Гранит в мягкой оболочке

– Мне в конце войны было 20 лет, и очень хотелось работать для Церкви, – вспоминает ученица Марии Николаевны Ирина Васильевна Ватагина[29]. – Я как раз окончила Суриковский институт, живописное отделение, и узнала, что в Троице-Сергиевой Лавре есть художница, которая пишет для Церкви, Мария Николаевна Соколова. Поехала ее искать. В Лавре я поселилась у знакомых и стала писать этюд. Этюд-то уже закончила, а Марию Николаевну никак не могу найти – никто ее не знает. Однажды мне показалось, что я увидела ее в церкви. Это была маленькая женщина с лучистыми глазами, как две звезды, и я подумала: «У Марии Николаевны должны быть такие глаза».

А попала я к ней так. Приехала к своим подругам, тоже художницам, Кате и Маше Чураковым, которые жили в Семхозе[30], и выяснилось, что они хорошо знают Марию Николаевну и меня познакомят с ней.

В назначенный день я была в Семхозе с рюкзаком своих работ. Катя и Маша повели меня к Марии Николаевне. Это действительно была та «маленькая женщина с лучистыми глазами». Потом я уехала в Тарусу, и вдруг меня вызывают на почту, к телефону. Катя спрашивает: «Ты куда запропастилась? Мария Николаевна тебя ищет – Серапионову палатку помогать расписывать». Я, помню, буквально сорвалась! Мы с Катей помогали на самых последних ролях, но это было такое счастье! Больше у меня в жизни не было такого восторга, это была не жизнь, а какая-то сказка.

Постоянно приходили монахи, Патриарх Алексий I (Симанский)[31]. Люди, о которых я читала в книжке самиздата «Жизнеописание отца Алексия»[32], оказались живыми и реальными! И сама Мария Николаевна, ближайшая духовная дочь отца Алексия, и отец Константин Всехсвятский приходил – «дедушка», так его называли. Присутствие таких людей вдохновляло. Я просто «залезла на облака» и не спускалась оттуда.

Потом Мария Николаевна, посоветовавшись с отцом Константином, бывшим на тот момент ее духовным отцом, организовала группу занятий по иконописи, по воскресеньям мы ездили к ней заниматься. Это тоже было замечательно. Родные, правда, решили, что я ушла в монастырь.

Так у нас пролетело лето. Потом наместником стал Пимен[33], который очень Марию Николаевну чтил. Мы работали почти напротив его кельи, и он часто заходил к ней, да и нас запомнил и потом узнавал.

Знаете, она была такая маленькая, хрупкая, типичная представительница священнической семьи. Но сильнейший характер. Когда у нас случились семейные неприятности, я приезжала к ней и всем делилась, и она всегда успокаивала. Она была очень мягким человеком, но одновременно – как гранитная скала. Вот так – гранит, но с нежной и мягкой оболочкой.

Когда у меня что-то в иконе не получалось, я давала знать Марии Николаевне, она приезжала и помогала. Есть одна икона в храме в Медведкове, которую я писала, – недавно я была там, и мне говорят: «А вы знаете, что она чудотворная?» Я отвечаю: «Этого я не знаю, но знаю, что, конечно, икона Марии Николаевны может быть чудотворной. Она написала мне лик на этой иконе».

Мария Николаевна была великим человеком. Создав иконописный кружок в 50-е годы, она ведь жутко рисковала. Писать иконы – «идеологическая пропаганда», четыре года тюрьмы. А держать целую группу молодежи – тем более! В результате из этого кружка выросла современная иконописная школа. Силой своего авторитета Мария Николаевна перевернула мировоззрение целого поколения. В то время все были увлечены академической живописью, в лучшем случае Васнецовым[34], икон не понимали, и в Лавре в том числе. А благодаря ей все полюбили древние иконы. Теперь если кто и не понимал, то скрывал, потому что это уже считалось «неудобным».

Вот что писала о разнице между иконой и академической живописью сама Мария Николаевна в своем очерке «Картина и икона»: «Откуда шли иконы древности? Из монастырских мастерских, где смиренный инок под надзором своего наставника и старшего мастера тщательно прилежал своему послушанию – писанию икон, постепенно возрастая и духовно, и художественно. Эта среда была так высоко развита в обоих отношениях, что безымянные иконописцы работали, как подлинные большие мастера. <…> Все древние иконы были чудотворны. Начиналась икона молитвой, по правилам Церкви писалась молитвой, завершалась молитвой. Первый, кто ей молился, был сам иконописец.

Однажды в доме Виктора Михайловича Васнецова собралось московское общество любителей и почитателей его искусства. После чая художник повел гостей в свою мастерскую. Все восторгались его работами, среди которых было очень много картин на религиозные темы. После обозрения картин он предложил всем осмотреть его собрание древних икон – оно у него занимало почти две комнаты. И сам он очень любил и почитал древнюю икону.

Здесь одна дама в удивлении обратилась к нему с вопросом:

– Виктор Михайлович, как вы можете, создавши такую дивную красоту в своих картинах, интересоваться такою примитивностью и неумелостью?

– А вы, сударыня, газеты читаете? – неожиданно спросил он ее.

– Конечно, – ответила гостья, удивившись странности вопроса.

– Вы знаете, конечно, что в газетах бывают передовые статьи, а бывают и фельетоны.

– Да, бывают.

– Так вот, это, – он указал на древние иконы, – передовая статья, а моя работа – фельетон. Перед этой иконой я поставлю свечку, а перед своей – подумаю».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.