Арафат

Арафат

Взяв сумки, термосы и зонтики, мы погрузились в автобус.

Красный диск солнца прятался за пыльный горизонт. Бесконечные потоки тех же разноцветных автомобилей, которыми были вчера запружены улицы благословенной Мекки, теперь, подняв до небес облака пыли, устремились к священной горе Арафат.

Со всех сторон доносились голоса паломников, громко повторявших молитвы хаджжа. В нашем автобусе Тимурджан-кори распевал какой-то аят.

Смеркается. Мы проезжаем священную долину Мина. От края и до края ее разбиты палатки для паломников. Тысячи палаток, тысячи разноцветных и узорчатых шатров. Послезавтра сюда явятся правоверные и трое суток будут предаваться молениям. Палатки и шатры установлены хозяевами гостиниц заранее, иначе их постояльцы останутся без крова. Мне, уже несколько дней облаченному в ихрам, перед светлыми очами Аллаха эти суета и борьба за место кажутся по меньшей мере странными.

Мы проезжаем мимо второго палаточного городка, разбитого у священной горы Муздалифы. Провести ночь у подножия этой горы тоже наш священный долг.

Больше часа ищем свое пристанище в третьем палаточном городке. Хотя люди Сайфи Ишана заблаговременно заняли место, но пока что ими поставлено всего две палатки. В меньшей, открытой с одной стороны и напоминающей айван, разместился наш руководитель со стариками. Вторую, попросторнее, заняли йеменские гости Сайфи Ишана с женами. Мы лежим под открытым небом на каком-то старом паласе… На шесте горит керосиновый фонарь. Я и Исрафил вынули из сумок московские сушки и запиваем их чаем. Мой термос, хоть и изящен, но зато мал. Благо, что Исрафил взял с собой двухлитровый термос. Будто знал, что и на том свете предусмотрительность не мешает.

? Уже второе мая, ? произнес я.

? Да, второе мая, ? вздохнув, отозвался Исрафил.

? В Таджикистане фруктовые деревья уже сбросили цветы и оделись в зеленые листья. Травы степей и лугов, молодая листва деревьев чисты и нежны, как изумруд.

? М-да, ? протянул Исрафил. ? И в моем краю леса и поля сейчас удивительно красивы и привлекательны.

? Почему-то здесь я не ощущаю запаха земли. В Душанбе, особенно после весеннего дождичка, этот запах опьяняет.

? По-урусски не разговаривать! ? раздался с дальнего конца нашего паласа окрик все того же Абдура-зикджана.

Исрафил привстал, желая что-то сказать.

? Уважаемый вице-глава, ? по-прежнему по-русски и нарочито громко, чтобы все слышали, обратился я к Исрафилу, ? вот уже несколько дней я выполняю правила хаджжа о том, чтобы никого не обижать. Но кое-кто не соблюдает этого установления, и ты должен что-нибудь предпринять.

? Я вам говорю — по-урусски не разговаривать! ? как тогда в Каабатулле с гневом и вызовом повторил Махсум-Жевака.

Если нельзя разговаривать по-русски с башкирами, казахами и татарами, то что же делать — повесить на рот замок? Порог дома Аллаха не подходящее место для споров, но надо было дать отпор Жеваке. Может быть, прочесть ему известное рубаи Авиценны о невежественных мудрецах?[73]

Некоторые из моих спутников знают таджикский язык, потому что изучение таджикско-персидских классиков входит в программу духовных школ Средней Азии и Казахстана. Но башкиры и татары не говорят по-таджикски. Что же прикажете делать?!

Может быть, лучше промолчать? Портить нервы спутникам — несовместимо с врачебной этикой. Однако, встав с места, я громко спрашиваю:

? А почему, собственно, нельзя говорить по-русски?

? Не знаете почему?

? Нет.

? Не знаете, что это язык неверных?!

? Лет эдак двадцать пять назад слыхивал. Но теперь забыл. И, представьте, не встретил на своем пути умного человека, который своевременно напомнил бы мне об этом.

? Не надо быть таким забывчивым.

? Эти дни моя голова забита мыслями о хаджже. И еще мою голову не покидает одна мысль, мулла Абдуразикджан-ака, что пройдет еще несколько дней, и мы непременно вернемся домой. Там хорошо, Абдуразикджан-ака, хочешь, говори по-молдавски, хочешь, по-киргизски.

Все больше распаляясь, я продолжал свою речь. Исрафил дергал и тянул меня за подол.

? Господа, ? вмешался в спор мулла Нариман, ? уважаемые господа, грех в такие дни затевать споры, нет, не возражайте, грех.

? Верно, дохтур-джан, нехорошо, ? вставил мулла Урок-ака.

? Не я начал.

? Абдуразикджан-ака, ну что вы за человек? К чему все эти разговоры?! ? мулла Урок-ака обернулся к моему противнику.

? Уж коли начался разговор, я должен вот что еще сказать, ? не унимался я. ? Вы знаете, что я таджик. Мой родной язык таджикский. Это язык Рудаки, Ибн Сины, Хафиза, Камола, Фирдоуси и Хайяма. Слава богу, на этом языке говорят десятки миллионов людей на земле. Я горжусь этим, но каждого, кто отзывается недобрым словом о другом языке, считаю самым что ни есть плохим гяуром. Мулла Абдуразикджан-ака, я это вам говорю. Я и впредь буду разговаривать по-русски с кем захочу. От этого языка даже самому неблагодарному человеку досталось одно хорошее, но чтобы уразуметь это, мало обладать только тучной фигурой.

Махсум-Жевака поневоле проглотил эту колкость и смолчал. Другие тоже не раскрывали рта и сидели не шелохнувшись.

Из шатра нашего руководителя выглянул переводчик и окликнул муллу Абдуразика, сказав, что его зовет Кори-ака. Жевака ушел. Несколько минут прошло в тяжком молчании. Потом Тимурджан-кори и мулла Нариман один за другим поднялись и тоже ушли в шатер.

Подложив под голову сумку, я растянулся рядом с Исрафилом. Усеянное звездами небо казалось очень близким. Протяни руку и дотянешься сразу до нескольких звезд. Но, оказывается, во сто раз лучше, если твоя рука коснется не звезд, а руки друга и единомышленника.

«Будь проклят тот, кто оторвался от родины. Кто оторвался от родины, тот раб на чужбине»,? поется в народной песне. Попасть в чужую среду и выслушивать всякие глупые распоряжения и нотации от какого-то чурбана, по-моему, ничем не отличается от тяжкого рабства.

Хорошо бы, если человек перед выездом на чужбину брал с собой какой-нибудь знак своей страны и постоянно носил при себе. Пусть бы все встречные сразу видели, что ты из Союза Советских Республик, что все народы твоей родины всей своей мощью защищают тебя, хоть ты и находишься вдали от них. Да, это было бы хорошо, ведь земля еще носит на себе разных типов, для которых язык логики или уроки истории значат не больше пустой соломинки. Такие фрукты склоняют голову только перед физической силой или силой оружия.

В какое общество я попал!

Уверен, что я первый гражданин СССР, выехавший вместе с соотечественниками за границу, который не гордится своими спутниками. Странный приоритет выпал на мою долю!..

? Курбан, не обижайся, я завтра поговорю с Кори-ака.

? Поговоришь с Кори-ака… Ты и сам начальство. Почему смолчал, не вмешался? Если этот заступник шариата еще раз сделает мне подобное замечание, ей-богу, дело не кончится добром.

Из шатра еще долго доносился голос Кори-ака, но разобрать его слова было трудно.

Мое туловище лежало на паласе, ноги — на песке. Я зарыл их поглубже в теплый слой песка и заснул.

…Канун Курбан-байрама начался с предрассветной молитвы, после которой паломники обычно часок-другой спят. Но сегодня молитва продолжалась без перерыва. Солнце поднялось уже высоко, когда нас позвали на завтрак. Прежде, приходя на место трапезы, я просил: «Подвиньтесь немножко», или попросту втискивался между сидящими и занимал место. Сегодня, как только я появился, мне без всяких просьб и разговоров освободили место. Может быть, это плоды моего вчерашнего красноречия? Или результат того, что Кори-ака как следует отчитал Махсума-Жеваку и других ученых мужей?

Дастархон украшали несколько ломтей черствой лепешки и блюдца с праздничной едой — нечто вроде жидкой мучной халвы, которую мы тоже едим в праздники. Но от халвы так несло запахом прогорклого топленого масла, что я ограничился куском лепешки и пиалой чая.

? Дохтур-джан, отведайте, пожалуйста. Есть это блюдо — значит угодить богу, ? потчевал меня мулла Урок-ака.

? Премного благодарен. Богу угодно, чтобы люди ели то, к чему у них лежит сердце.

Присутствие вашего покорного слуги становится все более неприятным кое-кому из моих спутников. Во взгляде Абдуразикджана-ака в это утро ясно было видно нечто близкое к ненависти. Хотя другие спутники были ласковы со мной, но за их мягкостью крылось что-то деланное, фальшивое.

? Уважаемые господа, ? начал мулла Нариман, ? с вашего позволения хочу напомнить, что благородство этой еды подчеркнуто в уважаемых и высокочтимых книгах, нет, не возражайте, подчеркнуто. Почтенная матушка Фатима… ? и мулла Нариман принялся разглагольствовать о кулинарном искусстве высокочтимой супруги хазрата Али, льва господа бога. Он пересказал известное предание о том, как матушка Фатима сварила из черных булыжников обед для своих детей, и подчеркнул, что репа появилась на свет именно благодаря способности матушки творить чудеса.

? Не возражайте, нет, не возражайте, ? закончил свою речь мулла Нариман, ? репа появилась именно тогда.

Но уважаемый мулла напрасно настаивал на своем утверждении — ему никто не возражал. Все эти ученые мужи, начиная от старого муллы Мушаррафа-кори и кончая молодым Тимурджаном-кори, нисколько не сомневались в том, что репа является результатом чудотворства матушки Фатимы, что рис произошел от выпавшего зуба пророка, что пшеницу привез нам с седьмого неба хазрат Адам, что мышь вышла из ноздрей свиньи, а кошка изо рта тигра, когда тому случилось однажды чихнуть на корабле хазрата Ноя…

Приволокли трех баранов, купленных на деньги Кори-ака, казначея Абдухалила-ака и кого-то еще из стариков. Животных сейчас зарежут. День жертвоприношения вообще-то наступит завтра, но сегодня в качестве штрафа приносят в жертву овцу или барана те, кто в Хартуме вынужден был нарушать установления хаджжа, сняв с себя ихрам.

Слуга Сайфи Ишана, эфиоп-великан, взяв барана за шкирку и пришептывая какую-то молитву, легко поднял его в воздух и с силой ударил оземь; затем, придавив все четыре ноги барана огромной ступней, взмахом большого сверкающего ножа отделил голову от туловища. Меньше чем за полчаса эфиоп разделал трех баранов: содрал с них шкуры, выпотрошил и вручил туши повару.

Я не видывал столь проворного мясника. Он был куплен Сайфи Ишаном еще в детском возрасте и долгие годы провел слугой в доме. Его жизнь так и прошла на чужбине, без жены и детей, без своего угла, в рабском прислуживании своим господам. Впрочем цена его жизни была начертана в рано поседевших, но еще не потерявших пышность и курчавость волосах, в глубоких морщинах, прорезавших лоб и лицо вокруг губ, и грустных, глубоко запавших глазах.

До недавнего времени в благословенной Мекке в дни Курбан-байрама устраивался невольничий рынок. Ловкие дельцы из племени мусульманских негров, зфиопов и берберов, суля райский кейф[74] на том свете, уговаривали невежественных правоверных, ради спасения души, совершить паломничество в святые места. Они везли их в благословенную Мекку, обещая несчастным после почтения дома Аллаха место в раю, и продавали в рабство.

Ныне работорговля и рабовладельчество официально запрещены во всем мире, и правительство его величества торжественно объявило, что подобному бесчестию нет места в Саудовской Аравии…

Наш мутаввиф сеид Абдуль Керим, подцепив на длинный шест пустую консервную банку, повел нас к священному холму Арафат. Для того, чтобы паломники не потеряли друг друга в этом скопище народа, руководители каждой группы шли впереди, подняв над головой, словно знамя, зонт, платок или баранью шкуру. Знаменем нашей группы служила консервная банка из-под ананасов, привезенная из Индонезии.

Выкрики «Лаббайка, Ал-лахумма, лаббайк!» и прочие священные возгласы перекатывались из края в край широкой долины. Вдалеке, километрах в трех отсюда, виднелась цепь невысоких гор. У подножия гряды выдавался вперед высокий холм. Туда мы и направились. По рассказам сведущих людей именно здесь в стародавние времена, через тысячелетия после изгнания из рая, встретились хазрат Адам и матушка Хава. Широкая асфальтированная дорога была так забита взмокшими от пота людьми, мечущимися из стороны в сторону, что нам, как и в Каабе, приходилось плечами, грудью прокладывать себе путь вперед, все время держась за подолы друг друга. Несмотря на эту толчею, машины неотложной медицинской помощи американских, западногерманских и прочих марок, битком набитые паломниками, с душераздирающим завыванием мчались по шоссе, расшвыривая в стороны людей, словно моторная лодка, разрезающая воду. Я дивился, куда они так спешат. Ведь здесь нет ни радиотелефона, ни просто телефона, чтобы кто-нибудь мог вызвать их для экстренной помощи.

На склонах священного холма, от подножия до вершины, где возвышалась белая колонна, было множество искусственных источников (вода в них накачивалась из обычного колодца) и мест для обязательных молений. Паломники считали своим непременным долгом испить из каждого источника столько святой водицы, сколько мог вместить желудок. На каждом шагу на земле сидели истощенные немощные люди с побелевшими, покрытыми испариной лицами от неумеренного поглощения жидкости.

Подойдя к Кори-ака, я сказл, что было бы желательно по возможности воздержаться от употребления сырой воды. Собрав всех нас в кружок, Кори-ака важно сказал, что божья благодать, которая осеняет нас здесь, нисколько не зависит от количества выпитой воды. Вполне достаточно испить по одному глотку из каждого источника, чтобы Аллах оценил нашу преданность вере. После этого высочайшего указания рекомендации врача обрели законную силу и, хотя и не полностью, но частично выполнялись.

Паломники все карабкались на священную гору. Более слабые скатывались вниз, вставали и вновь лезли наверх, все в ссадинах, с окровавленными коленями и локтями.

При виде такого зрелища чувствуешь стыд, и душу охватывает боль. В течение веков мир находится в распоряжении человеческого рода, но люди, словно еще не встали на ноги и, как допотопные животные, ползают на четвереньках. Живя в светлом мире, под солнцем, эти несчастные будто топчутся в глухой пещере, в поисках неведомого им выхода.

…Наш предводитель сеид, гремя пустой консервной банкой, прошел мимо меня, и я пустился вслед за своей группой.

Шестерых из нас подселили к паломникам из Йемена, двум молодым людям лет двадцати четырех-двадцати шести, с женами. Протянув посередине палатки шнур и перекинув через него простыню, они разгородили палатку на две половины.

Один из молодых людей оказался учителем и немного говорил по-английски. Познакомившись, мы поведали друг другу, кто мы и откуда. Учитель из Йемена вынес нам из своей половины гроздь бананов. Исрафил, соблюдая этикет добрососедства, преподнес ему жестяную банку тахинной халвы. Некоторое время из-за занавески доносился спор обеих супружеских пар, после чего учитель вышел на «советскую» половину и, показав на жестянку, спросил, почему на ней нарисована собака. Халва была нетронута. По лицу было ясно, что наши соседи не очень довольны изображением на банке.

? Это Лайка. Первое живое существо, которое поднялось в небо… э… в космос.

? Ого! Лайка! Собака-космонавт! ? воскликнул, по-детски обрадовавшись, учитель и юркнул за простыню.

С каждой минутой становилось все жарче и труднее дышать. Горячие испарения поднимались от раскаленного песка пустыни. Нас обдавали пышущие жаром струи воздуха, проникавшие в шатер. Из радиодинамиков, укрепленных на высоких шестах, по всей долине гремели суры Корана. Когда радио смолкло, йеменский учитель вышел к нам и, добровольно взяв на себя обязанности духовного пастыря, повелел повторять за ним вслух аяты, обязательные во время паломничества. Мы стали вторить ему. Из соседних палаток до нас доносились громкие голоса молящихся.

?…И чтобы никогда не забыть о конце света, ? читал учитель.

?…И чтобы никогда не забыть о конце света, ? вторили мы, как попугаи.

?…И всегда заботиться об укреплении веры…

?…И всегда заботиться об укреплении веры, ? исступленно повторяли мы.

Потом по радио кто-то прочел проповедь о хаджже. Оказалось, что нынешнее паломничество является не простым хаджжем, а хаджж-акбаром, то есть великим хаджжем, который случается только в те годы, когда десятое число месяца зульхиджа выпадает на пятницу.

Я сказал Исрафилу, что родился в день праздника Курбан-байрама, в честь которого назван Курбаном. Это известие оказало на моего приятеля странное действие. Он вдруг опустился на колени против меня, некоторое время, улыбаясь, смотрел мне прямо в лицо, затем крепко обнял за плечи и вышел вон.

? Эй, наиб,[75] ? крикнул я ему вслед, ? спроси там у сеидов, собираются ли они сегодня кормить нас или нет?

Я проголодался, как волк. Вытерев полой ихрама пот с лица и шеи, тоже вышел из палатки. Если наши хозяева, потомки рода пророка, еще несколько дней будут нас так же кормить и неписанное правило — кто смел, все съел ? еще с неделю прогосподствует за столом, то «тот свет» непременно превратится для нас в постоянное местожительство.

Чтобы передвигаться по лагерю, необходим особый талант. Палатки и шатры воздвигнуты на расстоянии не более двух-трех аршин друг от друга. Все свободное пространство утыкано деревянными колышками, к которым крепятся веревки. Надо либо прыгать через переплетения веревок, либо, вонзив руки в обжигающий песок, ползти под ними на четвереньках. Все это требует от мужчины в юбке большой ловкости и терпения.

На каждые один или два шатра имеется один свой туалет; на пятачке между палатками вкопаны четыре шеста, укутанных куском старой материи. Это и есть укрытие для омовения и естественных надобностей, разместиться в котором можно лишь с большим трудом. От отхожих мест распространяется такое зловоние, которое в эту жару хуже, чем сто палок по покойнику.

Почтенный Коран говорит, что завтра, в день Страшного суда, все мертвецы без исключения услышат трубный глас хазрата Исрафила и мгновенно восстанут из могил. Суматоха и толчея будут так велики, что брат не узнает брата, отец — сына, дочь — родную мать.

Вот и сейчас я наблюдаю знамение того света: из прибывшей ни весть откуда автоцистерны распределяют воду. Вопли, крики, брань, звон медных и железных сосудов, сталкивающихся друг с другом у крана… Не думаю, чтобы схватка за воду у райского источника выглядела бы живописнее.

Вашего покорного слугу зовут в шатер начальства. Пойду. Послушаем, что мне скажут.

? Добро пожаловать, мулла Курбан!

? О, дохтур-джан, проходите, пожалуйста, сюда, поближе к Кори-ака.

? Пожалуйста, сударь, осчастливьте нас своим присутствием.

На нескольких блюдах принесли жаркое, приготовленное из мяса жертвенных баранов.

? Вы, сударь, оказались счастливчиком, ? произнес мулла Нариман, ? родились в день великого хаджжа. Нет, не возражайте, родились. Совершаемый вами хаджж-акбар написан у вас на роду.

По правде сказать, я не знаком со сложностями лунного календаря и никогда не ведал, что являюсь столь важной персоной. Я с удивлением поглядывал на своих спутников. Они наперебой поздравляли и приветствовали меня. Даже на лице Максума-Жеваки, который первым схватил с блюда большую кость и грыз ее, увлажняя бороду и усы жиром и подливкой, я заметил промелькнувший на миг оттенок доброжелательства.

? Спасибо, благодарю вас, ? не успевал я отвечать на поздравления.

Удивительно создан человеческий мозг! Услышав какой-нибудь афоризм или мудрое изречение, ты сразу решаешь, что все в нем понял. Однако проходят годы и, возмужав и поумнев, вдруг замечаешь в этом изречении новые грани. «Религия — опиум народа» ? я впервые прочитал это еще в школе-семилетке на лозунге, который наши девочки вышили цветными нитками на шелковой материи и повесили в школьном зале. С тех пор прошло много времени, и я не сомневался, что до конца понял значение этих слов. Только теперь я вижу, что ошибся. Нужно побродить по белу свету, познакомиться с жизнью различных народов, многое пережить и передумать, чтобы понять, что породило это изречение.

Ученые мужи поздравляют меня, говорят, что я счастливчик. Пожалуй, они правы. Если счастье заключается в познании своего места в жизни, в понимании своего человеческого долга и в стремлении выполнить этот долг, то я, пожалуй, счастлив. Человек рождается на свет и по законам природы уходит из мира. Да, мысль о смерти, мысль, что в один прекрасный день ты навсегда закроешь глаза, не из приятных. Именно это и послужило причиной того, что люди выдумали утешающую сказку о том свете, об ином мире, о вечной жизни.

Когда-нибудь жизнь перед каждым поставит, как говорится, ребром такой вопрос: чего ты хочешь — сладкую сказку или горькую правду? Горькая правда в том, что ты живешь на свете один раз. Если ты настоящий мужчина, то проживешь эту жизнь достойно человека. Десять, двадцать, тридцать тысяч лет назад далекие предки делали для тебя доброе дело и сто лет назад среди миллионов людей было много таких, которые всю жизнь, все силы и способности отдавали на то, чтобы, тебе сегодня было лучше, чем им. И ты должен выполнить свой долг и перед предками и перед потомками положить хотя бы один кирпич в фундамент здания, которое называется Завтра.

Да, в этой единственной жизни не быть обманутым сладкой сказкой уже само по себе является немалым счастьем, подумал я.

? Дохтур-джан, вы что-то задумчивы сегодня, ? сказал хаджи Абдухалил-ака.

? Да, вот, размышляю о том, какое странное все-таки создание человек, придумывающий разные вещи во вред себе.

? Все проистекает по воле всемилостивейшего Аллаха, ? вставил слово один из стариков.

? Вы имеете в виду вооружение? ? спросил меня другой.

? И это, и многое другое. Например, вино и опиум. Хотя человек знает, что они вредны, однако ради нескольких мгновений путешествия в мир грез он отравляется вином и опиумом. Особенно опиумом во всех его разновидностях…

Собеседники согласно закачали бородами.

…Из пустыни несет жаром, как из раскаленной печи. Беготня пилигримов к холму Арафат и обратно по усеянной шатрами долине уменьшилась. Теперь больше шныряли машины неотложной помощи. От пронзительного рева их сирен нельзя вздремнуть ни на минуту. Только к вечеру я узнал, что поспешность, с которой метались по дорогам эти машины, не имела ничего общего с их назначением. Санитарные машины, как оказалось, использовались в качестве обыкновенных такси.

Учитель из Йемена, в третий раз прочитав с нами молитвы дня Арафата, скрылся на своей половине. Мы сидим, вытянув ноги, и, так как о стенки палатки опереться нельзя, прижимаемся друг к друг потными спинами.

Наше дыхание напоминает дыхание истомленных от жажды птиц, привязанных на солнцепеке.

В шатер сунул голову нищий-старик, прочел длинную молитву на арабском языке и попросил подаяния. Исрафил дал ему монету. Учитель протянул из-за занавески два банана. С рассвета наш шатер посетило не меньше шестидесяти нищих. Получив милостыню, они уходили восвояси. Этот же тип, пока каждый из нас не дал ему что-нибудь, стоял, как истукан, не меняя позы, сверля пронзительным и требовательным взором каждого из нас поочередно. Я дал ему два куруша и спокойно продолжал курить. Однако он опустился на корточки и знаками показал, чтобы я дал ему еще и сигарету. Закурив и направив клубы дыма прямо в лица моих спутников, он что-то буркнул. Мы не поняли его. Он повторил свой вопрос. Из-за занавески ему что-то ответил йеменский учитель. Я разобрал одно только слово; «Русийя».

Услышав это, нищий вскочил на ноги, гневно замахнувшись в нашу сторону. Мы сидели, разинув рты от изумления.

? Русийя? ? произнес нищий, тыча в нас пальцем.

? Русийя! ? отозвался Исрафил, с вызовом глядя на него.

? Русийя, ? повторил нищий и, состроив брезгливую мину, поднял недокуренную сигарету над головой, швырнул ее оземь и нервными движениями ноги стал ее топтать.

? Вон отсюда! — крикнул Исрафил, дрожа от ярости. ? Убирайся к…

Нищий насмешливо рассмеялся, не обращая никакого внимания на Исрафила.

? Русийя, ? корчил он гримасы. ? Русийя — плохо.

? Дурак! ? крикнул Исрафил и, словно с ним спорил не попрошайка, а мы, обратился к нам: ? Русийя ? дружба! Русийя ? мир! Русийя ? родина братства и равенства…

В это время из-за простыни вышел йеменский учитель и пинками вытолкал нищего из палатки. Тот растянулся среди паутины веревок. На шум прибежали братья Сайфи Ишана и с побоями прогнали нищего. Через некоторое время к нам зашел средний брат хозяина, сеид Абдулла, и недоуменно спросил, почему мы затеяли спор с безумцем.

? Это юродивый… ? говорил он. ? Он живет в нашем квартале…

Несколько минут прошло в молчании. Исрафил тяжело и глубоко дышал. Он никак не мог успокоиться. Вдруг мне стало нестерпимо смешно. Уткнувшись в подол ихрама (коль скоро громко смеяться воспрещено), я задыхался от смеха.

? Чего хохочешь? ? крикнул Исрафил. ? Обезьяна показала тебе задницу, что ли?

? Мой друг один-единственный раз затеял праведный спор на чужбине, и то собеседник его оказался чокнутым.

Исрафил рассмеялся.