ОПЫТ СИНЕДРИОНА

ОПЫТ СИНЕДРИОНА

«От домостроителей же требуется, чтобы каждый оказал, ся верным. Для меня очень мало значит, как судите обо мне вы, или как судят другие люди; я и сам не сужу о себе. Ибо, хотя я ничего не знаю за собою, но тем не оправдываюсь; судия же мне Господь»

(1 Кор. 4:2–4).

Когда я прибыл в Бруклин, все сведения, которые раньше утаивались, обрушились на меня в огромном количестве. На следующее утро я должен был предстать на заседании Руководящей корпорации в полном составе.

Когда все кончилось, я мог проанализировать все поступки, всю программу действия, использованные методы. Но в тот момент это создало ощущение шока. Не было возможности спросить участников событий, насколько точны предоставленные мне сведения, —- их всех уже лишили общения, Руководящая корпорация не приняла бы их свидетельства.

Мне все еще трудно было поверить, что люди — сподвижники всей моей религиозной жизни — могли делать то, что делали. Когда я ехал в бруклинскую штаб–квартиру, мои чувства были до странности похожи на те, что я испытывал, отправляясь в Доминиканскую республику во время режима Трухильо. В Пуэрто–Рико, откуда я выезжал, все было очень свободно и открыто, люди разговаривали на улицах и в транспорте без всякой оглядки. Но как только самолет приземлялся в аэропорту города, который назывался тогда Сьюдад Трухильо (теперь Санто–Доминго), можно было почти физически почувствовать разницу. Люди говорили осторожно, в транспорте разговоры были сведены к минимуму, люди беспокоились, как бы какое–либо замечание не истолковали как неблагоприятное для диктатора, как бы его не сообщили наверх через систему шпионажа, распространившуюся при этом режиме. Разговор и обмен мыслями, бывшие совершенно нормальными в Пуэрто–Рико, в Доминиканской республике считались опасными, могущими навлечъ на человека клеймо врага государства. В одной стране человек мог высказать мнение, отличающееся от воззрений большинства, и потом ничуть не беспокоиться, узнав о том, что его цитировали. В другой стране человек, высказавший любую мысль, не совпадающую с существующей идеологией, впоследствии занимался самообвинением, понимал, что совершил проступок, нечто, что заставляло его чувствовать себя виновным; мысль о том, что его слова процитируют, предвещала плохие последствия. В этом последнем случае дело заключалось не в том, было ли сказанное истиной, вызвано ли оно честными побуждениями, нравственно ли оно. Вопрос стоял так: как воспримут это власти?

Все чувства подобного рода, которые я испытывал в штаб–квартире, до весны 1980 года были минутными, мимолетными. Теперь эти ощущения окружили, ошеломили меня. Из «брифинга» с Председательским комитетом и замечаний его членов и работников служебного отдела точка зрения тех, кто обладал руководящей властью, стала мне очевидна. В том насыщенном эмоциями климате, в атмосфере подозрения трудно было помнить, что все, сказанное мною и другими, может рассматриваться в каком–либо ином свете, кроме уже выраженного жесткого подхода. Было трудно помнить, особенно после всей жизни активного служения в организации, что даже если некоторые идеи с точки зрения организации являлись еретическими, то с точки зрения Бога они могли быть верными, правильными и благими. Я знал, что не выискивал тех, с кем мог поговорить на эту тему; они подходили ко мне сами, и я понимал, что должен отправлять их за ответами к Слову Божьему, даже если эти ответы отличались от убеждений властей.

Я был уверен, что подавляющее большинство тех, перед кем мне придется отвечать, будет смотреть на дело исключительно с точки зрения организации. Если бы с самого начала был принят какой–либо другой подход, я бы точно знал, что тогда все можно разрешить тихо, мирно и просто, в дружеских, братских разговорах, призывая к умеренности, если звучала несдержанная речь, к спокойствию, если раздавались нетактичные высказывания. Если бы были сделаны попытки избежать осуждающей конфронтации, не прибегать к властным методам и законническому подходу, тогда частные разговоры и события, вовлекшие очень небольшое количество людей, не были бы раздуты до таких невероятных пропорций, что стали настоящим крупным делом, сильно повлиявшим на жизнь многих людей, вызвавшим волну отзвуков и слухов всемирного масштаба.

Представая перед Руководящей корпорацией, я не хотел подливать масла в бушующий огонь, который уже поглотил некоторых моих любимых друзей. Я был готов признать, что кто–то из участников событий, возможно, высказал то, о чем лично я сожалел, — утверждения крайнего и догматического характера, хотя в тот момент я не имел возможности определить, насколько верно это было, ибо в основном речь шла о тех, с кем я о Писании не говорил; с некоторыми я даже не был знаком.

В среду 21 мая председатель Альберт Шредер открыл заседание Руководящей корпорации. Сначала он сообщил, что Председательский комитет спросил меня, хотел бы я записать нашу беседу на пленку, на что я ответил утвердительно с условием, что мне будет предоставлена копия записи.

В конференц–зале Руководящей корпорации стоял один длинный овальный стол, вокруг которого можно было усадить около 20 человек. Присутствовали все 17 членов. Кроме Лаймана Суингла, сидевшего слева от меня, со мной никто не разговаривал; накануне ко мне ни в комнату, ни в кабинет никто и членов Руководящей корпорации не заходил (даже член, связанный со мной по работе). Если в конференц–зале Руководящей корпорации и присутствовала какая–то теплота или братское сочувствие, я этого не ощутил. Я испытывал только чувства, которые раньше переживал на мирских судебных заседаниях, за исключением того, что там я ощущал несколько большую свободу речи и знал, что в зале присутствовали другие люди, которые могли засвидетельствовать сказанное мною. Здесь же вместо этого проходило закрытое, тайное заседание, и эта атмосфера только подтверждала то, что говорил мне Рене Васкес об отношении, проявленном к нему.

Председатель сказал, что сначала Руководящая корпорация хотела бы, чтобы я высказался по всем восьми пунктам, обозначенным Председательским комитетом в качестве свидетельств отступничества (в записке от 28 апреля), Я так и сделал, стараясь отвечать спокойно, некатегорично, настолько покладисто и примирительно, насколько это было возможно, чтобы при этом не идти против своей совести и не быть нечестным или лицемерным. Абсолютистская форма, в которой эти пункты были представлены Председательским комитетом — как будто человек должен был либо полностью принимать все учения организации по этим вопросам, либо его мнение было таким же категоричным, как в записке, — просто не подходила к моему случаю. Ни один из восьми выраженных в записке моментов не касался, по моему мнению, сути вопроса. Вопрос заключался не в том, была ли у Бога на земле «организация», а в том, какая это организация: централизованная, с жесткой структурой, авторитарная или община братьев, где единственная власть — это право помогать, направлять, служить, но не подавлять? Таким образом, я ответил, что, по–моему, у Бога на земле есть организация в том смысле, что на земле у Него была община, христианское собрание, братство.

Вопрос состоял не в том, ведет ли (или будет ли вести) Бог членов этой Руководящей корпорации, а в том, в какой степени, на каких условиях это происходит? Я не сомневался, что Бог направит этих людей, если они искренне взыщут Его помоги (мне казалось, что некоторые из принятых постановлений, особенно в первые годы, были хорошими, полными сочувствия решениями), но я, конечно же, не думал, что это получается автоматически; для этого всегда нужны были определенные условия, факторы. Так я ответил, что Божье руководство всегда зависело от того, в какой степени ищущие его придерживались Слова Божьего; что в зависимости от этого Бог дает или удерживает Свое руководство (я считаю, что это действительно для любого человека или группы людей, независимо от того, кто они такие).

Таким же образом я отвечал на все вопросы. Даже если кто–то из обвиняемых говорил об этих вещах в том же категорическом, абсолютистском тоне, в каком ставил вопросы Председательский комитет, лично я стремился сделать все возможное, чтобы сохранить какую–то долю здравомыслия и спокойствия, скорее смягчить, нежели обострить, ситуацию; я старался, насколько возможно, быть гибким.

Далее мне задали сравнительно немного вопросов. Лайман Суингл спросил, что я думаю о библейских комментариях, и я понял, что этот вопрос обсуждался в Руководящей корпорации. Я ответил, что начал чаще к ним обращаться, следуя совету своего дяди (во время написания справочника «Помощь в понимании Библии»), а также, что если ими пользоваться не следует, то необходимо очистить целые секции вефильской библиотеки, поскольку там находились десятки различных многотомных комментариев.

Мартин Поэтзингер, который во время нацистского режима несколько лет провел в концентрационом лагере, выразил неудовлетворенность моими ответами по восьми пунктам. Он не мог понять, почему я говорю то, что думаю, если другие делали резкие высказывания (как и остальные, ни с одним из них лично он не говорил)[189]. Я ответил, что не могу отвечать за то, как другие выражают свои мысли, и обратил его внимание на Рим. 3:8 и 2 Пет. 3:15–16 как примеры того, что даже высказывания апостола Павла иногда цитировались или понимались людьми неверно. Хотя вслух я этого не произносил, честно говоря, я чувствовал, что мое положение подобно тому, которое описано в Лк. 11:53, поскольку я находился среди людей, которые «вынуждали ответы на многое, подыскиваясь и стараясь уловить что–нибудь, чтобы обвинить»[190]. Поведение Руководящей корпорации в течение предыдущих недель не давало основания для каких–либо других чувств.

Поэтзингер продолжал эмоционально высказывать свое мнение о лишенных общения «отступниках», говоря, что они показали свое истинное отношение ко всему, когда «перед уходом выбросили литературу «Сторожевой башни» в мусорную корзину!» (это был один из самых распространенных слухов среди Вефильской семьи; однажды утром один из членов Руководящей корпорации даже рассказал об этом всем ее членам). Я сказал Мартину Поэтзингеру, что мне не хотелось бы делать выводы, не поговорив прежде с участниками событий и не выяснив фактов. Я сообщил, что в течение 15 лет работы в штаб–квартире мне редко приходилось видеть мусорные корзины и контейнеры, где не было бы множества публикаций Общества — старых журналов И книг. — выброшенных за ненадобностью членами организации; что, насколько мне известно, некоторые из лишенных общения должны были лететь в Пуэрто–Рико, и самым тяжелым их багажом, который легче всего было бы заменить, были именно такие книги. Я повторил, что не считаю возможным судить понаслышке, и это особенно неприемлемо для человека в положении судьи. Он пристально посмотрел на меня, но больше ничего не сказал.

Еще один вопрос был задан в связи со службой Поминовения (Вечерей Господней), которую я провел месяц назад (в апреле) в городе Хомстеде (штат Флорида)[191]. Правда ли, что во время этой службы я не говорил о «других овцах» (людях с надеждами на земное счастье)? Я ответил положительно и рассказал о том, что произошло в первый год после моего переезда из Доминиканской республики в Бруклин. Мы с женой посетили служение Поминовения в общине, где оно проводилось довольно рано. Поэтому мы вернулись в вефильскую штаб–квартиру как раз вовремя и прослушали всю речь моего дяди, тогдашнего вице–президента. После речи нас, включая и дядю, пригласили в комнату одного из работников штаб–квартиры Малькольма Аллена. Моя жена немедленно сказала дяде: «Я заметила, что в речи вы нигде не упомянули «других овец». Почему»? Он ответил, что считает этот вечер особым именно для «помазанных» и добавил: «Вот я на них и концентрирую внимание». Я сообщил Руководящей корпорации, что у меня до сих пор хранятся записи той речи вице–президента и я многократно их использовал для проведения служения Поминовения. При желании их можно было прослушать (Фред Франц присутствовал тут же, если бы кто–то захотел спросить его о той речи). Этот вопрос был снят[192].

Мое сожаление о случившемся, основанное на предположении, что некоторые все–таки высказывали крайние взгляды, было искренним. Я сказал членам Руководящей корпорации, что, если бы мне об этом сообщили, я сделал бы все возможное, чтобы положить конец таким высказываниям. Я не отрицал, что некоторыми была проявлена неосмотрительность (не исключая и себя из их числа), но заметил, что считаю неправильным приравнивать неосмотрительность к злому умыслу. Я выразил уверенность в христианских качествах тех людей, кого знал лично и чьи действия посчитали предумышленными. Я рассказал им все, что мне было известно, о 30–летнем служении рене Васкеса, его искренней преданности, его безупречной работе в Пуэрто–Рико, Испании и Соединенных Штатах. Я также выразил отчаяние в связи с тем, что после столь многих лет совместной работы и жизни с коллегами по Руководящей корпорации ни один из них не посчитал нужным еще раньше поговорить со мной и сообщить достоверные факты о том, что происходит.

Мне ответил только Альберт Шредер. Он тут же сказал: «Но, Рэй, ты тоже не был вполне откровенным с нами. Ты не сказал (в телефонном разговоре), откуда узнал о расследовании в писательском отделе». «Ты меня об этом спросил? — ответил я. — Нет. Если бы ты спросил, я бы без колебаний ответил. Мне позвонил Эд Данлэп и упомянул об этом». Через несколько минут Карл Кляйн — тоже член Председательского комитета, — улыбаясь, признал: «Мы с Рэем не были вполне откровенны. Если бы Рене Васкес отвечал на вопросы, как Рэй, его бы не лишили общения». Поскольку ни Карл Кляйн, ни другие члены Руководящей корпорации не предприняли никаких попыток поговорить с Рене, посетить первую «расследовательскую» беседу с ним или его первое судебное слушание, о его ответах они могли судить только по отчетам тех, кто этим занимался. Я не понимал, почему они считали себя вправе судить или сравнивать, зная о деле только из вторых рук. Председательский комитет с готовностью уделил время для встречи с обвинителями, выслушал обвинения, включая неблагоприятные свидетельства Бонелли и супругов Годинес; но у них не нашлось времени поговорить хотя бы с одним из обвиняемых. Вряд ли можно назвать подобное отношение образцовым выражением братской любви или чувства сострадания к ближнему.

Большинство членов Руководящей корпорации просто сидело и слушало, не задавая вопросов, не высказывая замечаний. После двух или трех часов (я был слишком потрясен эмоционально, чтобы следить за временем) мне сказали, что я могу идти и что со мною свяжутся. Я пошел к себе в кабинет и стал ждать. Настал полдень, я в окно увидел членов Руководящей корпорации, направлявшихся на обед. У меня аппетита не было, я продолжал ждать. К трем часам дня я был слишком измотан, чтобы и дальше оставаться в кабинете, и направился в свою комнату. Все, что случилось в течение предыдущих недель — телефонный разговор с председателем; шок от осознания лживости этого разговора; отчаянные звонки тех, кого подвергли допросам, давлению, осуждению; стремительность и безжалостность принятых мер по лишению общения; более всего, постоянное молчание со стороны Руководящей корпорации, нежелание сообщить мне хотя бы об одном из этих событий, — все это достигло кульминации в утренних событиях, в холодном ко мне отношении, в долгих часах ожидания. К концу дня я заболел.

В тот же вечер нам позвонил председатель Шредер и пригласил меня на вечернее заседание Руководящей корпорации для дальнейшего расследования. По телефону говорила жена, и я попросил ее передать, что я слишком нездоров для этого и уже сказал все, что хотел. Они могли принимать решение на основании того, что уже слышали.

Позднее тем же вечером пришел Лайман Суингл, живший двумя этажами выше, чтобы узнать, как я себя чувствую. Я был очень благодарен ему и рассказал, какое напряжение пережил за несколько недель. Я сообщил ему, что больше всего беспокоюсь не о тех мерах, которые Руководящая корпорация примет по отношению ко мне, а о том, что были искажены чудесные истины Слова Божьего. Тогда я говорил искренне и сейчас считаю, что самая серьезная проблема заключалась в том, что нормой оценки простых библейских утверждений служил свод учений организации; эти утверждения (поскольку они не соответствовали принятому в организации «образцу» толкования) изображались как неверные учения., свидетельствующие об «отступничестве».

Говоря об этом, я имел в виду такие чудесные истины Слова Божьего:

«Один у вас Учитель — Христос, все же вы — братья».

«Вы не под законом, но под благодатию».

«Все, водимые Духом Божиим, суть сыны Божий».

«Одно тело и один дух, как вы и призваны к одной надежде вашего звания; один Господь, одна вера, одно крещение, один Бог и Отец всех, Который над всеми, и чрез всех, и во всех нас».

«Ибо всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьете чашу сию, смерть Господню возвещаете, доколе Он придет».

«Ибо един Бог, един и посредник между Богом и человеками, человек Христос Иисус».

«Не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти»[193].

Для сравнения в восьми пунктах, изложенных Председательским комитетом в качестве некоего «Символа веры» для того, чтобы судить людей, не было ни одного, где учение Общества подтверждалось бы простым, ясным утверждением Писания. На какое простое утверждение из Писания любой член Руководящей корпорации или кто–то другой мог бы указать со словами: «Вот, Библия ясно говорит, что:

1. У Бога на земле есть организация — единственная в своем роде, — которая использует для управления Руководящую корпорацию?

2. Надежда на небесную жизнь недоступна всем, кто захочет ее принять; ее заменила надежда на земную жизнь (с 1935 года); слова Христа о символах хлеба и вина — «сие творите в Мое воспоминание» — не относятся ко всем, кто верит в Его искупительную жертву?

3. «Верный и благоразумный раб» — это «класс», состоящий только из определенных христиан; этот термин не обозначает отдельных людей; этот класс действует через Руководящую корпорацию?

4. Христиане подразделяются на два класса с различным отношением к Богу и Христу на основании земного и небесного предназначения?

5. 144000 в Откровении необходимо воспринимать как число буквальное; «великое множество» не обозначает и не может обозначать тех, кто служит в небесных дворах Божьих?

6. «Последние дни» начались в 1914 году; говоря о «последних днях», начавшихся со времени Пятидесятницы (Деян. 2:17), апостол Петр имел в виду не те «последние дни», о которых писал Павел (2 Тим. 3:1)?

7. В 1914 календарном году Христос впервые официально воссел на престол как Царь всей земли, и эта дата отмечает начало Его присутствия (пароусии)?

8. Слова из Евр. 11:16 о том, что такие люди, как Авраам, Исаак и Иаков «стремились к лучшему, то есть, к небесному», никоим образом не значат, что им дана небесная жизнь?

Ни одно из перечисленных здесь учений Общества невозможно поддержать каким–нибудь прямым утверждением из Писания. Чтобы найти библейскую основу для каждого из них, потребуются тонкие объяснения, сложные комбинации библейских стихов, а в некоторых случаях — нечто похожее на умственную гимнастику. Тем не менее, этими учениями пользовались при оценке христианских убеждений других людей. На их основе принимались решения о том, что люди, отдавшие свои жизни служению Богу, являются отступниками!

На следующее утро после заслушивания в Руководящей корпорации моего дела председатель Шредер пришел ко мне в комнату с магнитофоном, чтобы записать мои замечания по поводу добавочного свидетельства, предоставленного работником штаб–квартиры Фабио Сильвой (он пересказал то, что ему однажды говорил Рене Васкес по пути в штаб–квартиру из аэропорта). Я пояснил, что не могу ничего сказать о таком свидетельстве понаслышке.

Утро прошло. Мне хотелось уйти из этого места из–за царившей там атмосферы давления. Когда закончился обед, пошел наверх, где мне удалось поговорить с Лайманом Суинглом в то время, как он шел от лифта к себе. Я спросил, сколько мне еще придется ждать. Он сказал, что решение уже принято и мне об этом сообщат сегодня днем. Из его замечаний я понял, что некоторые члены настаивали на том, чтобы лишить меня общения. Во время разговора со мной его лицо исказилось, и он сказал: «Я не могу понять, как думают некоторые люди. Я боролся, о, как я боролся…» — и тут губы его сжались, плечи задрожали, и он зарыдал. Я вдруг обнаружил, что пытаюсь его утешить, уверяя, что мне, в сущности, не так важно, какое решение они приняли, что мне просто хотелось бы, чтобы все кончилось. Но он никак не мог успокоиться.

Я знаю, что в Руководящей корпорации нет ни одного человека, более преданного организации, чем Лайман Суингл. Я всегда его любил и восхищался его честностью и смелостью. Я представления не имею, каким было бы его отношение ко мне сегодня. Может быть, совершенно противоположным. Я только знаю, что всегда буду любить этого человека хотя бы за то искреннее выражение чувств тогда, в коридоре. В его печали я нашел силу[194].

Позднее днем председатель Шредер принес мне решение Руководящей корпорации. По всей видимости, те, кто настаивал на лишении общения, не добились большинства в две трети; Шредер сообщил мне, что меня просят оставить Руководящую корпорацию, а также работу в штаб–квартире. Руководящая корпорация предложила внести меня (и мою жену) в список «Особых нетрудоспособных пионеров» (это часто предлагалось окружным и районным надзирателям, которые вынуждены были оставить разъездную деятельность по болезни или возрасту). Состоящие в этих списках ежемесячно отчитываются перед Обществом и получают материальную помощь, но от них не требуется выполнения определенного количества часов проповеднической работы[195]. Я ответил, что нам обоим не хотелось бы находиться в положении, которое накладывало бы на нас определенные обязательства, даже если они только подразумевались. Он высказал несколько замечаний о том, каким «замечательным произведением» была книга «Помощь в понимании Библии», и затем ушел.

Я написал заявление об уходе, которое привожу ниже. До сего дня я продолжаю делать то, о чем заявил в нем.

22 мая 1980 года Руководящей корпорации

Уважаемые братья!

Настоящим письмом я заявляю о том, что прекращаю свою деятельность члена Руководящей корпорации.

Я также завершаю свое служение в Вефиле.

Я буду продолжать молиться за вас и за всех служителей Свидетелей Иеговы по всей земле.

Ваш брат

Рэй Франц

Мы с женой на несколько дней уехали, чтобы передохнуть от этого кошмара, а затем вернулись, чтобы забрать вещи. Я оставил основную массу рабочих бумаг, взяв с собой папки только с теми делами, в которых участвовал самым непосредственным образом. Я понимал, что надо будет документально подтвердить свою позицию по этим вопросам, если в будущем эту позицию исказят, как это иногда случалось.

Когда мы вернулись, я увидел Эда Данлэпа, стоявшего около здания штаб–квартиры. Сегодня ему предстояло встретиться с судебной комиссией.

Тогда Эду было уже 69 лет. За год до этого он серьезно подумывал оставить работу в штаб–квартире. Он знал, что является объектом нападения со стороны как Руководящей корпорации, так и людей вне ее. Однажды он попросил Писательский комитет оградить его от преследований. Писательский комитет поручил Лайману Суинглу, Ллойду Барри и Эварту Читти поговорить с членом Руководящей корпорации Карлом Кляйном (который тогда не входил в состав Писательского комитета, хотя позднее, после ухода Читти, стал его членом). Они попросили его воздержаться от бесед с Эдом в осуждающем тоне и от Разговоров за его спиной. Это возымело некоторое действие по оттношению к высказываниям вне Руководящей корпорации, хотя на заседаниях и внутри Руководящей корпорации все оставалось по–прежнему.

Когда в конце 1979 года я сообщил Эду, что мы предполагаем оставить работу в штаб–квартире, он сказал, что думал об этом, но пришел к выводу, что для него это было нереально. В его возрасте и финансовом положении он не представлял себе, как сможет содержать себя и жену. Оставаясь в Бруклине, они, по крайней мере, будут иметь жилье, пищу и медицинское обслуживание при необходимости. Итак, он сказал, что решил остаться, и добавил: «Если в писательском отделе будет слишком много неприятностей, я просто попрошу перевести меня в плотники или на какую–нибудь другую работу».

Не прошло и года, как он очутился перед судебной комиссией. В тот день, когда я его увидел, он сказал: «Я буду с ними очень откровенен. Не в моем характере увиливать». Он сказал, что почти не сомневается в том, что будет делать комиссия.

Это был конец мая. Прошло около шести недель с того момента, когда Председательский комитет предоставил Руководящей корпорации запись беседы с супругами Годинес, где имя Эда упоминалось несколько раз. Почти столько же времени прошло с того дня, когда Барри и Барр расспрашивали его, уверяя, что им «нужна только информация». На протяжении всех этих недель — хотя Эд Данлэп находился тут же, среди них, до самого конца продолжая работать над порученной ему книгой о жизни Иисуса Христа, — ни один из членов Председательского комитета не поговорил с ним, чтобы обсудить эти вопросы или сообщить о выдвигаемых против него обвинениях. Эти люди полностью руководили всем происходящим, близко знали Эда и все же до самого конца не сказали ему об этом ни слова[196].

После первых расспросов Барри и Барра на протяжении почти шести недель ни один член Руководящей корпорации не подошел к Эдварду Данлэпу, чтобы обсудить возникшие вопросы, помочь ему в рассуждениях или поговорить о Слове Божьем с человеком, которому теперь было почти 70 лет и который находился в организации почти полвека, 40 лет занимался полновременным служением и исповедовал надежду на небесную жизнь. Они сами засвидетельствуют, что это правда. Как непохоже это на пастыря, готового оставить 99 овец, чтобы пойти искать и вернуть одну «заблудшую» — ибо именно такой заблудшей овцой был в их глазах Эд.

Конечно, вполне могло быть, что некоторые из лишенных общения действительно высказывали неосмотрительные утверждения, но упомянутые действия руководителей говорили, по–моему, гораздо громче любых слов[197].

Для того, чтобы судить Эда Данлэпа, была назначена комиссия из пяти работников штаб–квартиры. Руководящая корпорация оставалась в стороне. Все пятеро назначенных были моложе Эда, никто из них не входил в число «помазанных». Всего после одного дня размышлений они вынесли решение.

Довольно типичными для общего отношения к делу были следующие выражения.

Когда Эда спросили по поводу учений организации о двух классах христиан, он обратил внимание судей на Рим. 8:14, где говорится, что «ВСЕ, водимые Духом Божиим», есть сыны Божьи, Он спросил: «Как еще это можно понять»? Фред Раск, служивший в Школе Галаад инструктором в то время, когда Эд был ее секретарем, сказал: «Эд, это просто твоя интерпретация». Эд спросил: «А как еще ты объяснил бы это»? Фред Раск ответил: «Вот что, Эд, здесь судят тебя, а не меня».

Когда его спросили о решениях организации по принятию новых правил, он подчеркнул, что христианин находится не под законом, а под незаслуженной милостью (или благодатью). Он сказал, что вера и любовь всегда побуждали к праведности несравненно сильнее, чем правила. Роберт Уоллен сказал: «Но Эд, мне нравится, когда мне говорят, что делать». Вспомнив слова апостола в Евр. 5:13–14 о том, что христиане должны быть не младенцами, но зрелыми людьми, «у которых чувства навыком приучены к различению добра и зла», Эд ответил: «Тогда тебе нужно больше читать Библию». Роберт Уоллен улыбнулся и сказал: «Мне и еще двум миллионам человек». Эд ответил: «То, что они этого не делают, не дает тебе основания тоже этого не делать». Он подчеркнул, что основная проблема состоит в том, что братья просто не изучают Библию; они полагаются на публикации; их совесть не получила подлинных навыков по принципам Библии.

По всей видимости, основной фактор, о котором шла речь на заседании судебной комиссии, состоял в том, что Эд два раза беседовал о Библии с некоторыми из тех, кого сейчас лишили общения. У судебной комиссии не было об этом свидетельств, но Эд добровольно предоставил сведения, с самого начала сказав, что во всем будет с ними абсолютно честен. Те люди сами задали ему вопросы, два раза он с ними обедал, после чего они вместе обсуждали отрывки из Послания к Римлянам[198]. Судебная комиссия поинтересовалась, стремился ли он поговорить по этому поводу с кем–то еще. Он ответил, что не намеревался проводить среди братьев «кампании», но сказал, что, если бы кто–то пришел лично к нему за помощью и он мог бы указать на Писание, чтобы этот человек получил ответы на свои вопросы, он сделал бы это, чувствуя, что обязан помочь. По всей вероятности, это стало решающим фактором. Такая свобода частного обсуждения Писания была неприемлемой, считалась еретической, опасной, разрушительной.

Одно высказанное утверждение казалось особенно парадоксальным. Эд прямо заявил, что не хотел быть лишенным общения, что ему нравились братья и у него не было ни мысли, ни желания отрезать себя от них. Комиссия сказала, что он должен «подождать организацию». «Кто знает, может, через пять лет многое из того, что ты говоришь, опубликуют и этому будут учить»?

Они знали изменчивый характер учений организации и, несомненно, на этом основании считали, что могут так говорить. Но какое убеждение в правильности, в прочном библейском основании этих учений они тем самым проявляли со своей стороны? Если они были готовы признать возможным, что учения организации были только в такой степени твердыми и прочными, как же они могли использовать эти учения в качестве основы, чтобы решить, вереи человек Богу или является отступником?

Если они полагали, что эти учения (которым Председательский комитет придавал такое большое значение) были настолько изменчивыми, что стоило подождать и посмотреть, что будет через пять лет, — разве не имело смысла в то же время отложить и суд над этим человеком, который отдал служению организации даже не пять, а 50 лет?

Логику этого подхода можно понять, только если принять изначальное положение о том, что интересами отдельного человека — включая его доброе имя, трудом заработанную репутацию, годы жизни, отданные служению, — можно пожертвовать, если они мешают целям организации.

Я уверен, что все члены этой судебной комиссии видели, что Эд Данлэп глубоко любит Бога, Христа и Библию, — и все–таки они решили принять против него определенные меры. Почему? Они знали настроения, преобладавшие в Руководящей корпорации, выраженные ее Председательским комитетом. Преданность организации требовала от них таких мер, поскольку этот человек не принимал и не мог принять все заявления и толкования организации.

Итак, они лишили Эда Данлэпа общения и попросили его покинуть вефильскую штаб–квартиру, бывшую для него домом. Он вернулся в Оклахома–сити, где вырос и где теперь, в 72 года, кормил себя и жену, работая наклейщиком обоев (он занимался этим до того, как начал свое 40–летнее служение в качестве постоянного представителя Библейского Общества Сторожевая башня).

Мне очень трудно понять, как могут люди, ответственные за это — по–настоящему и более всех ответственные, — приближаться вечером к Богу и молиться: «Будь милостив к нам, как мы были милостивы к другим».