Глава 14. Покаяние в грехах и Символ Веры: Confessiones — Исповедь

Глава 14. Покаяние в грехах и Символ Веры: Confessiones — Исповедь

Христиане с поучительной целью рассказывали друг другу, чем они отличаются от других людей, чем выделились из общей массы и оказались избранными Богом. В IV веке христианство отнюдь не было удобной религией большинства, хотя император Феодосий сделал его государственной религией еще в самом начале епископства Августина. Христиане «свидетельствовали о своей жизни» — enuntiare vitam suam. Таков был долг каждого христианина. «Исповедь» поднимает эти свидетельства перед единоверцами на высоту литературного жанра Августин начал писать свою книгу после 4 апреля 397 года, потому что в ней говорится, что епископ Амвросий уже умер. Кроме того, она опирается на учение о благодати, сформулированное в трактате «К Симплициану» (396).

«Confessiones» («Исповедь») — это рассказ о том, как новая жизнь вторглась в жизнь неправедную. Августин делится своим опытом, чтобы позволить другим принять участие в его новой жизни. До правления императора Константина главные враги христианства в лице карающей власти находились вне пределов христианской общины.

Теперь же враг переместился в каждого отдельного человека, в котором проявлялся в виде измены и злой воли. Таким образом социальные конфликты стали конфликтами психологическими. После того как внешний враг наконец сдался, ожесточилась охота на внутреннего врага. Сомнения, грехи и искушения были демонизированы. Августин не очень верил, что люди способны правильно понимать друг друга, и потому придал своей «Исповеди» форму обращения к Богу. Он — единственный, Кто может понять то, о чем говорит Августин. Кроме того, на тон «Исповеди» и на большинство ее мотивов сильное влияние оказала Книга Псалмов. Ведь Псалмы в Ветхом Завете, как правило, обращены непосредственно к Богу.

В целом эта книга не принадлежит ни к одному жанру, известному в античной литературе. У греков и римлян автобиография еще не получила законченной литературной формы. «Исповедь» — нечто совершенно особенное. Не похожа она и на более поздние автобиографии, потому что они никогда не предусматривали столь непосредственной близости между замыслом Божиим и жизненным путем отдельного человека. Будучи еще совсем молодым, Августин получил приз за драму, но эстетические проблемы он поднимал также и в трактате «О музыке», и в утраченном сочинении «О прекрасном и соответствующем» (Исп. IV, 15). Это сочинение было написано еще до того, как Августин принял учение Платона о том, что красота бестелесна (Исп. IV, 15). Однако Августин был не только теоретиком искусства. Он — настоящий художник слова. Множество вариаций стиля и тона придают его автобиографии особую жизненность. На протяжении всего нескольких абзацев тон Августина бывает и восторженным, и испуганным, и кающимся, и молящим, и саркастичным, и интимным. Как драматург и ритор, он пользуется всем спектром чувств и всеми формами стиля.

В «Исповеди» Августин рассматривает свое прошлое как подготовку к епископскому служению. Задним числом он восстанавливает смысл своей жизни и представляет себе, что этот смысл был замыслом Божиим. Его простые толкования на Плотина постепенно заменяются проповедями и толкованием на Писание перед прихожанами ^в Церкви. «Исповедь» — это не собрание приятных воспоминаний, это книга о грехе, гордыне и смятении; Августин углубляется в свое прошлое с целью обнаружить и показать всем свои ошибки.

Создается впечатление, что писатель занят исключительно самим собой, но его «я» — это не только индивидуум Августин. Его прегрешения говорят и о роке человека вообще. «Исповедь» — это история о сердце и его бурном море, об affectus, то есть о «воле и чувствах», которые представляются автору полем боя. Августин мастер описывать психологическую амбивалентность и раздвоенность. Слово confessio само двойственно. Оно означает и «саморазоблачение» и «покаяние в грехах» — много раз во время работы Августин думает, что взывает de profundis, как в Псалме 129 (Исп. II, 3; de quam profundo damandum sit), но одновременно это и «славословие» и «признание» Бога.

***

На пороге третьего тысячелетия мы откровенничаем уже по привычке. Мы «выступаем» и открыто говорим о своих муках и радостях. Психоанализ сделал признания достоянием гласности, но предпосылка для этих поверхностных, мирских привычек лежит в истории религии — в исповедях, которые являлись средством к спасению. В греческой и римской античности все публичное считалось серьезным, а частное, — соответственно, несерьезным. Но в ходе развития истории от Августина до Руссо и Фрейда многое изменилось, мы стали относится к этому по–другому. В наше время частное стало серьезным, а публичное потеряло свою серьезность.

Августин исходит из того, что человек не может ничего скрыть от Бога. Confessio—исповедь или покаяние — было священным. Античной литературе известны и другие автобиографические тексты, но ни одного «покаяния». Покаянием Августина движет не личный эксгибиционизм, как у сентиментального Руссо в XVIII веке; его покаяние имеет назидательную цель. Прежняя жизнь Августина свидетельствовала о том, что он бежал от Бога, однако в конце концов пришел к Нему.

В церковной традиции Августина называют doctor дгаtiae — «учитель благодати». В «Исповеди» он углубляется в себя и говорит не только о дурных наклонностях. Сперва он находит только грязь — предательство, смятение и хаотические страсти, но в самой глубине он в конце концов находит возможность предстать перед Богом. Cogito Декарта, тщеславное самолюбоеанив Руссо и открытие Фрейдом многогранности личности — все это паразитирует на религиозно обоснованной структуре мысли, на том понимании личности, которое дал миру Августин.

***

«Исповедь» — это не весь Августин. Он не только одинокий искатель. Он также и церковный лидер, и богослов, твердо стоящий на ортодоксальных позициях. Современные люди охотно читают признания, потому что надеются найти в них нечто индивидуальное и субъективное, в чем смогут узнать собственные переживания. Во многих случаях это объясняется слишком вольным прочтением. Августин — это cor inquietum — «беспокойное сердце» (Исп. I, I), но в то же время он и защитник учительского авторитета и Церкви, и своего епископского авторитета. Современные протестанты и католики часто представляют Церковь как институт, мешающий или стоящий на пути благочестия. ВIV веке Августину были неизвестны такие рассуждения. Тогда благочестие и Церковь искали друг друга.

Покаяние Августина — это не исторический отчет о том, как он жил до смерти Моники. Его смысл в том, чтобы показать, что вся жизнь Августина направлялась Провидением Божиим. Он жил руководимый Богом, не зная об этом. Бог присутствовал в его жизни еще до первых воспоминаний так же, как он будет присутствовать в ней до последней минуты существования личности. Обвиняя се· бя, Августин хочет еще больше возвысить Бога. «Покаяние в грехах» — confessio peccati — это средство для достижения цели, то есть «славословия Бога» — confessio laudis. Августин говорит, что его язык приносит его покаяние как жертву своему Создателю. Или мы славим Бога, или обвиняем самих себя, приносим свое покаяние (Исп. V, I; Проп. 67,1).

Августин снискал в жизни много похвал и восхищения. С помощью своей автобиографии он переадресовал их Богу· Конечно, лоди больше обычного проявляли интерес к его жизни — еще бы, епископ, который раньше жил во грехе, испытал куда больше, чем многие из них. Августин использует любопытство людей как приманку и уводит их от скандалов к камню преткновения, а именно к вере в то, что Бог стал человеком. Благодаря признаниям все грехи Августина превратились в такое же число доказательств его смирения. Все хорошее происходит от Провидения Божия. Все плохое Августин объясняет собственным непослушанием и упрямством. В детстве он воровал еду из домашней кладовой и жульничал в играх с другими детьми (Исп. 1,19). Знаменитый рассказ о краже груш в детстве явно повторяет рассказ о грехопадении (Исп. II, 4 и 6). Вся жизнь Августина до обращения была полна мальчишеских гроделок.

Сознание вины получило моральную ценность только с приходом христианства. До появления в эллинизме восточных влияний раскаяние и нечистая совесть ничего не значили для греков и римлян. Сознание вины косвенно говорит о расстоянии, отделяющим человека от Бога. Кроме того, раскаяние подчеркивает всезнание Бога. Ему открыто человеческое сердце. Христианская святость заключалась в том, чтобы подавить свое «я» как прибежище собственных интересов. Раскаяние и сознание вины были предпосылкой для благодати, то есть для новой жизни, которая может даваться извне. Через благодать мы создаемся заново. В первой части «Исповеди» речь идет о раскаянии и вине. В последней — о возрождении грешников через благодать.

Рассказ Августина о собственной жизни составляет содержание первых девяти книг «Исповеди». В десятой мы застаем в минуты творчества, а в одиннадцатой, двенадцатой и тринадцатой книгах Августин излагает историю о сотворении мира. Суть в том, что Бог может создать и воссоздать и самое малое, и самое большое. Вся античная философия зиждется на параллели между телом «мира» и телом человеческим. Автобиография и толкование истории о сотворении мира вполне понятны тем, кто знаком с философией античности. Автобиографическая часть книги заканчивается смертью Моники в 387 году. Их общее «восхождение» на небеса в Остии открывает перед человеком Космос. Величие Бога проявляется и в жизни Августина, и в самой широкой исторической перспективе. И в меньшем, и в большем Бог обладает силой создавать мир заново.

Жизнь Августина и то, как он ее толкует, дает материал для лежащих на поверхности психоаналитических предположений. Борьба матери и сына за исключительное внимание друг друга не раз может показаться почти патологической. Когда Августин в конце концов обращается в христианство и отказывается от своей конкубины и от брака, Моника торжествует двойную победу — и как христианка, и как женщина, победившая всех соперниц.

Однако такие психоаналитические толкования все–таки ошибочны, потому что пытаются объяснить все части конфликта. Они исходят из того, что современные категории можно непосредственно применять к духовной жизни людей поздней античности. Кроме того, они предполагают, что четкие мотивировки действующих лиц есть не что иное, как рационализация психологических ассоциаций. Однако Моника и Августин не прибегают к богословию, чтобы замести следы. Они целиком и полностью живут в плену своих мотивировок. Поэтому важно попытаться понять их собственный язык, а не постулировать эдиповы комплексы, которые сделают излишними их собственные объяснения.

***

Много ли правды в том, о чем пишет Августин? Все правда, и все неправда. Он использует ряд литературных моделей и сделанных задним числом выводов, чтобы выразить смысл, который невозможно подтвердить документально. Одним из образцов ему явно служит рассказ Вергилия о Дидоне и Энее. Августин неоднократно цитирует Вергилия, не всегда называя источник. Он сам — Эней, покинувший свою Африку, дабы завоевать столицу государства; однако Провидение возвращает его обратно домой. Как и поход Энея под руководством римских богов, жизнь Августина — совсем не то, что он делает, но то, что с ним случается. «Рука Твоя была в том, что меня убедили переехать в Рим» (Исп. V, 8). Задним числом Августин толкует свою жизнь, чтобы придать ей смысл, и именно тот смысл, который его жизнь получила потом. Все представлено так, будто епископская кафедра была заранее назначенной целью его жизненного путешествия.

Неисторическое или приукрашенное представление Августина о себе, которое заметно в «Исповеди», объясняется прежде всего тем, что автобиография писалась, дабы проиллюстрировать новое учение о благодати с помощью рассказа о собственной жизни. В молодости Августин не вписывал свои неприятности в схему греха и благодати. Но когда он, уже будучи епископом, оглядывается назад, чтобы истолковать свой жизненный путь, грех и благодать становятся сквозной темой его рассказа.

Налицо видимое несоответствие между юношескими сочинениями Августина и его воспоминаниями о своей юности. «Гортензий» Цицерона сделал Августина манихеем, скептицизм сделал его неоплатоником, платонизм сделал его христианином. Это объясняется тем, что граница между этими учениями была не той, какой она представляется нам сегодня. Августин говорит о платонизме, как о предвестнике или как о части христианской мудрости. И поэтому он очень положительно относится к Платону, пока говорит с позиций христианства от лица более широкого и высокого познания. Но он тут же становится саркастичным, когда платонизм начинает открыто конкурировать с христианским откровением (Об ист. рел. 3,3–5). Августин не принимает сравнения между Платоном и Христом, потому что не считает христианство одной из тех философий, которые можно сравнивать друг с другом. Для Августина христианская вера и неотделимая от нее любовь к Богу — целая и полная мудрость, которая ведет людей к благодати (О граде Бож. П, 7).

Для молодого Августина Христос был величайшим учителем мудрости — достаточно вспомнить Христа со свитком в руке на саркофагах IV века. Августин не делает различия между богословием и философией. Мышление его времени и особенно неоплатонические традиции стерли это различие. Нет ничего парадоксального или нелепого в утверждении, что Августин обратился в христианство и стал философом.

Главная тема «Исповеди» — «обращение» Августина в 386 году. Оно описано с большой литературной и психологической убедительностью. Особенно сильным и новым является представление о раздвоенности воли. Создается впечатление, что до принятия решения множество совершенно противоположных стимулов вели друг с другом войну. Но «обращение» — также и платоническое понятие. «Обращение» Сократа, который отвернулся от смутных образов пещеры, чтобы увидеть вечную сущность вещей, Платон определяет как peritrope или metatrope («поворот», «переворот»). Поэтому вопрос, к чему, собственно, «обратился» Августин, не так важен для него самого, как для его современных исследователей.

Августин отвернулся от чувственного мира и его иллюзий, он постепенно отдался во власть авторитета Церкви — это исторический факт, и это главное, а вовсе не то, на что делается упор в рассказе о его «обращении». Ни в коем случае не следует сравнивать «обращение» Августина с современными вариантами «обращений», когда к вере обращаются от неверия. Августин всегда верил в Бога. Вопрос лишь в том, какому Богу он должен был предаться и как лучше Его почитать.

«Исповедь» показывает нам беспокойство, которое заставляет сердце вернуться к своему истоку. «Видение Бога» и «лицо Бога» — visb Dei — означает и то и другое —это «вечное блаженство», или beata vita. Бог «создал нас для Себя»: fecisti nos ad Те (Исп. 1,1). Это тема XI—XIII книги. Поэтому Бог побуждает нас искать Его. Это тема ИХ книги. В «Исповеди» описана не ищущая личность. Августин не Фауст. Он скорее похож на Данте. Он уходит в себя и должен быть приведен обратно к исходной точке. Как и у Данте, движущей силой является любовь. Как огонь устремляется ввысь, а камень — в глубину, так сердце стремится к своему началу. «Бога можно любить только правильным образом, любя Его превыше всего», как сказал друг Августина Северин (Письма, 109,2; Исп. Ш, 8), или, как сказано в Писании: «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею» (Мф. 22,37).

***

«Исповедь» Августина—важная часть описанного в ней процесса самопознания. Сама книга — это подведение итогов того самоисследования, которому себя подверг автор. Это не только воспоминания о чем–то, что когда–то случилось, это документация самого процесса воспоминаний. Лишь придав этим воспоминашям письменную форму, Августин постигает причины и следствия своих прегрешений. Благодаря своему рассказу он осознает тот факт, что Провидение направляло его поступки с самого детства.

Мы, современные картезианцы и фрейдисты, слишком Доверчиво полагаем первичной душу, которая мыслит, повествует и драматизирует свой опыт. Но что, если первичны мышление, повествование и драматизация, а личность рассказчика — есть лишь продукт мышления, повествования и драматизации? В 20–е годы XX века русский философ М. М. Бахтин пытался заменить так называемую психологию изучением смыслообразующей деятельности по продуцированию текста в самом широком смысле этого слова. Его концепция основывалась на том, что личность, или душа, есть отчасти намеренный, отчасти ненамеренный продукт повествований, представляющих собой не просто повествования субъекта, но повествования, которые творят самого субъекта как полезное и необходимое понятие. Личность — это действующее лицо, и ее существование связано с тем, что разыгрывается определенный диалог. Можно представить себе повествование, или речь, где личность, или душа, не имеют значения. Так можно представить себе и драму о Гамлете, в которой он — не самое главное.

Если рассмотреть образ Августина с этой позиции, окажется, что Бахтин отчасти прав. «Исповедь» — не есть прежде всего «повествование» Августина о событиях своей жизни. Главное тут сам Августин. Книжный Августин предстает многогранной, яркой и содержательной личностью именно благодаря тексту или повествованию, посредством которого он являет себя людям и самому себе. Он раскрывает, рисует и создает себя как «Августина», вписывая его в повествование, которое наполняет его жизни определенным смыслом. О чем бы тут ни шла речь, в центре повествования, прямо или косвенно, всегда стоит сам рассказчик. Такое ключ ко всему творчеству Августина.

С помощью рассказов о восхождении, о Творении, толкований на Писание, увещеваний, поучений, философских рассуждений Августин возводит все более и более сложные конструкции для самосознания, одновременно вводя в свое повествование таких действующих лиц как «Августин», «Бог» и «человек». Он поступает подобно легендарному китайскому живописцу, который вошел в свою картину и скрылся за холмами, им же самим и нашсанными. Достижение труда Августа в том, что незадачливая жизнь многих его читателей обрела смысл и достоинство, когда они вошли в созданную Августином картину человеческой судьбы.

***

Бог Августина и далек, и близок. Поэтому Он окружен парадоксами. Искать Бога — это значит искать нечто известное и неизвестное; так память может искать что–то, чего не может сразу вспомнить, но знает, что вспомнит, если напряжется. С другой стороны, если мы знаем, чего ищем, в каком смысле можно тогда сказать, что мы это ищем? Августин разрешает эти парадоксы, представляя себе постепенное постижение божественной тайны, постижение, которое расширяет и объясняет воспоминание, казавшееся на первый взгляд нечетким, но которое, однако, навсегда сохранилось в памяти.

В известном смысле, не Августин ищет Бога, а Бог сам открывает себя через Августина. Бог ищет Августина и хочет привести его к Себе. Поэтому Августин ищет Бога и хочет привести Его к себе. Бог ближе к ищущему, чем ищущий думает. Личность черпает у Бога силы, чтобы найти самое себя. Бог — это не внешний ответ на внутренний вопрос, но внутренний ответ на вопрос, который Бог сам пробудил у вопрошающего. Суть самопознания — это суть познания Бога. Написать историю личности в биографии, как это сделал Августин, — то же самое, что упражняться и готовить себя к познанию Бога.

Бог находится не вовне, ибо Бог — не материя. Бог — это дух; поэтому погруженность в себя, интроверсия и интроспекция — единственный путь к Нему. Духовное скрыто глубоко в душе человека. Все чувственные желания, напротив, отвлекают и мешают ему. Главное — связь между Богом и душой, душой и Богом. Однако Августин не забывает и о христианском долге служить, помогать и прощать.

Из «сбивающего с толку многообразия вовне» (dlstentio) необходимо найти «единство и мир внутри» (intentio). Временное требует растяжения души, чтобы она могла постичь прошлое, настоящее и будущее за один раз (Исп. XI, 26). Но когда душа раскрывается, чтобы понять временное, она тут же становится жертвой смятения, присущего временному. Этому противоположна сосредоточенность на внутренних истинах. Там, когда душа предстанет перед вечными истинами, протяжение временного в прошлое, настоящее и будущее может прекратиться.

Мистика Августина не носит личного характера. Он углубляется в себя не для того, чтобы понять свои чувства или пережить нечто, недоступное другим. Он углубляется в себя, чтобы найти истину, более общую и обычную, чем все то, что он может найти в преходящем мире. Тем не менее, Августин становится едва ли не пленником церковного единства. Он не сразу поймет, что объединение вокруг простых истин, разделяемых многими, столь же ценно, как познание универсальных истин, доступных разуму немногих. Нам представляется, что именно борьба с донатистами сделала Августина христианином в ортодоксальном смысле. Но тогда он уже много лет был священнослужителем.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.