Прозрение

Прозрение

Рассказ графа М. Толстого

Я возвращался в Москву из Нижнего Новгорода. На железнодорожном вокзале какой-то маленькой станции я увидел монаха, внимательно читавшего книгу, по-видимому, молитвослов. Когда старец окончил чтение и закрыл книгу, я подсел к нему, познакомился и узнал, что он иеромонах Григорий, строитель одной общежительной пустыни, едет в Петербург по делам своей обители. Монашествует он уже более 30 лет, а в прежней мирской жизни был офицером лейб-гвардии полка.

— Как это случилось, — спросил я его, — что вы решили принять монашество? Наверное, в вашей жизни произошло что-нибудь необыкновенное?

— Я охотно рассказал бы вам историю моей жизни, — ответил отец Григорий, — но этот рассказ о милости Божией, посетившей меня, грешного, будет длинным. Скоро прозвонит звонок, и нам придется расстаться — мы ведь едем в разных вагонах.

Когда я пересел к нему в купе (по счастью, там не было никого, кроме нас), отец Григорий рассказал мне следующее.

— Мне грустно и стыдно вспомнить прошлое, — начал он, — я родился в знатном и богатом семействе. Мой отец был генералом, а мать — княжной. Когда отец умер от раны, полученной в Лейпцигском сражении, мне было всего семь лет. Мать умерла еще раньше. Круглым сиротой я поступил на воспитание к моей бабушке, княгине. Там для меня нашли наставника-француза, бежавшего в Россию от смертной казни. Этот самозваный учитель не имел ни малейшего понятия о Боге, о бессмертии души, о нравственных обязанностях человека. Чему я мог научиться у такого наставника? Говорить по-французски с парижским произношением, мастерски танцевать, хорошо держать себя в обществе? А обо всем остальном страшно теперь и подумать!..

Бабушка, дама высшего света, и другие родные любовались ловким мальчиком, и никто из них не подозревал, сколько гнусного разврата и всякой мерзости скрывалось под моей красивой внешностью! Когда мне исполнилось 18 лет, я был уже юнкером в гвардейском полку и имел 2000 душ под попечительством дяди, который был мастер проматывать деньги и меня обучил этому нетрудному искусству.

Скоро я стал корнетом в том же полку. Года через два я был помолвлен с княжной, одной из первых красавиц высшего света. Приближался день нашей свадьбы. Но Промысл Божий готовил мне другую участь, видно, что над моей бедной душой сжалился Господь!

За несколько дней до предполагаемого брака, 15 сентября, я возвращался домой из дворцового караула. День был прекрасный. Я отпустил своего рысака и пошел пешком по Невскому проспекту. Мне было не по себе, какая-то необъяснимая тоска теснила грудь, мрачное предчувствие тяготило душу… Проходя мимо Казанского собора, я зашел в него. Впервые мне захотелось помолиться в церкви! Сам не знаю, как это случилось, но я усердно молился перед чудотворной иконой Божией Матери, просил избавить меня от какой-то неведомой опасности…

Когда я вышел из собора, меня остановила какая-то женщина в рубище, с грудным ребенком на руках и попросила подаяния. Раньше я был равнодушен к нищим, но на этот раз мне стало жаль бедную женщину, я дал ей денег и произнес:

— Помолись обо мне!

Идя дальше, я вдруг почувствовал себя плохо: меня бросало то в жар, то в холод, мысли путались. Едва дойдя до квартиры, я упал без памяти, к ужасу моего верного Степана, который находился при мне с детства и часто, но, увы, безуспешно предостерегал меня от многих дурных поступков. Что было потом, не знаю, только вспоминаю, как будто во сне, что около меня толпились врачи и еще какие-то люди, что у меня очень болела голова и все вокруг меня кружилось. Наконец я впал в полное беспамятство. Через двенадцать суток я неожиданно пришел в себя. Я не имел сил открыть глаза, не мог произнести ни слова, даже пошевелиться мне было невозможно. Вдруг надо мной раздался тихий голос: Мужайся, и да укрепляется сердце твое, и надейся на Господа! (Пс. 26, 14).

А в соседней комнате разговаривали двое моих сослуживцев, я узнал их по голосам:

— Жаль бедного Андрея, — сказал один из них, — еще рано бы ему… Какое состояние, связи, невеста-красавица!

— Ну насчет невесты жалеть нечего! — ответил другой. — Я уверен, что она шла за него по расчету. А Андрея очень жаль, теперь и занять не у кого, а у него всегда можно было перехватить сколько нужно и надолго…

— Надолго! Другие совсем не давали! А кстати, вероятно, его лошадей дешево продадут. Хорошо бы купить Вихря! Это его лучший верховой конь…

— Что же это такое? — подумал я. — Неужели я умер? Неужели моя душа слышит, что происходит около меня, возле моего мертвого тела? Значит, есть во мне бессмертная душа, отдельная от тела?! Нет, не может быть, чтобы я умер! Я чувствую, что мне жестко лежать, чувствую, что мундир жмет мне грудь! Значит, я жив! Полежу, отдохну, соберусь с силами, открою глаза. Как все тогда перепугаются и удивятся!

Прошло несколько часов. Я мог считать время по бою настенных часов, висевших в соседней комнате. Чтение Псалтири продолжалось. На вечернюю панихиду собралось множество родных и знакомых. Раньше всех приехала моя невеста со своим отцом, старым князем.

— Тебе нужно иметь печальный вид, постарайся заплакать, если можешь! — сказал ей отец.

— Не беспокойтесь, — ответила она, — кажется, я умею держать себя, но, извините, заставить себя плакать не могу! Вы знаете, я не любила Андрея и согласилась выйти за него только по вашему желанию. Я жертвовала собой ради семьи…

— Знаю, знаю, мой друг, — продолжал старик, — но что скажут, если увидят тебя такой равнодушной? Эта потеря для нас большое горе! Твое замужество поправило бы наши дела. А теперь где найдешь такую выгодную партию?

Разумеется, этот разговор происходил на французском языке, чтобы псаломщик и слуги не могли понять. Я один все слышал и понимал…

После панихиды моя бывшая невеста подошла проститься со мной. Она крепко прильнула губами к моей похолодевшей руке и долго не могла оторваться. Ее отвели насильно, уговаривая не убивать себя горем. В этот момент послышались слова:

— Как это трогательно, как она любила его!

О мирские связи, как вы непрочны и обманчивы! Вот дружба товарищей, вот любовь невесты! А я, жалкий безумец, страстно любил ее и в ней одной искал свое счастье!..

Когда все разъехались после панихиды, я услышал над собой плач доброго старика Степана.

— На кого ты нас покинул, голубчик мой! — причитал старик. — Что теперь с нами будет! Умолял я тебя — побереги себя, барин! А ты не хотел меня слушать. Погубили тебя приятели вином и всяким развратом! Теперь им до тебя и дела нет, только мы, твои слуги, над тобой рыдаем!

Вместе со Степаном плакали и мои крестьяне, жившие в Петербурге по паспортам. Они любили меня искренно, потому что я их не притеснял и не увеличивал оброк. По совести признаюсь, что я поступал так единственно из-за своей беспечности: денег у меня было с избытком, хватало на все, в том числе на всякие безобразия, какие приходили мне в голову. Так вот где я нашел искреннюю любовь — в сердцах простых людей, своих слуг!

Наступила длинная, бесконечная ночь. Я стал вслушиваться в чтение Псалтири, для меня незнакомой. Никогда прежде я не раскрывал этой Божественной, сладостной книги. Глубоко врезались мне в сердце эти слова, я повторял их мысленно и горячо-горячо молился. Вся прошлая жизнь предстала передо мной, как будто холст, покрытый разными нечистотами. Что-то неведомое, святое, чистое влекло меня к себе. Я дал обет исправления и покаяния, обет посвятить свою жизнь на служение милосердному Богу, если только Он помилует меня. А что, если мне не суждено вернуться к жизни? Что, если меня — живого мертвеца — заживо зароют в землю? Не могу теперь высказать всего, что я испытал той ужасной ночью! На следующий день Степан увидел у меня на голове прядь седых волос. Даже спустя годы при воспоминании об этой ночи в гробу я вздрагивал…

Наступило утро, и мои душевные страдания еще больше усилились. Мне было суждено выслушать слова о моей смерти! Около меня кто-то произнес:

— Сегодня вечером вынос, завтра похороны в Невской лавре!

Во время утренней панихиды кто-то заметил капли пота на моем лице и указал на это доктору.

— Нет, — сказал доктор, — это холодное испарение от комнатного жара.

Он взял меня за руку и произнес:

— Пульса нет, без сомнения, он умер!

Невыносимая пытка — считаться мертвецом, ждать той минуты, когда закроют крышку гроба, в котором я лежу, когда на нее посыплется земля, и не иметь силы подать признаки жизни ни взглядом, ни звуком, ни движением! А между тем я чувствовал, что мои силы были еще слабее, чем вчера… Нет надежды! Ужасное отчаяние овладело мной, мне казалось, что внутри у меня все сжимается и содрогается… Но, видимо, мой Ангел Хранитель был рядом: кто-то подсказал мне слова молитвы, которые я слышал, лежа в гробу: «Боже мой, помилуй меня, пощади меня, я гибну…» Так взывал я из глубины души, обуреваемый предсмертной тоской.

Прошло еще несколько мучительных, безотрадных часов, и я уже не молился о возвращении к жизни, я просил себе тихой смерти как избавления от предстоящих мне страшных мук. Мало-помалу моя душа успокоилась в крепкой молитве. Ужасы медленной смерти в могиле представлялись мне заслуженной карой. Я всецело предал себя на волю Божию и хотел только одного — отпущения моих грехов.

Панихида окончилась, и какие-то люди подняли меня вместе с гробом. При этом они как-то встряхнули меня, и вдруг из моей груди бессознательно вырвался вздох. Один из них сказал другому:

— Покойник как будто бы вздохнул!

— Нет, — ответил другой, — тебе показалось!

Но моя грудь освободилась от стеснявших ее спазмов, и я громко застонал. Все бросились ко мне, доктор быстро расстегнул мундир, положил руку мне на сердце и с удивлением сказал:

— Сердце бьется, он дышит, он жив! Удивительный, потрясающий случай!

Меня быстро перенесли в спальню, раздели, положили на постель, стали растирать спиртом. Скоро я открыл глаза и сразу посмотрел на икону Спасителя, на ту самую икону, которая (как я узнал потом) лежала на аналое у изголовья моего гроба. Потоки слез хлынули из моих глаз. Около кровати стоял Степан и плакал от радости. Рядом сидел доктор и уговаривал меня успокоиться. Он не понимал, что я испытывал. Помощь доктора была мне не нужна, молодые силы быстро восстановились. Впрочем, я благодарен ему за то, что он по моей просьбе запретил пускать ко мне посторонних, чтобы не беспокоить меня.

В полном одиночестве я провел несколько дней, не видя ни одного чужого лица. Моим утешением были Божественные псалмы Давида. Я учился познавать Бога, любить Его и служить Ему.

Многие знакомые пытались проникнуть ко мне из любопытства. Они хотели посмотреть на ожившего мертвеца. Каждый день приезжал мой нареченный тесть. Он, видимо, старался не упустить выгодной партии. Но я никого не принимал.

После того, как я немного окреп, стал готовиться к Таинствам Исповеди и Причастия. Отец Михаил был моим духовником. Он укрепил меня в решимости отречься от мира и от всех его привязанностей. Но я не скоро смог избавиться от житейских дел.

Прежде всего я поспешил отказаться от чести быть зятем знатного князя и мужем прекрасной княжны. Потом я вышел в отставку, отпустил моих крестьян, распродал все свое движимое имущество и отдал деньги нуждающимся. Прочие свои имения я передал законным наследникам. В этих хлопотах прошел целый год. Наконец, свободный от земных попечений, я мог искать тихого пристанища и избрал себе благую часть.

Я побывал в нескольких монастырях и поселился в той пустыни, где теперь доживаю свой век. Своего верного Степана я отпустил на волю и предлагал ему денежное вознаграждение, достаточное для обеспечения его старости, но он не принял денег и со слезами просил не отсылать его. Он хотел умереть при мне, провел остаток жизни в нашей обители и умер, не приняв пострижения.

— Куда мне, недостойному грешнику, быть монахом! — говорил он. — Довольно с меня и того, что сподобился жить с рабами Божиими.

Почтенный отец Григорий закончил свой рассказ следующими словами:

— Вот так Господь явил мне, недостойному, Свою великую милость! Чтобы пробудить мою душу от мрачного греховного сна, Благой Человеколюбец на гробовом ложе просветил мои очи, да не усну в смерть вечную.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.