме»[800]. Благодаря чуду Кирилл обретает знание болгарского языка, «и азь исгребихь грьцки език. Енда посла мтрополить звати ме на трапезу, азь не разуме що грьцки глаголеть кь мне… Такожде и скрыха мене»[801]. Болгарские князья, узнав о появлении богопосланного мужа, осадили Солунь и вынудили греков отдать им Кирилла. Когда тот наконец оказался среди болгар, «азь ихь мало учахь, а они сами много преобретаху»[802]. Как видим, автор памфлета всеми силами старается приуменьшить роль не только греков вообще, но даже лично Кирилла в христианизации Болгарии. Главное же в том, что «Солунекая легенда» дает нам уникальный шанс взглянуть на греческий «имидж» варвара глазами самого варвара. Как бы маргинальны ни были в средневизантийское время легенды об «песьеглавцах» (ср. с. 24), болгары безошибочно разглядели в них самую суть отношения ромеев к окружающим их народам. Славянский автор словно подмигивает своим читателям: глядите, до какой нелепицы доходят греки — они нас считают «человекоядцами»![803]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.