3. Рай

Таким образом — и это будет четвертый пункт, — я склонен думать, что все усопшие христиане, по существу, находятся в одинаковом состоянии, и это состояние покоя и блаженства. Хотя иногда это состояние называют «сном», нам не следует думать, что это отключение сознания. Если бы Павел так думал, разве мог бы он сказать, что сразу после смерти он будет «со Христом, ибо это гораздо лучше»? Скорее, слово «сон» тут означает, что тело «спит», то есть мертво, а подлинная личность — или как мы это назовем — остается.

Это состояние, разумеется, не является конечным предназначением для умершего христианина, потому что его ожидает воскресение. Но усопшие в этом состоянии ощущают любовь Бога и присутствие Иисуса Христа, дожидаясь последнего дня. Ничто не мешает нам назвать это состояние «небесами», однако стоит обратить внимание на интересный факт: в Новом Завете оно так не называется, слово «небеса» используется в другом смысле.

Из этого следует один важный вывод. Если и умершие — святые, и мы сами пребываем во Христе, все мы вместе участвуем в «общении святых». Они остаются нашими братьями и сестрами во Христе. Когда мы совершаем евхаристию, они находятся с нами, вместе с ангелами и архангелами. Почему нам тогда не молиться за них и вместе с ними? Первые деятели Реформации и их последователи изо всех сил старались отказаться от «молитвы за умерших» именно потому, что это было тесно связано с представлениями о чистилище и о том, что усопшим надо как можно быстрее оттуда выбраться. Если отбросить идею чисгилища, на мой взгляд, нет никаких препятствий для молитвы за умерших и есть все основания — не для молитвы об избавлении от чистилища, но молитвы о том, чтобы умершие насладились покоем и наполнились Божьей радостью и миром. Любовь рождает молитву, мы продолжаем их любить, тогда что нам мешает держать их в этой любви перед Богом?

В то же время я не вижу ни в Новом Завете, ни у первых христианских отцов утверждения, что находящиеся ныне на «небесах» или (если вам так больше нравится) в «раю» активно молятся за нас, живущих. В равной мере я не нахожу где–либо оснований для мысли, что живущие должны молиться «святым», чтобы те ходатайствовали перед Отцом за них. Я понимаю, что касаюсь болезненной темы, потому что такова обычная практика многих христиан, но полагаю, что и такая точка зрения достойна, по меньшей мере, внимания. Если умершие христиане сохраняют сознание и если они находятся в более тесных отношениях «со Христом» (что предполагают слова Павла), нежели мы сейчас, есть все основания думать, что они, подобно душам под жертвенником в Откровении, по меньшей мере, умоляют Отца завершить дело справедливости и спасения в мире. А если так, нет никаких принципиальных оснований утверждать, что они не просят Отца также и о нас. Или можно взглянуть на это с другой точки зрения: если они «со Христом», а вознесшийся Христос правит миром по поручению Отца, можно предположить, что и святые как–то в этом участвуют, а не просто пассивно наблюдают за происходящим. Но здесь еще одно соображение, крайне важное для тех, кто, подобно мне, полагает, что наша вера непременно должна стоять на фундаменте Писания: я не нахожу у первых христиан никаких свидетельств о том, что, по их мнению, умершие действительно занимаются такой работой, — тем более о том, что ныне живущие христиане должны их к этому поощрять, обращаясь к святым с особыми молитвами.

В частности, нам следует с большим подозрением относиться к средневековой идее, что «святые» действуют подобно нашим покровителям при дворе, то есть что мы сами боимся лично обратиться к Царю, но зато знаем кого–то из «наших», с кем мы можем смелее говорить и кто способен замолвить за нас словечко. На мой взгляд, эта практика ставит под вопрос, если косвенно не отрицает, нашу свободу доступа к Богу через Иисуса Христа и Духа, о которой снова и снова говорится в Новом Завете. Там об этом сказано совершенно четко: благодаря Христу и Духу каждый христианин может в любой момент обратиться к Отцу лично. Если сам Царь готов принять тебя в тронном зале и выслушать все, что тебя беспокоит, будь то пустяк или серьезные обстоятельства, зачем стоять у ворот дворца и просить кого–то еще, каким бы тот ни был именитым, обратиться к Царю с твоей просьбой? Сомневаться в этом, хотя бы косвенно, означает ставить под вопрос важнейшее благословение и привилегию, возвещенную в Евангелии.

Молитва святым может оказаться — я не говорю, что так происходит всегда, но что так может быть, — шагом к двоеверию с элементом язычества, чего справедливо опасались деятели Реформации. Поздняя античность во времена Римской империи не могла избавиться от запутанной, с многоразличными уровнями, структуры из богов и покровителей, полубогов и героев, которых накопила культура за предшествовавшее тысячелетие. Во II веке церковь стала, совершенно справедливо, почитать мучеников как особых свидетелей победы Христа над смертью. Когда христианство стало признанной религией и гонения прекратились, легко совершился переход к почитанию других людей, которые не погибли мученической смертью, но чем–то выделялись среди христиан. Поэтому весь процесс построения не только иерархии таких людей, но и разработанной системы их «назначения» (процесс канонизации и тому подобное) представляются мне значительным отклонением от верного пути.

Итак, вместо средневекового деления церкви на торжествующую, ожидающую и воинствующую, — я верю только в две первые. Церковь на небесах (в раю) и воинствующая, и ожидающая. Не думаю, что все читатели согласятся с таким выводом, но призываю их, по крайней мере, заглянуть в Писание и исследовать эти вопросы самостоятельно. А в частности, я прошу те церкви, которые, подобно моей, возродили празднование Дня поминовения усопших, во многом по пасторским соображениям, задуматься о том, какого рода богословие они этим передают, хотя бы косвенно. Подходящее время для поминовения усопших христиан — это, с одной стороны, Пасха, а с другой — День всех святых. Это выражало бы верно нашу христианскую надежду. Добавление других дней поминовения только отвлекает внимание от этих великих праздников. В данном случае (такой принцип верен и во многих других областях богословия и литургической жизни) чем их больше — тем меньше в них смысла.

Эти соображения важны для некоторых церквей, но, конечно, не для всех. Однако в любой церкви встают вопросы, что происходит с человеком сразу после смерти и что — в последний момент. Без размышления об этих вопросах, которые порой обретали остроту и вызывали споры, мы не можем вести полноценное обсуждение и не застрахованы от повторения ошибок прошлого. Самое важное при этом — помнить о главной надежде на последнее воскресение в рамках нового творения. Это позволит нам найти верный ключ к любой проблеме «жизни после смерти».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.