2. Общество и церковные древности в середине XIX в.

2. Общество и церковные древности в середине XIX в.

Оппозиция культур

Развитие церковной археологии в России XVIII—XIX вв. шло очень противоречиво, оно ни в коем случае не может быть представлено как простое «позитивное» накопление сведений или прогрессивное развитие от незнания к знанию. На исследования религиозных древностей определяющее воздействие оказывали идеологические позиции, занимаемые государством, обществом и церковью, отношения между которыми были почти всегда драматичны. Постоянно прослеживаются несколько основных идейных позиций: скептико-нигилистическая, отрицающая всякое значение церковных (иногда и всех средневековых) древностей; конфессиональная, рассматривающая их как преимущественно служебно-литургические; «государственная», видящая в их изучении и сохранении один из элементов общей имперской политики; и, наконец, научно-аналитичсская. Соотношение их постоянно менялось. Первый подход медленно сглаживался и к настоящему времени практически исчез. Роль научного подхода, напротив, возрастала, а в советской России он претендовал на то, чтобы быть попросту единственно возможным. Конфессиональный и «государственнический» были присущи в XIX в. значительной части общества и правящим структурам; они пережили эпоху атеистических гонений и стремительно набирают силу в последние десятилетия, вступая ныне в конфликт с научным.

Рассмотрим их несколько подробнее. Важнейшим условием развития русской культуры и науки в XVIII в. был, как известно, резкий и принципиальный отказ от средневекового наследия. В XIX в. неприятие этого наследия значительной частью общества усугубилось отождествлением его не только с «невежеством» и «азиатчиной», но также с «тиранией» и самодержавием. Поэтому незнакомство русской интеллигенции (а часто и нежелание знакомиться) с памятниками средневековой Церковной культуры было по-своему логичным. Просмотрев публикации конца XVIII — первой половины XIX в., легко убедиться, что линия на упорное «невосприятие» (если можно так выразиться) всей древнерусской культуры была выражена вполне ясно. Особенно это касается памятников церковных, которые долго оценивали исключительно с позиций классицизма. (Хорошая подборка материалов: Формозов, 1986).

Один из лучших знатоков древностей Киева, Максим Берлинский (о нем см. ниже) писал: «… грубые готические здания, изукрашенные самою безвкусною мозаикою, составляли всю красоту и великолепие того времени некоторых дворцов и знатнейших монастырей», — это о соборах св. Софии и Михайловского монастыря (Щербина, 1896, 405; Берлинский, 1820, 16). В «путеводителе» для путешествия императрицы Екатерины II из храмов древнего Киева упомянут только Софийский, да монастыри (Михайловский Златоверхий, Печерский и Выдубицкий). Немудрено, что императрица записала: «С тех пор, как я здесь, я все ищу: где город; но до сих пор ничего не обрела, кроме двух крепостей и предместий. Все эти разрозненные части зовутся Киевом и заставляют думать о минувшем величии этой древней столицы» (Екатерина II, 1873, 671–672). Это был распространенный взгляд. Археолог-востоковед П. С. Савельев, ведя раскопки курганов, жалуется: «Живу в скучном городе, где нет ничего порядочного, тем менее — замечательного», — а речь идет о Юрьеве-Польском с его знаменитым храмом! Ничего не нашел древнего в Пскове Д. Н. Свербеев — хотя специально искал. Там «кажется, не было и Кремля», меланхолически заключает он в мемуарах. Ему вторит А. С. Герцен, описывая Новгород как «грязный, дряхлый и ненужный», в котором «не осталось ничего старинного, русского», а здания, «пережившие смысл свой, наводят ужас». Как известно, прекрасный свободолюбец вообще мало стеснялся, говоря о русских древностях: «ни византийская церковь, ни Грановитая палата ничего больше не дадут для будущего развития славянского мира»; «Москва ничего не значила для человечества, а для России имела значение омута, втянувшего в себя лучшие ее силы и ничего не сумевшего для них сделать». Много позже он обобщит: «Что же касается наших памятников, то их придумали, основываясь на убеждении, что в порядочной империи должны быть свои памятники». Сказано остро, но в исторической перспективе — несправедливо. Хотя именно так думали многие. «Я за все русские древности не дам гроша. То ли дело Греция? То ли дело Италия?»— писал Батюшков. (Григорьев, 1861; Свербеев, 1899; Герцен, 1954; цит. по: Формозов, 1986).

Не лучше звучали и официальные источники. На запрос Сената о древностях Киева был получен ответ: «В котором году от кого и для чего оные городы построены, о том в Киевской губернской канцелярии известия не имеется… А что оный город верхний давно был от татар и других народов осаждаем и разоряем, о том с происходимого в народе слуху известно, но когда именно и от кого те разорения чинимы были, неизвестно». Ответ этот извинителен разве лишь тем, что составлен за полвека до «Истории государства Российского», в 1760 г. (Исторические, 1888).

Профессиональные историки долго почти не замечали древней церковной архитектуры и не могли удовлетворить обычного любопытства лиц, осматривающих города. Великий Карамзин в «Записке о московских достопамятностях» едва удостаивает упоминания древние монастыри, а о соборе Покрова роняет: «Близ Спасских ворот заметим готическую церковь Василия Блаженного», и лишь Сергей Глинка скажет о нём немного теплее: «не взирая на все несообразности вкуса, возбуждает и внимание, и удивление». ⁸

Только в работах писателей, связанных со славянофильством, появляются первые сожаления об отсутствии внимания к древним храмам и их описаниям. В четвертой главе «Тарантаса» В. А. Соллогуб с юмором опишет мытарства своего героя в тщетных поисках «памятников» во Владимире на Клязьме: «Золотые ворота ему ничего не сказали… Он пошел в церкви, сперва к Дмитриевской, где подивился необъяснимым иероглифам, потом в собор, помолился усердно, поклонился праху князей… но могилы остались для него закрыты и немы». Он приходит, наконец, к характерному выводу о том, что «старина наша не помещается в книжонке… а должна приобретаться неусыпным изучением целой жизни — Там, где так мало следов и памятников, там, в особенности, где нравы изменяются и отрезывают историю на две половины, прошедшее не составляет народных воспоминаний, а служит лишь загадкой для ученых». Впрочем, в этом прекрасном «путешествии за стариной и современностью» есть отдельная «церковно-археологическая» глава, посвященная Нижегородскому Печерскому монастырю. Об интересе А. К. Толстого к средневековому зодчеству свидетельствуют его письма, а в «Князе Серебряном» бросаются в глаза топографические привязки к церковным памятникам Москвы и попытки восстановить историю ее древних храмов (Соллогуб, 1845; Формозов, 1988.)¹⁹

Данный текст является ознакомительным фрагментом.