Глава VI

Глава VI

Хиос. – Кастро. – Население Хиоса. – Прогулка по городу. – Пролив Кара-Оглу. – Переход до Родоса. – Улица Рыцарей. – Еврейский квартал. – Амбруазские ворота. – Переход в Мерсину. – Пеликаны. – Летающие рыбы. – Мерсина. – Поездка к развалинам Пантеополиса. – Александретта. – Мыс Хинзар. – Латакия. – Триполи. – Ловля губок. – Ливанские горы. – Бейрут

Снялись мы с якоря в 10 часов и 40 минут и наш «Владимир» пошел вдоль левого берега Смирнской бухты. Войдя в Архипелаг, он повернул по берегу Малой Азии. Пред нами вдали обозначились острова Спалмадоре и Хиос. За час ходу до Хиоса прошли мимо Чесменской бухты, в которой Орлов-Чесменский разбил турецкий флот. Без четверти пять бросили якорь на открытом рейде пред Хиоским городом Кастро.

Нам дали полтора часа отпуску, и мы поспешили на берег. Город лежит среди садов, на холмистом склоне. На первом плане у самого берега крепость, выкрашенная желтою охрой; влево от нее – набережная с кучею каменных домов; вправо – ряд ветряных мельниц с крыльями в виде веера, расправленного как лепестки на цветке. Кругом всего холмы, покрытые садами, с выдающимися из земли тремя белыми колокольнями и домиками под красными крышами. Сады и зелень протянулись далеко вправо от города и кончаются у подножия как бы отвесной горной стены.

Мы сели в большую лодку с одним гребцом и медленно добрались до незатейливой деревянной пристани – против кофейни, пред которою я сел с Бергом и Ласковским, чтобы взглянуть на гулявший пред нами народ.

На Хиосе живут 70 000 греков, 2000 турок, считая, кажется, и гарнизон в том числе.

Во время восстания 1821–1827 годов остров страшно пострадал от ярости мусульман, и с тех пор Хиосцы разбрелись по белу свету. Хотя потом турецкое правительство и разрешило инсургентам предъявлять свои права на оставленное имущество до 1833 года включительно, но, все-таки, население уменьшилось, и возвратились только те, которые нажились на чужбине. Мне рассказывал один из жителей, что теперь на острове стало много богатых поместьев, где доживают свой век такие счастливцы.

Хиос производит в огромном количестве водку, называемую «раки», которая сбывается преимущественно в Египет. Из фруктов, апельсины отправляются в Россию, и с тех пор как она покрылась сетью железных дорог, спрос на них учетверился, а цена удвоилась. Виноград большею частью перегоняется в водку; а знаменитое в древности хиосское вино добывается с одного только места в количестве 10 000 литров и идет в Константинополь, Одессу и Марсель. Наконец на острове разводится маленькое миртообразное деревцо, с которого собирают нечто вроде сладкой камеди, «гом-мастик». Из нее приготовляют варенье, гонят водку, ее же и жуют в сыром виде для белизны зубов; последним занимаются в особенности женщины. В Хиосе нет бедности, как нет и большой зажиточности: все имеют, что называется, достаток. Богачи же, живущие в своих поместьях, как выше сказано, все нажились за границею. Пока мы пили кофе, пред нами проходили хиосцы: на них была своеобразная одежда, состоящая из фески с длинным колпаком, откинутым назад, курточки, жилета, широкого кушака и шальвар, сделанных наподобие мешка, собранного в мелкие складки у пояса, с двумя прорезами для ног около щиколоток. Цвет одежды преимущественно темный: черный, синий, коричневый, желтоватый; покрой шальвар очень смешон, при ходьбе они вздуваются как пузыри и поддувают. Лица у всех на один тип: бритые, с густыми усами, глубоко сидящими во впадинах глазами и большим горбатым носом. Женщин видел мало, – черны, с бледным лицом, рисованными бровями и ястребиным носом.

Выпив кофе и расплатившись за него медною монетой, мы пошли с Бергом по набережной, обстроенной маленькими пристанями и узкими домами в два или три этажа, которые были сложены из гранита и розоватого песчаника. Мостовая выложена булыжником, как в Смирне. Пройдя всю набережную, мы завернули, скорее, в коридор, чем в улицу и, крутясь по всевозможным закоулкам, вышли у рынка на открытую эспланаду пред крепостью. Местами дома обращены в груды камней, на которых гнездятся деревянные шалаши среди развалившихся стен, веранд, крыш и труб, торчащих как колонны. Это следы страшного землетрясения, бывшего на острове в сороковых или пятидесятых годах и от которого город наполовину лежит в развалинах.

Рынок разбит накрест параллельными проходами, очень чисто и опрятно содержим и потому ничего общего с виденными до сих пор на Востоке базарами не имеет.

Площадь, судя по грудам камней, расчищена больше землетрясением, чем доброю волей людей. Она обставлена казармою, домом паши, крепостью, мечетью, рынком и садами со стороны гор. Посредине живая изгородь из мечеобразных агав окружает нечто вроде городского сада, с выжженными солнцем газонами и только что посаженными кустиками.

Было три четверти шестого; около нас вертелись коротко выстриженные, черноглазые мальчишки и дружно напевали: «Нипо! тирл-тирл-лирл-ли-по-по!» Мы порядочно устали; солнце стало садиться, месяц скромно заявлял свои права; к тому же и отпуск наш истекал. Пройдя чрез рынок, мы сели в лодку и вернулись на пароход, любуясь борьбой между заходящим светом дня и мраком ночи, быстро расстилавшей свой темный покров по небу, стушевывая яркие цвета зари и изгоняя из ущельев гор синие, фиолетовые и розовые тени. Скоро пароход снялся с якоря, и прелестная картина Хиоса скрылась из глаз, должно быть, навсегда, произведя своею красотой самое приятное впечатление. Отобедав, мы еще долго сидели на палубе, наслаждаясь после дневной жары свежестью тихой ночи.

Было еще темно, когда я проснулся; в каюте рядом уже копошился мой беспокойный сосед. Я встал, потому что с рассветом дня мы должны были взойти в узкий пролив Кара-Оглу, образуемый материком и рядом скал, которые идут до острова Коса.

Я вышел на палубу первый; месяц давно скрылся, звезды потухали в утреннем полусвете. Пред нами ряд слившихся в один берег островов. Пароход идет на три конусообразные скалы; левее их пролив, чрез который он должен проскользнуть.

Между тем вышел Великий Князь, а за ним мало-помалу собрались на палубе все товарищи. Заря загорелась пурпуровым светом, отражаясь в спокойной поверхности моря; верхушки островов, гор и скал, торча из воды, все краснели и накаливались как горячие уголья, пока не потухли в ярких лучах восходящего солнца.

«Владимир» вошел в узкий пролив; пред ним вправо высится остров Кос – родина Гиппократа и Апеллеса; высокие острова и скалы окружают его со всех сторон, как бы загораживая путь; но мы плывем, и скалы острова расступаются незаметно пред пароходом, пропуская его к Родосу. В самом узком месте фарватер проходит мимо острова, на северном склоне которого вершина скалы в профиль похожа на сидящего турка в чалме и с бородой, оттого и название Кара-Оглу, то есть «черный сын». Мы разглядывали это место и каждый, должно быть, видел по-своему. До чая все оставались на мостике и рубке, любуясь видом островов и скал, окруженных морем и беспрестанно изменявших свои очертания от движения нашего парохода. После завтрака мы подошли к Родосу, прославившемуся своим колоссом, одним из семи чудес света и защитою Иоаннитов против турецких полчищ Солимана в 1523 году.

Город стоит на берегу ниспадающего ступенями к морю полуострова; на последнем его склоне сложилась древняя твердыня, рядами каменных стен, с круглыми и четырехугольными башнями. Справа и слева вдаются в море две песчаные косы, а между ними два каменных мола с фортами на концах образуют небольшую гавань. Крепость окружают форштаты и сады.

К башням, куполам и минаретам присоединились еще стройные пальмы. Это были первые, которые мы увидели на свободе под открытым небом.

Пока я рассматривал Родос, подъехали агент с консулом и несколько больших лодок. Нас долго заставили ждать «практики», то есть карантинного сигнала, что пароход может сообщаться с берегом.

Но вот «практика» в виде флага взвилась на карантине, и мы поспешили к лодкам.

Гребцы из евреев (но не того типа, к которому мы так привыкли в Европе, а потомки испанских евреев, изгнанных из своего отечества узким фанатизмом инквизиции и иезуитов) заспорили между собою, отбивая нас друг у друга, подняли ужасную брань и, наконец, среди всеобщих криков отчалили. Я сидел в парусной барочке, и мы скоро обогнали товарищей, которые съехали на веслах.

Следы Колосса Родосского показываются на различных местах и всякая груда камней в воде пред портом называется его именем. В Родосе всего население до 28 000, из них 4000 турок, 1800 евреев и 22 000 греков. В крепости живут исключительно одни турки и евреи; христианское население не имеет права оставаться в городе, когда ворота запираются, после 9 часов вечера.

Его Высочество переехал уже на берег и ожидал нас в улице Рыцарей. Пройдя крепостные ворота, занятые часовыми и караулом, мы завернули направо и чрез площадку пред мечетью вошли в улицу Рыцарей. Дома в ней построены из гранита с узорчатыми готическими украшениями и гербами, обозначавшими казармы различных национальностей, принадлежавших к ордену, но живших отдельно. По фасаду несимметрично расположены несколько окон; крыши плоски, без карниза, в иных домах украшены кронштейнами в виде драконовых голов; сквозь темные сводчатые ворота видны дворы с галереями и пролетами. Каждое здание напоминает, неприступностью своею, постройки закованных в железо суровых Иоаннитов. В конце улицы, на вершине холма, груда камней с огромною воронкой обозначает место церкви Св. Иоанна Иерусалимского, взлетевшей на воздух в 1857 году от удара молнией в колокольню, под которою турки сделали пороховой погреб.

Уцелевший рядом дворец гросмейстера обращен в тюрьму. Пройдя обратно тем же путем, мы свернули на базар и зашли в неправильную улицу, образуемую то выдающимся фасадом, то углом башни, то широкою лестницей с площадкою или сводом, перекинутым с одной стороны на другую. Вот дворец военного совета с двумя большими венецианскими окнами и сохранившеюся на них орнаментацией. Чем дальше, тем больше башень, сводов, террас, лестниц и оград. Среди этих живописных построек кое-где подымаются финиковые пальмы, по стенам ползут виноградные лозы, широко расстилаясь над террасами. В этих жилищах, покинутых изгнанными с острова орденскими рыцарями, теперь поместились другие изгнанники – испанские евреи.

Приход наш нарушил обычную тишину этих мест, и старые здания оживились: все их население вышло поглядеть на толпу любопытных иностранцев.

Ребятишки и девочки, с мелко заплетенными кругом всей головки косичками, окружали нас, прося милостыни; мальчики назойливо гудели, как шмели, отгоняемые шедшими впереди нас кавасами.

Женщины стояли поодаль, прерванные в своих хозяйственных занятиях; из них те, которые были покрасивее, разбегались, или любопытно выглядывали с каких-то неприступных площадок. Все они сохранили средневековый испанский костюм. Мне особенно понравилась одна группа на лестнице: старик-еврей, сидящий на ступенях, молодая девушка, прислонившаяся к косяку, женщина с грудным ребенком и маленькою девочкой, с огромными карими глазами и крошечным коралловым ротиком, в открытой рубашечке и шароварах. Прижавшись к матери, она пугливо глядела на нас своими прелестными глазками, отененными длинными ресницами. Находясь среди такой обстановки и вглядываясь в окружавшие нас выразительные лица в средневековых костюмах, я мысленно переносился в прошедшие столетия, воображая себя в каком-нибудь средневековом испанском городе, и только надетое на нас статское платье разрушало очарование. Чтоб осмотреть внутреннее устройство еврейских жилищ, мы поднялись по широкой лестнице на террасу и зашли в обширную, чисто прибранную комнату с завешанными от солнца окнами. Пол был выложен мозаикой, с черным рисунком по белому фону, из мелких камешков, отполированных морским прибоем и поставленных на ребро. Побуревший от времени потолок сделан из массивных бревен, положенных накрест, как решетка, и покрытых сверху досчатою настилкой. Вдоль стен, кругом всей комнаты, стояли высокие диваны с восточными коврами и круглыми подушками.

Мы все были удивлены своеобразностию, чистотою и уютностию этого помещения. Судя по размерам, конечно, в этой зале жил какой-нибудь влиятельный командор ордена, равно ненавидевшиий как неверных сарацинов, так и угнетенных евреев.

Столовая с домашним очагом, спальня, с постелью на высокой наре, устроены все в же роде с мозаикой и бревенчатым потолком.

Везде необычайная для Востока чистота. Отдохнув на диванах в зале, мы отправились обратно к базару и незаметно подымаясь в гору, прошли по широким, но безлюдным улицам, между рядами серебристых платанов, кактусов и агав, мимо мечети, гробницы одного гросмейстера, обращенной в фонтан, киоска с часами и, наконец, вышли к той части крепостных стен, которая обращена к горам.

Оборонительные верки бастионного начертания идут тремя рядами и построены из гранита. Повернув к Аси-Браусским воротам, перейдя чрез подъемный мост, мы вышли извилистым проездом гласиса в форштаты. По этому месту, где мы шли, сады и дома обнесены саженною каменного стеной, и таким образом укрыты от взоров любопытных. Спустившись между этими заборами к берегу, левее первого форта, Великий Князь сел в четырехвесельную лодку с некоторыми из нас, и мы перенеслись на пароход. В 4 часа 20 минут «Владимир» снялся с якоря и пошел Средиземным морем по берегу Малой Азии в Мерсину. Капитан Гаврешов предупредил нас, что это будет самый продолжительный переход нашего рейса (около 650 верст), причем обыкновенно он бывает самый бурный, потому что пароход удаляется от берега и идет открытым морем до мыса Анамура. Пока мы еще стояли на якоре, охотники наши заметили громадную стаю птиц, принимая их за лебедей или гусей; но когда к ним приблизились, оказалось, что это была стая пеликанов, штук в триста. Они подпустили нас на выстрел, и двух из них подстрелили и взяли на борт.

После этого эпизода, возбудившего движение и говор в нашем маленьком плавучем мире, пошли обедать, а затем разбрелись по пароходу, кто читать, кто писать, кто просто глазеть на звезды и в синюю даль моря. Из кают-компании неслись звуки пианино и русских песень: там собралась веселая компания и, допивая раскупоренные бутылочки, распевала родные песни.

Ночью задыхались от жары, а утром купались в мраморной ванне, накачивая насосом морскую воду. В каютах душно, а палубу солнце накаливает так, что не знаешь, куда деться. После завтрака, который был накрыт под парусным навесом, некоторые из нас вытащили матрацы наверх и разлеглись.

В 4 часа справа стал чуть виден остров Кипр; пред нами мыс Анамур; около 7 часов обогнем его и минуем, по словам капитана, самое беспокойное место рейса, которое на этот раз изменило своему обыкновению и не потревожило нас несносною качкой.

От безделья я стал ходить из конца в конец парохода, рассматривая пассажиров третьего класса, которые, как могли, укрывались от палящего солнца.

У бугшприта сидел на коврах, окруженный слугами, очень красивый и, должно быть, зажиточный турок; художник наш рисовал с него портрет. Я было хотел подсесть к нему, но вижу, что Берг мне машет, стоя на рубке. Бегу к нему. Что такое? Летящие рыбы.

Действительно, вот, вспорхнув из воды маленькие, серебристые рыбки, величиною с плотичку, быстро взмахивая прозрачными крылышками, пронеслись над поверхностью моря и нырнули в него, точно стая воробьев, пугливо слетевших с забора и скрывшихся в густой зелени ветел, оставив за собою двух-трех опоздавших зевак. Таких именно зевак я поспел рассмотреть в трубку. Говорят, рыбки эти иногда подымаются так высоко, что падают на палубу. Те, которых я видел, чрезвычайно быстро пролетали сажен 20 или 30, но не подымались от воды выше трех вершков. Мы еще долго любовались этим редким для нас зрелищем. Иногда рыбки вылетали из воды, будто испуганные ходом нашего парохода, или мелькали в отдалении, как серебряные блесточки.

Дотянув таким образом время до обеда, мы скоротали вечер, попросив И. Д. Макеева рассказать нам интересные подробности о пережитой им последней Сирийской резне, когда он был консулом в Дамаске.

Не смею повторять этого рассказа, потому что он уже был напечатан в «Морском Сборнике».

На следующий день, 4 октября, я проснулся от звука цепей, когда «Владимир» бросил якорь на открытом рейде, пред Мерсиной, в которую он должен был сдать 800 мест. Пока выгрузят товар, Его Высочество решился осмотреть близлежащие развалины Пантеополиса. Высадившись на берег маленького, сложенного из нескольких продолговатых кубиков городка, с преобладающим арабским населением, мы сели верхом и поехали вдоль берега к развалинам.

Шествие открывали три жандарма, одетые в белые шаровары и куртки; за ними два офицера, потом два каваса с булавами; Его Высочество в стрелковой шапке, высоких сапогах, шароварах, красной рубахе и сереньком пальто; наконец, мы, на разнокалиберных и разнооседланных лошадках, с тремя новыми кавалеристами, в лице художника и двух профессоров. Дорога шла песчаною береговою равниной, которая имела верст пять или шесть ширины, считая от моря до горного кряжа. Сначала мы ехали по вымощенной плитами улице с базаром, мимо садов и огородов, усаженных овощами, фиговыми, лимонными и тутовыми деревьями; потом полями сахарного тростника и хлопчатобумажника, до небольшой речки со сводчатым мостом древнегреческой постройки и, наконец, выехали на песчаную дорогу, которая, извиваясь, то приближалась, то удалялась от берега. Не обращая внимания на горы, на первый взгляд дорога, казалась знакомою: та же волна тихо взбегала на прибрежный песок и, раскатившись, быстро уходила в море, производя однообразный шум прибоя; те же кустарники, ямы, бугры с выжженною солнцем травой и поля убранной пшеницы, как будто едешь где-нибудь по Финскому заливу.

Но вглядываясь внимательнее, замечаешь, что море немного посинее; вереск обратился в мирту с беленькими цветочками; тальник и ивняк – в олеандр и рододендроны, можжевельник – в веймутову сосну с длинными иглами, скромная осока в растение с толстым стеблем и широкими как тесак листьями, наконец, лавендулы, терновник и мастиковое дерево собрались в обширные клумбы. По сторонам дороги встречались стада буйволов, коз, молодых верблюдов и осликов; два раза подымались, недалеко от нас, каменные куропатки, а из кустов вспархивали наши прелестные перелетные пташки. На обратном пути нам встретились ехавшие из города с базара, арабы в белых одеждах с навьюченными верблюдами.

Между тем, растянувшись по дороге, обгоняя друг друга и потешаясь над неопытными всадниками, мы мало-помалу собрались около развалин. Вот все, что сохранилось от города: высокий холм – вероятно, акрополь, – беспорядочно сгрудившиеся и обросшие кустарником камни и ряд из 39 прекрасно сохранившихся коринфских колонн, параллельно с которыми идет след водопровода. Еще в двух местах видны остатки кладбища с несколькими саркофагами, почти заваленными землей.

Один из них раскопали при Его Высочестве и нашли какие-то косточки, черепки, рассыпавшиеся от прикосновения, и маленькую лампочку.

По всему видно, что тут уже рылись: верхняя гранитная плита была сдвинута, а в самой могиле лежала земля, камни и черепки.

Так как лошади у нас были не равны ходом, то, не ожидая результатов раскопки, многие из нас двинулись в обратный путь и к часу собрались на пароход, который вечером бросил якорь в закрытой горами бухте Александретты.

Ночью стали грузить уголь, с утра выгружать товары.

В Александретте мы не ездили на берег, потому что в этом гнезде лихорадок нечего смотреть. С борта я насчитал четырнадцать каменных домов с черепицами, кругом их – лачужки и шалаши, на берегу две груды каменного угля, отдыхающий караван верблюдов и несколько гарцующих по зеленой лужайке всадников. Эти дома и лачужки окружены, вплоть до самых гор, болотами, которые славятся своими злокачественными лихорадками.

Александретта имеет значение как порт транзитной торговли Алеппо и Багдада. Все население, из 1153 душ, исключительно занято службой около приходящих на рейд судов.

Пред нашим отходом пришел срочный пароход Русского Общества, и к нам на борт привезли ветку бананов; плоды эти так ароматны, вместе с тем приторны, что надо привыкнуть, чтоб их есть. Я с удовольствием съел только два. Потом их нередко подавали к столу, но из нас к ним мало кто прикасался.

В 12 часов, кончив выгрузку, пошли в Латакию.

Тем временем мы занялись укладкою вещей, отбирая все необходимое для путешествия по Сирии и Палестине; остальное отправлялось в Яффу.

Пароход идет вдоль берега, по выдающимся мысам. Когда мы приближаемся к берегу, то можно различить леса на горах; селений почти не видно; горы скалисты, преимущественно серовато-красного цвета. Мыс Хинзар вдается широким, щетинистым хребтом в море, верхушка его покрыта облаками, которые скользят, клубятся, тонко расстилаются и, прикасаясь к нагретым покатостям горы, исчезают.

Нагревание во время дня и охлаждение после заката до того сильны, что производят постоянные береговые ветры, которые, разводя встречную морскому течению зыбь, производят очень неприятную качку, а при сильных ветрах делают стоянку в этих портах даже невозможною.

За Хинзаром начинается Антиохийский залив.

Закат солнца… Быстрое наступление ночи… Луна в полном блеске… Мерцающий маяк… Огоньки на берегу… Медленный ход… и, наконец, стук цепей от спущенного якоря пред Латакиею.

В Латакии мы стояли недолго и, сдав товар, ушли в Триполи, где простояли ночь, а с рассветом занялись нагрузкой и в 7 часов утра пошли в Бейрут.

Триполи схож с предыдущими портами, только немного больше и окружен красивыми окрестностями с садами, плоды которых преимущественно отправляются в Одессу.

Здесь же производят шелковые кушаки и шарфы, которые расходятся по всей Сирии и Палестине. Я заплатил за шарф в шесть аршин длины, при и 1? ширины, 50 франков. Он употребляется как набрюшник и необходим на Востоке для предохранения от простуды желудка, подверженного в этом климате всевозможным болезням.

На сорок миль вдоль берега Триполи находятся самые лучшие ловли губок. Жители с десятилетнего возраста приучаются нырять и, со временем, достигают того, что остаются под водою от пяти до семи минут.

Губки растут на различной глубине, не превышающей однако 25–30 брасов. Водолаз опускается на дно с помощью веревки, на конце которой привязана мраморная плита; когда он устанет, то дергает за нее, и его вытаскивают. Во время поисков губок он подвергается двум страшным опасностям: во-первых, удаляясь, потерять веревку и оттого погибнуть, потому что сам водолаз подняться со дна не может; во-вторых, ему приходится выдерживать нередко нападение акулы. Последствием этого промысла является слабость груди, чахотка и ежегодно несколько жертв моря. Выгоды же получают купцы и хозяева, снаряжающие суда и лодки, с которых производится ловля.

Между тем плавание наше приближается к концу, и мы скоро достигнем Бейрута. Море все так же тихо, как и при отплытии из Константинополя; переезд этот совершен при замечательно благоприятных условиях.

Капитан Гаврешов говорил, что ему за три года случилось только два раза иметь такую погоду во весь рейс. Бывают тихие погоды, но где-нибудь между Смирною и Хиосом, или Родосом и Мерсиною, словом где-нибудь да покачает.

После завтрака мы сдали все наши вещи и собрались на рубке и мостике в ожидании Бейрута. Широкая зыбь как густое, плавно подымающееся масло, тихо покачивала пароход…

Вот, наконец, у подошвы Ливанских гор, спустившихся плоскими террасами к морю, показался прелестный сирийский город. Мы подходим все ближе и ближе к бухте, огибая широкий мыс, похожий на Аю-Даг в Крыму; вот на берегу уже можно различить толпу, еще минута, и спущенный якорь остановил пароход на рейде между мысом и городом.

Великий Князь и мы простились с капитаном, поблагодарили его за благополучный переезд, сели в шлюпки и поехали на берег.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.