КНИГА СЕДЬМАЯ К ЮГУ ОТ УЩЕЛЬЯ

КНИГА СЕДЬМАЯ

К ЮГУ ОТ УЩЕЛЬЯ

Многие хотели бы, чтобы путь к отчему дому был короток и не было на нем ни холмов, ни горы. Но путь есть путь, и больше сказать нечего.

Бэньян

Глава 1. О том, как занемог Виртус

Мне снилось, что путники поднялись с мешковины, и попрощались с бледными братьями, и пошли к Югу. Дождь лил, и ветер свистел. Здесь не бывало иной погоды, и даже Виртус прибавил шагу. Наконец, он признался:

— Джон, я не знаю, что со мной. Когда-то ты спрашивал меня (а может, это Лирия спросила), зачем и куда я иду; и я не ответил.

Тогда мне казалось, что главное — блюсти мои правила, и проходить по тридцать миль каждый день. Я умел противопоставить друг другу лишь долг и хотение; но сейчас я сам не пойму, что я выбрал. Знаешь ли ты, что я чуть не остался с Лютом?

— Как же так?

— Нет, посуди сам. Представим себе, что нет ни Хозяина, ни гор, ни твоего острова. Еще недавно я сказал бы, что это все неважно. А теперь… не знаю. Я не хочу остаться с Блазном, или стать Снобом, или жить, как мистер Трутни. Куда же и к чему я иду? Что делаю я, кроме воспитания воли и обуздания чувств? Да, это хорошая подготовка — но где же цель? К чему я готовлюсь? Неужели они правы, и цель наша — борьба?

— Сердце мое вот-вот разобьется, — отвечал Джон. — Я ушел на поиски острова. Я не так высок духом, как ты, и меня вела лишь мечта. Но я не мечтал с тех пор… словом, уже давно. А теперь мой единственный друг хочет меня оставить.

— Мне тебя жаль, — сказал Виртус, — жаль и себя. Мне жаль любую из этих травинок, и эти скалы, и это небо, но помочь я не могу.

— А все-таки… — начал Джон, но Виртус перебил его.

— Как ты не поймешь! — вскричал он. — Да что бы там ни было, что нам с того? Меня поймали, я в ловушке.

— Почему? — спросил Джон. — Нет, присядем, я устал и спешить нам некуда.

Виртус отрешенно и послушно опустился на камень.

— Неужели ты еще не понял? — спросил он. — Хорошо, скажем — что-то есть.

Но почему я должен туда идти? Если там приятно — это подкуп. Если здесь мне плохо — это трусость. Я хотел выбирать свободно, неподкупно, неустрашимо. Что я, ребенок, чтобы приманивать меня леденцом? Потому я и не думал, есть Хозяин или Его нет. Я знал, что и горы, и яма лишь подточат мою волю, убьют свободу. Такую истину мужественный и честный человек знать не должен.

Темнело, и они долго сидели молча.

— Наверное, я схожу с ума, — сказал Виртус.

— Брось ты это! — сказал Джон. — Поддайся хотя бы раз простому желанию. Не выбирай — захоти.

— Не могу, — сказал Виртус. — Я в тупике, и ответа нет.

— А не ответ ли, — сказал Джон, — что мы того и гляди замерзнем по твоей милости? Стемнело, и Виртус молчал.

— Виртус! — крикнул Джон. — Виртус!!! Он наклонился и ощутил под рукой лишь холодную пыль. Тогда он крикнул снова, и звал, и искал, и, наконец, не мог найти места, где они сидели. Так промучался он до утра, окликая друга, и ему иногда казалось, что все это время с ним рядом двигался призрак.

Глава 2. О том, как Джон стал не младшим, а старшим

Мне снилось, что занялось утро, и грязный, измученный Джон поднялся с земли. Он огляделся, кругом росли скудные травы. Он стал искать путь, и искал его долго, и сел, и заплакал, и плакал тоже долго. Наплакавшись, он встал и пошел к Югу.

Не прошел он и двадцати шагов, как остановился и вскрикнул: у ног его лежал Виртус. Джон быстро опустился на колено. Сердце у Виртуса еще билось.

— Вставай! — крикнул Джон. — Уже рассвело. Виртус открыл глаза и слабо, и глупо улыбнулся.

— Лучше тебе? — спрашивал Джон. — Ты можешь идти?

Но Виртус лишь улыбался, говорить он не мог. Тогда Джон поднял его, но, сделав шаг, Виртус споткнулся, ибо ничего не видел. Когда Джон это понял, он повел его за руку; и познал одиночество, которое знают лишь утешители, нуждающиеся в утешении.

Глава 3. Снова на дороге

Дом мистера Трутни (полное его имя было Рэзон Ле Трутни) оказался пустым, как Джон и думал. Миновав его, он надеялся выйти на дорогу, в крайнем случае попросить помощи у Матушки.

До бывшего обиталища Трутни они спускались по склону; потом тропинка пошла вверх и вывела их на дорогу, откуда Джону открылся край, лежавший к Югу от них. Впервые за много дней выглянуло солнце. Немного подальше, почти от самой дороги, начиналась изгородь, и Джон различил сквозь просветы большую грядку. Как-никак он был сыном фермера. Посадив Виртуса на траву, он кинулся туда, перелез через изгородь, запустил в землю руку и вырвал репу. Через минуту он уже кормил слепого. Солнце грело все сильнее; изгородь была скорее зеленой, чем бурой. Пели птицы, и Джону казалось, что среди них был жаворонок. Насытившись кое-как, друзья легли, пригрелись на солнце и уснули.

Глава 4. Еще южнее

Когда Джон проснулся, Виртус еще спал. Джон поднялся. Ему было тепло и хорошо, только хотелось пить. Спали они у перекрестка: тропа, на которую Джон не мог теперь глядеть без ужаса, смыкалась здесь с тропою, ведущей к Югу. Южный край ему нравился. Перевалило за полдень, трава сверкала, внизу зеленели долины, одна глубже другой. Поближе лежали поля, окаймленные рощами, и домики белели среди деревьев. Джон поднял Виртуса, чтобы показать ему все это, но вспомнил, что тот ослеп, вздохнул и повел его к Югу.

Через несколько часов Джон услышал журчанье и увидел ручеек, извивавшийся то слева, то справа от дороги, тем самым — ее пересекавший. Он зачерпнул воды, напоил друга, попил сам и пошел дальше, все вниз. Трава становилась гуще, в ней пестрели весенние цветы, их было все больше. Дорога извивалась, и Джон то и дело видел глубокие долины, синие от дали; не часто лес или роща скрывали их.

Наконец он заметил кирпичный коттедж, увитый виноградом, и подумал, что в таком домике должен жить управитель. Когда он подошел ближе, оказалось, что здесь управитель и живет — во всяком случае, тот, без маски, работал в саду на солнышке. Джон подошел к калитке и попросил приютить их ненадолго, ибо друг его болен.

— Заходите, заходите! — сказал управитель. — Счастлив принять вас, почту за честь!

И мне приснилось, что управитель этот — сам отец Плюш, который снабжал хересом мистера Трутни. Было ему лет шестьдесят с небольшим.

Глава 5. Чаепитие в саду

— Уже тепло, — скзал отец Плюш. — Попьем-ка чаю тут, в саду. Марфа, неси все сюда.

Служанка расставила кресла, гости уселись. На газоне, под лаврами, было даже теплей, чем на дороге, и в кустах пела птица.

— Слушайте! — воскликнул отец Плюш. — Это дрозд. Нет, и впрямь это дрозд!

Горничные в снежно-белых передниках открыли большие, до полу, окна библиотеки, и вынесли на газон столик, поднос, серебряный чайник и пирожные. На подносе стояли мед и варенье. Отец Плюш стал расспрашивать Джона об его странствиях.

— Ай-яй-яй-яй! — сказал он, услышав о Люте. — Надо бы к нему сходить. Такой даровитый человек… ах, как прискорбно!

Джон описал и бледных братьев.

— Как же, как же, — откликнулся отец Плюш. — Я знавал их папашу. Замечательный человек! Я ему многим обязан. Когда я был молод, я у него учился. Непременно схожу к его мальчикам! Угла я, собственно, встречал. Милейший юноша — узковат, ничего не скажешь, и немного старомоден, но я — ни за что на свете… Да, непременно схожу. Старею, знаете ли, вреден мне тамошний климат.

— Да, там куда холоднее, — сказал Джон.

— Вот именно. Холод бодрит, конечно, но всему есть мера. Этих северян зовут твердолобыми, а я бы назвал толстокожими… ха-ха! Когда у тебя радикулит… ах, что ж это я! Если вы оттуда, вы видали моего друга Трутни!

— Вы и его знаете?

— Знаю? Мы дружим много лет. Собственно, мы в родстве, и живем довольно близко. Он — в миле к Северу, я — в миле к Югу от большой дороги. Еще бы мне его не знать! Много счастливых часов провел я у него. Милейший старикан… Да, и он стареет. Боюсь, он не простил мне, что я еще не совсем лыс!

— Я думал, у вас другие взгляды.

— Ну, конечно, конечно! Но, знаете ли, становишься старше, и обретаешь все больше терпимости. Твердые убеждения так часто бывают безжизненными, бесплодными, черствыми! С годами мне все важнее язык сердца. Логика и догма разделяют, а я помню лишь то, что соединяет — общие чувства, общее стремление к свету. Трутни — добрейшая душа.

— Мне кажется, — сказал Джон, — он не очень добр к своему слуге.

— Нехорошо, нехорошо, мой друг! Надо быть милосердным. Ну, несдержан человек в выражениях… Молодые так строги… Помню, сам я, в ранней молодости… Представляете ли вы себе, сколько к его возрасту перестрадаешь? Да и кто из нас совершенен… Чаю налить?

— Спасибо, — сказал Джон. — Только объясните мне, куда нам идти. Я ищу остров, далеко на Западе.

— Как это прекрасно! — воскликнул отец Плюш. — Поверьте старому бродяге, искать — важнее, чем найти. Сколько счастливых дней предстоит вам!

— Мне хотелось бы узнать, — сказал Джон, — непременно ли надо пересекать Ущелье.

— Надо, друг мой, надо! Не мне вас отговаривать. И все же, мой милый, в наши годы очень опасно что-нибудь решать. Именно в этом заблуждались мои коллеги. Они пытались загнать поэзию в формулы, облечь метафору в догму. Не спорю, в свое время это было неплохо, но теперь, когда мы движемся вперед, это нам сильно мешает. Великие истины нужно излагать по-новому в каждом столетии.

— Я не совсем понимаю, — сказал Джон. — Переходить мне Ущелье или нет?

— Вижу, вы хотите загнать меня в угол! — отец Плюш улыбнулся. — Я и сам был таким. Но с годами теряешь веру в отвлеченную логику.

— Ну, хорошо, — снова попытался Джон. — Скажу так: если переходить его надо, можно ли обойтись без Матушки?

— Ах, Матушка! Я люблю ее и почитаю всем сердцем, но не закрываю глаз на ее недостатки. Кто из нас совершенен, в конце концов? Ничего не попишешь, от века она отстала, современному человеку куда больше скажет эта дивная красота! Не знаю, сведущи ли вы в ботанике, но если вы…

— Мне нужен остров, — сказал Джон. — Можете вы сказать мне, как туда добраться? Ботаника, вы уж простите, не по моей части…

— Жаль, — сказал отец Плюш. — Перед вами открылся бы новый мир, новое, я бы так выразился, окно в вечность. Что ж, если это не по такой части, найдем другой ключ. В конце концов, сколько голов, столько… да… Я ни за что на свете…

— Мне пора, — сказал Джон. — Спасибо вам большое. Можно там, подальше, остановиться на ночлег?

— Конечно! — обрадовался отец Плюш. — Я был бы рад принять вас, но если вы так спешите, недалеко от меня живет мистер Мудр. Интереснейший человек! Когда я был моложе, я к нему хаживал. Светлая голова… немного скучен, быть может… и не без узости… ах, послушали бы вы, как о нем говорит Ле Трутни! Но кто из нас совершенен? Вам он очень понравится.

Отец Плюш попрощался с Джоном, словно тот его любимый сын, и Джон повел дальше своего друга.

Глава 6. Дом мистера Мудра

Ручеек превратился в речку, сверкавшую то серебром, то янтарем. Деревья росли гуще, и, чем глубже была долина, тем лесистей становились ее берега.

Джон и Виртус шли теперь в тени, но солнце освещало горы за лесом и за полями, укромные свежие лощины, голубые и малиновые скалы. Когда путники вышли на поляну, уже летали ночные бабочки. Посередине поляны стоял невысокий дом с колоннами, к нему вел мост, дверь была открыта. Подводя немощного к дому, Джон увидел, как зажгли свет, и в окне показался старец, окруженный своими детьми.

— Живите здесь, сколько хотите, — сказал он, когда Джон попросил у него приюта. — Быть может, мы исцелим вашего друга, если немощь его исцелима.

Присаживайтесь, ешьте, а затем поведайте нам о себе.

Тут мне приснилось, что путников усадили в удобные кресла, и сыновья мистера Мудра принесли им воды, чтобы умыться с дороги. Когда же они умылись, женщина поставила перед ними столик, на котором были хлеб, сыр, ягоды, творог и пахта в кувшине.

— Здесь мы не можем добыть вина, — печально сказал мистер Мудр.

Насытившись, Джон заметил, что все молча ждут рассказа, и постарался вспомнить, как что было. Когда он вспомнил, он заговорил и рассказал все с самого начала, с той минуты, как ему явился остров.

Затем Виртуса куда-то увели, а самого его проводили в комнату, или келью, где стояли стол, кровать и кувшин воды. Джон лег и сразу заснул, хотя ложе его было жестким.

Глава 7. Ночной путь через Ущелье

Среди ночи Джон открыл глаза и увидел большую луну, светившую в окне, очень низко. У кровати его стояла женщина в темной одежде. Когда он хотел заговорить, она подняла руку.

— Я — Муза созерцания, — сказала она, — сестра мистера Мудра. Встань и иди за мною.

Джон встал и пошел за ней из дома на зеленую траву. Вместе дошли они до леса, и тут он заметил, что лес отделяет расщелина, не широкая, но все же такая, которую не перешагнешь.

— Днем ты ее не перепрыгнешь, — сказала женщина в темном, — но при лунном свете перепрыгнуть ее можно.

Веря ей, Джон собрался и прыгнул, и оказался дальше, чем думал, и даже выше, над деревьями. Приземлился он на холме. Женщина стояла рядом.

— Нам еще долго идти, — сказала она. И они пошли через холмы и долины, освещенные луною, и дошли до утесов, и Джон увидел море. Ночью остров был виден плохо, но он был, и почему-то казался еще ощутимей, чем прежде.

— Когда ты научишься лучше прыгать, — сказала женщина, — мы прыгнем и туда. На сегодня же — хватит.

Джон обернулся к ней, чтобы ответить, но и она, и море, и остров исчезли, и он проснулся в своей келье. Светило солнце, звенел звонок.

Глава 8. По эту сторону, днём

Мистер Мудр, Виртус и Джон сидели на террасе, выходившей на Запад. Ветер дул с Юга. Над — холмами стлался легкий туман, и путникам казалось, что холмы эти — в другом мире, хотя до них было совсем недалеко.

— Остров на Западе есть, — говорил мистер Мудр, — есть и горы на Востоке, но тут нас подстерегают две ошибки, и надо их преодолеть, найти путь между ними, иначе мудрости не обретешь. Первую ошибку допускают южане, и состоит она в том, что остров и горы признаются столь же реальными, как эта долина, что они помещены в пространстве. Если и вы думаете так, оставьте это, дети мои, не страшась и не обольщаясь надеждой. Это — суеверие, и всякий, кто ему поддался, окажется в топях и чащобах дальнего Юга, у колдунов, среди пустых прельщений и бессмысленных ужасов. Такое же суеверие — представлять себе Хозяина как человека, вроде меня или вас.

Другую ошибку допустили северяне, утверждавшие, что остров и горы лишь мираж, порожденный воображением. Не цепляйтесь за нее, дабы избежать той, первой; она ничуть не лучше. Люди, правящие страстями и укротившие воображение, держатся посередине, избегая обеих ошибок, ибо здесь лежит истина. Какова она, вы узнаете завтра, сейчас же мы полечим больного, а вы, дорогой друг, делайте, что вам угодно.

Мистер Мудр встал и увел куда-то Виртуса, а Джон гулял до темноты неподалеку от дома. Дошел он и до леса, который видел ночью, и там действительно была бездонная расщелина, довольно узкая, но не такая, чтобы через нее перепрыгнуть. Ему показалось, что из нее идет пар, закрывавший другую сторону, но достаточно редкий, и сквозь него видны то мшистый камень, то листва, то сверкающий водопад. Джону хотелось попасть на остров, но он не страдал: слова мистера Мудра и успокоили, и ободрили его.

Он лег на траву и лежал тихо, пока один из сыновей мистера Мудра, проходя мимо, не остановился поболтать с ним. Они лениво переговаривались о том, о сем, но молодой человек все же сообщил ему, что милях в пяти развилка.

Если пойдешь налево, попадешь долгим, кружным путем поближе к дороге, в Шумигам; если пойдешь направо, очутишься в чащобах, в глубине которых лежат Черномагия, Темь и Топь, а дальше, сказал он, одни болота, тростники, крокодилы, скорпионы, и так до самого моря. Живет там несколько теософов, а больше никого, очень уж малярийные места.

Спросил его Джон и о пути через Ущелье.

— Разве ты не понял, — отвечал тот, — что мы на самом его дне?

Поднявшись, он показал Джону, что края долины образуют по обеим сторонам большое U, и прибавил, что восточный склон — пологий, так что путники и не заметили, как спустились.

— Значит, я достиг дна, — сказал Джон. — Теперь-то я доберусь до той стороны!

Молодой человек покачал головой.

— Нет, дна ты не достиг, — сказал он. — Когда я говорил «на дне» я имел в виду самое глубокое место, доступное человеку. Настоящее дно — это дно расщелины, у которой мы сидим. Через нее перехода нет.

— Можно построить мост, — сказал Джон.

— Некуда его перекинуть, — отвечал его собеседник.

— Строго говоря, этот лес и эти горы не вполне реальны.

— Неужели это мираж?

— Нет. Побудешь дольше с моим отцом, поймешь. Это — не иллюзия; это, скажем так, явление. Ты его видишь, как лес и холм, и у тебя со зрением все в порядке, лучше увидеть и невозможно. Только не думай, что туда можно попасть. Слово «туда» в данном случае не имеет смысла, пространственные категории здесь не подходят.

— А как же мой остров? Значит, надо от него отказаться?

— Нет, не надо. Человек непременно стремится на ту сторону, иначе он не человек. Мой отец убивает не стремление, а надежду.

— Как же зовется эта долина?

— Теперь мы называем ее землею Мудра, но на старых картах написано «Юдоль Унижения».

— Трава уже мокрая, — сказал Джон. — Выпадает роса.

— Самое время ужинать, — сказал Мудр-младший.

Глава 9. Мистер Мудр и путники

Назавтра мистер Мудр снова поучал их:

— Займемся теперь тем, что лежит между Востоком и Западом. Оглянитесь вокруг. Вы увидите много троп. Никто не знает, когда их проложили; однако, лишь изучив их, мы разберемся в местности. Вы видели, что мы определяем те или иные ошибки, исходя их того, с какой стороны главной дороги обитают допускающие их люди. Мне скажут, что у нас есть карты, но карты эти бесполезны, если нет дорог, ибо карту и действительный мир объединяет именно этот костяк. Одни говорят, что тропы и дороги проложил Хозяин, другие — что мы нанесли их на карты, а потом каким-то образом перенесли сюда. Но я бы советовал вам держаться лишь того, что они есть, и что не мы с вами их сделали. Более того — ни один человек не мог бы их сделать. Для этого нужно видеть все сверху, собственно говоря — с неба. Человек же на небе не живет. Кроме того, в нашем краю много правил. В Шумигаме скажут, что их придумали управители. Слуги Духа Времени скажут, что их придумали мы, чтобы обуздать похоти ближних и приукрасить свои похоти. Многие же говорят, что их создал Хозяин.

Рассмотрим эти мнения одно за другим. Предположим, правила выдумали управители. Но как же сами они стали управителями, и почему их послушались? Задавши этот вопрос, мы вынуждены задать и другой: почему те, кто отвергает эти правила, незамедлительно создают свои, довольно похожие? Человек говорит: «Хватит, теперь я делаю, что хочу», и обнаруживает, чтосамое стойкое его желание, неизменное среди мимолетных похотей, настроений и страстей — подчиняться правилам. Хорошо, но, быть может, правила эти лишь прикрывают его желания. Какие желания, спрошу я? Далеко не всякие. Сплошь и рядом правила идут наперекор нашему хотению. Желание самому себя одобрить? Но одобрим ли мы себя за выполнение правил, если не сочтем правила благими? Человеку приятно думать, что он умнее или сильнее, чем он есть, лишь в том случае, если он высоко ставит ум и силу. Учение Великана само себя разрушает. Если мы хотим придать достойный вид нашим низменным хотениям, значит, у нас есть понятие «достойного», то есть — сообразного неким правилам. Рассмотрим теперь старый миф о том, что правила эти создал Хозяин. Предположим, так оно и было. Почему же им подчиняются?

Мистер Мудр повернулся к Виртусу и прибавил:

— Слушай получше, мой друг, иначе не исцелишься.

— Причин может быть две, — продолжал он. — Или мы боимся Хозяина, и нами движут страх наказанья и надежда на воздаяние; или мы согласны с Ним, ибо считаем хорошим то же, что и Он. Объяснения эти ничего не решают. Если мы подчиняемся из страха или ради награды, это нельзя назвать послушанием, ибо первое, самое главное, правило велит нам быть бескорыстными. Следовательно, в таком случае мы нарушаем волю Хозяина. Но что, если мы с Ним согласны? Увы, получится еще хуже! Тогда выйдет, что правила эти уже существуют в нас, и мы подчиняемся самим себе. Как видите, в обоих случаях проблема остается нерешенной, и гипотеза о Хозяине оказывается ненужной.

Значит, о правилах, как и о дорогах, можно сказать одно: они есть, и не мы их создали. А теперь (и он посмотрел на Джона) то, что касается тебя. Как же этот западный остров? Люди забыли о нем. Великан скажет, что это самообман, за которым кроется похоть. Не все управители о нем знают; из тех же, кто знает, одни, как и Великан, считают его мерзостью, другие видят в нем смутный образ Хозяйского замка. Итак, общей точки зрения у них нет. Разберемся же в этом сами.

Прежде всего, ни в коем случае не принимай доводов мрачного Духа, что не так уж трудно, ибо ты беседовал с Разумом. Дух этот говорит, что мечтой прикрывается похоть. Однако похоть ею не прикрывается. Если это ширма, то очень плохая. Дух полагает, что темная часть нашей души и очень сильна, и весьма сокровенна, так что мы не можем уйти от ее наваждений. Но когда эта могущественная волшебница делает все, что может, рождается иллюзия, которую даже подросток за два года приучится распознавать. Словом, это чистые бредни. Все, кто видел остров, прекрасно знают, как близко от него лежит похоть; и каждый из них, кроме самых развращенных, испытывает разочарование, ощущая, что похоть эта не венчает, а разрушает то, к чему он стремился. Рыцарь тебя не обманул, мой друг. Если вода не радует тебя, значит, ты испытывал не жажду, а нечто другое, — скажем, хотел упиться вином, чтобы заглушить тоску или одиночество. Узнать, чего мы хотим, можно только по этому признаку. Если бы старые сказки не лгали, и человек, оставаясь человеком, мог пересечь Ущелье, то поднеся кубок к губам, принимая венец, обнимая невесту, он узнал бы, что к этому и стремился, и понял бы, оглянувшись, почему так извилисты дороги желания. Я стар и печален, и я вижу, что тебя уже коснулась скорбь, рождающаяся вместе с нами. Оставь надежду, не оставляй мечты. Не удивляйся, когда отблески твоего видения падают в грязь, где их легко затоптать. Не старайся удержать их, не ходи туда, где они тебе являлись, ибо ты заплатишь, как платит каждый, связавший здешние места с тем, что не здесь. Разве управители не говорили тебе о грехе идолопоклонства и о том, как, согласно их старым летописям, манна обращалась в мусор, когда ее пытались хранить? Не поддавайся ни жадности, ни страсти, иначе ты сам раздавишь свою мечту. Но если ты в ней усомнишься, помни, что ты испытал, и чему научился. Если ты подумаешь, что это — просто чувство, и захочешь его рассмотреть, ты найдешь лишь биение сердца, ком в горле, неясный образ. Этого ли ты хочешь? Нет, не этого; любые чувства, самые изощренные, разочаруют тебя не меньше, чем грубая похоть. Итак, примем: то, к чему ты стремишься, не внутри тебя, и не ты сам. Тогда не так уж важно, можешь ли ты этого достигнуть. «Быть» — великое благо, и только подумай «он есть», как ты забудешь печаль. Больше того, все, чего бы ты достиг, окажется настолько хуже, что исполнение мечты разочарует тебя. Желать лучше, чем иметь. Красота этого мира — лишь видимость, хотя и не мнимость. Но один из моих сыновей сказал, что поэтому мир еще прекраснее.

Глава 10. Дети мистера Мудра

В тот день Джон беседовал со многими обитателями дома, и когда он удалился в келью, голоса их звучали в его ушах, лица мелькали перед глазами. Ночью он услышал тихий свист и приподнял голову. По ту сторону окна, в лунном свете, кто-то стоял. «Поиграй с нами», — сказал чей-то голос, и снизу, из мрака, послышался тихий смех.

— Здесь высоко, я не спрыгну, — сказал Джон.

— При свете луны? — спросил человек и протянул к нему руки. — Прыгай!

Джон быстро оделся и, к своему удивлению, легко спрыгнул на землю. Через минуту-другую он уже скакал по лужайке с детьми мистера Мудра. Они добежали до леса и, когда Джон, запыхавшись, упал у тернового куста, послышалось звяканье посуды и хлопанье пробок.

— Отец держит нас на диете, — объяснил тот, кто привел его. Приходится добирать по ночам.

— Шампанское от лорда Блазна, — сказал один.

— Окорок от Мамаши, — сказал другой.

— Гашиш с Юга! — крикнул третий. — Из Теми или из Топи.

— А это вино, — робко прибавила одна из дочерей, — прислала Матушка.

— На что оно нам? — сказал ее брат.

— Ешь же ты икру от своих черномагов! — сказала девушка. — И вообще, я его люблю. Я без него болею.

— А ты хлебни виски, — сказал еще кто-то. — Карлики гонят.

— Не знаю, зачем вы все это едите и пьете, — вступил в беседу еще один из сыновей. — Простая здоровая пища из Шумигама, вот что нам нужно!

— Это тебе нужно, Герберт, — сказал новый голос.

— Другим она вредна. Кусочек баранины с мятным соусом — вот это я понимаю!

— Знаем, знаем твои вкусы, Бенедикт! — закричали все.

— Схожу-ка я к старому Люту, — сказал тот, кто советовал сестре хлебнуть виски.

— Ну, нет, Фридрих, лучше в Черномагию! — сказал другой.

— Не ходи, Рудольф! — попросил до сих пор молчавший брат. — Пройдемся лучше в Пуританию.

— Отстань, Иммануил! — отмахнулся тот, кого назвали Рудольф. — Шел бы уж прямо к Матушке!

— Альберт к ней ходит, — сказала сестра. Сыновья и дочери мистера Мудра[16] разошлись поодиночке в разные стороны, а те, кто остался, приставали к Джону, пытаясь пленить его той или иной забавой. Кто-то трудился над головоломкой, кто-то играл в чехарду, кто-то бегал за бабочками, оглашая визгами лес, и длилось это долго, и Джон, проснувшись, не помнил, случилось ли что-нибудь еще. И уж никак не мог он, хотя и старался, выяснить наутро, помнят ли младшие члены семьи о своих ночных проделках. Гадая о том, приснилось ему или они очень хорошо скрывают свою тайну, он склонился ко второй разгадке, ибо слишком уж они сердились, когда он их спрашивал.

Глава 11. Снова мистер Мудр

Когда трое снова уселись на террасе, мистер Мудр продолжал свою речь:

— Мы видели, что существуют три вещи: остров, дороги и правила. Все они есть, все созданы не нами, но мы не знаем, создал ли их Хозяин. Теперь скажу о том, что нельзя полагать, будто остров — на одном краю света, а на другом — Замок. Земля круглая, край света — повсюду, ибо край сферы — ее поверхность. Однако и остров, и замок в определенном смысле реальны.

Ты рассказал мне, Джон, как рыцарь победил Великана, спросив, какого цвета вещи во тьме. Мой друг объяснил тебе, что цвета нет, когда не глядишь, запаха нет, когда не нюхаешь — словом, нет ничего, чего нет в сознании. Значит, и небеса, и красота земли — только воображение, но не твое и не мое, ибо мы оба видим одно и то же и находимся в одном и том же месте, что было бы невозможно, если бы мир был лишь в нашем сознании. Все это, — и он повел рукою, — существует в чьем-то огромном, могущественном сознании; но если ты спросишь, в чьем, миф о Хозяине тебе не поможет. Хозяин — личность, и каким огромным Он ни будь, сознание Его отделено от твоего, как, скажем, мое. Лучше допустим, что мир не в том или ином сознании, но в сознании как таковом — в безличном начале осознанности, которое непрестанно питает своих тленных детей.

Ты видишь, что это решает все наши проблемы. Дороги проложены так разумно, что мы можем составить карту и пользоваться ею, ибо край наш порожден разумным сознанием. Возьмем твой остров. Ты знаешь о нем лишь одно: увидев его впервые, ты стал к нему стремиться, но дальше все было так, словно стремление — это обладание, а обладание — стремление. Что же значит эта голодная сытость, эта реальная и неуловимая мечта? Все станет ясно, если ты поймешь, что слово «я» — неоднозначно. Я — старик, который скоро уйдет за ручей; но я — и вечное Сознание, в котором содержатся сами пространство и время. Я — Мыслящий, я же — и мыслимый. Остров — то совершенство и бессмертие, которыми я обладаю в вечном Духе и к которым стремлюсь тленной душой. Они здесь — и никогда не станут моими, я ловлю их — и теряю, иметь их — то же, что утратить, ибо я, Вечный Дух, непрестанно покидаю свою дивную обитель, становясь несовершенным созданьем, которому вместо вечности даны рождение и смерть. Я, человек, наслаждаюсь утраченным, ибо я есть лишь потому, что я — Дух, и одним Духом жива моя недолговечная душа. Смотри, жизнь держится смертью, они обращаются друг в друга, ибо Дух живет, непрестанно умирая в таких, как мы с тобой, а мы обретаем истинную жизнь в смерти нашей тленной природы, уходя к нашему источнику. Только этому служат все нравственные законы. Умеренность, справедливость, сама любовь хороши лишь тем, что они погружают наши раскаленные докрасна страсти в ледяной поток Духа.

То, что я сказал тебе, и есть Вечное Благовествование. Это знали всегда, этому учили и в древности, и позже. Рассказы о Хозяине — картинки, показывающие людям ту правду, какую им дано понять. Наверное, ты слышал от управителей — хотя, мне кажется, ты никогда не понимал их — легенду о хозяйском Сыне. Согласно ей, Сын Хозяина стал арендатором лишь для того, чтобы его здесь убили. Управители сами толком не знают, как это понимать; и если ты спросишь, чем же помогла нам его смерть, они дадут тебе самые дикие ответы. Но нам понятно, что означает эта прекрасная легенда. Так изобразили на картинке жизнь Самого Духа. Сын — это каждый из нас, ибо мир — не что иное, как Предвечный, отдающий себя смерти, дабы мы жили. Смерть разновидность жизни, и жизнь возрастает новыми смертями.

А как же правила, спросишь ты? Мы знаем, что нельзя считать их произвольными велениями Хозяина, но те, кто думает так, не совсем ошиблись, ибо нельзя и считать, что правила выдумал человек. Вспомни, что мы говорили об острове. Тут снова выступает неоднозначность слова «я». Я — законодатель, и я — подчинен закону. Я, Дух, даю душе, то есть себе же, правила, которым она должна подчиняться; и любой спор между подчиненьем и хотеньем — лишь спор между нетленным и тленным «я». Нелепы слова: «Я должен, но не хочу!» словно «Я хочу, и я не хочу» сразу. Научись говорить «Этого хочу я, но и не я», и ты узнаешь тайну.

Друг твой уже здоров, и скоро полдень.