Иеромонах Клеопа Петритис

Иеромонах Клеопа Петритис

Иеромонах Клеопа, насельник монастыря Петрас, Греция

Первая мысль: русский монах – и в греческом монастыре? Как его туда занесло? Что, у нас своих монастырей да лавр не хватает?! Однако будущий иеромонах Клеопа никогда не мечтал о чужой стране, молочных реках и кисельных греческих берегах. Говорит так: «Моим желанием было служить Богу там, где Он меня хочет видеть». Может быть, разгадка в том, что, когда отказываешься от своих планов, на тебе исполняются планы Божии? Непредсказуемые. Неожидаемые. Не всегда безболезненные. Но всегда – спасительные.

***

Странник я на земле;

не скрывай от меня заповедей Твоих.

Пс.118:19

Быть там, где сейчас пройдет Господь

– Отец Клеопа, расскажите, как начался ваш путь к монашеству?

– В монашество меня привело желание быть с Богом и желание послужить Ему там, где Он хочет меня видеть.

Когда мне было 12 лет, мне в руки попал Закон Божий, одно из первых изданий, которое тогда появилось, это был где-то 1990 год. Из этой книги я впервые узнал о монахах, монашестве, мне так это понравилось, что я сказал себе: «Я тоже хочу быть монахом». Эта мысль у меня жила все время, все эти годы.

– Ваша семья была религиозной?

– Нет. Хотя бабушка и прабабушка были верующими, а прадед был церковным старостой.

Даже когда закрыли церковь в селе, он продолжал собирать людей дома и рассказывал им о вере, читал им из святых отцов. Но родители уже церковными не были. Когда я поступил в духовное училище, понимал: то, чего я хочу – это даже не монашество как таковое. Моим желанием было посвятить себя Богу в том качестве, в каком Господь хочет Сам меня видеть. Если бы Он указал мне путь в миру – я жил бы в миру, если бы путь священства – в священстве. Господь каждому человеку открывает его путь. Одному человеку Он открывает красоту жизни в браке. Показывает, насколько это может быть прекрасно, насколько в браке можно воплотить Христовы заповеди любви друг к другу, служения, терпения, смирения. Другому человеку Он открывает красоту пути священства: быть священником, миссионером, проповедовать, вести людей. Кому-то открывает монашеский путь и показывает красоту этого пути. Тут очень важно понять, что ты сам хочешь, где твое сердце и иметь самоотвержение принять волю Божию, какую бы Он тебе ни открыл. Тогда ты будешь на своем месте, где бы ты ни был – в миру ли или в монастыре.

– А как узнать, что ты находишься «на своем месте»? Мне кажется, сейчас немало людей мучаются как раз тем, что не могут понять, где их место в этом мире.

– Я думаю, Господь каждому человеку в какой-то момент жизни дает понять, что Он от него хочет. И если человек это выполняет, то тогда у него все получается, он всегда будет на своем месте.

Надо всегда себя спрашивать: «Что от меня хочет Бог? Сейчас, в эту минуту, что Он от меня хочет?» У нас здесь, в греческом монастыре, был один блаженненький юноша, француз. Он мог стоять на одном и том же месте часами. Снег, дождь, ветер, жаркое южное солнце – а он стоит на одном месте и не уходит. Его спрашивали: «Ну чего ты стоишь? Отойди в другое место. Чего ты мучаешься?» И он отвечал очень интересной и точной фразой: «Нет, я стою здесь, потому что знаю, что сейчас здесь должен пройти Господь. Если я уйду – я с Ним не встречусь». Понимаете, у каждого человека есть такое место, где ему надо стоять, потому что там сейчас пройдет Господь. Хотя это очень часто не то место, где мы видим себя в наших мечтах. Один хочет быть в пустыне, а оказывается на приходе в большом городе. Кто-то хочет уединения, а оказывается исповедником многих людей. Кто-то, наоборот, хочет, чтобы люди к нему приходили, помогать им советами, а Господь его ставит где-нибудь на последнем месте с тяпкой на огороде, или на больничную койку укладывает, или человек оказывается в тюрьме…

– Но как же не перепутать свои мечты с Божьей волей?

– Когда есть духовник – это проще. Но я абсолютно уверен, что даже если и нет духовника, то Господь все равно открывает Свою волю человеку, если тот хочет эту волю узнать. Но очень часто человек на самом деле прекрасно понимает, что хочет от него Бог, но не может или не хочет этого исполнить, потому что это кажется ему трудным. Хотя на самом деле все ровным счетом наоборот: зачастую упорное желание во что бы то ни стало устроить жизнь «по-своему» оборачивается разочарованием и болью. Об этом свидетельствовал, например, преподобный Григорий Синаит, когда говорил, что много раз со многими слезами просил он Бога, чтобы Тот даровал ему то-то и то-то. И потом точно так же плакал многими слезами, потому что полученное при рассмотрении оказывалось совсем не таким, каким оно представлялось в мечтах.

Истина – через дорогу

– Отец Клеопа, красоту монашества вы ощутили очень рано… С этого момента ваш путь был определен или все-таки пришлось пройти через определенные духовные искания, сомнения?/

– Конечно, без сомнений не обошлось. Я увлекался эзотерикой, разными медитациями. В конце 1980-х – начале 1990-х годов чего только в школах не было, приходили разные проповедники. Мое воцерковление шло постепенно. В нашем миллионном городе была одна-един-ственная церковь, и стояла она прямо на нашей улице. В какой-то момент я понял, что интересуюсь всеми религиями, но только в эту церковь не захожу. В то время я стал говорить: «Господи, Ты видишь, что я хочу быть монахом, но Ты видишь, что я себя чувствую как наркоман, который сидит на игле и не может с нее слезть. Я прошу Тебя, Господи – помоги мне!»

– Многие через это не проходят, остаются со своим оккультизмом…

– В 1990-е многие пришли в Церковь окольными путями, в том числе и, так сказать, от обратного, что очень хорошо показал отец Тихон (Шевкунов) в своей книге «Несвятые святые». Думаю, что Господь Сам меня сохранил, дав пережить опыт личной встречи с Ним.

– Но ведь можно было ее, эту встречу, спутать с чем-то неблагодатным?

– Нет, не спутаешь. Помните, как Силуан Афонский говорил, что когда Бог Сам тебе является, то ты Его признаешь Духом Святым, ты это никогда не спутаешь, запомнишь на всю жизнь.

– Разве искушение не состоит в том, что ты забываешь этот опыт?

– Если бы вы однажды пообщались с каким-нибудь человеком, не просто увидели его, а общались бы с ним, разговаривали какое-то время, то потом даже спустя годы этот опыт с вами останется. Вряд ли вы себе скажете: «Может, я придумала себе? Может, не было этого человека?» Хотя можно не вспомнить сказанные тогда слова, можно забыть черты лица, но саму встречу – не забудешь. Так и с Богом: эта встреча производит глубокое изменение в твоей душе.

– А возможно ли вообще с кем-либо поделиться благодатным опытом? Разве он может быть выражен словами?

– Естественно, это сложно, потому что этот опыт либо не выразим словами, либо выразим, но слабо, очень приблизительно. Понять его могут только те люди, которые сами испытали нечто подобное. Есть известная притча: где-то далеко, в джунглях, в лесу, была деревня, в которой никогда не было огня – люди не знали, что такое огонь. Но однажды в грозу в дерево ударила молния. Человек того племени пошел в лес и увидел там огонь. Вернулся обратно в деревню и стал рассказывать: «А я видел такое!..» – «Какое?» – «Оно такое. красное и трепещется.» – «Это что, цветок?» – «Нет, не цветок! Оно было горячее». – «Это было солнце?» – «Нет, не солнце!» – «А что же это?» И он никак не мог передать этот свой опыт, как ни описывал разными словами. А потом в лес пошел еще один человек и тоже увидел этот огонь. Он пришел и сказал: «Да, да, я это видел!» Его тоже спрашивают: «На что же оно похоже? Нам этот так и не рассказал». Говорит: «Ну, оно вот такое вот… Оно похоже на цветок, оно горячее, и оно трепещется.» – и так далее.

То есть существуют вещи, которые познаваемы, но непередаваемы словами. Это же можно отнести и к монашеству.

«…и отрекается от всякого дружества обычного»

– Когда вы для себя поняли, что решение о монашестве – окончательное, бесповоротное?

– Когда получил благословение на монашество от отца Николая Гурьянова [23]. Потому что я несомненно знал, что хочу монашества, но я не знал, чего хочет от меня Бог. И мне важно было получить такое подтверждение.

Для меня это был самый счастливый день в жизни.

– Вряд ли он был таковым для близких…

– Я их долго приучал, готовил, понимал, что им будет трудно. Но все равно они попереживали-попереживали и потом привыкли, смирились. Они меня очень любили и в итоге сказали так: «Если ты хочешь идти по этому пути, то иди, потому что, если мы будем против, ты не будешь счастлив». Они дали добро, чтобы я жил спокойно и был счастлив.

– Я знаю, что отец Иоанн (Крестьянкин)[24] не принимал в послушники тех, кто приходил без родительского благословения. В греческих монастырях существует подобное правило?

– Я не совсем понимаю необходимость родительского благословения в условиях современного атеистического общества. Но на Афоне есть такое правило, что когда человек приходит в монастырь, то все вопросы в миру должны быть урегулированы. То есть если остался вопрос, касающийся родителей, то его надо как-то решить, чтобы это тебя уже не волновало. Если у тебя есть какие-то долги – разберись с долгами и так далее. И это все для того, чтобы человек был готов зайти внутрь стен монастыря и не выходить оттуда годами, чтобы его больше ничего не отвлекало. Если для тебя вопрос родительского благословения не настолько важен, если тебя не мучает совесть, если ты считаешь, что родители поступают не по Божьей воле – то это одно. Но ведь бывают и такие ситуации: человек уходит в монастырь, горит этим, а потом через какое-то время плачет: «Как же я своих маму с папой оставил?» Это уже плохо. Иди и решай этот вопрос, потому что ты не сможешь уже спокойно жить, не сможешь радоваться.

– Недавно читала книгу святителя Игнатия (Брянчанинова) «Приношение современному монашеству», где он, в частности, советует не иметь коротких знакомств ни в миру, ни в монастыре. Это – исполнимо?

– Да, конечно. В чине пострига в великую схиму есть слова об отречении «от всякого дружества обычного». Смысл в том, что у каждого человека могут быть друзья, но очень часто бывает, что, когда мы дружим не духовно, а душевно, в какой-то момент наша дружба может воспрепятствовать пути ко Христу.

– Остались ли у вас друзья из «прошлой жизни», с которыми вы сохраняете по-настоящему теплые, дружеские отношения, с кем избрание иноческого жития не разделило?

– Да, конечно.

Понимаете, когда мы уходим в монастырь, это не значит, что мы не любим наших родителей, друзей, знакомых. Просто Бога мы любим больше. Когда человек любит кого-то, когда у него есть любимый или любимая, то тогда он только на него хочет смотреть и больше ни о ком не думает, этот человек становится для него центром мира. Точно так же и с Богом. Когда человек любит Бога, он не перестает всех остальных любить, но они все же отступают на второй план: такой человек хочет смотреть только на Бога.

Ведь может быть и дружба не в Боге, а во грехе. Например, после службы люди могут вместе собраться в келье, начнется «хи-хи» да «ха-ха», начнут перемывать кому-то косточки, потом – совместная трапеза, да если еще с «возлияниями» до такой степени, что уже и на службу никто не сможет пойти. Все это с некоторым юмором хорошо описал преподобный Симеон Новый Богослов, советуя разрывать такую дружбу.

– А что такое дружба в Боге?

– Когда мы вместе идем ко Христу и помогаем друг-другу в этом. Но бывает, чтодажетакая человеческая дружба разрушается. Потому что порой тем людям, кто искренно ищет Бога, начинают мешать эти отношения.

Конечно, это не означает, что все теперь должны ходить с мрачными лицами, друг другу не улыбаться и не водить никакой дружбы. Во всем должна быть любовь – любовь друг к другу. Это основа всего.

– Кстати, ведь довольно распространено у нас мнение о том, что монахи – они именно такие: угрюмые, неразговорчивые, нелюдимые. В то время как содержанием жизни монашеской должна быть – радость о Боге…

– Это российский стереотип. В Греции так категорично о монахах не думают. Старец Пор-фирий Кавсокаливит [25] учит, что во всем должна быть любовь, что любовь – больше, чем слезы. В то время как в России (превратно толкуя некоторые элементы учения святителя Игнатия (Брянчанинова) [26] ) считают, что главное для монаха – быть всегда скорбным, плачущим. Помню, я был на одной богословской конференции в Италии. Это конференция по православному богословию, но на нее каждый год приезжают люди со всей Европы, в том числе и католики. Выступал один владыка из Белоруссии. Он излагал учение святителя Игнатия (Брянчанинова) о монашестве: как монах должен себя вести, как принимать людей, не водить мирян к себе в келью и так далее. Это был один из интереснейших докладов, который все восприняли на «ура». Так вот, на протяжении всего выступления часто повторялись слова «плач», «грех», «скорби», фраза «монах должен скорбеть». А один греческий епископ слушал его, слушал, потом не выдержал, как вскочит, как закричит: «Нет, не могу я этого принять! Господь нам заповедовал радоваться! Мы должны радоваться!»

Архимандрит Емилиан (Вафидис) [27] , старец моего старца, говорил так: «Если монах не имеет радости в душе – уже с этим надо идти на исповедь». Почему нет радости в душе? Причиной может быть какой-то грех, который тебя мучает и вводит в уныние. Или какие-то житейские обстоятельства, например трудные послушания, конфликты в монастыре. Очень важно, чтобы монастырь приносил тебе радость. Это не значит, что наша жизнь вне скорби, но радость должна преобладать.

Мы пришли в самое лучшее место на свете, в монастырь. Господь избавил нас от стольких мирских забот и скорбей, привязанностей и обязательств, мы имеем возможность быть там, где наше сердце. И если мы не радуемся, если в нашей душе скорбь, уныние, то надо подумать, на своем ли мы месте и не ошиблись ли мы.

Монах везде чужеземец

– Создается впечатление, что вы попали в монастырь из какого-то безвоздушного пространства, где ни бед, ни противоречий не было. Было ли что-то, от чего сложно было отказаться, что непросто было оставить в миру?

– Конечно, было! Мир держит человека тысячами нитей: привязанностями, привычками, предпочтениями, сложившимися мнениями о себе и о своем месте в мире. А самые прочные цепи – цепи нашей гордости, самости, самомнения. Если с остальными страстями относительно легко бороться, то с эгоизмом, мнением о себе, тщеславием бороться труднее всего.

Знаете, это немного смешно, но когда человек отказывается от чего-то ради Господа, когда говорит Ему: «Господи, я все готов оставить ради Тебя», он зачастую даже не подозревает, что ему придется оставить и что Господь от него потребует. Это как шкуру живьем сдирают…

–Вы в Греции уже девятый год. Насколько было сложно влиться в греческую общину? Все-таки другой язык, абсолютно другой менталитет…

– Конечно, было непросто, но я к этому был морально готов. У нас старец принимает всех – у него такое благословение от своего духовника. Если человек хочет здесь жить и способен терпеть минимальные требования, которые к нему предъявляют, его никто не будет выгонять.

Для меня самым трудным оказался, пожалуй, языковой барьер.

Кстати, это определенный вид подвига, такое странничество – уходить куда-то, где ты всегда будешь чужой. Как праведный Алексий, человек Божий, ушел в «землю чуждую», где его никто не знал. Люди веками специально отправлялись на тот же Афон, чтобы жить в греческом монастыре, где ты всегда будешь немного в стороне, всегда будешь чувствовать себя как иностранец. Чтобы так жить, нужен определенный внутренний склад. Некоторые мои знакомые монахи очень рвались в Грецию, когда я здесь оказался. Они просили: «Можно, мы к тебе приедем, поживем?» Старец благословлял, и они приезжали. Кого-то хватало буквально на неделю. Человек всю жизнь рвался на Афон, приезжал и только после этого понимал: «Лучше моей кельи в моем монастыре ничего нет, надо возвращаться!» Потому что здесь другая еда, другой климат, другой менталитет. Для многих это очень тяжело. А уж знание языка особенно важно.

– Значит, учить язык – первая необходимость?

– Несомненно. Но кто-то учит язык для того, чтобы говорить на богословские темы, изучать философские труды, а кому-то достаточно освоить его азы. У нас есть один отец, Соломон, очень мудрый. О нем старец говорит: «Если отец Соломон открывает рот – ему надо за это деньги давать». Он родом из глухой белорусской деревни, у него такой практический склад ума. Так вот он говорит: «Я выучил греческий в том объеме, чтобы я мог сказать то, что мне нужно. Лишнего же и пустого я понимать не хочу».

– А вы, как вам кажется, вы сохраняете русский менталитет?

– Я могу считать, что я остался русским, хотя, конечно, те, кто здесь пожил, перенимают какие-то черты у греков. А по жизни я, наверное, космополит и уранополит. Я считаю себя гражданином Небесного Иерусалима и членом Церкви, которая странствует по Земле, поэтому для меня неважно, Греция это, или Америка, или, скажем, Грузия.

Я монах, чужой везде. У меня родина только на Небе. Хотя, конечно, я очень люблю Россию, это моя родина, я там вырос. Но когда туда приезжаю, многое кажется уже непонятным.

Вечный студент по-европейски

– Мне приходилось слышать, что в греческих монастырях очень поощряется образование. Это так?

– Не везде. На Афоне сейчас подавляющее большинство монахов с высшим образованием. Во многих монастырях считается, что это хорошо, что это скорее плюс, чем минус. Но не везде поощряют поступление в учебные заведения уже после прихода человека в монастырь. Логика такая: ты монах, сиди в монастыре, не надо больше никуда мотаться, то, что успел получить, – это все в монастыре пригодится. Старец Емилиан образование, наоборот, поощрял, особенно для молодых.

Он обосновывал это тем, что в монастырь приходят образованные люди со многими вопросами и ты должен сам многое понимать и знать, чтобы грамотно ответить на эти вопросы.

Но, конечно, учеба не должна идти в ущерб монашеской жизни.

– Вы закончили свое образование еще в России?

– Да, я учился в России на истфаке.

Я как-то чувствовал сердцем, что мне надо получить высшее образование. Я воспринимал обучение в университете как послушание Богу. И случались даже разные чудеса. Например, однажды я заболел и подготовил всего один билет. Но на экзамен пришел с чистой совестью (ведь я же не выучил из-за болезни) – и мне достался именно этот единственный билет, который я выучил. А если я ленился, то мне обязательно доставался невыученный вопрос. И так случалось неоднократно. Как будто Господь мне всегда подсказывал: «Учись, учись, надо учиться!» Так пять лет я и учился.

Потом закончил духовное училище, а в Греции много лет пытался учиться в университете. Но мне это давалось с трудом, потому что я уже был служащим священником. Хорошо, что в Греции несколько другая система обучения: можно накапливать огромные долги, а потом годами ходить на пересдачи. Некоторые греки из-за этого учатся в университете по 15–20 лет. И у меня так складывается.

– Прямо мечта русского студента…

– Это не всегда хорошо. Но для иностранцев подходит. Можно постепенно выучить греческий язык, чтобы читать богословскую литературу, переводить. Некоторые сестры у нас учатся не только на богословском, но и на экономических факультетах. Одна сестра учится на юриста, потому что в монастыре нужен и свой экономист, и юрист. Другая, уже успевшая до этого получить богословское образование, сейчас учится на медицинском факультете: иметь своего врача для монастыря – тоже необходимость. Ведь у иностранцев нет медицинской страховки, все платно, а значит, очень дорого.

– Вы говорите о сестрах монастыря святого Георгия Победоносца «Караискаки»?

– Да, это единая община. Вообще под духовным руководством нашего старца, архимандрита Дионисия (Каламбокаса), шесть монастырей, как женских, так и мужских. Из них два в США, женский и мужской, и три женских и два мужских здесь, в Греции. Но они все равно считаются единой общиной, единой семьей.

Здесь все ходят и улыбаются

– Часто приходится слышать, что в России быть монахом очень сложно, потому что традиция потеряна, прервана…

– До Греции я пять лет жил в одном монастыре в России. Наш игумен в самом начале сказал: «Я ничего не знаю о монашестве, но я знаю тех, кто знает. И могу вас с ними познакомить». И мы ездили в Абхазию к отшельникам, в Грецию. По очереди все наши отцы жили на Афоне. Я несколько месяцев жил в Хиландаре [28] , кто-то жил в Пантелеимоновом монастыре [29] . У нас был ориентир на афонский образ жизни, на афонский устав. Потом через пять лет игумен, серьезно заболев, вынужден был уехать. У епископа были другие представления о монашеской жизни, и вся наши братия разъехались – кто на Афон, кто на Кипр, кто в Грузию. Так я попал сюда.

Когда уезжал, думал, что останусь на Афоне. Но один мой знакомый отец, который раньше меня уехал, рассказал, что он сейчас находится в другом монастыре в Греции: «Тут такой старец!.. Приезжай, познакомишься, потом дальше на Афон поедем». И я приехал сюда, в этот монастырь, и так здесь и остался, потому что мне очень понравился духовник. Я почувствовал, что именно здесь должен остаться.

Время, проведенное в российском монастыре, тоже многому научило. Например, как не спать всю ночь, «четку тянуть», поклоны класть.

И когда я ехал в Грецию, то думал, что приобрету еще большие молитвенные подвиги – поклоны, молитвы, бдения… Но тут я увидел, что не научился единственному, что по-настоящему нужно – любить людей. И все подвиги этим обесценились. Когда познакомился со старцем, я увидел в нем любовь и понял, что хочу ей научиться.

В книге отца Александра Торика «Селафиила» приводятся выстраданные мысли о монашестве и молитве, в частности мысль о том, что есть монашество, а есть – «монастырство». Что значит «монастырство»? Когда люди вроде бы живут в монастыре, молятся, на службу ходят. Внешний ход жизни складывается, как нужно. И труд совершается – слезы, покаяние, посты. А плода нет. Плод – это любовь, милосердие, терпение, снисхождение к другим, кротость. Это уже зрелый монашеский плод. Но в силу того, что монашество в России еще молодое, не всегда и не везде оно успело принести этот плод. А в Греции такой плод можно увидеть. Монашество в этой стране не прерывалось, и все традиции сохранились. Здесь приходишь к людям, которые в монашестве уже по 30–40 лет. То, до чего ты сам бы доходил годами, можешь увидеть уже сейчас. Общение с такими монахами приносит громадную пользу.

– Можно ли назвать еще какое-то принципиальное отличие греческого монашества от русского?

– Есть некоторые отличия во взаимоотношениях монастыря и епископа. Монастыри здесь более свободные, что создает определенные условия для развития духовной жизни в монастыре. И поэтому, наверное, я здесь.

В России монастырь – это прежде всего организация, а в Греции – это община, семья. В Греции епископ не имеет права самостоятельно ставить игумена в монастырь, если братьев больше шести человек, не имеет права вмешиваться во внутреннюю жизнь монастыря, менять устав, присылать кого-то или забирать монахов или монахинь в другие места. И это очень благоприятно сказывается на качестве монашеской жизни. В России монастырская община чаще выстраивается сверху. Порой монастырь начинается с назначения туда игумена. А в Греции монастырская община всегда строится снизу. То есть появляется какой-то лидер, какой-то духовный авторитет, вокруг него собираются люди и постепенно вырастает община. Потом лидер уходит, остаются его наследники, духовные преемники, которые дальше передают эту духовную традицию, восполняют, наполняют ее новым содержанием. И так монастырь живет, опыт передается из поколения в поколение.

В России, конечно, тоже постепенно появляются хорошие плоды. Скажем, Ново-Тихвинский монастырь. Там отец Авраамий (Рейдман) собрал вокруг себя сестер и братьев (мужская и женская общины). Отношения внутри такой семьи всегда будут немного другие. Таким авторитетом может стать и матушка. Я слышал подобное про монастырь в городе Золотоноше, на Украине.

– Но ситуация в России в 1990-е годы с монастырями была совершенно уникальна.

– Конечно! В 1990-х годах надо было забирать собственность, восстанавливать монастыри. И получилось, что их количество за короткое время увеличилось с десяти до 800–900. И где на такое количество найти опытных игуменов?

– А в чем особенно заметна разница внутри монашества России и Греции?

– Здесь все ходят и улыбаются. В России такого нет. Как-то я приехал к одной знакомой монахине в российский монастырь. Прихожу и вижу, как она рявкает другой монахине: «Так, дай мне полчаса с батюшкой поговорить, батюшка приехал!» Я вам правду скажу: я за сердце схватился! Говорю: «Слушайте, я много лет не слышал, чтобы люди так разговаривали, на таких тонах». Она говорит: «Да? А мы привыкли, мы так все разговариваем и даже внимания не обращаем». Даже в семье порой все разговаривают друг с другом на повышенных тонах. Не потому, что они друг друга терпеть не могут, а просто такая манера – все на взводе, все время злятся. Так и живут.

– Да… Помнится, я сама, вернувшись в Москву с Крита, первые несколько дней даже в метро спускалась с улыбкой, и мне было странно, что вокруг люди не улыбаются. Потом, впрочем, все вернулось на круги своя.

– У нас месяц гостила одна девочка, которая приезжала сюда вместе с родителями, лет 12. Поз – же я встретился с ней в России и говорю: «Ну как тебе, понравилось у нас в Греции?» Она говорит: «Знаете, я за месяц настолько привыкла, что вокруг нормальные люди, все улыбаются, все вежливые, все нормально разговаривают, и тут я выхожу во двор – и разговор идет только на „х.“, „п.“, „б.“». И она пришла в такой ужас, что просто взяла родителей за грудки и сказала: «Мама, папа, везите меня назад, я хочу там жить!» И в конце концов ее отправили, она осталась жить в Греции.

– Отец Клеопа, в вашем «ЖЖ» вы часто пишете о положении монашества в России. Почему вас это интересует? Ведь, казалось, могли бы спокойно жить у себя в греческой келье и не волноваться о далекой России…

– Потому что я сам жил в монастыре в России и знаю, какие там условия. У меня много знакомых и друзей среди русских монахов и монахинь. Многие вещи сейчас могут сильно усложнить их жизнь. Меня это беспокоит, и я на это отзываюсь.

Чему завидовать в России

– В одной из своих записей в «ЖЖ» вы пишете, что греки нам могут завидовать, потому что у нас нет такой зависимости Церкви от государства, какая есть в Греции. Интересно, в чем еще можно Русской Церкви позавидовать?

– Есть такой известный греческий священник Моисей Святогорец (Моисей Агиорит). Он живет на Афоне, пишет на разные злободневные темы. И несколько раз он писал, что в то время, когда Православие в Греции умаляется, в России оно расцветает. Например, в Греции сейчас пытаются отменить Закон Божий в школах, а в России пытаются его ввести. В Греции храмы закрываются, а в России строятся. То есть можно наблюдать прямо противоположные тенденции.

– Закрываются? Но почему? Некому служить?

– По разным причинам. В том числе и потому, что служить некому. Священники умирают и уходят на пенсию, а новых священников государство сейчас ставить не позволяет, не больше пары человек в год на епархию получается.

Наш монастырь окормляет деревню в 500 домов. Кроме этого здесь сложилась практика, что не каждый священник имеет право исповедовать. Люди ездят к своему духовнику, который, кстати, может жить в другой епархии. Вот в России не приветствуется общение с духовником на расстоянии – через письма, e-mail, телефонные звонки. А здесь это считается нормальным.

Епархия нас часто просит, как правило в Рождественский и Великий посты, заниматься именно исповедями. То есть выделяется примерно 10–15 деревень, которые надо перед Рождеством и перед Пасхой посетить. Заранее договариваешься со священником этого прихода, он дает объявление, что в такой-то день приедет духовник, исповедующий священник и можно прийти исповедаться. И наши отцы ездят, иногда просто по домам ходят, всю деревню обходят и спрашивают: «Кто хочет исповедаться?» Вот такие местные особенности.

– Да, абсолютно другая традиция!

– Кстати, грекам очень нравится русское благочестие. В нашем представлении они неблагочестивые, или, скажем, более прохладные. Например, по отношению к святыням. У них просто этого нет в менталитете. К каким-то вещам они проще относятся. Меня греки часто спрашивают: «Правда ли, что у вас в России на службе не сидят, а стоят?» Я говорю: «Правда». Их это удивляет! Но что касается богословского образования или, скажем, катехизации населения, то в Греции с этим дела обстоят гораздо лучше.

Они все к Церкви привыкли, они в ней с самого рождения. Все крещеные, все в школе изучали Закон Божий. Для них Церковь всегда была родным домом. А дом – это то место, где ведешь себя более свободно и просто, нежели, например, в гостях. Для греков Церковь – это та среда, вокруг которой сохранялась нация при турках. То есть священник был представителем греческой общины в любом районе, в Церкви всегда проводились выборы, собрания населения, крещение, отпевание и все остальное. И поэтому здесь к Церкви отношение немного иное.

– А как вам кажется, в какой среде христианину легче жить: в такой, где Церковь – это нечто привычное и знакомое, «свое», или же там, где люди к Церкви в целом не очень близки?

– Настоящему христианину везде нелегко. Христианину хорошо там, где его хочет видеть Бог – конкретно именно тебя. Будешь на своем месте, тогда тебе будет хорошо. А приходская жизнь в России, мне кажется, не слабее, чем в Греции.

– Даже несмотря на то что у нас она восстанавливается только последние 20 лет?

– Да, пульс напряженности приходской жизни в России часто даже выше, чем здесь, в Греции. Но монашеская жизнь, состояние монашества в Греции лучше в силу объективных причин, о чем мы говорили ранее.

Когда главное – это Бог

– С одной стороны, вы священник, у вас есть паства, которая, конечно, требует и внимания, и времени, а с другой стороны, вы монах, призванный к сосредоточенной молитве. Как быть с этим противоречием?

– Конечно, такое противоречие возникает. Зачастую это совершенно противоположный образ жизни, мыслей. Если для монаха идеал – это безвестность, закрытость, уединение, личная молитва, то священник – это уже более открытый для мира человек, к нему приходит множество людей. Тут самое главное, кем ты сам себя считаешь. Я, иеромонах, в большей степени «монос» или «иеро»? О себе могу сказать, что ощущаю себя в большей степени монахом, чем священнослужителем.

Но, нельзя не упомянуть и то обстоятельство, что в Греции иеромонах – это просто такое послушание в монастыре. Монах в священном сане ничем не отличается от остальной братии, никак особенно не выделяется. В России же это зачастую некая прослойка со своим образом жизни.

– Как вам кажется, монашество и жизнь в семье – это действительно два единственно верных христианских пути, и третьего не дано? Или сейчас, в современных условиях, когда сама необходимость такого выбора неочевидна, как-то все-таки иначе можно взглянуть на это?

– И раньше выбор был неочевиден. Например, профессор Алексей Ильич Осипов, критикуя книгу «Откровенные рассказы странника» [30] , говорит: «Она прелестна (от старославянского слова «лесть» в значении «ложь», «обман». – Примеч. ред.), потому что там указан очень легкий путь достижения Иисусовой молитвы». А я читаю эту книжку и думаю: «Господи, да где ж там „очень легкий путь“, когда еще до того, как этот странник начал учиться Иисусовой молитве, он вместе с женой перед сном совершал по тысяче земных поклонов, чтобы не соблазниться! Поживи так десять лет, – конечно, тебе молитва откроется!» То есть люди-то зачастую и в миру жили очень целомудренной жизнью.

Ведь монахи в монастырь приходят по разным поводам – все очень разные. Один приходит из страха Божия, другой – по любви к Богу. Третьему просто негде жить. Четвертый приходит не из-за любви к монашеству, а просто потому, что не любит семью – ему лень растить детей, строить отношения с человеком противоположного пола. Таких очень много в нынешнем поколении. С другой стороны, знаю мирян, которые шесть – девять часов в день посвящают Иисусовой молитве. Даже монахи не всегда так молятся. Поэтому я бы не стал говорить, что эти два пути принципиально отличаются.

Можно и в миру остаться жить, но и в брак не вступать, и в монастырь не уходить. Бывает так: человек живет один, подвизается, молится. А другой, например, еще находится в состоянии неопределенности – и этот период неопределенности может продолжаться до довольно зрелого возраста. Нет однозначных ответов.

– И все-таки, что самое главное в монашестве?

– Что самое главное? Бог.

Монахами становятся те, кто, как я уже говорил, любит Бога больше остальных. Не потому, что они остальных не любят, но потому, что Бога любят больше. Для них это главная цель в жизни, они хотят быть с Богом. И Господь им открыл, что для них удобен именно такой путь.

Поэтому в монастырь не убегают от кого-то, а прибегают к чему-то – к Богу, к монашеской форме жизни. И это касается не только монашества, а вообще всей духовной жизни. Старец Порфирий Кавсокаливит, например, говорит, что надо всегда и везде побеждать любовью. То есть, скажем, не бороться с бесом блуда, а возлюбить целомудрие, не бороться с многоспанием, а полюбить утреннюю свежесть, полюбить восход солнца, пение птиц. И тогда человек очень легко побеждает какие-то страсти, он идет вперед, он не останавливается, потому что у него есть цель, он бежит к этой цели. Его не толкает что-то сзади, он летит вперед, он превращается в стрелу, которая видит только свою цель – Бога. Все остальное вокруг перестает существовать.

Когда ты Бога любишь и к Нему тянешься, ты видишь только Его, не смотришь ни на какие помыслы. Если отвлечешься от зрения Бога, от этого состояния трезвения и начнешь рассматривать свой помысел, даже если ты его не примешь, само рассмотрение этого помысла уже можно считать поражением, потому что ты отвлек свой ум от Бога. Когда смотришь на Бога и желаешь с Ним быть, ты с Ним общаешься, у тебя получается живое богообщение. Если что-то встает между тобой и Богом, какая-то тучка проходит между тобой и Солнцем-Христом, тогда ты начинаешь скорбеть, плакать, начинаешь жаловаться Богу на то, что потерял Его, отлучился от Христа. И тогда Христос приходит – и разгоняет все эти тучки.

– Отец Клеопа, вас послушаешь – и складывается совершенно другое впечатление о монашестве. Почему же в обществе столько негативных стереотипов, даже страхов?

– Я ни разу не видел такой ситуации, как в романах, когда девушка или парень уходит в монастырь из-за несчастной любви, заламывает руки: «Все, мне жизнь не мила, больше ничего не будет, ухожу в монастырь!» Такие придут в монастырь, быстро отрезвятся и в скором времени вернутся домой.

– Тем не менее это один из любимых сюжетов кино, литературы.

– Это бывает только в кино. Реальность совсем другая. Но понять ее извне – невозможно.

Почему? Знаете, для меня закрыта суть брака. Об этом я могу рассуждать лишь теоретически. Так и вы никогда не поймете, что происходит в монастыре, если не проживете в нем хотя бы год. Чтобы добраться до сути, требуется очень много времени…

Раньше на Афоне, если человек прожил в монастыре менее десяти лет и уже начинал открывать рот и рассуждать о духовной жизни, о монашестве – на него смотрели как на дурака. Архимандрит Софроний (Сахаров) говорил о периоде в 15 лет. Ты должен что-то передумать, осмыслить, что-то должно отложиться в голове, в душе, чтобы ты смог это воплотить в жизнь.

– Что бы вы ответили человеку, задавшему один-единственный вопрос: «Зачем вы здесь?»

– Я хочу быть с Богом. Ничего другого.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.