XII Исцеление прокаженного и слуги сотника. Воскрешение сына наинской вдовы. Посольство Иоанна Предтечи. Прощение грешницы в доме Симона-фарисея

XII

Исцеление прокаженного и слуги сотника. Воскрешение сына наинской вдовы. Посольство Иоанна Предтечи. Прощение грешницы в доме Симона-фарисея

Когда Иисус Христос сошел с горы, то за Ним последовало множество народа, как бы не хотевшего расстаться с столь дивным Учителем, изливавшим сладостные слова благовестия. И истинность учения вскоре была подтверждена рядом великих событий, которые еще более должны были показать народу, кто этот великий и сладостный Учитель. От горы Христос направился в один из прибрежных городков, и при входе в него вдруг глазам Его представилось крайне печальное зрелище. Перед Ним предстал прокаженный, который, с отчаянной мольбой падая сначала на колена и затем с сердечным воплем повергаясь ниц, просил об исцелении его от ужасной и отвратительной болезни. Со стороны несчастного требовалась необычайная вера в юного Пророка назаретского, чтобы признавать в Нем силу исцелить болезнь, которая, по всеобщему убеждению, раз проникнув в кровь, постоянно усиливалась и была неизлечима. Все надежды жизни выразились в страстной мольбе несчастного: «Господи, если хочешь, можешь меня очистить!» И на Его веру раздался бесконечно милостивый ответ: «Хочу, очистись». Все чудеса Христовы были в то же время откровениями. Когда требовалось обстоятельствами дела, Он иногда не сразу отвечал на мольбу страдальца. Но не было ни одного случая, когда бы Он хоть на мгновение замедлил при вопле к Нему прокаженного. Проказа считалась знаком греха, и Христос хотел научить нас, что сердечная молитва грешника об очищении всегда находит скорое удовлетворение. Когда Давид, прообраз всех истинно кающихся, взывал с истинным сокрушением: «Согрешил я пред Господом», то пророк Нафан немедленно принес ему милостивое благовестие от Бога: «Господь снял с тебя грех твой; ты не умрешь» (2 Цар 12:13). Спаситель простер руку, прикоснулся к прокаженному, и тот тотчас очистился. При этом Спаситель запретил исцелившемуся разглашать об этом событии, так как прикосновение к прокаженному, как запрещенное законом, могло опять вызвать бурю негодования со стороны бездушных законников, для которых мертвая буква закона была дороже всякого человеколюбия. Вместо этого он должен был пойти показаться священникам и принести установленный дар, чтобы получить формальное свидетельство о своем очищении. Но исцеленный был слишком рад своему счастью, чтобы скрывать его в сердце своем, и не исполнил наказа о молчании, разглашая о своем исцелении повсюду.

Едва Спаситель прибыл в город Капернаум, где находилось Его временное местожительство, как навстречу к Нему вышла депутация иудейских старейшин, вероятно должностных членов главной синагоги, с просьбой от сотника, верный и любимый раб которого был поражен опасным припадком болезни. Могло показаться странным, что иудейские старейшины приняли такое близкое участие в человеке, который, римлянин или нет, во всяком случае несомненно был язычник и только, быть может, «пришелец врат». Старейшины, однако же, объяснили, что он не только любит их народ (черта крайне необычная в язычнике, так как, вообще говоря, к иудеям все относились с особенным отвращением), но даже за свой собственный счет построил им синагогу, которая по красоте и величественности считалась главной синагогой в Капернауме.

Само обращение их к Иисусу показывает, что это событие относится к раннему периоду Его служения, когда все еще смотрели на Него с изумлением и надеждой, и не было еще той смертельной вражды, которой ознаменовались последующие дни. Христос немедленно ответил на их просьбу. «Я приду, – сказал Он, – и исцелю его». Но на дороге они встретили других посланных от смиренного и благочестивого сотника, который через них просил Его не входить под недостойный кров язычника, а исцелить страждущего раба простым чудесным словом, как Он исцелил сына царедворца. Как сотник, хотя и подвластный человек, всегда имеет у себя слуг, готовых исполнять его приказания, так не мог ли и Христос повелеть невидимым слугам исполнить свою волю, сам не предпринимая этого труда на себя? Спаситель был поражен столь замечательной верой, больше которой Он не встречал даже в Израиле. На дикой маслине Он нашел то, чего не находил на маслине садовой; и из этого обстоятельства Он извлек поучение, таким холодом и неприятностью поразившее слух иудеев: когда многие из настоящих сынов царства извержены будут во тьму кромешную, многие приидут с Востока и Запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом в Царстве Небесном. Посланные же, возвратившись в дом, нашли, что целительное слово оказало свое действие и больной слуга выздоровел.

Но за этими изумительными событиями следовало еще более поразительное чудо. В один из следующих дней Спаситель, обходя с проповедью соседние города, пришел, между прочим, в Наин. Теперь это грязная и жалкая деревня, лежащая на северо-западном склоне горы малого Ермона, в сорока трех верстах от Капернаума. Название это (оно удерживается и теперь) значит «прекрасный», и положение городка близ Ендора вполне оправдывает его: он живописно гнездится на холмистых склонах величественной горы, в виду Фавора и высот Завулоновых. Отправившись в путь, как это всегда делается на Востоке, рано, в часы утренней прохлады, Иисус Христос мог прибыть в этот городок вскоре после полудня, и при самом входе в него представилось печальное зрелище. Из ворот выносили тело умершего юноши для погребения за городской стеной. Зрелище это было более печально, чем обыкновенно, и потому, вероятно, оно сопровождалось более отчаянным и неудержимым воплем, чем обыкновенное оплакивание умерших. Юноша этот был «единственный сын у матери, а она была вдова». Зрелище этой страшной скорби неотразимо отозвалось в бесконечно любящем сердце Спасителя.

Сжалившись над несчастной матерью и сказав ей: «Не плачь», Он подошел к одру, или, вернее, к открытому гробу, в котором лежал умерший юноша, и, опять не обращая внимания на чисто обрядовое постановление, прикоснулся к нему. При виде этого все мгновенно замерли в ожидании. Носильщики невольно остановились, объятые страхом. И вот среди убитых горем родственников и окружавшей их безмолвной толпы раздался спокойный голос Христа: «Юноша, тебе говорю: встань». Голос этот проник в неведомую и таинственную область смерти и потряс самое царство ее. Мертвый встал и начал говорить; и Спаситель «отдал юношу матери его». При виде этого всех объял страх. Народ вспоминал об Илие и вдове Сарептской, о Елисее и женщине из находившегося неподалеку Сонама. Они, величайшие из пророков, также возвращали одиноким женщинам их умерших единственных сыновей. Но они делали это с усилиями и напряженной мольбой, томясь в молитве и распростираясь над трупом (3 Цар 17:21; 4 Цар 4:35); между тем Иисус совершил это чудо спокойно, неожиданно, мгновенно, своим собственным именем, своей собственной властью, единым словом своим. И народ невольно думал после этого, что «великий Пророк восстал между ними, и Бог посетил народ свой».

Около этого времени Спаситель получил краткое, но взволнованное послание от Иоанна Крестителя. Он в это время томился в темнице, и до него не могли не доноситься слухи о проповеди и необычайных делах Иисуса. Он мог бы только радоваться этим делам Того, о Котором он не раз давал самое торжественное свидетельство как об утешении Израилеве. Но его собственное тяжелое положение не вполне соответствовало светлым ожиданиям, и некоторые из учеников его стали высказывать ему сомнения касательно истинности его свидетельства. Чтобы уверить их, он отправил нескольких из них к Спасителю с вопросом: «Ты ли Тот, который должен прийти, или ожидать нам другого?» Ученики нашли Иисуса Христа среди необычайных дел Его Божественного милосердия, и Он прямо указал на эти свои дела. Чтобы подкрепить унывающий дух великого пророка, Спаситель велел его ученикам пойти и рассказать Иоанну, что они видели и слышали, – именно, что «слепые прозревают и хромые ходят, прокаженные очищаются и глухие слышат, мертвые воскресают и нищие благовествуют. И блажен, кто не соблазнится о Мне», – прибавил Христос, высказывая этим, что истинная вера в Мессию не должна колебаться от неисполнения с Его стороны каких-либо личных желаний, как это могло быть с самим Иоанном, который не мог не питать тайного желания какого-либо чуда со стороны засвидетельствованного им Мессии в деле освобождения его от тяжкого тюремного заключения.

И когда ученики Иоанна отошли, Спаситель, обратившись к народу, произнес Иоанну высшую похвалу, какой только мог удостоиться человек. «Истинно говорю вам: из рожденных женами не восставал больший Иоанна Крестителя; но, – прибавил Христос, – меньший в Царстве Небесном больше его», т. е. несмотря на всевеличие Иоанна как пророка ветхозаветного, всякий непосредственный слушатель Христа, искренне принимающий веру в Него, имеет больше прав на вступление в новое царство, чем даже этот великий пророк, который был как бы новым Илией, предвозвещавшим наступление нового царства. «Кто имеет уши слышать, да слышит!» – торжественно заключил Спаситель свою возвышенную беседу об Иоанне.

Так как к этому времени успело обнаружиться, что даже в тех городах, которые по преимуществу были местом учения и деятельности Спасителя, народ не всегда обнаруживал истинную веру в пришедшего Мессию и, видимо, не хотел расстаться с своей ложной идеей о Мессии-завоевателе, так что заботился не столько о Царстве Небесном, сколько пылал мщением к своим римским поработителям и питал в своем сердце гордую мечту о том времени, когда и сам Рим преклонится перед ожидаемым Мессией, то Спаситель произнес при этом строгое предостережение. «Тогда начал Он укорять города, в которых наиболее явлено было Его сил, за то, что они не покаялись. Горе тебе, Хоразин! горе тебе, Вифсаида! ибо если бы в Тире и Сидоне явлены были силы, явленные в вас, то давно бы они во вретище и пепле покаялись. Но говорю вам: Тиру и Сидону, этим нечестивым языческим городам соседней Финикии, отраднее будет в день суда, нежели вам. И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься: ибо если бы в Содоме явлены были силы, явленные в тебе, то он оставался бы до сего дня. Но говорю вам, что земле Содомской отраднее будет в день суда, нежели тебе».

В этих словах Христос выступил не только в качестве пророка, но и Судии, приговор которого должен был осуществиться (как и осуществился действительно) во всей своей ужасной точности. От большинства этих городов не осталось камня на камне, и само местоположение их забыто или составляет предмет спора. Но Христос нашел утешение в том, что если возвещаемое Им откровение или божественная мудрость осталась сокрытой для мнящих себя мудрыми и разумными, то она открыта младенцам, т. е. нижайшим членам человеческой семьи в умственном и общественном положении, несшим доселе на себе все тяготы презрения в мире. И к ним-то теперь Спаситель обратился с любящим воззванием: «Приидите ко мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас. Возьмите иго Мое на себя, и научитесь от Меня: ибо Я кроток и смирен сердцем; и найдете покой душам вашим. Ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко».

Теперь уже для всех достаточно было доказательств, что Иисус из Назарета есть именно Мессия Христос. Но Он еще не был помазан, и это помазание должно было совершиться теперь. Если Христос родился в яслях и главное самооткровение о своем мессианском достоинстве сделал убогой и греховной самарянке, то неудивительно, что и помазание Его совершено было не первосвященником в торжественной обстановке храма, а при самых простых обстоятельствах, способных произвести смущение в непросвещенной душе.

В одном из прибрежных городков Спаситель получил приглашение в дом фарисея, носившего весьма распространенное в то время имя Симон. Приглашение было сделано в духе фарисейской неискренности – просто с целью полюбопытствовать, что это за учитель из презренного Назарета, так что при этом не соблюдены были даже обычные правила гостеприимства, требовавшие от хозяина, чтобы он встретил гостя целованием, омыл ему ноги и доставил все необходимые удобства. Накрыт был стол, и все приглашенные гости возлегли за ним, как это было в то время в обычае у иудеев, подражавших грекам и римлянам. При пиршествах двери дома на Востоке не закрывались, так что и всякий посторонний мог войти в него – если не принять участие в пиршестве, то хоть постоять и посмотреть на пирующих. Но на этот раз среди других взяла на себя смелость вторгнуться в этот почтенный дом одна личность, присутствие которой было не только нежелательно, но положительно противно хозяину.

Одна несчастная, порочная, падшая женщина, известная в той местности своей худой жизнью, узнав, что Иисус возлежит в доме фарисея, осмелилась протесниться через толпу других посетителей с алавастровым сосудом мира. Она нашла, кого искала, и смиренно, став позади Христа, слушала слова Его. Невольно размышляя о Нем и о своем страшном падении – размышляя о беспорочной, безгрешной чистоте святого юного Пророка и о своей собственной позорной и греховной жизни, – она стала плакать, и слезы ее капали на босые ноги Христа, к которым она склонялась все ниже и ниже, стараясь скрыть свое смущение и стыд. Фарисей с ужасом отскочил бы от одного прикосновения, а не только от слезы такой личности; он стал бы в семи водах омываться от полученного осквернения и с проклятием отогнал бы нахально вторгшуюся грешницу. Но женщина эта внутренне чувствовала, что Иисус не поступит с ней так; она чувствовала, что высочайшей безгрешности свойственно глубочайшее сочувствие; она видела, что где оттолкнула бы жесткая благопристойность подобного ей грешника, там примет совершенная святость Спасителя. Весьма вероятно, что она слышала бесконечно любящие и милостивые слова, сказанные Христом, быть может, в тот же самый день: «Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас» (Мф 11:28). Не будучи отвергнута, она ободрилась еще больше и, убедившись, что, как бы ни смотрели на нее другие, Спаситель во всяком случае не презирал ее, она подвинулась к Нему еще ближе и, опустившись на колени, своими длинными распущенными волосами начала вытирать ноги, омоченные ее слезами, покрывать их поцелуями и наконец, разбив алавастровую вазу, стала умащать их драгоценным и благоухающим миром.

Вид женщины с распущенными волосами, позор ее унижения, муки ее покаяния, быстро капающие слезы, принесение в жертву благовония, служившего одним из средств ее позорного ремесла, – все это могло бы в самом каменном сердце возбудить некоторое сочувствие. Но Симон-фарисей смотрел на все это с холодным неодобрением и отвращением. Неудержимый порыв мольбы о милосердии со стороны отчаивающейся и сокрушенной сердцем женщины не тронул его. Ему противно было даже то, что Иисус позволял несчастной твари целовать и умащать свои ноги, хотя и не обращался к ней доселе ни с одним словом одобрения. Если бы он был пророк (невольно думалось фарисею), Он должен бы знать, что это за женщина; и если бы Он знал это, то должен бы оттолкнуть ее с презрением и негодованием, как непременно поступил бы сам Симон. Подай Он хоть знак, и Симон был бы очень рад сейчас же освободить от такой скверны свой дом. Фарисей не высказал этих мыслей вслух, но Спаситель видел его сердце и знал его мысли, хотя и не сразу укорил за них и не сразу обличил его холодное бессердечие и бездушную жестокость. Чтобы привлечь к своим словам общее внимание, Он обратился к хозяину: «Симон, Я имею нечто сказать тебе». – «Скажи, Учитель, – отвечал тот с некоторой натянутостью». – «У одного заимодавца было два должника: один должен был пятьсот динариев, а другой пятьдесят. Но как они не имели чем заплатить, он простил обоим. Скажи же, который из них более возлюбил его?» Симон, по-видимому, не имел ни малейшей мысли о том, чтобы вопрос имел какое-нибудь отношение к нему самому, все равно как это было некогда с Давидом, когда он произносил откровенный суд по поводу притчи пророка Нафана. «Думаю, – сказал он, – тот, которому более простил». – «Правильно ты рассудил», – ответил ему Христос, и затем сделал нравоучительное приложение этого маленького иносказания, суровое по самой своей мягкости и снисходительности, облеченное в ту поэтическо-возвышенную форму, которую Спаситель часто употреблял при своем учении и которая для слышавших Его звучала поэзией пророков.

Симон, кажется, не видел, к чему вел этот рассказ, но кающаяся грешница с более чуткой восприимчивостью сокрушенного сердца, наверно, видела это. Но какое волнение должно было охватить ее, когда Христос, как бы не замечавший ее дотоле, теперь вдруг совсем повернулся к ней и, обращая внимание всех присутствующих на нее, робко сидевшую на полу и закрывавшую обеими руками и распущенными волосами свое смущенное лицо, громко сказал удивленному фарисею: «Симон, видишь ли ты эту женщину? Я пришел в дом твой, и ты воды Мне на ноги не дал; а она слезами облила Мне ноги, и волосами головы своей отерла. Ты целования Мне не дал; а она с тех пор, как Я пришел, не перестает целовать у Меня ноги. Ты головы моей маслом не помазал; а она миром помазала Мне ноги. А потому сказываю тебе: прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много, а кому мало прощается, тот мало любит». И затем, обращаясь уже не к Симону, а к бедной грешнице, Спаситель со властью Помазанника Божия прибавил слова милосердия: «Прощаются тебе грехи».

Все это произвело такое сильное впечатление, что фарисеи не осмелились высказать какого-либо протеста против подобного притязания на право прощать грехи и только шепотом переговаривались между собой, выражая взаимное изумление: «Кто это, что и грехи прощает?» Но Спаситель проник и в их тайные мысли, и чтобы не дать им повода к дальнейшим пререканиям, еще раз, обращаясь к грешнице, сказал ей: «Вера твоя спасла тебя: иди с миром».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.