Эпоха Александра I (1801–1825 гг.)

Эпоха Александра I (1801–1825 гг.)

В 1802 г. Гавриила Грубера избрали генеральным настоятелем «Общества Иисуса» (по счету 23-м). Он продолжал пользоваться значительным влиянием при дворе Александра I. При встрече с папой Пием VII в Неаполе Грубер добился восстановления «Общества Иисуса» в России[310].

Подобно своему отцу, Александр I не был чужд мысли о сближении Римско-Католической и Православной Церквей. Он посылал к Папе своего генерал-адъютанта, графа Мишо де Боретура, и лелеял мысль о соединении Церквей. Вот что пишет о своих беседах с Мишо в Вероне Шатобриан: «Мы коснулись соединения Церквей – Греческой и Латинской. Александр склонялся к этому, но он не почитал себя достаточно сильным, чтобы попытаться осуществить такое намерение… Он не знал – подчиняется ли он тайным велениям Господа или всего лишь внутренним побуждениям, которые толкнули бы его к святотатству, сделали бы его ренегатом»[311].

В начале XIX в. во Франции усиливалась власть Наполеона. В 1799 г. он произвел переворот, в результате которого власть Директории заменена властью консулов. В 1802 г. Наполеон стал «пожизненным консулом», а в 1804 г. путем плебисцита избран императором, и в том же году папа Пий VII вынужден его короновать[312]. Подобно «кавказскому горцу», Бонапарт безжалостно расправлялся со своими противниками, не останавливаясь ни перед какими препятствиями. Так, в ночь с 14 на 15 марта 1804 г. вторгшийся на территорию Бадена французский отряд захватил Луи Антуана Анри, принца дома Бурбонов, герцога Энгиенского.

В 1796–1799 гг. герцог командовал авангардом корпуса эмигрантов, после расформирования которого жил в Бадене. Плененного герцога привезли в Венсенский замок, предали военному суду и 21 марта расстреляли в Венсенском парке, хотя не обнаружилось никаких улик его причастности к заговору против Наполеона[313].

В европейских столицах разразилась буря негодования. Посланник короля Сардинского в Петербурге (в 1802–1817 гг.) граф Жозеф де Местр так описал столичную атмосферу при известии о расстреле герцога. «Всеобщее негодование достигло апогея. Обе императрицы в слезах, Великий Князь взбешен, столь же глубока и скорбь Его Императорского Величества. Никого из французской миссии не принимают и не разговаривают с ними… Император надел траур. На уведомительных билетах написано: „Обер-церемонимейстер честь имеет сообщить дипломатическому корпусу, что при Дворе объявлен семидневный траур по Его Высочайшей Светлости герцогу Энгиенскому“», – сообщал Жозеф де Местр, добавляя при этом: «Сегодня панихида по герцогу в католической церкви; будут здешние дамы и английская посланница. Мне еще не приходилось видеть столь единодушного и решительного изъявления чувств»[314].

Записи де Местра датируются 18 (30) апреля 1804 г. В этот день в соборе Cв. Екатерины совершена панихида по герцогу Энгиенскому, на которой присутствовали «обе императрицы»: вдовствующая императрица жена Павла I – Мария Феодоровна и жена Александра I – Елизавета Алексеевна; великий князь цесаревич Константин Павлович, второй сын Павла I (1779–1881), и другие «официальные лица».

В последующие годы Европа испытала сильные потрясения; как писал поэт:

Довольно битвы мчался гром,

Тупился меч окровавленный,

И смерть погибельным крылом

Шумела грозно над вселенной![315]

Так начинается стихотворение Пушкина, посвященное наследному принцу Оранскому Вильгельму, который в декабре 1815 г. приехал в Петербург для бракосочетания с великой княжной Анной Павловной.

После разгрома наполеоновских войск Бонапарт в 1814 г. свергнут с престола и сослан на о. Эльбу. Но в 1815 г. Наполеон снова вернулся во Францию и, объединив вокруг себя остатки старой гвардии, вновь стал угрожать Европе. Герцог Веллингтон, принявший под свое командование объединенную англо-голландско-ганноверско-брауншвейгскую армию, 18 июня 1815 г. разбил Наполеона при Ватерлоо. В этом сражении нидерландский кронпринц Вильгельм командовал нидерландской армией, сражаясь бок о бок с армией Веллингтона.

Хвала, о юноша герой!

С героем дивным Альбиона

Он верных вел в последний бой

И мстил за лилии Бурбона[316].

«Лилии Бурбона» – это венок Пушкина на могилу герцога Энгиенского…

Март стал «неблагоприятным месяцем» для Павла I, для герцога Энгиенского, а также и для Гавриила Грубера. Его жизнь закончилась трагически: во время пожара, возникшего при неясных обстоятельствах в ночь с 25 на 26 марта 1805 г. в только что построенном доме иезуитов на набережной Екатерининского канала, он сгорел в своей комнате. Многие современники Грубера считали его гибель преднамеренным убийством. Его деятельность продолжил иезуит Березовский, избранный генеральным настоятелем «Общества Иисуса». Но влияние иезуитов при Дворе после смерти Грубера резко снизилось[317].

Однако иезуиты по-прежнему влияли на католическую паству, состоявшую как из российских подданных, так и из иностранцев. Визиты зарубежных гостей в петербургские храмы были обычным явлением. «Я навестила здесь три из их церквей, и они почти такие же, как наши кирки; есть и наша церковь, – писала горничная ирландки Кэтрин. – Мисс Вильмот знакома с одним католиком, и она просила его прислать мне духовника для исповеди»[318].

Более чем вероятно, в данном случае речь шла о храме Св. Екатерины. До 1798 г. собор Св. Екатерины – единственный действующий католический храм Санкт-Петербурга и Санкт-Петербургской губернии. Лишь в 1798 г. открыли католический собор Св. апостола Павла в Кронштадте, а в 1800 г. – Мальтийскую церковь святого Иоанна Иерусалимского на Садовой улице[319].

Вторжение наполеоновских войск в Россию представляло большую опасность и для ее столицы. «Спасителем града Петрова» стал представитель знатного немецкого рода талантливый военачальник граф Петр Христианович Витгенштейн (1762–1842). В 1812 г. с 20-тысячным войском он закрывал путь на С.-Петербург. Ранее П.Х. Витгенштейн принимал участие в войнах с Францией (1805–1807 гг.) и с Турцией (1808 г.). В 1814 г. он тяжело ранен во Франции. В 1818 г. П.Х. Витгенштейн – главнокомандующий 2-й армией, а в 1828 г. получил начальство над войсками в Европейской Турции[320]. Уже упоминалось, что в том же 1828 г. сын фельдмаршала Л.П. Витгенштейн венчался в петербургском соборе Св. Екатерины.

Соратникам Петра Христиановича в борьбе с Наполеоном был французский генерал Жан Виктор Моро (1763–1813). Свою военную карьеру он начинал при Наполеоне, став в 1796 г. главнокомандующим рейнской и мозельской армиями; в 1799 г. разбит Суворовым при Кассано. В 1804 г. Жан Моро обвинен в участии в заговоре против Наполеона и изгнан из Франции. Став непримиримым врагом диктатора, Моро в 1818 г. участвовал в войне с Наполеоном на стороне антифранцузской коалиции. После кончины М.И. Кутузова он был назначен главнокомандующим союзными армиями. Смертельно раненый в битве под Дрезденом в августе 1813 г. и умерший через две недели после ранения, знаменитый французский полководец был привезен в Санкт-Петербург и торжественно похоронен в соборе Св. Екатерины[321].

Описание похорон маршала Моро в Екатерининском храме можно найти в воспоминаниях графини Эделинг (урожденной Стурдзы). «Известна кончина генерала Моро, – пишет она. – Государь окружил его трогательными попечениями, семейство его осыпано благодеяниями, и смертные останки республиканского полководца отправлены в Петербург для торжественного погребения. Двор и город присутствовали на этих необыкновенных похоронах в католической церкви, убранной трауром и давшей последнее убежище изгнаннику. В торжестве участвовал весь дипломатический корпус, состоявший из старых врагов революции, и, в довершение необычности, надгробная проповедь произнесена иезуитом, а русские солдаты снесли гроб в церковный подвал, где Моро предан земле возле последнего польского короля, представляющего собой другой пример изменчивости судеб»[322].

(По поводу надгробной проповеди язвительный Жозеф де Местр замечает: «Его Императорское Величество повелел, чтобы память генерала Моро почтили надгробным словом, и отец иезуит Розавен, коему сие было поручено, принужден был явиться к военному губернатору и прочесть ему заранее свою речь. Для нас проповедь, сочиненная генералом, – это все равно что епископ, командующий на плацу, не здесь никто сим не оскорбляется, ибо они с легкостью переносят обычаи одной Церкви на другую»[323].)

Праху французского полководца были оказаны последние фельдмаршальские почести. В храме хранились его шпага и полученные им ордена. На плите из белого мрамора, вмурованной в пол правее входа в церковь, была выбита надпись (по-французски): «Моро родился в Морле II августа 1763 г., умер в Лауне 2 сентября 1813 г.»

Позднее, в 1839 году, храм Св. Екатерины посетил французский писатель маркиз Астольф де Кюстин (1790–1857). В своих записках он отметил, что только благодаря широкой веротерпимости возможно было захоронение Станислава-Августа Понятовского и французского военачальника в столице православной России. «Рядом с телом изгнанного короля лежит изуродованное тело Моро, – сообщает маркиз де Кюстин. – Император Александр приказал перенести его сюда из Дрездена. Мысль соединить останки двух людей, столь достойных сожаления, чтобы слить в одну молитву воспоминание об их неудавшихся судьбах, кажется мне одной из самых благородных мыслей этого монарха, который, никогда не должно забывать этого, казался великим даже при въезде в Париж, откуда только что выехал Наполеон»[324].

В годы борьбы с Наполеоном иезуиты по-прежнему заведовали собором Св. Екатерины и коллегией, где получали образование питомцы из семей российской знати. Утратив свое влияние при Дворе, иезуиты сосредоточили свои силы на проповеди католичества, главным образом среди родовитых семейств. Некоторые из питомцев коллегии по завершении образования переходили в католичество. На это обратил внимание император Александр I, вернувшийся в Санкт-Петербург после долгого пребывания в странах антинаполеоновской коалиции.

В проповедях, звучавших в те годы в соборе Св. Екатерины, иезуиты допускали критику иных вероисповеданий, в том числе и Православия. Особенно преуспел в этом член «Общества Иисуса» Баландре (Balandret). С одной из его проповедей ознакомился князь А.Н. Голицын (1773–1844) (с 1805 г. – обер-прокурор Св. Синода, с 1810 г. управлял делами иностранных исповеданий). В своем письме на имя митрополита Станислава Богуш-Сестренцевича Александр Николаевич отмечал: «Некоторые места этой проповеди противны не только духу любви и мира, который должен одушевлять всякое истинное христианское учение, но и в особенности тем правилам, которые правительство искони наблюдало в отношении терпимости всех христианских Церквей в Российской империи.

Я не почитаю себя ни в праве, ни в обязанности входить в рассмотрение учения какой-либо Церкви, но по должности моей будучи обязан пещись о благоустройстве и сохранении тишины как в господствующей Греко-Российской Церкви, так и во всех терпимых и покровительствуемых в России исповеданиях, я покорнейше прошу Ваше Высокопреосвященство, чрез кого следует, сделать замечание патеру Боландру, чтобы он не дерзал впредь, под опасением строгого взыскания, делать какие-либо внушения, предосудительные для других христианских исповеданий и потому несовместные с миролюбием и с общественным порядком.

Если господствующая Церковь никогда не позволяет себе и малейшего отступления от сего священного правила, то тем менее может правительство допустить нарушение оного со стороны терпимой Церкви, которая, впрочем, пользуется полной свободой богослужения. Сия самая терпимость, которую столь явно осуждает римский проповедник, называя ее подпорой всех ересей, отдельных от Римской Церкви, открыла ему недра нашего отечества и сделала Церковь его сопричастною всех благодетельных попечений правительства»[325].

«Общество Иисуса» восстановлено папой Пием VII в 1814 г., и это придало иезуитам смелость и решительность, чем и объясняется «раскованность» Баландре, имевшая для ордена весьма неблагоприятные последствия. «Уже одно то обстоятельство, что князь Голицын с замечанием иезуиту Баландру обратился не к генералу ордена, а к митрополиту, власть коего орден не признавал, показывало, что правительство переменило наконец свое доверчиво-выгодное мнение об иезуитах»[326], – пишет граф Д.А. Толстой.

Занимаясь миссионерской деятельностью в столице Российской империи, члены «Общества Иисуса» нередко пользовались советами Жозефа де Местра, о чем свидетельствует в своих записках графиня Роксана Эделинг (урожд. Стурдза), фрейлина императрицы Елизаветы. Общаясь с де Местром, она отмечала, что «по своим близким связям с иезуитами, он питал надежду, что некогда Русская Церковь присоединится к Римской, и изо всех сил старался помогать им в этом смелом замысле… Иезуитам удалось овладеть воспитанием высших слоев общества и чрез то приобрести себе сильных покровителей. Самые знатные дамы открыто выражали склонность свою к католичеству и искали себе между иезуитами руководителя совести… Для них было важно утвердиться в Петербурге, и для того они захватили в свои руки управление католической церковью, которая была построена на средства общины. Затем они безотчетно распоряжались ее доходами и наделали значительных долгов»[327].

Указом от 20 декабря 1815 г. пансион иезуитов закрыли. «Они (иезуиты) стали сделанную им доверенность употреблять во зло: стали порученных им юношей и некоторые лица из слабейшего женского пола отвлекать от нашего (православного. – а. А.) и прельщать в свое вероисповедание»[328], – говорилось в указе, озаглавленном «О высылке всех иезуитского ордена монахов из Санкт-Петербурга».

Собор Св. Екатерины был изъят из ведения иезуитов; повеление об этом излагалось в указе на имя митрополита римско-католических в России церквей Богуша-Сестренцевича. «В тот же день, по получении сего, назначить потребное число священников, дабы служба церковная не была ни мало остановлена, – предписывалось митрополиту Станиславу. – В последствие времени выписать, откуда заблагорассудите, монахов других орденов, кроме Езуитского, которые бы церковную службу совершали при здешней римско-католической церкви»[329].

Дома, принадлежавшие католической общине, и школу-коллегию постигла та же участь. 20 декабря 1815 г. датирован и третий указ – именной, данный министру народного просвещения графу Разумовскому, «О закрытии в Санкт-Петербурге иезуитского училища». И, наконец, в тот же день другой именной указ был направлен управлявшему министерством полиции генералу от инфантерии Вязмитинову: «О принятии в его смотрение состоявшего под управлением иезуитов дома и училища»[330].

О том, как развивались дальнейшие события, сообщает Жозеф де Местр в письме графу де Валезу от 21 декабря 1815 г. (н. ст.) (2 января 1816 г. ст. ст). «Сегодня утром санкт-петербургский губернатор генерал Вязмитинов явился с указом Императора арестовать всех иезуитов; в их доме была поставлена стража во всех дворах, коридорах и у двери каждого монаха; сегодня вечером всех увезут (по крайней мере, так сказано) неизвестно куда»[331].

В том же письме Жозеф де Местр высказывал опасения по поводу приходской жизни: «Полагаю, что католическое богослужение в сей столице приостановлено, а, может быть, и запрещено. Нам, конечно, скажут, что будут присланы другие священники, однако я уже предвижу, как все это обернется»[332].

На место иезуитов в Петербург были присланы польские доминиканцы; богослужения в соборе Св. Екатерины продолжались, но у Жозефа де Местра это не вызвало особой радости. «По сути дела теперь здесь совсем нет католического богослужения, – сетует он в своем очередном письме (от 4 (16) февраля 1816 г.). – Как и предсказывали, вместо иезуитов к нам назначили польских мужиков, а недавно одному из них велели говорить проповедь по-итальянски, что, конечно, оборотилось сущей комедией»[333].

Посланник Сардинского короля не снимает части вины и с членов «Общества Иисуса». «Иезуиты, обманувшиеся числом и высоким положением новообращенных, уже почитали, как говорится, город взятым, но действовали они с излишней поспешностью, – продолжает де Местр. – Пробудилась национальная гордость, и воспоследовала катастрофа. Для религии, имеющей здесь не менее 10.000 прихожан, это был смертельный удар»[334]. Что же касается самих иезуитов как «физических лиц», то их выслали из Санкт-Петербурга в Полоцк; им запрещалось жительство в Петербурге и Москве.

Эти распоряжения вызвали в петербургских политических кругах неоднозначную реакцию. Так, Жозеф де Местр сетовал на ужесточение царской политики в отношении Римско-Католической Церкви в России. «Любая религия не может почитатъся терпимою, если нарушается ее дух, ее догматы и ее правила. Его Величество, наш повелитель, несомненно, не почитал бы себя терпимым к евреям, если бы принуждал их в своих владениях есть свинину и работать по субботам. Но ведь именно нечто подобное происходит здесь с нами, – писал посланник Сардинского короля в 1816 г. – В синагоге разрешается говорить, что „Иисус Христос был сыном солдата“, а в мечети вопрошать: „Как у Бога мог быть сын, если Он не имел жены?“ Одно из сих богохульств содержится в Талмуде, другое – в Коране. Никто в сие не вмешивается и ни на что не жалуется.

Но если католический проповедник говорит: „Вне Церкви нет спасения!“, мирские власти призывают его к ответу, выговаривают ему и велят впредь представлять на рассмотрение свои проповеди. „Он выказывает неуважение к нашей религии“. Как будто, трактуя Спасителя бастардом, Ему не выказывают несколько меньшее почитание! Если кто-то не желает что-либо выслушивать в терпимой государством Церкви, он вполне может не ходить туда»[335].

«Жозеф де Местр прожил в Петербурге 14 лет и имел значительное влияние на Александра I, на А.Н. Голицына и др. Под его влиянием находился… отчасти Чаадаев, даже Жуковский, может быть Сперанский, – пишет Э. Радлов. – Жозеф де Местр оказал влияние и на Соловьева в его учении о соединении Церквей. Одно из стихотворений Соловьева „L’onda del mar divisa“ есть перевод из Метастазия; самый текст Соловьев, вероятно, взял из „Soirees de St. Petersburg“(10-й разговор)»[336].

Что же касается дальнейшей судьбы церкви Св. Екатерины, то она по-прежнему пользовалась благорасположением Александра I. Так, в 1818 г. российский император повелел «уплатить от казны долги ея, до 200 000 рублей простирающиеся»[337].

Весьма показательно отношение к Александру I папы Пия VII. В 1808 г. Рим был взят французскими войсками, и вскоре после этого Папскую область присоединили к Франции. Пий VII, отлучивший Наполеона от Церкви, был арестован и отвезен в Фонтенбло. Римский первосвященник находился в заключении в течение 6 лет; лишь в 1814 г. он смог вернуться в Рим, после чего восстановил орден иезуитов (булла «Sollicitudo omnium»). В том же году, желая доказать свою признательность русскому государю, Пий VII издал буллу с наказом жившим в России римокатоликам «вернонодданнического повиновения» императору. Передавая эту буллу митрополиту Станиславу Богуш-Сестренцевичу, князь Голицын писал ему: «Его Императорское Величество соизволил, чтобы Вы содержание полученного Вами послания папы Пия VII от 29 июля 1814 года учинили известным одному римско-католическому в России духовенству, не делая онаго посредством каких-либо публичных обвещений гласным между другими состояниями вверенной Вам паствы; ибо никакому сомнению не подвержено, что в России как духовенство, так и другие сословия римско-католического исповедания, чувствуя вместе со всеми состояниями Российской империи, без различия религий, благотворное попечение о них правительства, и руководствуясь данною ими в верности присягою, не имеют нужды в увещании или преклонении к тому со стороны папы Римской Церкви»[338].

Что же касается императора Александра I, то он использовал все находивщиеся в его распоряжении средства, чтобы облегчить участь папы римского. «После Бога Александру обязан я, – говорил в 1822 г. папа Пий VII русскому министру при папском престоле, – тем, что увидел конец моему плену в Фонтенбло, возвратился к исполнению моих обязанностей и могу провести последние дни своей жизни в Риме. Со времени моего плена в Фонтенбло не проходит и дня, когда бы я не воссылал к Господу горячих молитв о славе и счастии вашего великодушного монарха»[339].

После кончины папы Пия VII в 1823 г. предписано совершать панихиды по усопшем архипастыре во всех римско-католических храмах Российской империи; скорбное чинопоследование было совершено и в храме Св. Екатерины в Санкт-Петербурге.

В 1816 г. собор Св. Екатерины передан доминиканцам, которые совершали здесь богослужения до 1892 г. При них собор наладил тесные связи с Римом. Папские посланники постоянно посещали Петербург. Первым приором после возвращения храма доминиканцам стал Юстин Сокульский, занимавший эту должность до 1825 г.[340]

Однако влияние иезуитов продолжало сказываться в высших кругах российского общества. Так, в 1818 г. в католичество перешла княгиня Александра Петровна Голицына (1774–1842), дочь сенатора генерала П.С. Протасова. Все это побудило Александра I к решительным мерам; в 1820 г. деятельность «Общества» на территории России запретили (Приложение 2).

Что же касается митрополита Богуш-Сестренцевича, то его возвратили в Петербург в начале царствования Александра I и назначили председателем Римско-Католической Духовной Коллегии.

Митрополит Станислав проявил себя как талантливый деятель не только в церковной сфере. Он был замечательным историком, филологом, занимался агрономией и медициной, состоял членом Российской Академии. Богуш-Сестренцевич написал «Историю Тавриды» («Histoire de la Tauride» /Hist. de Crimee/); в свое время ее читал Пушкин. В письме В.Ф. Раевскому из Кишинева он просит: «Пришли мне, Раевский, Histoire de Crimee, книга не моя, и у меня ее требуют»[341].

Однако не все католики одобряли прорусскую ориентацию Богуш-Сестренцевича. Вот что писал по этому поводу Жозеф де Местр в 1816 г.: «Глава Католической Церкви в этой стране, Высокопреосвященный архиепископ, – почти открытый противник папского верховенства и ищет лишь случая, как бы навредить оному. Однажды, будучи при Дворе и видя Императора, он сказал стоявшим рядом с ним: „Вот мой папа римский!“ Мне рассказывал это один русский свидетель сего, сам весьма сей сценой скандализированный»[342].

Примечательно, что А.С. Пушкин, в свою очередь, проявлял большой интерес к сочинениям посланника короля Сардинского в Петербурге. В декабре 1834 г. он писал А.И. Тургеневу: «Мне покамест из Парижа ничего не надобно; разве „Папу“ Мейстера»[343], – трактат «О папе римском» (Париж, 1819 г.)».

В 1765 г. в Петербурге по предложению князя Григория Григорьевича Орлова учреждено Императорское Вольное Экономическое Общество. Этот проект поддержала Екатерина II; «Она с Державиным, с Орловым // Беседы мудрые вела»[344]. В «Новейшем путеводителе по С.-Петербургу» (СПб., 1820) об этом Обществе можно прочесть такие строки: «Оно имеет теперь превосходный угловой дом на Невском проспекте против Адмиралтейства… Нынешний президент его есть знаменитый ученый, митрополит Римско-католических церквей в России Сестренцевич-Богуш»[345].

В 1825 г. Павел Петрович Соколов, известный русский скульптор, исполнил бюст митрополита Богуш-Сестренцевича[346]. Другую скульптуру П.П. Соколова – «Молочница» (1817 г., или «Девушка с кувшином»), помещенную в Царскосельском парке, Пушкин воспел в своем стихотворении:

Урну с водой уронив об утес, ее дева разбила.

Дева печальна сидит, праздный держа черепок…

На земельном участке митрополита Станислава, находившемся в Петербурге на углу Мастерской и Торговой улиц[347], в конце ХVIII в. устроили католическую часовню. Перед смертью 93-летний митрополит завещал свой участок и значительную денежную сумму на возведение церкви. В этом здании, достроенном в 1825 г., митрополит Богуш-Сестренцевич был похоронен в декабре того же года.

19 ноября (ст. ст.) 1825 г. в Таганроге скончался император Александр I, и для католиков, живших в России, завершилась целая эпоха. О благожелательном отношении русского императора к доминиканцам, подвизавшимся при соборе Cв. Екатерины, сообщает София Шуазель-Гуффье – фрейлина при дворе Александра I, жена французского дипломата. Будучи католичкой, графиня Шуазель-Гуффье отмечает подробности религиозного быта столицы, ускользнувшие от официальных историографов. Так, например, говоря о веротерпимости императора Александра I, она отмечает: «У доминиканских монахов сохранился молитвенник, который подавали всегда Александру I, когда государь приезжал к ним молиться в церковь в уединенные часы; в этом молитвеннике сохранились закладки, которыми отличались выбранные государем молитвы»[348].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.