Конец огнепальный

Конец огнепальный

Пожалуй, самое трудное – рассказать о последних днях матери Марии. Казалось, она всегда знала, как она умрет. О том свидетельствуют ее стихи:

У каждого имя и отчество,

И сроки рожденья и смерти.

О каждом Господне пророчество:

Будьте внимательны, верьте.

И еще до войны, в 1938 году она написала:

От хвороста тянет дымок,

Огонь показался у ног

И громче напев погребальный.

Но мгла не мертва, не пуста,

И в ней начертание креста —

Конец мой – конец огнепальный!

Сохранились свидетельства тех, кто был рядом до ее последнего шага навстречу Христу. Как всегда, мать Мария старалась всем помочь и несла слово Божие. Вспоминает еще одна ее соузница, племянница Шарля де Голля Женевьева де Голль-Антониоз: «На своем тюфяке она устраивала настоящие кружки, где рассказывала о русской революции, о коммунизме, о своем политическом и социальном опыте и иногда, более глубоко, – о своем религиозном опыте. Мать Мария читала отрывки из Евангелия и Посланий по „Настольной книге христианина", которая уцелела у одной из соузниц во время обыска. Она толковала прочитанное в нескольких словах. Подле нее мы молились и порой пели тихими голосами. Мать Мария часто посещала блок русских девушек, „солдаток", которые принимали ее с любовью. Она с восхищением рассказывала нам об их мужестве. Быть может, в этих юных лицах она находила лицо своей дочери Гаяны…»

«О состоянии духа матери Марии, – писал Даниил Скобцов, – все отзывы лагерных с нею сидельцев, буквально, восторженные. Она не только сама не падала духом, но и других поддерживала. Одна девушка, спасшаяся, по ее уверению, от отчаяния и сохранившая свою жизнь только благодаря самой чуткой и неотступной моральной поддержке матери Марии, рассказывала, как мать Мария умела обратить самое страшное в обстановке лагеря в средство ободрения, в средство проповеди своей заветной думы и своей глубокой веры. Высокие трубы крематория на виду у всех испускали клубы дыма от горевших в печи тел замученных в лагере. Мать Мария говорила окружающим: „Только здесь, над самой трубой, клубы дыма мрачны, а поднявшись ввысь, они превращаются в легкое облако, чтобы затем совсем развеяться в беспредельном пространстве. Так и души наши, оторвавшись от грешной земли, в легком неземном полете уходят в вечность для этой радостной жизни. Через смерть на земле человек рождается для вечной жизни"».

Даже в лагере мать Мария продолжала писать стихи, вышивать и тут же раздаривать или выменивать на хлеб или нитки свои работы. Тайком она на лагерной косынке вышила в стиле средневекового гобелена из Байе[178] высадку союзников в Нормандии. Многие ее товарки принимали посильное участие в создании вышивки: кто-то подарил рабочую косынку (что носили узницы на работах в подземных заводах Рейха), кто-то приносил с риском для жизни кусочки шелковых ниток, которыми обматывали для изоляции провода, кто-то стоял на страже, пока уже полуслепая мать Мария, стоя у окна, вышивала очередной сюжет. А надпись она воспроизвела благодаря своей феноменальной памяти, запомнив текст, написанный одной из соузниц на староанглийском языке. Косынка сохранилась чудом, ее нашли в складках обвисшей от истощения кожи на талии одной из сокамерниц матери Марии, выжившей и попавшей в тяжелом состоянии в больницу после освобождения союзными войсками лагеря Равенсбрюк.

Весной 1945 года, когда она уже совсем изнемогала и с трудом передвигалась из-за отека ног, то начала вышивать необычную икону Богородицы: Божия Матерь держит на руках распятого Младенца Христа. Одна из узниц Югендлагеря вспоминала: «Как ни просили многие у матушки эту иконочку, она никому не хотела ее дать, говоря: „Вернемся в Париж, я ее даром отдам, но не здесь. Если я ее успею закончить, она мне поможет выйти отсюда живой, а не успею – значит, умру“». Она не успела.

По многочисленным свидетельствам соузниц, главным образом Жаклин Пери (которая дожила до дня прославления матери Марии в соборе Александра Невского в Париже), «к началу 1945 года мать Мария достигла крайнего предела своих сил. В промежутках между перекличками она всегда лежала, больше не говоря – или почти не говоря, предаваясь бесконечному созерцанию… На ее лицо было невозможно смотреть без волнения, не из-за искаженных черт – к этому зрелищу мы привыкли – но из-за напряженного выражения потаенного страдания. Она держала глаза закрытыми и как будто находилась в постоянном молитвенном состоянии. Это был, мне кажется, ее Гефсиманский сад». В последние дни мать Мария уже не могла вставать на перекличку. 30 марта в Великую Пятницу мать Марию отобрали в группу тех, кто не мог передвигаться. В списке «газированных» от 31 марта 1945 года значится ее имя.

О смерть, нет, не тебя я полюбила,

Но самое живое в мире,

Вечность…

О ее готовности идти до конца говорят последние слова, по ее просьбе переданные отцу Сергию Булгакову и митрополиту Евлогию: «Мое состояние сейчас – это то, что у меня полная покорность к страданию, и это то, что должно быть со мною, и что если я умру, в этом я вижу благословение свыше».

Современные французы знают ее как участницу Сопротивления и русскую монахиню. После войны появились воспоминания узников концлагерей, в том числе Женевьев де Голль-Антониоз. О матери Марии выходили книги на французском языке. О ней говорили православные, протестантские и католические богословы Европы. В конце 1990-х годов по французскому телевидению прошла серия документальных фильмов, созданных профессором Свято-Сергиевского богословского института в Париже протоиереем Николаем Озолиным. В 2003 году была установлена памятная доска, посвященная матери Марии и отцу Димитрию Клепинину, перед входом в здание на Лурмель. Французы гордятся этой необыкновенной монахиней, отдавшей жизнь «за други своя». Недаром уже после ее канонизации Константинопольской Церковью в 2004 году на иконах с образом матери Марии появились надпись «Святая мать Мария Парижская».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.