Госпожа Катьяяни пишет своему сыну Раме Сисодии в Сербию

Госпожа Катьяяни пишет своему сыну Раме Сисодии в Сербию

Желаю тебе избавления от этой нелепой самсары — больше тебе, чем себе, милый мой Рама, сын мой. Чтобы я оказалась твоей последней матерью и чтобы больше не нашлось ни одной материнской утробы, ни человеческой, ни животной, которая вновь родила бы тебя и бросила в круговорот этой самсары.

Знаю, что ты очень страдаешь из?за того, что вынужден терять дни в этой безбожной Европе, где люди не знают ни Бога, ни человека, ни даже животного. Ведь Бога они отрицают, а человека считают животным. Из?за этого у них утрачена и божественность, и человечность; осталось только скотство. Это я испытала и здесь, в Индии, в последние дни, черные, как подземное царство бога Ямы[31].

Мне хотелось не причинять тебе боль. Ее ведь и без того слишком много в этой беспросветной жизни. Но все же не могу скрыть от тебя то, что происходит в доме твоих предков Сисодиев, главой которого сейчас являешься ты. И я попросила госпожу Индумати, чтобы она через своего супруга Пандита Гаури Шанкару полегоньку ввела тебя в мрак событий, делающих твой славный дом несчастнейшим из всех знаменитых домов Индии. Боюсь, что умру, и кто тебе тогда скажет правду?

Расскажу тебе все по порядку.

Первое, я уже два месяца сижу в темнице из?за прекрасной и преданной Сакунталы, которая сожгла себя у Джумны вслед за своим умершим мужем Кабиром, нашим родственником. Мой надзиратель — мусульманин, который ест мясо коровы. Представь себе этот ужас! Через окошко моей камеры я несколько раз видела, как закалают корову, это священное животное, образ высших индийских божеств. Ах, почему их не поразил громовержец Индра! После этого я зареклась смотреть в окно и вообще ни на что не смотрю, кроме своей души и своей кармы.

Золотой мой Рама, да померкнет для тебя поскорее это видимое ложное солнце и вечная тьма нирваны да даст тебе покой. Но я вынуждена тревожить тебя своим повествованием. Меня привели на суд. Прочитали мне приговор, будто я виновница смерти вдовицы Сакунталы и потому должна понести наказание за убийство, а это значит — смерть. На это я отвечала:

— Я не европейская женщина, чтобы посметь служить лжи, обману и адвокатам. Я обязана говорить правду. А правда в этом случае заключается вот в чем: я не подстрекала и не подговаривала Сакунталу идти на добровольную смерть. Если бы я это сделала, то уменьшила бы ее славу. Это ее личное решение, которое я только одобрила и благословила до высоты небес и до глубины Индийского океана.

— Почему ты этот поступок столь вдохновенно одобряла?

— Потому что он доказал мне, что Индия еще жива и в ней не исчез исконный дух супружеской верности до смерти.

Далее я сказала:

— Не только я радовалась этому событию. Ему радовался и последний махараджа свободной Индии Прити Раджа, погубленный Могулом. Радовался и дух его прекрасной супруги Санджугты, которую как рабыню Могул хотел взять и сделать своей наложницей. Санджугта для виду обещала Могулу пойти за него и упросила его дозволить ей пойти и отдать последнее целование своему бывшему супругу. Могул дозволил ей это. Но она вошла в костер, приготовленный для сожжения тела убитого Прити Раджи. И когда ее охватил пламень, она вскричала: «Я иду к тебе, возлюбленный мой!», обняла изрубленное мертвое тело своего мужа и погибла. Всего этого вы, европейцы, не понимаете! И как бы вы могли понять, когда у вас между мужем и женой нет ни верности, ни какой?либо иной связи, кроме телесной? И когда почти каждый после короткого брака разводится со своей женой?

Мне было сказано, что я и дальше должна оставаться в темнице, пока дело не дорасследуют. И меня вернули в мою камеру. Проходя через тюремный двор, я видела коровье мясо, коричневое и кровавое, его несли и бросали из рук в руки. О, священные коровы индийские, не осудите нас, но мусульман. Они виновны в вашем умерщвлении, а не мы, последователи Веданты и Шакьямуни.

Второе несчастье больше первого, мой сладкий сын. Арджуна, брат твой и, по несчастью, сын мой, связался с какой?то демонической европейкой Глэдис — Кладис, как я ее называю. Она его подучила организовать какой?то революционный комитет какого?то освобождения Индии от англичан. Ах, бедный мой Арджуна, почему ты не знаешь, что наш долг, наша дхарма — не освобождение от людей, а освобождение от этой печальной и жалкой жизни? Напечатал он, значит, воззвание к Индии, чтобы она пробуждалась, бралась за оружие и силой добивалась своей свободы. Забыл он, что свобода добывается не оружием и силой, а постом и самоотвержением. Говорят, что это та женщина написала вместо него этот призыв к бунту. Он стал ее женихом и хочет жениться на ней.

И эта вторая беда тяжкая–претяжкая. Но третья еще тяжелее. Арджуна отрекся от помолвки с дочерью Рамачандры, женихом которой он стал еще будучи мальчиком. В Индии это непростительное беззаконие. Он опозорил и наш дом, а именно твой дом, Рама, и дом уважаемого воеводы Рамачандры.

Надзиратель, как я тебе сказала, грозный мусульманин, который ест коровье мясо, и от него я не ожидаю никакого утешения душе моей. Но его помощник — индус, нашей веры, почитающий корову, как и мы. Он мне как?то шепнул, что Арджуна арестован из?за той женщины и того воззвания и заключен в ту же темницу, что и я. Но мне нельзя видеться с ним. Тем сильнее моя боль.

Мне было бы легче, только если бы ты был здесь, солнце жизни моей, светлее того солнца, которое рождается каждое утро над снежными вершинами Гималаев и которого я не вижу. Когда ты придешь? Увижу ли я тебя еще? Как ты собираешься стереть весь этот позор с нашего рода? Я ничего не знаю.

Я больна и хочу умереть. Всеми силами хочу умереть. Многие из твоих друзей дали мне знать о себе и прислали мне слова утешения. И Сомадева из Бомбея, и Пандава из Бенареса, и наш великий Махатма Ганди, и поэт Рабиндранат{97}, и даже тот мусульманин из Дели, Халил, депутат Конгресса{98}.

Ум мой мутится. Делай что знаешь. Не могу советовать тебе. Только люблю тебя сердцем.

Твоя мать Катьяяни

17