23. Безотцовщина

Я снял эту книгу с полки наугад — что-нибудь почитать в дорогу. И не разочаровался. Это оказалась повесть Татьяны Соломатиной «Папа». Автор — моя ровесница, вполне состоявшийся человек: врач, а к тому же еще и писатель. Книга написана от первого лица, и она отчасти как раз об успехе и состоятельности автора, но в первую очередь она совсем не о том. Это история девочки, у которой не было папы… вернее, был, но после ее девяти лет как-то в воздухе растворился, хоть и жил в одной квартире с ней и с истеричной, безумной мамой. Она-то в жизни девочки очень даже была, только девочку это совсем не радовало. Ну, и у других девочек, одноклассниц и подружек, примерно такая же история, у каждой со своим собственным сюжетом.

Когда мы росли, говорить о таком вслух было просто неприлично. Родители — это святое, внушали нам, и культ этот практиковался в стране Советов с детского сада. Даже коммунистическая идеология подстраивалась под него: огромная железная женщина с мечом меньше всего напоминала любимую мамочку, но называлась непременно Родиной-Матерью. Ну, а стоящего за ее спиной Отца мы уже живым не застали, хотя прекрасно все о нем помнили, и фотография его хранилась у моей бабушки в серванте до самой смерти. Зато у нас был дедушка Ленин в книжке и еще один дорогой дедушка с пышными бровями на трибуне Мавзолея, их положено было любить и беспрекословно слушаться.

Советский строй рухнул, но мифы исчезают не сразу. Только очень свободный и далекий от внешней помпезности человек, например, Н. Л. Трауберг, мог сказать пусть даже в девяностые что-то вроде «психотерапевт нужен каждому человеку, у которого была мать». Это звучало таким кощунством! Мама — ведь это самое дорогое, самое родное и близкое — и от этого, оказывается, нужно лечиться у каких-то терапевтов, да еще и «психо»? И верующие отдельно напоминали: «чти отца и мать твою» — библейская заповедь, одна из самых главных. Нельзя говорить о них плохого! О Ленине можно, о Родине, допустим, тоже (хотя нежелательно), но только не о своих родителях, они же добра нам хотели, они нас родили, вырастили, любили и любят…

А вот в последние годы как прорвало: в блогах, в журналах, на лекциях и в книгах люди вполне успешные, не из семей алкоголиков, говорят о своих родителях с болью и горечью: вот, не дали они нам того, что было нам так нужно. И порой учат, как с этим справляться. Даже не жалуются, вот и Соломатина пишет, что ее героине нечего прощать отцу, как нечего прощать осеннему дождю… Но когда уже даже прощать нечего, когда родители уподобляются дурной погоде — это совсем как-то грустно. А другие возражают и ужасаются: как же те не чтут ни отца, ни мать, как смеют говорить такое? Ужасаются в основном отцы и матери, не чувствующие к себе достаточного почтения, и охотно цитируют эти библейские слова, не вспоминая ни о каких других наставлениях той самой мудрой и древней книги. Там ведь и родителям много чего сказано, а не только детям, казалось бы, надо к себе первым предъявлять претензии.

Что-то всерьез пошло наперекосяк в нашем обществе, и мы не то, чтобы не знаем, как поправить — мы даже не понимаем, что именно пошло не так, и можно ли вообще об этом вслух говорить, прилично ли. Нет и у меня ответов на эти вопросы, но есть, чем поделиться с теми, кто тоже их ищет.

Весь мир в последние два-три столетия идет от патриархального деревенского быта к индустриальному городскому ритму, а от него и к виртуальному постмодерну — только разные страны идут с разной скоростью и несколько разными путями. В любом случае это переход от общества, где мать и отец всё решают даже за вполне великовозрастного детину, к иной жизни, в которой он вместе с паспортном получает полную самостоятельность и ответственность. Российский особый путь заключался в том, что мы в двадцатом веке шагали уж слишком размашисто и слишком много крови пролили по дороге: революция, гражданская, репрессии, да и великая война…

Еще один мой ровесник, психолог Людмила Петрановская в целой серии заметок в своем блоге рассуждает именно об этом, и я попробую в двух словах передать ее основную мысль. Наши дедушки и бабушки не успели побыть родителями — они воевали на фронте и ковали победу в тылу, сидели в лагерях и просто выживали в эти страшные годы. Оба моих деда были на войне, оба вернулись живыми… и оба создали новые семьи, не было уже для них возврата к довоенному быту. И у наших родителей просто не получилось опыта нормального мирного детства. В лучшем случае, их первые годы согревали наши прабабки, воспитанные еще до революции в крестьянской избе или в родовом поместье, но и с ними повезло не каждому.

В конце шестидесятых родились мы. Наши родители любили нас и старались дать нам всё, что могли… но нельзя дать своему ребенку то, чего сам не получил, как нельзя выучить его китайскому языку, если ты не китаец. Но мы хотя бы видели маму, а то и папу, почти каждый вечер, мы знали, что любимы и защищены, а это уже немало. Мы тоже любили их, старались быть хорошими детьми и ценили свое безоблачное детство. Правда, мой отец все равно ушел, хоть уже и не было войны — они не договорились с мамой. Они, наверное, просто оба не знали, как это бывает, когда насовсем вместе.

А потом, в девяностые, вдруг изменились правила игры, и как-то так сразу оказалось, что взрослые теперь — это мы, и что мир взрослых совсем не таков, как нам рассказывали раньше. Нам снова пришлось выживать, мы завели собственных детей и зачастую видели их только спящими. Мы принимали решения за всю семью, мы искали свой путь… и в какой-то момент осознавали, кто с горечью, кто с обидой, а кто и с видимой легкостью, приноравливаясь к осеннему дождю, что было бы гораздо проще и легче жить, будь у нас немного иное детство. А не будет. И взрослые теперь — это действительно мы, и наш черед передавать, что можем, собственным детям. И стареньким родителям, если живы — тоже отдавать, что можем, и не потому, что должны, а потому, что время слишком быстротечно и главного можно не успеть сказать и сделать.

А вообще-то нам достаточно хорошо живется, если мы о таких вещах находим время и место задуматься. Не до них было в коммуналках, или даже в сталинских высотках в ожидании ночного звонка в дверь, не ими были забиты головы в эпоху тотального дефицита. Да и попробуй тогда что-то пикни против генеральной линии… Мы додумываем, договариваем всё это за прошлых два или три поколения просто потому, что у нас появилась такая возможность — и значит, появился шанс что-то всерьез изменить к лучшему.

Заодно оказалось, что взрослеет вся наша страна. Целый двадцатый век ходили строем, как пионеры, надеялись на очередного Отца: вот придет и накажет злодеев, а хороших детей наградит. Нет, это тоскливое ожидание никуда не делось и в новые, «демократические» времена (если сомневаетесь, включите телевизор), но всё больше людей ощущают себя и только себя ответственными за свою судьбу. Когда поколение наших детей, рожденных в девяностые, будет управлять страной, думаю, она повзрослеет окончательно. Станет не шпаной-безотцовщиной, как в былые смуты, а просто взрослой.

А проза Соломатиной мне понравилась, и я взял еще одну книгу, казалось бы, совсем про другое — повесть про одесскую коммуналку под названием «Коммуна». Но уже на десятой странице увидел всё то же самое: деспотичную и истеричную мать, вечно отсутствующего никакого отца и юную девочку, которая вылетает пробкой от шампанского из такого семейного круга… Интересно, подумал я, а что скажет в свои сорок с хвостиком лет о своих родителях дочь Соломатиной? Или моя средняя дочь, ей сейчас двадцать, и мы далеко не всегда ладим? Книгу под названием «Папа» до меня читала как раз она — я точно знаю, потому что книга была заложена какой-то рекламной анкетой с ее именем. А что расскажут наши внуки о них, сегодняшних двадцатилетних, которые точно знают все наши ошибки, и настоящие, и мнимые? В чем их тогда упрекнут, что им простят, за что поблагодарят и за что — пожалеют?

Хорошо бы дожить и услышать… правда, мне было бы очень интересно.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.