Глава 1 По дороге в храм

Глава 1

По дороге в храм

В воскресенье 9 сентября 1990 года отец Александр Мень, как обычно, встал очень рано и отправился совершать литургию в маленькую деревенскую церковь, где он служил вот уже двадцать лет; церковь эта находилась в тридцати километрах от его дома. Держа в руке неизменный портфель, он вышел из садовой калитки и привычным путем двинулся к железнодорожной станции, чтобы сесть в идущий к Москве пригородный поезд.

Утро было туманным. Он быстро шел по узкой дороге среди деревьев. Листья уже начинали опадать. Впереди был долгий день — исповедь, литургия, крестины, отпевание. Это займет, конечно, всю первую половину дня, а затем ему надо будет торопиться в Москву, на очередную лекцию о христианстве, которую он должен был читать в Доме культуры на Волхонке. С 1988 года советская власть изменила политику по отношению к верующим: ту деятельность, которой отец Александр посвятил себя с юности и прежде вел всегда полулегально — нести людям слово Божье, — он мог теперь совершать гласно. Чуть более недели назад, 1 сентября, он отпраздновал тридцатую годовщину своего рукоположения. Отныне ни минуты передышки. В Советском Союзе такое случилось впервые: на протяжении семидесяти лет верующие были обречены на молчание, а теперь его, отца Александра, за которым наблюдала целая команда КГБ, открыто приглашали в школы, институты, клубы, дома культуры. На Пасху он крестил шестьдесят взрослых. Он работал самозабвенно и совершенно не щадил себя, близкие беспокоились за него, но он не прислушивался к их советам. Правда, в последнее время он казался встревоженным, для него это было совсем необычно.

Осенние краски играли под первыми лучами солнца, и несколько минут дороги вдоль леса могли прибавить ему сил. В подмосковном этом пейзаже не было ничего необычного, и все же для отца Александра он был значимым. Всего в нескольких километрах возвышалась Троице–Сергиева лавра — особое место для Русской Православной Церкви. Неподалеку от этих мест, в лесу на берегу реки, преподобный Сергий в середине XIV века основал скит, и отсюда начался новый духовный взлет России, еще не оправившейся после нашествия воинов Чингисхана. Великий Андрей Рублев был там монахом, для этого монастыря написал он знаменитую Троицу. Преподобный Сергий родился в деревне неподалеку отсюда и ходил по той самой дороге, по которой шел теперь отец Александр…

Чуть позже его жена, оставшаяся дома, открыв окно, услышала стоны. Она бросилась в сад и увидела за калиткой мужчину, лежащего в луже крови. Побежала в дом, вызвала «скорую помощь», затем милицию. Когда вышла вновь, машина «скорой помощи» уже была тут.

— Почему вы ничего не делаете? — спросила она врачей. Наконец решилась подойти. Было много крови.

Она все не осмеливалась посмотреть на убитого. Сказала, обращаясь к себе самой: «А мой муж? Он благополучно добрался?» Кто?то спросил: «Он был в черной шляпе?» У дороги нашли шляпу с большим надрезом. Позже подошли свидетели, они видели отца Александра, когда он возвращался к дому, истекая кровью. Не захотел, чтобы ему помогли. По всей видимости, он упал перед самой калиткой от потери крови. Широкая рана на затылке явно была нанесена топором. Обстоятельства преступления, точность, с которой действовал убийца, заставляют думать, что преступление было тщательно подготовлено и совершено профессионалами. Но почему они выбрали такое оружие?

«Мы едва начали освобождаться от чувства страха, — писал журналист на другой день после события. — Топор — очень хорошее средство, чтобы привести в чувство всех глотнувших свободы. Отрезвить и напомнить»[1]. Именно за топоры хватались русские крестьяне, когда изгоняли чужеземных захватчиков, врагов. Традиционный символ народного мщения и наказания предателей.

Топором потрясали и против евреев во времена погромов. А ведь отец Александр по происхождению был еврей: не было ли это преступление антисемитским?

Действительно, после его смерти газетенки, которые вот уже год или два проповедовали самый крайний русский национализм, с яростью взялись за отца Александра. Они утверждали, что его убийство было следствием хитрых замыслов «мировых антирусских и антиправославных сил, которым он служил всю свою жизнь», ибо теперь они решили использовать его в последний раз, чтобы вызвать у евреев ненависть к русским: «Пусть его смерть послужит уроком всем, кто пытается, находясь в лоне святой Православной Церкви, заигрывать с сатанинскими силами»[2].

Самого отца Александра волновал новый подъем ксенофобии в России. Он усматривал в нем зародыш русского фашизма. Впрочем, и отец Александр не был на хорошем счету у наиболее консервативной части духовенства, в частности у монахов Троице–Сергиевой лавры, голубые и золотые купола которой были видны из его сада. Но разве это может служить основанием для того, чтобы, как это делают некоторые, заподозрить в них вдохновителей убийства? Не следует ли скорее сопоставить его с другими зверскими убийствами священников, которые были совершены тайными службами в разных странах Восточной Европы, например, с гибелью отца Попелюшко, утопленного агентами польских органов в 1984 году? В дни, когда был убит отец Александр, топот сапог уже раздавался в Москве, и механизм, который в конце концов привел к путчу 1991 года, был уже запущен. Если вспомнить, что чины старого коммунистического аппарата часто использовали шовинизм, притом самый агрессивный, в попытках сохранить или реставрировать свою власть и что первыми группами русских ультранационалистов, которые появились в 1987—1988 годах, весьма часто манипулировали органы КГБ, разумно предположить, что именно они и разыграли эту карту. Поспешность, с которой следователи заявили, что это дело никоим образом не может быть политическим, при том что никаких следов убийцы не было найдено, подозрительна в высшей степени. С той поры прошло много лет; как и можно было ожидать, следствие ничего не дало. Будет ли когда-нибудь раскрыто это убийство? По крайней мере можно быть уверенным в том, что отец Александр был убит не случайно, что это преступление спровоцировано необычностью его личности и тем, как это проявлялось в общественной жизни.

Советская пресса широко отозвалась на смерть отца Александра. После того как газета «Известия» воздала должное его памяти, автору статьи стали угрожать по телефону. Позвонила женщина, спросила с раздражением: «Что же это его Бог ему не помог?»[3] Знала ли она, что почти те же самые слова были произнесены две тысячи лет назад у подножия креста: «Уповал на Бога, пусть теперь избавит Его, если Он угоден Ему»[4].

Мысль о смерти была близка отцу Александру. Он часто напоминал, что мы лишь путники в этом мире, «пришли из тайны, чтобы возвратиться в тайну». Это не должно нас ужасать, напротив, через это нам следует осознать значение жизни. «Память о том, что за нами придут, должна быть ободряющей, укрепляющей нас, не дающей нам расслабиться, разболтаться, впасть в уныние, безделие, мелочность, ничтожество»[5]. С тех пор как у него появилась возможность действовать открыто, он, казалось, спешил, как будто время для него было сосчитано. Думал ли он, что новая политическая ситуация пришла ненадолго и что нужно как можно полнее воспользоваться недолговечными обстоятельствами? «Если я сейчас не сделаю того, что нужно, — сказал он однажды, — потом буду жалеть об упущенном времени»[6].

Многие из его друзей полагают, что у него было предчувствие смерти. Он все чаще и чаще возвращался к мысли о хрупкости жизни. «Мы всегда на грани смерти… Вы сами знаете, как мало надо человеку, чтобы нитка его жизни оборвалась»[7]. В воскресенье, за неделю до убийства, он торжественно открыл воскресную школу для деревенской детворы при своем приходе. Какое событие! Урок катехизиса в Советском Союзе — и совершенно легальный!

Можно представить себе его радость, он так давно мечтал об этом. И тем не менее в этот день, по–настоящему праздничный, к удивлению всех присутствующих, он начал свое обращение так: «Дорогие дети! Вам известно, что однажды вы умрете…»

Одна его добрая знакомая пыталась уговорить его не работать так много: «Вы совсем себя не бережете, вы уже не мальчик, вы не одному себе принадлежите…»

— Я должен торопиться. У меня совсем мало времени осталось, надо успеть многое сделать…

— Что?то с сердцем?

— Нет. Это не со здоровьем связано, с ним все в порядке… Но это так, поверьте мне, я это знаю…

И еще один случай того же рода. Отец Александр безуспешно пытался поймать такси, а сопровождавший его человек волновался из?за того, что приходится попусту тратить время. Отец Александр сказал ему: «Мне?то нужен катафалк, а не такси»[8]. Было ли это мистическим предчувствием или он ощущал опасность?

Конечно, он получал письма с угрозами, но ведь они приходили к нему регулярно на протяжении многих лет. Может быть, теперь они стали более определенными? Или он был предупрежден другим знаком, более определенным?

Убийство Александра Меня вызвало большое волнение. Только после трагедии вся страна открыла для себя отца Александра. Его значение для России оценили самые разные люди, вплоть до первых лиц страны. Президент СССР Михаил Горбачев выразил «горячее сожаление». Борис Ельцин просил Верховный Совет России, председателем которого он тогда был, почтить память отца Александра минутой молчания и прислал венок на могилу.

Тайна его смерти была отмечена Патриархом Московским в письме, зачитанном во время похорон: «По человеческому разумению, казалось бы, только сейчас и настало время, когда талант отца Александра как проповедника Слова Божия и воссоздателя подлинно общинной приходской жизни и мог раскрыться во всей своей полноте».

Политика либерализации культуры, связанная с перестройкой, началась, когда власти разрешили фильм «Покаяние»; в конце его мы видим, как старая женщина спрашивает, где та дорога, которая ведет к Храму. Этот образ остался в умах многих тысяч людей как символ страны, обретающей смысл истинных ценностей, и возврата к вере после семидесятилетних блужданий. Отец Александр был убит, когда направлялся служить литургию — собственно говоря, по дороге в Храм…

Его хоронили в день, когда Православная Церковь отмечает Усекновение главы Иоанна Крестителя. Его называют также Предтечей — тем, кто пришел и уготовил путь.

Еще в 1984 году, после очередных угроз КГБ, он признался своим друзьям: «Я внутренне сказал себе, что исполнил свое предназначение, сделал, что мог, для Церкви Христовой, и готов предстать перед Господом»[9].

За несколько дней до смерти он рассказывал об одной русской православной монахине, жившей в Париже (во время войны она боролась в Сопротивлении и была убита нацистами). Свое выступление он завершил так: «Отдать себя до конца — значит совершить евангельский подвиг. Только этим спасается мир»[10].

Отдать себя до конца…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.