VI. БИТВА ЗА ВЕРУ

VI. БИТВА ЗА ВЕРУ

Савва удаляется в пустыню. Кризис Халкидона. Частичное примирение на условиях Энотикона: Маркион Вифлеемский. Превращение лавры Евфимия в киновию. Петр Ивериец возвращается в Палестину. Последние годы его жизни. Его биограф Иоанн Руф. Кончина Петра в 489 г. Принятие монашества Севером. Захария Митиленский. Творения Дионисия. Первые годы MapСабы (с 478г.). Св. Феодосии и его киновия («ДейрДоси»). Монастырская администрация диоцеза. Гостиницы в Иерусалиме и Иерихоне. Рост Великой Лавры MapСабы. Новая Лавра и другие обители Саввы. Север и Савва в Константинополе. Монахи из Иудеи защищают Халкидон от Севера и императора Афанасия. Триумф Халкидона при Юстине. Кончина Феодосия. После бунта самарян Савва отправляется в Константинополь. Последние годы его жизни и кончина (532).

После перезахоронения Евфимия патриарх Анастасий взял с собою Мартирия и Илию и, рукоположив во пресвитеров, сделал их клириками храма Воскресения. [699] Уже в следующем году Савва, чувствуя, что времена изменились, удалился из ВадиМукеллик в Кутиллийскую пустыню и в пустыню Рува, которые находятся ближе к Мертвому морю.[700] В том же 474 году умершего императора Льва сменил его зять Зенон. Затем, в январе 475 года, на двенадцать месяцев власть захватил шурин Льва Василиск, обнародовавший Энциклику, анафематствующую Халкидон.[701]Противники Собора торжествовали. Тимофей Элур («Кот») вернулся в Александрию с тем, чтобы занять кафедру патриарха (он занимал ее до самой своей кончины в июле 477 года).[702] В Антиохии Петр Сукновал [???????], введший в Трисвятое слова «Распныйся за ны», ставшие лозунгом монофизитской партии, в третий раз занял кафедру.[703] Именно он рукоположил в пресвитеры некоего Иоанна Руфа Самосатского, страстного противника Собора, изучавшего право в Бейруте.[704] Петр Ивериец еще до этого вернулся в Палестину (не в свою Майюмскую епархию, но в район Ашкелона); похоже, он совершал длительное путешествие, выступая в своих проповедях против Халкидона и способствуя усилению антихалкидонских настроений среди монахов, живших на побережье;[705] тогда же он постриг в монахи молодого юриста Феодора Аскадонского (Ашкелонского), учившегося в Бейруте вместе с Иоанном Руфом.[706] Геронтий все еще настоятельствовал на Елеонской горе, Маркиан находился в Вифлееме, а Роман в Элеутерополе. Даже на Джебель Мунтар жило двое монаховантихалкидонитов. Когда в 475 году умер Герасим и молодой Кириак перебрался из его монастыря в обитель святого Евфимия,[707] еще ничего не было сделано[708]для преобразования лавры в киновию, о котором говорил перед смертью преподобный. Анастасий, патриарх Антиохийский, принял «Энциклику»[709] и не осмелился признать «Антиэнциклику». Тем не менее, создается такое впечатление, что он сохранял общение с обеими сторонами.[710] Он умер 1 июля 478 года, ровно через девятнадцать лет после своего предшественника;[711] в сохранившихся на грузинеком языке халкидонитских календарях его имя указано под этой датой.[712] Мартирий, ставший после него патриархом, тут же оказался в весьма сложном положении, ибо Геронтий придерживался взглядов, которые после Халкидона были характерны для Феодосия. Нам говорится, что Мартирий отправил диакона Фиду в Константинополь с письмами, которые были излишне откровенными (??????????????????), — однако Фида, попав в кораблекрушение и чудесным образом вернувшись в Иерусалим, поведал о своем видении Евфимия и о переданном им Мартирию послании, в котором преподобный советовал ему не обращать внимания на «апосхистов» (от ?????????? — схизматик; в данном случае, тот, кто не признает Халкидон — прим. пер.) и заняться так и не исполненным преобразованием лавры в киновию.[713] Мартирий решил внять этому указанию и «через несколько дней» Маркиан собрал своих монахов в Вифлееме и предложил им сделать выбор между Церковью Монахов и Церковью Епископов. Выбор пал на Церковь Епископов, и в Иерусалиме было устроено большое празднество в честь Второго Объединения (под первым объединением понималось примирение Евдокии и Елпидия), во время которого весь Храм Воскресения был залит огнями. Геронтию, не пожелавшему присоединиться к остальным, пришлось покинуть Елеонскую гору, где в течение сорока пяти лет он был епископом.[714] Внизу, в пустыне, двух противников собора изгнали из Башни Евдокии на Джебель Мунтар.[715] В Элеутерополе же и на прибрежной равнине об изгнании речь уже не шла.

Чего нам не сообщает Кирилл Скифопольский, так это того, в чем именно состояли условия Второго Объединения. Однако Захария Митиленский приводит соответствующую декларацию Мартирия,[716] предваряющую «Энотикон» («Генотикон») Зенона, в которой не говорится прямо об анафеме Халкидона, но анафематствуются все те, кто принимает какуюлибо доктрину помимо Никейской, откуда бы она ни происходила: из Ариминума, Сард, Халкидона или еще из какоголибо иного места.

Тем временем Фиде было поручено заняться преобразованием лавры святого Евфимия в киновию, чем он и занимался в течение трех лет.[717] В этих трудах участвовал и Кириак; вместе с монахом Фомою он был послан купить для киновии ???????? завесу у александрийского патриарха,[718] которым в это время, скорее всего, был халкидонит Тимофей (вероятно, он не дожил до окончания работ), антихалкидонит Петр Монг (Mongus) в это время скрывался.[719]

Лаврские кельи снесли до основания. Киновия была окружена стеной, там же была возведена и башня, которая, вполне возможно, находилась над кладбищем (усыпальницей). Следы стен старой церкви можно увидеть в трапезной, занимающей сейчас центральное помещение под новой церковью. Несколько изменилась и ее ориентация.[720]

Все делалось для того, чтобы освящение обители вновь пришлось на 7 мая — 7 мая 482 года. В означенном году установилось такая засуха, что накануне этого события всех лошаков окрестных обителей повели было за водою к никогда не пересыхавшему источнику Фара, когда вдруг игумен Илия приказал отвести всех животных обратно в их стойла, сказав, что так распорядился явившийся ему в тонком видении преподобный Евфимий. Через три часа после рассвета в районе обители полил такой ливень (несмотря на свою крайнюю редкость, подобные ливни хорошо известны обитателям пустыни), что два огромных водоема обители быстро наполнились до краев, после чего ливень прекратился.[721]

Трудно не соотнести эту историю с рассказом о таком же ливне, случившемся после трехлетней засухи накануне Троицы в районе Мадабы с ее горячими источниками, куда пришел желавший поправить свое здоровье Петр Ивериец.[722] Очевидно, здесь идет речь о событиях этого же или следующего года.

В этом путешествии Петра сопровождал Иоанн Руф. Когда Петр Сукновал вновь был изгнан из Антиохии, и после периода известной анархии в 479 году[723] его место занял халкидонит Каландион, Иоанн, получивший приглашение от своего друга Феодора Ашкелонского, бежал к Петру Иверийцу, находившемуся в это время в Палестине.[724] С этих пор он постоянно находился рядом с Петром, который скончался десять лет спустя, и написал его житие, из которого мы узнаем о последних годах жизни Петра, что называется, из первых рук.[725] Помимо прочего, он являлся автором серии «Плерофорий» («Увещеваний»), направленных против Халкидона, которые — так же как и «Житие Петра» сохранились в сирийском переводе. Впоследствии он, возможно, стал епископом Майюмским.[726]

Вернувшись из Заиорданья, Петр несколько месяцев находился в одном из старых имений Евдокии в нескольких милях к северу от Иерусалима, однако не входил в Святой Город, патриарх которого пошел на компромисс с собором.[727] После этого он удалился на побережье, пожив какоето время под Ашкелоном, однако, в конце концов, поселился в Мигдаль Тавафе, месте рождения Илариона.[728]В то же время все четыре восточных патриарха благодаря «Энотикону» Зенона восстановили общение. Однако Петр категорически возражал против любых компромиссов и не позволил своему жизнеописателю принять настойчивое приглашение Петра Сукновала (восстановленного в прежнем сане после принятия им «Энотикона») вернуться в Антиохию.[729] Тавафу отделяло от старого скитского монаха аввы Исайи расстояние всего в четыре мили. Петр поддерживал с ним достаточно тесные отношения.[730] В 487 году Зенон, стремившийся к полному примирению, попытался вызвать их на переговоры в Константинополь. Исайя отказался от приглашения, сославшись на болезнь, что же касается Петра Иверийца и его жизнеописателя, то они бежали в Финикию и оставались там более года, пока до них не дошли слухи о том, что их более не ждут в Константинополе.[731] Вернувшись в Палестину, они поселились уже не в Тавафе, но близ Иамнии.[732] Именно там их застала весть о кончине аввы Исайи (он умер 11 августа 489).[733] Через четыре месяца в ночь на пятницу 1 декабря[734] умер и сам Петр. В последнем наставлении, преподанном своим ученикам, он обращал их внимание на аскетические труды Василия Великого.[735]

Его тело было выставлено в церкви, где наутро была отслужена литургия, за которой послушники получили благословение на монашество.[736] Затем те четверо, которые были названы его преемниками,[737] взяли гроб и поспешили — сделав вечером недолгую остановку в церкви у стен Ашкелона в его старую обитель возле Майюма, куда они пришли уже к утру, и положили тело своего учителя в специально приготовленный саркофаг, стоявший возле саркофага с останками его старого друга Иоанна Евнуха, прежде, чем об этом узнали жители Газы и Майюма, которые впоследствии перенесли гроб Петра в одну их своих церквей.[738] Феодор Ашкелонский, четвертый из преемников, стал тамошним настоятелем[739] и тут же стал строить на том месте, где стояли заброшенные кельи маленькой Петровой лавры, здания киновии, котоые тогда же были обнесены стеной.[740]Иоанн Руф и другие братья, пришедшие из Иамнии, поспели туда к сороковому дню после его (Петра) преставления.[741]

Возвращаясь из Финикии, Петр познакомился с замечательной группой изучавших в Бейруте право молодых студентов,[742] среди которых следует отметить младшего брата Иоанна Руфа Евагрия, Севера из Созополя Писидийского и Захарию Газского; Север и Захария были знакомы друг с другом еще со времени их обучения в Александрии.[743] Некоторые из них присоединились к общине Петра еще до его смерти.[744] Теперь в Майюм пришли Евагрий и прочие участники этого кружка. Среди них был и Захария, которого одолевали некие сомнения, связанные во многом с тем, что его семья жила совсем неподалеку в Газе. В скором времени он вернулся в Бейрут, взяв с собою послания Евагрия Северу и софиста Энея Газского его соотечественнику Зенодору.[745]

Север отговорил Захарию от искания старшинства. Сам Север хотя его жизнь и отличалась аскетической строгостью собирался вернуться домой и заняться юридической практикой. С этой целью он приобрел и необходимую для этого судейскую мантию. Но прежде он хотел совершить паломничество по Святым Местам. Оставив свои вещи в Бейруте у Захарии и взяв с собою некоего старого раба, он отправился сначала в Иерусалим, а затем напоследок к своим давним друзьяммонахам в Майюм, где все изменилось буквально в одночасье. Он отослал своего старого раба в Бейрут с посланием Захарии, в котором просил отправить своих рабов и свое имущество домой в Созополь и сообщал ему о своем намерении стать монахом и остаться в Майюме.[746] Через какоето время он решил стать отшельником и вместе с какимто другим монахом отправился в пустыню возле Элеутерополя, однако вскоре заболел, после чего его приютили в обители Романа,[747] откуда он вернулся в газское приморье и стал затворником возле Майюма, неподалеку от обители Петра,[748] где вскоре занялся строительством и оснащением обители для тех, кто искал его духовного окормления.[749]

Тем временем, Захария, завершив свое обучение, вернулся домой в Газу, но вынужден был по отцовским делам отбыть в Константинополь и заняться там юридической практикой.[750] Именно ему мы обязаны кратким «Житием аввы Исайи»,[751] «Житием Севера», написанным еще в ту пору, когда последний все еще являлся патриархом Антиохийским,[752] и четырьмя из двенадцати книг приписываемой ему «Церковной истории»,[753] которые сохранились в сирийском переводе. Его связи с Энеем, софистом Газеким, свидетельствуют о близости нашего высокообразованного кружка и более светской литературной газской школы, расцвет которой приходится на это же время.[754] Вообще говоря, данная тема нуждается в куда более серьезном рассмотрении. Я же единственно напомню, что именно сторонники Севера первыми процитировали труды, входящие в корпус мистических произведений, приписываемых Дионисию Ареопагиту.[755] Некоторые исследователи даже пытались атрибутировать их Северу.[756] В последнее же время в качестве возможного автора «Ареопагитик» стали называть Петра Иверийца.[757] На мой взгляд, они не соответствуют ему по духу. Единственное, что мы можем сказать, так это то, что они, скорее всего, действительно имели некое отношение к этому кругу.

Рассказ о смерти самочинного Феодосия Иерусалимекого и аввы Романа, вероятно, принадлежит Иоанну Руфу.[758] Иоанн Руф и Захария Митиленский (в конце концов, он, похоже, стал не только епископом этого города, но и халкидонитом!)[759] зачастую пишут об одних и тех же или о пересекающихся событиях, очевидцами которых они являлись, что превращает их свидетельства в живую стереоскопическую картину происходящего.

* * *

После четырех лет, проведенных в безлюдной пустыне, Савва пришел в Башню Евдокии и молился там всю ночь (при этом мы не должны забывать, что башня эта в ту пору принадлежала двум противникам Халкидона).[760] Явившийся ему ангел указал на Кедронское ущелье, находившееся в двух милях к югоюгозападу, и сказал: «Если хочешь населить эту пустыню подобно городу, иди на восточную сторону потока». Савва увидел перед собою никем не занятую пещеру, в которой он должен был поселиться. Он перешел в нее в начале 478 года и привесил к ее входу, нахолившемуся на крутой скале, веревку; воду же он носил из озерца, находившегося в полутора милях от пещеры. Нашедшие его и удивившиеся его нищете арабы стали время от времени приносить ему сухари, сыр и финики. Пять лет провел он, собеседуя в безмолвии своего жития с Богом[761] и очищая око ума своего, дабы тот подобно зерцалу мог отобразить Славу Божию, и непрестанною молитвой и приближением к Богу совершенно победил злых духов. Теперь только он был призван — по слову пророка — перековать мечи на орала и обратиться от бранного подвига к мирному возделыванию других душ. Многие отшельники и странствующие монахи (??????) пришли к нему, в том числе и те, которые впоследствии основывали в Палестине собственные лавры (а в одном случае — киновию). Каждому из них он давал пещеру с небольшой кельей; эти пещерные келий видны и поныне как в этом ущелье, так и в других подобных местах, избранных монахами для жительства. Число их достигло семидесяти и были они подобны «новому лику семидесяти апостолов». К северу от своей кельи, на неприступной вершине у излучины вади, он выстроил башню, которая стояла на дальней фанице лавры, и в ценфе лавры —небольшую церковь (молельню), в которой приходившие в лавру пресвитеры служили для братии литургию, ибо ни сам Савва, ни один из его учеников не приняли рукоположения. Они попрежнему испытывали недостаток воды.[762] Однажды в полнолуние Савва молился в маленькой церкви и внезапно услыхал доносившиеся снизу удары копыт дикого осла и, выглянув из церкви, увидел, что животное, вырыв своими копытами довольно глубокую яму, опустило в нее свою голову и стало пить. Он спустился вниз и действительно нашел у подножья утеса неиссякаемый водный источник.

В другую ночь[763] увидел он огненный столп от земли до неба там, где ныне находится его могила. На рассвете он взобрался по склону к этому месту и нашел просторную пещеру с обращенным к югу широким входом и естественной апсидой, обращенной на восток, в глубине же, на северной стороне пещеры, он увидел палату, которую можно было использовать как ризницу (??????????). Это была Богозданная церковь ??????????, вид которой тут же напомнил Савве о точно таком же, но куда меньшем пещерном храме обители святого Феоктиста, в которой он проходил послушание. С этой поры братия, численность которой в скором времени возросла до ста пятидесяти, стала в субботу и в воскресенье приходить сюда на богослужение, хотя он и откладывал освящение пещеры, страшась рукоположения. На высоком утесе над пещерной церковью он построил себе башню, из которой в ризницу вел тайный ход (после его кончины на месте этого хода был устроен водоем). Многие стали приходить к нему с приношениями, которые он употреблял преимущественно на строительство лавры. Патриарх Мартирий издавна знал Савву, и потому никто не осмеливался противиться ему.

Когда же Мартирий умер и место его в 486 году занял Саллюстий,[764] в обители появились и недовольные, которые через год или два отправились к патриарху и стали просить его о том, чтобы он дал им игумена. Под давлением патриарха они вынуждены были признаться, что пришли «из долины аввы Саввы», и стали жаловаться на его грубость, сказав, что он не рукополагается сам и не позволяет рукополагаться другим, хотя численность братии составляет сто пятьдесят человек. Саллюстий, найдя какойто удобный предлог, послал за Саввой и рукоположил его в их присутствии, после чего 12 декабря 490 года была освящена и Богозданная церковь. На следующий год[765] в лавру пришли три армянина, старец и два его ученика, и Савва дал им пещеру и келью севернее своей первой пещеры, а также позволил им по субботам и воскресеньям совершать службы на армянском языке в первой маленькой церкви. В том же году[766] в обитель пришел инкогнито (под видом послушника) епископаскет Иоанн Колонийский из Великой Армении (Иоанн Исихаст или Иоанн Молчальник), бежавший сюда от мирских искушений, с которыми было сопряжено его епископство. Мы вернемся к нему несколько позже. Тогда же отец Саввы Иоанн по прозванию Конон скончался в Александрии,[767] а мать Саввы София распродала все свое имение и пришла в Иерусалим. Вскоре умерла и она, Савва же использовал ее деньги для устройства в Иерихоне странноприимного дома с садом и водою, а также для строительства странноприимного дома в самой лавре.

Он унаследовал от Евфимия практику ухода в пустыню после Богоявления.[768] Однако в отличие от него он праздновал память святого Антония, которая выпадает на 17 января, в своей лавре, затем шел в обитель своего старого учителя, память которого праздновалась 20 января, и только после этого удалялся в пустыню, чтобы вернуться в лавру к Неделе Ваий. Похоже, во время своих пустынных скитаний он заходил в ее глубь дальше, чем Евфимий. Так, однажды он добрался до истоков Иордана в Ланиасе.[769] В другой раз он отправился к южной оконечности Мертвого моря, туда, где согласно традиции находился Сигор (Zoar),[770] и увидел небольшой островок, который показался ему подходящим для того, чтобы проводить на нем дни поста. Однако, когда Савва попытался достичь его (другие источники говорят о том, что в этом месте море можно было перейти вброд),[771] он упал в смоляную яму и едва остался жив, опалив при этом свое лицо так, что по возвращении в лавру братия могла узнать его единственно по голосу. С той поры борода у него уже не росла. В другой раз он взял с собою своего ученика Агапита.[772] Както раз, когда Агапит уснул, а Савва предавался молитвам, огромнейший лев (мне кажется, что у Кирилла все львы ??????????????? — «огромнейшие») стал обнюхивать тело Агапита с ног до головы. Савва помолился об Агапите, и лев — словно его стегнули бичом взмахнув хвостом и разбудив Агапита, тут же поспешил скрыться.

В 492 году Савва отправился в восточном направлении и отошел от обители всего на две мили к востоку. Место это именуется Кастеллием (Кастеллийским холмом)[773] по развалинам древней гирканской крепостиузилища Ирода.[774]Пастухи считали, что на горе этой живут полчища злых духов (это и не удивительно, поскольку ее крутые склоны полны осыпей и изрыты множеством самых неожиданных пещер и провалов, в которые в любой момент можно провалиться). Савва окропил это место елеем от Святого Креста и пребывал здесь, не взирая на нападавших на него бесов, которым были нестерпимы его молитвы, до той поры, пока однажды в полночь злые духи со страшным гомоном, подобно огромной стае ворон, не покинули эту гору. Пастухи, слышавшие ночью этот крик, наутро пришли на гору и увидели на ее вершине Савву. После Пасхи он вместе с братией вернулся на то же место и стал расчищать его, чтобы устроить там киновию. И вот, под грудами мусора и камней они нашли большое здание с двумя сводами,[775] в котором была устроена церковь. Так появился первый монастырь святого Саввы, который так же как и первый монастырь святого Евфимия в ВадиМукеллик — обязан своим возникновением обычаю уходить на время Великого поста в пустыню.

Возможно, изза опасностей, с которыми постоянно сталкивались здешние насельники, Кастеллий являлся киновией не для новоначальных, но только для опытных монахов.[776] Для первых же (если только они не были слишком молоды) Савва уже в следующем году построил небольшую киновию к северу от лавры, уподобляя киновию цветку, а лавру плоду. Безбородых он не принимал даже туда, но отсылал их к Феодосию — в большую, находившуюся на вершине холма киновию в трех милях к западу. О Феодосии мы теперь и расскажем.

Если волхвы пришли в Вифлеем из Персии или из Meсопотамии и желали вернуться другим путем, не заходя в Иерусалим, они, скорее всего, шли по древней, идущей по пустыне дороге, ведущей из Вифлеема в Иерихон. Неподалеку от этой дороги, на вершине бросающегося в глаза холма в пяти милях к востоку от Вифлеема, находится пещера, в которой согласно преданию они заночевали на обратном пути.[777] В этуто пещеру примерно тогда же, когда Савва организовал обитель в Кедронском ущелье, пришел Феодосии, уже имевший определенный опыт пустынножительства. Какоето время он жил там один, питаясь росшими поблизости растениями, однако вскоре оказался в центре внимания. Существует история о том, как он в то время к нему уже стали присоединяться и другие усомнившись в том, что избрал правильное место, взял наполненное углем и ладаном, но незажженное кадило и стал бродить с ним по пустыне. Кадило стало куриться только после того, как он вернулся на свою вершину.[778] Когда некий знаменитый гость незаметно для Феодосия оставил большую сумму денег, он употребил их на строительство странноприимного дома, находившегося над пещерой.[779]Обитель постепенно разрасталась и через какоето время стала самой большой киновией во всей Иудее, в которой ко времени кончины ее основателя в 529 году жило более четырехсот монашествующих;[780] она славилась таким гостеприимством, что предание связало Насыщение Пяти Тысяч именно с этим местом.[781] Здесь были странноприимные дома и больницы для монахов и для пришедших в обитель мирян, богадельня[782] и «монастырь в монастыре», где пребывали монахи, повредившиеся от чрезмерных или неразумных аскетических подвигов.[783] Помимо предназначенного именно для них особого храма в обители существовало еще три церкви, в которых греки, армяне и бессы (?????? или ?????? — одно из фракийских племен прим. пер.) проводили службы и совершали литургию оглашенных (катехуменов) на собственном языке, собираясь на литургию верных в главном храме, где служба велась на греческом.[784]

Нам сообщается о том, что Феодосии был особенно известен тремя вещами: своей аскетической жизнью и правой верой, радушным отношением ко всем, не взирая на лица, и особенною сосредоточенностью на богослужении.[785] Создается такое впечатление, что во всей Иудейской пустыне один только он следовал идеалу Василия Beликого, который, как мы уже об этом говорили, оказал существенное влияние на Пассариона и на Петра Иверийца. Достойно внимания то, что Феодор из Петры Аравийской в своем панегирике Феодосию воспроизводит перед своими учениками пространный отрывок из Regulae Fusius Tractatae («Пространных правил») Василия Великого.[786]Надо заметить, что цитаты из Василия Великого совершенно не характерны для палестинской монашеской литературы.

Мы находим истории, свидетельствующие о том, что Маркиан Вифлеемский находился в дружеских отношениях с Феодосией,[787] еще одна история повествует о том, как Маркиан отправил Савве различные припасы в 492 году,[788] когда строители Кастеллия оказались в стесненных обстоятельствах. Судя по всему, Второе Объединение действительно возымело здесь действие. В этой связи следует сказать несколько слов о монашеском управлении диоцеза. Мы уже говорили о том, что в середине столетия оно находилось в руках двух иерусалимских архимандритов: Елпидия и Геронтия.[789] В восьмидесятые годы, после изгнания Геронтия, собранное и строгое монашеское жительство ???????? — было уже не свойственно здешним архимандритам, поглощенным мирскими заботами и выгодами.[790] Анархию усиливала и свобода, предоставленная «апосхистам» после восшествия на престол в 491 году нового императора Анастасия. Патриарх Саллюстий поставил архимандритом названного Маркиана. Однако в ноябре 492 года Маркиан умер.[791] Тогда пустынные монахи явились к патриарху, который тогда был уже болен, и просили его поставить Савву и Феодосия архимандритами отшельников и пустынножителей и общежительных монастырей соответственно.[792] Каждому из них был дан помощник: Феодосию игумен киновии аввы Мартирия, Савве игумен лавры святого Герасима. Таким образом, управление монахами диоцеза перешло из городов в саму пустыню, Патриарх Саллюстий умер 23 июля 494 года.[793]Его место занял Илия, согласие которого с двумя монашескими лидерами в течение следующих двадцати лет способствовало становлению здорового халкидонства, над которым императормонофизит был практически не властен.

Один из первых предпринятых Илией в городе шагов состоял в том, что он собрал «ревнителей»«спудеев» храма Воскресения, живших прежде по разбросанным вкруг Башни Давида кельям, построив уютную обитель возле епископского дома[794] ^— мы вправе предположить, что с этого и началась история православной Патриаршей обители. Савва воспользовался представившейся возможностью для того, чтобы приобрести кельи и устроить в них три гостиницы: первую для собственной лавры, вторую для Кастеллия и третью для странствующих монахов.[795] О гостиницах такого рода мы слышим уже не впервые. Мы читаем, что в 485 году игумен обители святого Феоктиста дал монахам монастыря святого Евфимия двести монет (nomismata) для того, чтобы они могли самостоятельно содержать гостиницу (до этого обители занимались ею совместно).[796] Монахи обители святого Евфимия израсходовали эти деньги на гостиницу возле Башни Давида, купленную ими у монахов Сукки.[797] В одном из своих садов в Иерихоне Савва также построил гостиницу для Кастеллия.[798]

Когда два исаврийских зодчих, Феодул и Геласий, пришли в лавру, Савва тут же поручил им строительство пекарни и больницы, а над ними (вероятно, пекарня и больница находились в подвале) большой церкви Божией Матери, которая осталась главным храмом лавры, отделенным от Богозданной церкви внутренним двором, под которым находилось монашеское кладбище и [впоследствии] фоб самого преподобного. Илия освятил новый храм 1 июля 501 года.[799] Армяне, которым к этому времени стало тесно в маленькой молельне, были переведены в Богозданную церковь. Однако Савва, заметив, что при пении Трисвятого поармянски они присоединяют антиохийскую прибавку «Распныйся за ны», настоял, чтобы с той поры оно пелось только погречески.[800]

Тем временем, епископ Иоанн Колонийский, прибывший в обитель в 491 году и принятый в нее послушником,[801]покорно выполнял все самые тяжелые и грязные работы, носил из долины воду и готовил еду для строителей.[802] При смене должностных лиц в первый индиктион (4923) новый «эконом» назначил его гостинником и поваром.[803] Через год Савва отвел ему отдельную келью, где он жил в течение трех лет, покидая ее только по субботам и воскресеньям.[804] Затем (496—7) его самого избрали на год экономом лавры.[805] К концу 497 года Савва нашел его готовым к принятию священства и привел его в Иерусалим для рукоположения.[806] С этой целью Илия прибыл на Голгофу. Иоанн попросил патриарха: «Владыка, я грешен, и мне хотелось бы исповедовать свои грехи перед тобою; если же после этого ты сочтешь меня достойным рукоположения, я приму его». Неподалеку от Голгофы он тайно признался Илии в том, что был епископом. Патриарх призвал к себе Савву и, не выдавая тайны, сказал ему такие слова: «Он исповедовался передо мною. Рукополагать его я не могу. Но пусть с этой поры он живет уединенною жизнью, и пусть его никто не тревожит». Савва, глубоко опечаленный тем, что составил о своем чаде превратное мнение, отправился в пещеру возле Кастеллия, и, вознесши к Богу молитвы, получил вразумление, о котором он поведал Иоанну, обещав хранить его тайну.[807] В течение четырех лет Иоанн пребывал в келье, не видя никого кроме своего келейника, и вышел из нее только [в день] освящения Великой Лаврской Церкви (1 июля 501 года — прим. пер.).[808]

Вскоре после этого Савва, обнаруживший, что сорок человек из братии питают к нему вражду, оставил собственную лавру.»[809] По этой причине оттуда ушел и Иоанн, поселившийся в пещере во внутренней пустыне Рува, которую он покидал раз в дватри дня, отправляясь на поиски мелагры.»[810]

В течение какогото времени Савва жил в окрестноетях Скифополя и Гадары, успев посеять и там семена киновийного жительства.»[811] После этого он вернулся в свою лавру, но нашед, что число его недругов возросло до шеетидесяти, отправился в Никополь, где возникла еще одна киновия.»[812] Тем временем, недруги его отправились к патриарху и стали просить его о поставлении нового игумена, сказав, что прежний их авва был съеден львами возле Мертвого моря (???????????? ???????). Илия не поверил их словам и начал поиски Саввы. Он узнал его, когда старец пришел из Никополя на праздник Обновления (Воздвижения Честнаго и Животворящаго Креста Господня), и настоял на его возвращении в лавру, дав ему письмо, в котором требовал от братии безусловного подчинения своему игумену.»[813] Вознегодовавшие [после прочтения письма] монахи разрушили башню Саввы, побросав ее дерево и камень в ущелье, и покинули обитель. Сначала они пытались найти прибежище в лавре Сукка, однако, в конце концов, избрали своим прибежищем развалины древнего монастыря Романа возле Текоа. Через какоето время Савве удалось разыскать их. Он провел у беглых монахов пять месяцев и построил им за это время пекарню и церковь, которая была освящена в 507 году. Так появилась Новая лавра главныйисточниктревогираздороввтечение последующих сорока лет.[814]

Иоанн же так и жил в одиночестве. Именно в это время лахмидский царь АльМундир начал устрашать своими набегами земли Аравии и Палестины.»[815] Опасаясь за Иоанна, отцы лавры просили его вернуться назад. Однако он не желал оставлять сладостного своего безмолвия, препоручив себя Богу со словами Даниила, ученика Арсения, сказанными им в пору Разорения Скита: «Если Бог не печется о мне, то зачем мне и жить?»"[816] Господь послал ему на защиту огромного льва. В первую ночь Иоанн был несколько напуган, обнаружив лежавшего рядом с ним зверя. Однако, заметив, что лев денно и нощно сопровождает его, отпугивая своим грозным видом варваров, он возрадовался и возблагодарил Бога, «ибо не оставит [Господь] жезла нечестивых над жребием праведных».»[817]

Наконец, к нему пришел сам Савва и повторил слова, сказанные старцем Даниилом при Разорении Скита: «Бог помог тебе, и ты не умер; сделай же и ты подобающее человеку: беги, как бежали отцы».[818] Только после этого Иоанн вернулся в лавру, где Савва в 509 году затворил его в келье,[819] в которой он, теперь уже сточетырехлетний старец, пребывал сорок семь лет спустя, когда Кирилл Скифопольский написал его «Житие».[820]

В течение нескольких лет на расстоянии двух или трех миль от лавры появилось еще четыре связанных с нею обители.[821] Мы не будем останавливаться на их истории, скажем только несколько слов о Башне (Замке) Евдокии на Джебель Мунтар.[822] Двух изгнанных оттуда в период введения «Энотикона» монофизитов сменили два монаханесторианина. Все монастыри Саввы так или иначе связаны с Джебель Мунтар, и потому нет ничего удивительного в том, что Савва так радел об их обращении, которого он и добился своими молитвами и наставлениями. После названного обращения он препоручил этих братьев заботам Феодосия, поставив игуменом башни одного из своих учеников Иоанна Схолария и отправив в эту обитель несколько лаврских монахов. Осенью 511 года Иоанн Схоларий встретил на Пасху в Иерусалиме находившегося в паломничестве человека Божия, которого (поскольку обитель его не имела собственной гостиницы в Иерусалиме) он привел в гостиницу Великой Лавры и представил Савве. С разрешения Саввы он отвел его в свою башню, где тот с готовностью принял жизнь общины.[823] Это был Авраамий, который вот уже десять лет как был пресвитером и игуменом основанного им же монастыря в гонорской Кратее (между Пафлагонией и Вифинией), но бежал от славы.[824]Тамошний епископ Платон разыскивал его повсюду и, узнав о том, что Авраамий объявился в Палестине, поспешил направить ему письмо с просьбой вернуться назад.[825]После того, как Авраамий провел четыре года в обители Иоанна Схолария, отчаявшийся вернуть его обратно Платон отлучил его от церкви.[826] Тогда Схоларий отправил Авраамия к Савве, а Савва к патриарху, с тем чтобы тот помог найти выход из этой ситуации. Илия же сказал, что церковное отлучение может быть снято только тем же епископом, который и совершил его, вследствие чего Авраамию не оставалось ничего иного, как только вернуться в Кратею, где он тут же был присоединен к церкви.[827] Векоре после кончины Платона Авраамий был поставлен вместо него в епископы.[828] Спустя еще пятнадцать лет он был отправлен по делам диоцеза в Константинополь и, воепользовавшись этой возможностью, сбежал от своего епископства и вернулся к Иоанну Схоларию.[829]

Приведем еще одну относящуюся к тому же периоду жизни Саввы историю.[830] Постом старец шел из Рувы к поросшим тростником (Calamon ???????) берегам Иордана и встретил хромавшего величайшего льва, в лапе которого засела большая заноза. Савва вынул эту занозу, после чего лев сопутствовал и служил ему до конца поста. В ту пору при Савве в Руве жил его ученик сирианин Флавий, у которого был осел. Отправив Флавия с какимто поручением, Савва приказал льву сторожить осла. Лев послушно исполнял повеление старца до той поры, пока оказавшийся в Иерусалиме Флавий не впал в тяжкий грех. В тот же день лев съел осла. Узнавший об этом Флавий понял причину происшедшего и, не смея явиться на глаза старцу, в отчаянии вернулся в родное селение. После долгих поисков Савва не только нашел, но и вернул заблудшую овцу. Раскаявшийся Флавий затворился в келье и стал вести жительство угодное Богу.

* * *

В то же самое время на побережье и возле Элеутерополя противники Собора, вероятно, продолжали жить посвоему. Однако около 508 года возмутитель спокойствия монах Нефалий, который за двадцать лет до этого входил в число непримиримых противников «Энотикона» в Александрии,[831] после усиления позиций халкидонитов в Палестине стал угрожать «апосхистам» изгнанием из обителей. Север вынужден был отправиться в Константинополь в качестве апокрисиария Феодора Аскалонского и других майюмских монахов.[832] Он находился там три года, организуя сопротивление Собору и оказывая, по всей видимости, определяющее влияние на императора Анастасия. Помимо прочего, он добился низложения патриарха Македония, хотя и не был переизбран вместо него.[833] После этого Север вернулся в свою обитель в Майюме, но ненадолго.[834]О дальнейшей истории борьбы палестинских монахов за Халкидон я писал в другой работе[835] и надеюсь однажды более подробно осветить эту тему и рассказать о зиме 511 512 годов, проведенной Саввой в столице, о его защите Илии перед императором,[836] о том, как он принудил Мамаса (Маму), игумена обители Романа близ Элеутерополя, принять Халкидон,[837] о низложении Флавиана Антиохийского и поставлении на его место Севера,[838] об отказе Илии и монахов принять синодики Севера или анафематствовать Халкидон,[839] о послании монахов Алкисону Эпирскому, имевшем целью согласие всего халкидонского сопротивления,[840] о низложении в 516 году Илии и поставлении Иерусалимским епископом его диакона Иоанна,[841] о колебаниях Иоанна и согласии его собрать всех монахов за стенами Иерусалима, в храме первомученика Стефана (единственном храме, который мог вместить их), на амвон которого взошли и стали рядом с Иоанном Савва и Феодосии, единодушно провозгласившие анафему на тех, кто выступал против Халкидона, о добавлении Феодосием анафемы на тех, кто «не приемлет Четырех Соборов как Четырех Евангелий»,[842] о составленном ими впоследствии пространном защитительном послании, в котором «истина веры святых мест» противопоставлялась политике императора,[843] о смерти Анастасия и кончине на десятый день после этого в июле 518 года Илии,[844] о великом празднике 6 августа того же года, когда по приказу нового императора Юстина четыре собора были записаны в диптихи церкви.[845] Здесь же я единственно представлю несколько замечаний общего характера. Прежде всего, мы должны обратить внимание на то, что многонациональное Православие, центром которого стал Иерусалим, смогло не борением, но терпением своим — устоять против имперского монофизитства. Также мы видим, что «Энотикон», как временная мера (которая, конечно же, впоследствии утратила свое значение), сыграл положительную роль, дав время на выбор и свободу этого выбора, вследствие чего последователи тех, кто подобно Маркиану Вифлеемскому начинал с безоговорочной анафемы Халкидону, теперь уже был готов умереть, защищая Халкидон. Помимо прочего, мы стали свидетелями того, как благодатная сила Святых Мест помогла их почитателям сохранять трезвость и оставаться верными исторической Вере.

Наша история демонстрирует и полную интеграцию монашества в епархиальную систему. Кроме того, мы воочию можем убедиться в том, что монашество играет в исполненной нравственных и духовных опасностей истории очень существенную роль, сохраняя при этом свое достоинство и свою правоту. Савва и другие монахи без малейшего смущения используют и даруемые им богатства, что, на первый взгляд, говорит об их существенном отличии от преподобного Антония и вообще от монахов первого поколения. Но мы не должны забывать о том, что принятие названных богатств свидетельствовало, прежде всего, о принятии ответственности за происходящее в обществе, о чем в скором времени мы поговорим более подробно.

Савва стал главою посольства, направленного патриархом Иоанном в Палестину и в города Кесарию и Скифополь для того, чтобы сообщить там сию благую весть [о приказе Юстина].[846] По его возвращении Иоанн, несмотря на пятилетнюю засуху, начавшуюся после ссылки Илии в 516 году, пригласил его и других игуменов на обед и посадил Савву между собой и своим братом, епископом Аскадонским (Ашкелонским).[847] Савва, который мог неделями обходиться без пищи, мог есть досыта и два раза в день, когда того требовали законы радушия, и нисколько не страдал от этого. Епископы усиленно угощали его, пока он не сказал: «Оставьте, отцы, я съем ровно столько, сколько мне нужно». Видя это, Феодосии пошутил: «Савва так голоден, что даже вы, окормляющие по воле Божией Палеетину в это засушливое время, наперебой потчуете его». Патриарх ответил на это: «Простите, отцы, но мы не можем понести ни поста, ни сытости; сей же человек Божий наделен апостольским даром и умеет жить и в скудости и в изобилии, научился насыщаться и терпеть голод, быть в обилии и в недостатке; он все может в укрепляющем его Господе Иисусе Христе».

Савва шутливо говорил Феодосию: «Авва, ты — игумен над детьми, я же — игумен над игуменами; каждый из моих учеников независим и является игуменом собственной кельи».[848]

Феодосии почил 11 января 529 года.[849] В том же году четырьмя месяцами позднее (именно тогда Юстиниан издал эдикт против язычников) самаряне подняли мятеж, грабя и сжигая церкви и селения христиан; они убили епископа Неаполя, а также множество пресвитеров и простых христиан и избрали собственного правителя.[850] Мятеж был подавлен, и патриарх Петр Иерусалимский (патриарх Иоанн умер в 524 году) убедил Савву отправиться в Константинополь и просить средств на восстановление убытков. Савва отправился в столицу в апреле 531 года,[851] а вернулся уже в сентябре с пятью повелениями, которыми император ответил на прошения Саввы:[852]

1. Два епископа должны были оценить ущерб, нанесенный зданиям в двух провинциях Палестины, и использовать на их восстановление три центенария золота из налогов, собранных в 53032 гг (девятый и десятый индиктион).

2. Те же епископы должны были оценить и ущерб, нанесенный церквям, которые должны были восстанавливаться на средства из имения самарян.

3. Повелевалось построить посреди Святого Города больницу на сто коек [на сто человек] с годовым содержанием в 1850 монет, которая впоследствии стала больницей на 200 коек с пропорциональным увеличением содержания.

4. Повелевалось завершить строительство нового богородичного храма в Иерусалиме, начатое при патриархе Илии.

5. Повелевалось выстроить и укрепления (castrum), способные защитить пустынные монастыри Саввы, и направить туда воинский гарнизон для их защиты от набегов арабов (Савва вернулся с выданными ему для этого средетвами, однако после кончины преподобного его преемник передал их патриарху, который вообще не использовал их на эти цели).[853]

В свою очередь, Савва обещал Юстиниану возврат Африки и Рима и остальной Гонориевой империи, а также искоренение арианства, несторианства и оригенизма.[854]Чего он, несмотря на настойчивые просьбы, так и не еделал, так это не помолился о том, чтобы Феодора родила сына.[855]

Нам говорится, что во время посещения Саввой императора Анастасия в 51112 гг. он благодарил его за произведенное тем за сколькото лет до этого упразднение подати, называемой chrysargyrum, и просил императора (хотя в этом ему было отказано) и об упразднении непосильной perissopractia (??????????????).[856] Монахпустынник в обоих случаях печется о практической пользе народа.

В 511 году, когда Савва прибыл во дворец, silentiarii (??????????? привратники приемной) пропустили к императору всех монахов кроме самого Саввы, которого по причине того, что преподобный был одет в ветхое платье, они приняли за нищего.[857] Через какоето время посланные на его поиски служители нашли его в углу consistorium (???????????? «зала собрания») читающим псалмы. В 531 году, когда он представил свои предложения Юстиниану, а император стал обсуждать их с квестором в Магнавре, Савва отошел в сторонку и стал читать третий час.[858]Его ученик диакон Иеремия сделал ему замечание: «Честный отче, император соизволил рассмотреть твои прошения, ты же отчегото держишься особняком». В ответ он услышал: «Сын мой, они занимаются своим делом. Давай же и мы займемся своим».

Вернувшись в Иерусалим с императорскими распоряжениями, он распределил полученное золото между своими монастырями. Диакон Иеремия остался недоволен этим распределением и, покинув Лавру, поселился в долине к востоку от Джебель Мунтар, где Савва впоследствии помог устроить ему лавру. Это была последняя организованная Саввой обитель.[859]

По просьбе патриарха он еще раз отправился в Кесарию и Скифополь с тем, чтобы обнародовать там императорские указы.[860] Вернувшись в Иерусалим, он обошел Святые Места — как бы прощаясь с ними и только после этого направился в свою лавру. В скором времени Савва заболел.[861] Его келью посетил патриарх, не нашедший в ней никакого утешения помимо нескольких плодов рожкового дерева и засохших фиников. Савву положили на носилки и отнесли в патриархат, где за ним ухаживал сам патриарх. Однако через несколько дней Савва почувствовал близость кончины и попросил отнести его обратно в келью. Первого декабря он собрал в своей башне всех отцов Лавры и поставил игуменом Мелита Бейрутского, после чего передал ему рукописание с принятыми в его обителях Установлениями, завещав не отступать от них. В течение четырех дней он воздерживался от пищи, в ночь же на воскресенье 5 декабря 532 года приобщился Святых Тайн и со словами: «Господи, в руки Твои предаю дух мой», на девяносто четвертом году жизни отдал Богу свою душу.

Патриарх вместе с другими епископами и со знаменитыми мужами города, а также бесчисленное множество монахов и мирян пришли, чтобы похоронить его во внутреннем дворе между церквами, на том месте, над которым ныне стоит его кенотаф. По прошествии пятнадцати лет при захоронении одного из его преемников жизнеописатель Саввы спустился в гробницу и нашел тело святого совершенно нетленным.[862] Несмотря на множество разного рода превратностей и ряд бедуинских набегов, обитель его существует и доныне.