ХLII Ап. Павел в Иерусалиме. Мятеж в храме. Арест апостола и отправление его в Кесарию. Феликс и суд над ним

ХLII

Ап. Павел в Иерусалиме. Мятеж в храме. Арест апостола и отправление его в Кесарию. Феликс и суд над ним

Наступал праздник Пятидесятницы, и к нему-то теперь поспешал ап. Павел. В Иерусалим по обычаю собралось множество народа, так что не без труда можно было найти помещение. Но оно найдено было в доме некоего Мнасона-кипрянина, одного из ранних учеников, и под его-то кровом апостол мог найти отдых после столь долгого путешествия. Братия приняли великого апостола с радостью, и на другой день состоялось торжественное собрание христиан под председательством Иакова, брата Господня, и там апостол Павел, «приветствовав их, рассказал подробно, что сотворил Бог у язычников служением его». Тогда собрание, выслушав его, «прославило Бога», но в то же время нашло себя вынужденным предупредить апостола об угрожающей ему опасности. В Иерусалиме было много уже уверовавших иудеев, целые тысячи, считая с теми, которые отовсюду прибыли на праздник, «и все они были ревнителями закона». Они, очевидно, принадлежали к той многочисленной партии, которая считала закон необходимым для спасения, по крайней мере собственно для уверовавших иудеев, и поэтому подозрительно относилась к проповеди ап. Павла о том, что закон уже потерял свое значение. Народная молва об этой проповеди доходила до них в искаженном виде, и в Иерусалиме все наслышались о том, что апостол «учил иудеев, живущих среди язычников, отступлению от Моисеева закона, говоря, чтобы они не обрезывали детей своих, не поступали по отеческим обычаям». Этот слух, поддерживаемый и раздуваемый врагами апостола, настроил против него всех палестинских и особенно иерусалимских иудеев-христиан настолько враждебно, что самое появление его в святом городе было небезопасно. Но если уже он явился, то нужно было как-нибудь опровергнуть ложный слух и доказать всенародно неосновательность его. Собрание посоветовало ап. Павлу с этой целью исполнить обряд назорейства и взять на себя издержки четырех других лиц из христиан-иудеев, также принявших на себя обет, но не имевших достаточно средств для покрытия всех необходимых при этом обряде расходов. «Тогда узнают все, что слышанное ими о тебе несправедливо, но что и сам ты продолжаешь исполнять закон». Опасность действительно была большая. Народ, раздраженный несправедливым притеснением римлян, находился в крайнем возбуждении и готов был излить свое недовольство на первом, кто только мог возбудить его подозрение. Вследствие этого апостол согласился на предложение и в течение семи дней совершал в храме обряд назорейства вместе с другими четырьмя собратьями, расходы которых он взял на себя. Вот уже был последний день обряда, и казалось, все окончится благополучно, как вдруг сразу все изменилось, и апостол едва не сделался жертвой народного изуверства.

Среди огромной толпы богомольцев на дворах храма появилось несколько иудеев из Ефеса и других городов Азии. Когда они увидели знакомого им апостола, то тотчас же запылали огнем яростного фанатизма. В лице его они увидели страшного богоотступника, который учил «отступлению от Моисеева закона» и теперь осмеливался своим присутствием осквернять пределы народной святыни. Известие о его присутствии мгновенно распространилось по возбужденной толпе богомольцев, и чернь заволновалась. Дикие азиаты бросились на апостола и неистово кричали: «Мужи израильские, помогите! Этот человек всех повсюду учит против народа и закона и места сего; при этом и эллинов ввел в храм и осквернил святое место сие». С ап. Павлом было несколько обращенных им греков, которых будто бы апостол и брал с собой в храм и тем, по мнению мятежников, осквернил его. Иудеи чрезвычайно ревниво оберегали свою святыню от вторжения иноплеменников и иноверцев, так что существовала даже особая «стена разделения», на которой надпись на греческом и латинском языках гласила, что: «Никто из чужеземцев не должен вступать за эту стену под страхом смерти». Тут таким образом представлялся великолепный случай для должного отмщения отступнику, который учил отступлению. Толпа бросилась на ап. Павла, и крик «На помощь!» разносился повсюду по улицам. Защищаться было невозможно. Но ап. Павла спасла святость места и бдительность римской стражи. Когда буяны, чтобы не осквернить храм кровью, поволокли апостола за его пределы, римский сотник, стоявший на страже в башне Антонии, заметил народное смятение и, опасаясь бунта, тотчас же отправил к Лисию, коменданту башни, с известием о случившемся. Лисий быстро явился на место происшествия с отрядом воинов и избавил апостола от рук его разъяренных врагов.

Взяв его под стражу, Лисий обратился к нему с вопросом, «кто он такой и что сделал». В ответ поднялись в толпе такие беспорядочные крики, что ничего нельзя было разобрать, и, отчаявшись достигнуть чего-нибудь определенного при таком положении дела, Лисий приказал вести апостола в казармы. Но лишь только он успел подняться на лестницы, ведшие на вершину здания и затем в крепость, как чернь, опасаясь, что она будет лишена удовольствия совершить свое мщение, сделала на него новое нападение с дикими криками «Смерть ему!», и ап. Павел, будучи не в силах от полученных побоев идти сам, взят был солдатами на руки и унесен из толпы. Он был избавлен от участи быть разорванным на куски главным образом тем, что Лисий держал его вблизи себя. И когда спасший его отряд уже готов был вступить в казармы, ап. Павел обратился к Лисию по-гречески: «Можно ли мне сказать тебе нечто?» – «Ты знаешь по-гречески? – удивленно спросил комендант. – Так не ты ли тот египтянин, который пред сими днями произвел возмущение и вывел в пустыню четыре тысячи человек разбойников?» Этот неизвестный египтянин незадолго перед тем произвел большой мятеж, подавление которого потребовало немало усилий со стороны римлян. Хотя мятежники были разбиты и казнены, но сам египтянин скрылся, и теперь у Лисия явилось невольное предположение при виде ап. Павла, не он ли этот египтянин. «Нет, – отвечал Павел, – я иудеянин, тарсянин, гражданин небезызвестного киликийского города; прошу тебя, позволь мне говорить к народу».

Такая смелость со стороны человека, который только что спасен был от неминуемой смерти от рук этого самого народа, поразила Лисия, и он позволил ему обратиться к народу с объяснением. Апостол смело выступил вперед, дал знак рукой о своем желании говорить, и, когда наступила тишина, он на еврейском языке обратился к народу с длинной речью, которую начал словами: «Мужи, братия и отцы! выслушайте теперь мое оправдание перед вами». Народ, заслышав еврейскую речь, еще более стих, и апостол подробно рассказал историю своей жизни и обращения. Речь была вдохновенна и поражала своим красноречием, но изуверство не преклонилось и перед такой речью. Лишь только апостол в своем рассказе дошел до сообщения о том, что он в видении получил повеление идти с проповедью к язычникам, как вся чернь опять заволновалась. Слово «язычники», подтверждая их подозрения, опять воспламенило их фанатизм. Лишь только он произнес его, как поднялся страшный крик: «Истреби от земли такого, ибо ему не должно жить!»

Восточная чернь, обезумев от бессильной ярости, выла, гоготала, проклинала, скрежетала зубами, размахивала руками, рвала на себе одежды, бросала пригоршнями пыль в воздух, сопровождая все это самыми дикими телодвижениями, к каким только способен необузданный фанатизм. Но ап. Павел был недоступен для неистовой ярости иудеев. У них доставало смелости потрясать воздух своими отчаянными и дикими криками и делать двор храма как бы убежищем толпы сумасшедших; но они не осмеливались броситься на выставленное против них острие римских мечей. В страшном возбуждении Лисий приказал увести узника в казармы и подвергнуть его пытке посредством бичевания, так как, совершенно не понимая того, что говорил ап. Павел, он хотел узнать, что именно он сделал для возбуждения этих яростных криков. Воины тотчас же связали ему руки, раздели его донага и согнули его в положение той страшной и часто роковой пытки, которой недалеко от этого самого места некогда подвергался и Спаситель. Три раза уже перед тем ап. Павел переносил розги римских ликторов; пять раз он подвергался иудейскому бичеванию по сорока ударов без одного. Здесь предстоял новый вид муки, именно от бича, который римляне употребляли для принуждения посредством пытки к сознанию в истине. Но на этот раз ап. Павел, не потеряв самообладания даже в крайности, возразил против приказания. Он смело заявил, что он римский гражданин и свободен от телесного наказания. Это заявление привело в смущение и самого Лисия, который мог опасаться неприятностей себе, если бы апостол принес жалобу на обращение с ним, и он постарался поскорее сдать узника на суд синедриону, чтобы избавиться от всякой ответственности по этому очевидно скорее религиозному, чем гражданскому делу.

Собрался синедрион, на который введен был Лисием узник – ап. Павел. Председателем синедриона был первосвященник Анания. Это был такой же высокомерный, преданный миру и маловерный саддукей, как и другие из ехиднина дома Анны, но он еще превосходил их своей жестокостью и ненасытной алчностью. С алчным бессердечием и жадностью он доводил низших священников почти до голодной смерти, лишал их принадлежащих им десятин, и вообще был таким хищником, что посылал своих слуг с дубинами на гумна для забирания десятин силой. Должность первосвященника он занимал в течение периода, который по этим смутным временам был необыкновенно продолжителен, хотя и прерывался его отсутствием, когда он в качестве узника отправлен был в Рим отвечать за свои преступные действия. При этом случае благодаря низким проискам он, по-видимому, выиграл свое дело; но впоследствии был низложен, и лишь немногие пожалели о нем, когда он был вытащен из водосточной трубы, куда он спрятался, и был убит разъяренными мятежниками.

И вот под предводительством такого-то первосвященника и заседал синедрион, собравшийся судить апостола. С детства привыкший благоговейно относиться к верховному судилищу народа и к его главе, апостол верил в его правосудие и хотел в речи объяснить свое положение. Став в обычное положение оратора, он начал свою речь словами: «Мужи, братия! я всею доброю совестью жил пред Богом до сего дня». Но едва апостол высказал первое положение своей защитительной речи, как Анания с безобразной противозаконностью приказал приставам суда бить его по устам. Пораженный столь вопиющим оскорблением, столь незаслуженным насилием, ап. Павел устыдился за верховное судилище своего народа и, не стерпев столь грубого попрания всякой справедливости, воскликнул: «Бог будет бить тебя, стена подбеленная! Как! ты сидишь, чтобы судить по закону и вопреки закона велишь бить меня?» Присутствующие, по-видимому, изумлены были смелостью укора ап. Павла и сказали ему: «Первосвященника Божия поносишь?» Гнев апостола иссяк в этом мгновенном взрыве, и он тотчас же извинился с достоинством и самообладанием. «Я не знал, братия, – сказал он, – что он первосвященник», – прибавляя к этому, что если бы он знал это, то не обратился бы к нему с укорительным названием «стены подбеленной», потому что он всегда поступал по наставлению Св. Писания: «Начальствующего в роде твоем не злословь».

Когда улеглось вызванное этим случаем смятение, началось разбирательство дела, и сразу же оказалось, что члены синедриона по-прежнему главным образом разделялись на две партии: саддукейских священников и фарисейских старейшин и книжников. Последние были популярны и многочисленны, а первые богаты и могущественны. Ап. Павлу хорошо было известно, что эти две партии находились между собой в непримиримой вражде, которая смолкала только в присутствии предмета общей ненависти. Он знал также, что одним из главных предметов спора между ними был вопрос касательно невидимого мира и жизни за гробом. Видя поэтому, что он не встретит в этом суде ни справедливости, ни милосердия, он решил бросить между ними яблоко раздора и среди вавилонского смешения языков закричал: «Мужи, братия! я фарисей, сын фарисея; за чаяние воскресения мертвых меня судят!» Такое заявление тотчас же заставило фарисеев стать на его сторону, и они схватились с своими злейшими врагами – саддукеями и их главой первосвященником Ананией, который был так нелюбим фарисеями, что столетие спустя все еще ходили среди них рассказы о его насилиях и алчности. Тотчас же поднялся страшный шум гневных голосов, и книжники, которые держали сторону фарисеев, все поднялись для того, чтобы объявить ап. Павла невинным. «Ничего худого мы не находим в этом человеке; если же Дух или Ангел говорил ему, не будем противиться Богу». Иудеи, даже эти знатные иерархи и раввины, опять выказали полную неспособность к самообладанию. Даже в священных пределах синедриона последовало столь сильное смятение, что ап. Павлу еще раз грозила опасность быть разорванным на куски, и на этот раз притом руками ученых и знатных лиц. Лисий, более и более изумляясь буйности иудеев, которые сначала с таким единодушием напали на Павла в храме и половина которых в синедрионе, по-видимому, теперь боролась в его защиту, порешил не отдавать своего согражданина ожидающей его позорной участи и приказал воинам увести его из синедриона. И там, в казармах чужеземных завоевателей, Господь опять явился своему мужественному апостолу и сказал ему: «Дерзай, Павел, ибо как ты свидетельствовал о Мне в Иерусалиме, так надлежит тебе свидетельствовать и в Риме».

Но жизнь апостола была небезопасна в Иерусалиме даже под прикрытием римлян. На другой же день открылось, что против него составился со стороны фанатиков заговор, скрепленный клятвой. Фанатизм иудейский в это время находился в крайнем возбуждении и всевозможными смутами и насилиями доведен был до болезненного исступления. Развелось множество тайных убийц или так называемых сикариев, которые готовы были вонзить кинжал во всякого, кто только казался опасным для народа, его веры или политических прав. И теперь сорок человек поклялись не есть и не пить, пока они не убьют ап. Павла. Узнав об этом отчаянном заговоре, Лисий тайно и под сильным военным прикрытием отправил узника в Кесарию, к своему начальнику, прокуратору Феликсу, с формальным отношением об узнике и его деле. Феликс был отпущенником императора Клавдия и принадлежал к тем прославившимся своей низостью и алчностью римским администраторам, которые добивались своих должностей низкой лестью и подкупом и пользовались своим положением для постыдной наживы на счет вверенных их управлению областей. По свидетельству римского историка Тацита, Феликс был в одно и то же время распутный и жестокий, свои почти царские обязанности исполнял с духом раба. Чтобы закрепить за собой положение в Иудее, он женился на Друзилле, дочери Ирода Агриппы, и, считая себя безнаказанным, он грабил и всячески оскорблял иудеев, но зато и должен был постоянно бороться с страшными мятежами, поднимавшимися то сикариями и разбойниками, то ложными мессиями. Иудеи ненавидели его, и он ненавидел их. От такого человека нельзя было ожидать справедливости, но так как апостол был римский гражданин, то это одно и могло служить залогом того, что прокуратор станет на его сторону против ненавистных ему старейшин иудейских.

Для разбирательства дела Феликс вызвал членов синедриона в Кесарию. Хотя такое путешествие и не особенно приятно было членам верховного судилища, но нельзя было обойти его, и в Кесарию отправился и сам первосвященник Анания с целью во что бы то ни стало отомстить человеку, который назвал его «стеной подбеленной». Для большего успеха в деле иудеи наняли даже особого адвоката, Тертулла, и повели дело самым формальным образом. После обычного допроса свидетелей начались судебные речи, и первое слово было предоставлено Тертуллу. Наговорив много льстивых любезностей Феликсу, Тертулл стал обвинять узника, во-первых, в том, что он был общественной язвой, жившей возбуждением раздоров между иудеями по всему миру; во-вторых, что он был коновод назарейской ереси; и в-третьих, что он пытался осквернить храм. Вследствие этого-то именно иудеи схватили его и хотели судить согласно с своим собственным законом, но Лисий насильственно вмешался в их дело и взял его из их рук, приказав его обвинителям явиться к прокуратору. Прокуратор, обратившись к Лисию, мог вполне удостовериться в истине этих обвинений. Когда речь кончилась, иудеи, за неимением настоящих свидетелей, один за другим стали говорить против ап. Павла, подтверждая истинность всего сказанного Тертуллом (24:1–8). Тогда прокуратор, уже достаточно убежденный, что это, как известил его Лисий, была какая-нибудь иудейская смута касательно мелочей Моисеева закона, надменно дал знак узнику, чтобы он сказал что-нибудь против обвинения. В своей речи ап. Павел просто и с достоинством заметил, что он мог защищать себя тем с большим удовольствием перед Феликсом, что последний был теперь прокуратором весьма значительное время и поэтому, вследствие своего знакомства с иудейскими делами, легко мог уяснить себе сущность дела. Он мог удостовериться, что прошло лишь двенадцать дней с праздника Пятидесятницы, на который апостол прибыл совсем не с мятежными целями, а просто помолиться в Иерусалим, и что в течение этого времени он не беседовал ни с кем и не имел случая привлекать толпы или производить возмущение ни в храме, ни в синагоге, ни в какой-либо части города. Поэтому он положительно опровергал первый и третий пункты обвинения и требовал от иудеев, чтобы они представили свидетелей в подтверждение их. Что касается второго пункта, то он действительно принадлежит к особому обществу; но это такое же общество, как и то, к которому принадлежат они сами, так как он поклоняется Богу, поклоняться которому его, как иудея, учили с детства, открыто принимал все Св. Писание, верил, подобно большинству из них, в воскресение праведных и неправедных. Вследствие этой именно веры он всегда старался быть с чистой совестью как перед Богом, так и перед людьми. Перед тем он не был в Иерусалиме в течение пяти лет, и при возвращении с милостыней для бедных своего народа и с приношениями для храма иудеи нашли его в храме, где он спокойно очищал себя по закону. В мятеже, который последовал затем, он неповинен. Он поднят был некоторыми азиатскими иудеями, которые должны бы присутствовать в качестве свидетелей и отсутствие которых было доказательством слабости обвинения против него. Но если нельзя было привести их в качестве свидетелей, то он требовал от самих обвинителей, чтобы они изложили результат своего суда над ним перед синедрионом и доказали, есть ли у них хотя одна улика против него, кроме его восклицания, сделанного им во время разбирательства его дела в синедрионе, что его судили по вопросу о воскресении из мертвых.

Обвинение, очевидно, оказывалось несостоятельным. Сделанное ап. Павлом изложение обстоятельств дела прямо противоречило единственному сделанному против него показанию. Разногласия в учении между иудеями и им никоим образом не могли послужить предметом судебного разбирательства, так как они касались вопросов, которые не подлежали ведению римского закона. Ап. Павлу не было надобности доказывать учение назарян или оправдывать себя в принятии его, так как в это время оно еще не было объявлено religio illicita (религией недозволенной). Феликс вполне сознавал это. Он имел гораздо более точное знание об этом учении, чем иудеи и их нанятый адвокат. Он не хотел передать Павла синедриону, что могло бы быть опасным и было бы, несомненно, несправедливым; но в то же время он не хотел и оскорблять этих влиятельных лиц. Поэтому он отложил разбирательство дела и именно на основании отсутствия Лисия, который мог бы быть важным свидетелем в деле, обещая дать свое окончательное решение, лишь только последний прибудет в Кесарию.

Ап. Павел был отведен под стражу, но Феликс дал особое приказание сотнику, чтобы стража не была к нему жестокой и чтобы друзьям его дозволялся свободный доступ в его тюрьму. Со своей стороны Феликс был так заинтересован узником, что призывал его потом к себе, чтобы показать его и своей жене Друзилле. Апостол не преминул воспользоваться этим обстоятельством, чтобы обратиться к Феликсу с строгими обличениями за его неправды. Совесть прокуратора была тронута, и он хотел даже совсем освободить узника, если бы ап. Павел понял его намек и обещал дать ему взятку. Так как апостол не имел денег, да и не хотел искать освобождения столь низкими средствами, то и должен был в течение двух лет томиться в римской тюрьме в Кесарии. Но и самого Феликса скоро постигла заслуженная кара. Через год после заключения апостола в тюрьму в Кесарии произошла кровопролитная схватка между греками и иудеями, и так как победа осталась на стороне иудеев, которые решились жестоко отомстить своим врагам, то Феликс выслал против них свое войско и произвел страшное избиение их. По жалобе на него в Рим, он был отозван с своей должности и с целью выпутаться из затруднения должен был истратить большую часть своего неправедно приобретенного богатства. На его место в Кесарию прокуратором был назначен Порций Фест, при котором опять и рассматривалось дело ап. Павла.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.