Русский вариант финского лютеранства

Русский вариант финского лютеранства

Опубликовано: Истина и жизнь. – 1996. – № 11

«Восстань, о погибшая Ингрия,

из праха своих церквей!»

Арво Сурво

Все поистине новое и свежее в лютеранстве рождается на болоте, что вовсе не является уничижительной метафорой в устах автора настоящей статьи. Просто так повелось еще с тех самых пор, как в глубине Тюрингенского леса на краю болота Мера родился сам доктор Мартин Лютер. Туман живописных и таинственных чухонских болот окутывает и рождение русского лютеранства в недрах страны Ингерманландии. Страны столь же реальной, как Россия, на территории которой живут ингерманландцы, и столь же нереальной, как Беловодье, на «территории» которой живет белоглазая чудь. Осмеливаясь приглашать любознательных на прогулку по лютеранским местам, хочу напомнить, что видимость в тумане затруднена, а потому сталкер вправе рассчитывать на снисходительность со стороны благожелательного читателя.

Некогда в столице российского лютеранства городе Петербурге располагалось несметное, на российский глаз, количество национальных лютеранских кирх, как-то: немецкая, шведская, эстонская и прочие. Они соседствовали с православными и католическими храмами, наиболее роскошные из них строились на Невском проспекте, что позволило одному из главных российских морализаторов наших дней назвать последний «проспектом веротерпимости». Однако не будем выдавать желаемое за действительное. Тем более что не зыбкая российская веротерпимость является предметом нашего разговора. Сталкера волнует вопрос верозарождения, зарождения особой русской лютеранской веры. И сдается мне, что ответ он ищет в туманной стране Ингерманландии.

Вскоре после кончины царя-реформатора, благоволившего разному иностранному, в империи была учреждена Юстиц-коллегия Лифляндских, Эстляндских и Курляндских дел – орган для ведения духовных дел лютеранского исповедания. Просуществовав ровно сто лет, Юстиц-коллегия Лифляндских дел в 30?х годах XIX века была преобразована в Генеральную евангелическо-лютеранскую консисторию. Генеральная консистория находилась в ведении Министерства внутренних дел, ее Президента назначал сам Государь, который официально и являлся главой Российской евангелическо-лютеранской церкви, ее епископом. В немецкой лютеранской традиции, доминировавшей в России, существовал единственный духовный сан – пасторский. Епископство являлось административной должностью, что и позволило православному императору взять на себя это звание. Здесь следует сказать, что российское лютеранство никогда ранее не являлось лютеранством русским. Реально это была немецкая лютеранская церковь на территории Российской империи, полностью контролируемая властями. Немцы, в свою очередь, контролировали иные национальные лютеранские образования (шведские, латышские и проч.), богослужебная практика которых отличалась от традиций германского лютеранства. Неизбежно возникали внутрицерковные нестроения, преодолеть которые призван был Устав евангелическо-лютеранской церкви в России. Устав содержал главы об учении лютеранской церкви, о богослужении, о совершении таинств, о браках. Параллельно с Уставом был утвержден общий для всех российских лютеран служебник «Литургическая агенда», устанавливающий порядок богослужения. Духовному единомыслию соответствовал административный порядок. Церковь делилась на пять консисторий, во главе каждой стоял генерал-суперинтендент. Консистории делились на пробства. Пробст – глава пробства, курировал духовную и финансовую деятельность приходов. Читатель, знакомый со структурой Русской Православной Церкви, уловил соответствия: суперинтендент – правящий архиерей и пробст – благочинный.

Из 3 762 756 подданных Российской империи лютеранского вероисповедания (учет в России не Ленин придумал!) в 1911 году немцы составляли 35 %. Остальные проценты поделили латыши, эстонцы, голландцы, шведы, финны и, как нынче принято выражаться, незначительное число лиц других национальностей. Особой сложностью отличалось положение лютеранских приходов в прибалтийских консисториях, где нередко возникали конфликты между прихожанами и назначенными сверху проповедниками. В 1915 году на волне борьбы с «немецким засильем» решено было закрыть немецкую Генеральную консисторию, а ее административные функции вручить Департаменту духовных дел иностранных вероисповеданий. Эта затея не была воплощена. Война, перевороты и прочие напасти помешали православным властям начать «русификацию» российского лютеранства сверху. После же революции лютеране наконец смогли беспрепятственно собрать Синод, на котором были внесены необходимые изменения в Устав, и церковь, декларировав лояльность Советской власти, просуществовала аж до 1937 года.

Истоки тех процессов, что бурлят в лютеранском мире, проистекают из века девятнадцатого. Сегодня вновь происходит собирание воедино российского лютеранства. Внешне ключевая роль принадлежит немцам, но об этом мы поведаем в иной раз, поскольку этот процесс хотя и важен, хотя и прелюбопытен, но является в первую очередь процессом «политическим», а наш сталкер ищет сегодня на клюквенном (прошу не приплетать сюда маркиза де Кюстина!) болоте не интригу, а «русскую идею» в лютеранстве. Потому, опустив массу интересных, но ненужных для сегодняшней прогулки подробностей, констатируем существование в современной России нескольких лютеранских церквей (импортных и аутентичных), среди которых, на наш взгляд, самой интересной является Лютеранская церковь Ингрии, первая лютеранская церковь, зарегистрированная в России после отмены советской власти. Откуда же она взялась?

Вернемся вновь в XIX век и заглянем в Петербургскую консисторию. Оказывается, она объединяла несколько пробстских округов, в том числе Восточноингерманландский и Западноингерманландский. Их прихожане – небольшой финно-угорский народ, проживающий в окрестностях Петербурга, – финны-ингерманландцы, потомки племени под названием ингры. Жители Ингрии возделывали свои поля, строили дома, воспитывали трудолюбивых светлоглазых детей и молились своему «лютеранскому» Богу. У них было все, кроме собственной страны и собственной Церкви, которые не существовали институционально, видимым образом, но были воплощены в душе каждого ингерманландца, а всего душ насчитывалось 147 тысяч, населяли они 800 деревень да имели одно педагогическое училище в Колпанах, возле павловой Гатчины. Никому не могло прийти в голову, ни Государю Императору, ни Председателю Генеральной Консистории, что маленький народ несуществующей страны имеет право на свою веру и на свою Церковь, не приходило в голову, что эта Церковь в будущем может иметь свое неожиданное развитие.

Итак, до конца 30?х годов нынешнего столетия ингерманландское лютеранство оставалось «под немцем», а затем вместе с ним сгинуло в советских концентрационных лагерях. После победы, уже в 50?е годы, изрядно обрусевшие ингерманландцы начали потихоньку стекаться ближе к родным местам. Сначала в Петрозаводск, позже – и в Ленинград. Последуем за ними!

В церковной традиции ингерманландцев никогда не было женского пасторства, но мужчины, увы, умирают раньше женщин. Войны, расстрелы и лагеря свели на нет пасторов. Богослужения начали проводить дьяконы, затем органисты. Не стало и их. Заступили мужчины-миряне. Когда прошло и их время, то Церковь сохранялась руками вдов. Они собирались подпольно на квартирах и кладбищах и хранили свою лютеранскую веру точно так же, как русские женщины хранили и сохранили для своих детей веру православную.

После смерти Сталина в Ингрию вернулись два старика-пастора: Юхани Вассель и Пааво Хайми. Ранними туманными утрами они отправлялись в путь проповедовать по деревням разоренной Ингрии и поздними вечерами возвращались домой, преисполненные горем своих чад. Но время шло, вновь рождались светлоглазые дети, у народа и у Церкви появлялось будущее. Седой пастор Пааво крестил мальчика из деревни Губаницы. Он дал ему имя Арво, что означает «достойный». Пааво умер, а мальчик стал одним из апостолов новой Церкви.

В конце 60?х годов бездомных ингерманландцев взяла под свое крыло Эстонская лютеранская церковь. Старая кирха, успевшая поработать складом, открыла свои тяжелые двери в городе Нарве. Эстонский пастор Эльмер Куль не знал финского языка и служил по транскрипции, но кирха, построенная на 250 мест, собрала на первое богослужение 800 человек. Пусть на складе, пусть в чужом краю, но они молились своему Христу на родном языке! В 1970 году ингерманландцев приняла Онега. В северо-западной части Петрозаводска в старой избе был зарегистрирован второй лютеранский приход. В 1977 году – третий. Под Ленинградом, в Пушкине. Этот приход первым шагнул на территорию Ингрии, и неудивительно, что он долгие годы был местом паломничества финнов-ингерманландцев. Пушкинский приход стал итогом подвижнической деятельности отцов Церкви Ингрии. Наступала эпоха детей. Все три финнофонных прихода административно и юридически подчинялись Эстонской лютеранской церкви и собственно ею и являлись. В конце 70?х молодой дьякон пушкинского прихода Арво Сурво и его ровесники впервые задумались о создании своей собственной национальной церкви. Это была пора «третьей корзины» хельсинкских соглашений. Пора бурного прихода молодежи в православие, пора подпольных религиозных семинаров и религиозного самиздата, пора «религиозного ренессанса в России», как пышно выражались вчерашние хиппи и позавчерашние комсомольцы, пришедшие под своды сохранившихся храмов. Народ Ингрии мал, и никто не заметил, что это также была пора становления и новой лютеранской церкви. Церкви двуязычной: преодолевая глухое сопротивление отцов, молодежь Ингрии ввела параллельное богослужение на русском языке. «Миряне, – утверждали они, – это кровеносная система Церкви. Церковь жива, если ее язык совпадает с языком ее членов». В данном случае – билингвов. Этот шаг открыл двери пушкинского прихода всем, кто не знал по-фински: потомкам шведов, немцев, голландцев и… русским, тем из них, кто вечно бродит по церквам в поисках истины.

К концу 70?х годов поэт, музыкант, певец и фольклорист Арво Сурво уже твердо знал, что возродить народ Ингрии без Церкви невозможно. К концу 80?х лютеранский пастор Арво Сурво уже твердо знал, что создаст национальную Церковь Ингрии. К концу 90?х годов миссионер Арво Сурво, наверное, осознает, что заложил основу русской лютеранской церкви. Хотите знать как это вышло? Ступайте дальше и не бойтесь топких мест: христианский Бог и по воде ходил! – а мы всего лишь по мшистым кочкам. Сталкер уже ждет вас возле ярко-красного брусничника.

16 февраля 1987 года в три часа ночи сработала сигнализация. Арво вышел во двор. Под свист злого февральского ветра воры пытались снять колеса с пасторского автомобиля. Для ингерманландца ветер со снегом со стороны Финского залива – что пляжный песок для нежного одессита, – лишь греет. Объяснив полуночникам смысл восьмой заповеди, Арво вернулся в дом, и вдруг ему пришла мысль, что возрождать Церковь нужно с самого бедного и бездуховного места, где уж и ингерманландцев-то почти не осталось и вера в запустении. Он разбудил жену и детей и сообщил им, что отправляется в Волосовский район, в деревню Губаницы восстанавливать разрушенную кирху. Поступок в глазах рассудительных рациональных лютеран – неразумный. Строить нужно в Колтушах, Токсово, Нарвузи и других местах «компактного проживания» братьев. Может ли что хорошее выйти из Губаниц, заброшенной деревни, где нет никакого духовного оживления? – рассуждали они, глядя на восстановленную руками Арво губаницкую кирху, и засучивали рукава, и постукивали мастерками о кирпич и «исправляли» положение. Через несколько лет шпили пяти вновь построенных кирх и шестнадцати старых, поднятых из руин, украсили бледное небо Ингрии. И вздрогнули духи злобы поднебесные. Церкви стоят – встал вопрос и об организации внутри Эстонской церкви национального пробства. Проект не встретил горячей поддержки эстонцев, в то время уже поглощенных идеей собственного национального величия. Ингры получили отказ.

В ответ Арво Сурво готовит и распространяет в 1989 году Манифест, в котором провозглашается существование самостоятельной Лютеранской Церкви Ингрии! Чиновники самых разных ведомств – от Идеологического отдела ЦК КПСС до Всемирной Лютеранской Федерации – пришли в замешательство. С одной стороны – церковные проблемы: по существующей традиции новая лютеранская церковь может утвердиться только с согласия других братских церквей. С другой стороны – проблемы политические. Советская власть вовсе не была заинтересована в создании еще одной независимой церковной структуры – уж лучше подструктура в уже существующей и уже контролируемой Советом по делам религий церковной организации. Крошка Ингрия смоделировала патовую ситуацию, и все вынужденно согласились на организацию национального пробства внутри Эстонской лютеранской церкви. Однако не прошло и тысячи дней, как СССР распался, Эстония спешно отделилась от России и по дороге потеряла светлоглазую Ингрию с ее маленьким пробством.

Осенью 1992 года в России была зарегистрирована новая лютеранская церковь – Церковь Ингрии. Ее возглавил приглашенный из Финляндии епископ Лейно Хассинен.

Каков же богословский профиль Церкви Ингрии и какова ее религиозная идеология? В целом молодая Церковь придерживается скандинавской традиции шведского образца. В частности, сохраняет институт епископства. По сравнению с немецким лютеранством ингры значительно консервативнее и открыто осуждают европейский лютеранский либерализм, в первую очередь – женское священство. Признавая идею общего священства, ингерманландские богословы видят идейный исток женского священства не в церковной традиции, а гуманистической, и в первую очередь – в феминизме. Они считают, что равноправие, понимаемое не в христианской, а узко демократической традиции, привело к тому, что идея полового равенства в священстве переросла затем в идею церковного равенства сексуальных меньшинств: в Германии известны случаи венчания гомосексуальных пар. Ингры считают этот путь губительным для своей Церкви и пресекают его в зародыше, отвергая женское пасторство.

Чрезвычайно много можно понять о Церкви из ее отношения к Евхаристии. Символическое протестантское ее понимание в Ингрии постепенно вытесняется и приближается к православному. Для педантов всех христианских конфессий специально подчеркиваю, что веду речь не о природе и истинности Святых Даров, а об отношении к Ним в Церкви Ингрии. Широко распространенное в лютеранстве мнение, что Святые Дары являются таковыми исключительно в момент их потребления, а далее остаются обычными хлебом и вином, уступает в Ингрии место более трепетному и священному отношению. Здесь нельзя встретить укоренившегося в Финляндии обычая протирать край чаши персональной бактерицидной салфеткой после каждого причастника. Если традиционно проповедь в лютеранстве заслоняла собой Евхаристию (даже архитектурно кафедры проповедников порой помещались над алтарем), то в Ингрии сегодня наблюдается возвращение к мистическому восприятию Церкви и Причастия.

Российский вариант финского лютеранства, вне всяких сомнений, консервативнее, а по мнению самих ингров, здоровее европейского и может служить последнему ориентиром.

Надо заметить, что ингерманландское лютеранство вообще намного поэтичнее западного, сильно рационализированного и засушенного. Русское стереоскопическое восприятие мира одновременно через богословский разум и религиозную интуицию полностью присуще Церкви Ингрии, и потому она в России – дома. Ни догма, ни традиция не сковывают молодую Церковь, находящуюся в богословском и литургическом творческом поиске. Естественным образом под влиянием русской Церкви укоренились крестное знамение (справа налево), некоторые православные песнопения. Вспоминая традицию алтарных картин, рассуждают о возможности украшения храмов православными иконами. Это в свою очередь провоцирует дискуссию об иконопочитании, совершенствовании и усложнении обряда и так далее. Как-то, сидя на берегу самой большой реки в Ингерманландии – Неве, Арво Сурво сказал сталкеру: «Евхаристия – это общая трапеза. Обряд – красивая сервировка стола. Мы, лютеране, уже давно едим прямо из холодильника».

Двуязычная Церковь Ингрии конечно же занимается миссионерством, в первую очередь среди своих кровных братьев – угро-финских народов России, шагающих сегодня семимильными шагами в свое древнее национальное язычество: мокшан и эрзян, коми и карелов, удмуртов и марийцев. Сталкер, много путешествовавший по Северо-Западу, подробно рассказывал автору этой статьи о панфинской идее, распространяющейся сегодня в Финляндии и российской Карелии среди политиков с ущемленным сознанием. Им грезится Великая Суоми от Балтии до Уральских гор с финским правительством, финским языком и могучей финской армией. Миссионеры же Церкви Ингрии уверены в необходимости организации не единой «имперской» лютеранской церкви, подчиненной Церкви Ингрии, но в устройстве небольших национальных церквей, разбросанных по угро-финским районам. Эти двуязычные национальные церкви будут неизбежно русеть и в пику сторонникам панфинской идеи явятся закваской будущего русского лютеранства, той формы русского протестантизма, которая, вероятно, вытеснит протестантские деноминации, не имеющие глубинной связи с Россией, той глубинной связи, что существует между Россией и угнездившейся в ее лоне тихой христианской Ингерманландией.

Есть среди четырех пробств Церкви Ингрии одно особенное – русскоязычное пробство, в приходы которого стекаются все, кто не говорит по-фински. История первого русского прихода на Васильевском острове в церкви св. Михаила восходит еще к довоенному времени. Сегодня же русские приходы можно встретить не только в Петербурге и его окрестностях, но и в Москве, в Саранске, Йошкар-Оле, Нижнем Новгороде… Собственно русских в Церкви Ингрии немного, но, как водится, русские лютеране слегка преувеличивают свое число и, с симпатией относясь к православию, реалии которого знают неважно, пересказывают друг другу «апокрифы» лютеранской жизни. Один из них невольно подслушал и наш сталкер. Вот он.

Служил у митрополита Нижегородского и Арзамасского Николая Кутепова иподьяконом богобоязненный юноша, проводивший дни и ночи в молитвах и трудах. Все его сверстники предавались легкомыслию, забывая о краткости дней земны, х и посмеивались над юношей, выбравшим путь, преизобилующий искушениями и духовными подвигами. Все духовные лица, посещавшие митрополита, предрекали великое будущее скромному юноше, и даже, говорят, сам Святейший заметил его. В общем, мог он стать украшением любой церкви от Данилова Монастыря до Святого Престола. Но однажды после нелегких иподьяконских трудов почувствовал юноша томление духовное, и явился ему ангел и сказал: «Оставь дом твой и ступай в Церковь новую, где нужны твои силы и духовные таланты». Наутро подошел юноша к митрополиту Николаю, опустился на колени и молвил: «Владыко святый, есть на Севере страна Ингерманландия, и есть в ней Церковь малая и слабая. Нужна ей помощь православная, ибо угрожают ей враги сильные. Отпусти!..» И ответил седой митрополит: «С миром изыди!». И благословил юношу «своим епископским перстнем».

Такой неожиданной подробностью «с перстнем» заканчивается этот незамысловатый рассказ, который свидетельствует, однако, и о симпатиях к православию, и о гордости за свою церковь, и о векторе потенциального развития, и о потаенных надеждах.

Остается добавить, что в январе 1996 года епископ Лейно Хассинен ушел на покой и Церковь Ингрии впервые возглавил «русский» епископ Аррэ Матвеевич Куукауппи, гражданин России, выпускник Высшего художественно-промышленного училища имени Мухиной. Во время «концекрации», совершенной пятью епископами из разных стран, мессу служили два пастора: Арво Сурво и Олег Севастьянов. Петербуржец и москвич. Сын Ингерманландии и сын России. Впервые лютеранский «Епископ Ингрии, Карелии и всей России» говорит по-русски! – умилялась светлоглазая паства.

Каждый сталкер хвалит свое болото. Прощаясь в конце нашего недолгого путешествия, он сказал: «Если лютеране Ингрии и православные сохранят верность Слову Божиему, это Слово станет в России обоюдоострым мечом против притупленной либерализмом европейской шпаги. И как знать, не окажемся ли мы – лютеране Ингрии и наши православные братья – по одну сторону баррикад, а феминизированное западное христианство – по другую».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.