11. Свет радости в мире печали

11. Свет радости в мире печали

Есть судьбы, играющие всеми оттенками жизни и чувств, как бриллианты, и при этом напоминающие стальное лезвие. Они сделаны как бы из одного материала, но оставляют ощущение бесконечного цветения. В этих судьбах с самого рождения читается счастливая вечность и Божия рука. «Его десница прагуе до Бога», — говорил о владыке Иосифе (Чернове) владыка Могилевский Арсений. Вся жизнь владыки Иосифа — чудо.

Родился он в семье военного, старовера, но крещен был в Православной Церкви. При крещении мальчику дали имя Иван. Однако отец не оставлял своего обычая и до смерти совершал крестное знамение как старовер. Ваня считал себя сыном полка. Его знали почти все командиры и солдаты, он очень любил бывать в части. Мать владыки умерла, когда он был еще младенцем. Отец вскоре женился на белоруске, очень красивой девушке. Она стала второй матерью мальчику. Он сохранил о мачехе самые теплые воспоминания. «Красивая, как крымская розочка», — вспоминал владыка.

Игры Вани отличались своеобразием. Одна из них изумляла родных и соседей. Ваня играл в архиерея. Вместо кукуля надевал на голову кастрюлю. Забравшись на чердак, проводил исповедь и совершал богослужение. Часто в этих забавах принимали участие еврейские дети.

Вот фрагмент из воспоминаний владыки Иосифа.

«Значит, такая жизнь была, совершенно другой психологии все, все, все. Как теперь я вижу — дети играют в разные игры, всегда вспоминаю себя. Как иногда крестным ходом по улице шли. Подсолнухи вырвем с корнем — это рипиды, кукурузину вырвем — жезл. Ну идем, человек двадцать, по улице и поем. Что мы могли петь? „Тон деспотен…“, или „поя-поя-поя“, или еще что-нибудь такое. Вся ценность в том, что мы с еврейскими детьми не дрались, дружили. И они любили меня. И когда я после окончания пребывания в лагерях приехал в Могилев уже архиереем (при митрополите Питириме Минском, который дал мне прослужить три службы), так вот, все эти евреи, которые были тогда детьми, а теперь стали такими же старыми, как и я, приглашали меня в гости и угощали самым вкусным и лакомым кусочком у евреев — фаршированной щукой. Там многие евреи, уцелевшие от меча Гитлера теми или иными путями, меня вспоминают. Вспоминают, как руку мне целовали, как я их благословлял, маслом помазывал. Раввин кричал на нас тогда, а мы — мы же дети, играем — kinder spielen. Это будет — дети играют. А когда еврейки приходили, матери жаловались, что я их детей помазывал вонючим маслом с лампадки, мачеха моя успокаивала: „Сарочка, Груночка, чово вы ругаете, хай дети играют, в попы, в дьяки, в раввины, в солдаты, только б не бились“. Потому что антагонизм был с евреями после 1905 года, особенно в Белоруссии. Киндер шпилен… Вот такие детские игры».

Богослужение мальчик видел как примирение людей, как их объединение ради Бога. Одной из любимых игра была литургия.

«И началась „литургия“. Какая литургия? У нас дикири и трикири были. Свечи — в монастыре огарки воровали. И вот, когда их зажгли и подали мне, и протодиакон сказал: „Повелите!“ (мы же служили как попало, что помнили), — я вышел с дикирями-трикиря-ми (креста не имели, боялись крест иметь) и говорю: „Призри с небесе, Боже, и виждь, и посети виноград сей… десница твоя…“ И в это время, когда я поднял руки „народ“ осенить, веники на чердаке загорелись. Веники еще не сухие, но последние листочки уже высохли. И так огонь по всему ряду прошел — пух-пух-пух. Я перепугался, разодрал „ризы своя“ и стал быстро эвакуацию делать — детей с чердака спускать». За «литургию» Ваня был наказан вымоченной в рассоле плетью.

Иван отличался любовью к церкви. Во время богослужения он однажды забрался на солею и попытался заглянуть за катапетасму — алтарную завесу. В другой раз, во время поездки в местную обитель к празднику, он увидел монаха. И, по его выражению, «влюбился в монашество навсегда».

До поступления в монастырь Ване пришлось изрядно попутешествовать. Война оставила на нем свою печать. Образования получить не удалось. Отец, как военный, был вынужден следовать за своей частью. Подростком Иван окончательно утвердился в мысли: в монастырь. Его поступлению предшествовал, после трудных странствий, такой случай.

«Не дойдя 12 километров до монастыря по дороге Могилев — Минск, обсаженной березами времен Екатерины, и версты стояли кирпичные екатерининской эпохи, слышим — фаэтон едет: тах, тах, тах, тах. „Алексей, — говорю, — уходи в лес, это, может, разбойники едут, они в бочку нас покидают“. А в фаэтоне архимандрит сидит такой досужий, любил мужиков белорусских: „Мальчики, мальчики, куда вы идете?“»

Так Иван оказался в монастыре. Вскоре он стал келейником владыки Арсения (Смоленского), который усмотрел в юном страннике будущего архиерея. Тогда же началось обучение. Впоследствии владыка Иосиф стал одним из самых образованных людей своего времени. Он говорил на нескольких языках, прекрасно играл на фортепиано. Вот еще один отрывок из воспоминаний владыки: «Владыка Иосиф много лет спустя вспоминал, как однажды владыка Арсений подал ему томик К. Маркса и Ф. Энгельса и сказал: „Прочитай, Ваня, и знай суть. Тебе придется жить при таком строе“». Позже, будучи уже архиереем, владыка Иосиф поразит своего следователя, читая на память классиков марксизма.

Вскоре Ивана произвели в иподиаконы. Сопровождая владыку Арсения (Смоленского), он посетил многие святые места России: Валаам,

Троице-Сергиеву лавру, побывал у гроба святого праведного Иоанна Кронштадтского. В Твери произошел случай, имевший важные последствия в жизни Владыки Иосифа. Вот как он сам о том вспоминает.

«…Когда умер правящий архиерей Тверской епархии и его, уже сидящего в кресле, облачали два соборных иподиакона, то они торопились, потому что уже владыка Арсений приехал и губернатор, и звонили 12 раз в колокол. Иподиаконы торопились и никак не могли облачить архиерея: и саккос, и омофор, и все облачение задралось. Тогда я сзади подошел, приподнял покойного архиерея, и все облачение поправили. Но я сразу почувствовал боль в животе. Шли годы, я не болел, только когда поднимал что-нибудь тяжелое или много ходил, тогда боль немножко ощущал. И в лагерях чуточку побаливало, потому что я по двести пар белья стирал. Так быстро никто не мог стирать, как я стирал белье для рабочих. И когда меня комиссовали, Герчик, доктор, у меня спросил:

— Откуда у вас грыжа? Я эту историю рассказал. — Какой он, архиерей, — говорит, — был благородный. Сейчас же вас отблагодарил и сделал вам подарок, чтобы гарантировать на легкий труд».

Во время пребывания в Таганроге блаженная старица Мария предсказала Ване архиерейское служение. Вот рассказанный владыкой случай, который повествует о том, как начало сбываться это предсказание.

«В 1918 году в Таганроге произошло большое побоище: юнкерское училище вступило в борьбу с рабочими. 105 юнкеров и 95 рабочих убито. Владыка идет в исполком и просит: „Разрешите хоронить тех и других. Я архиерей для всех“. Исполком разрешает.

На кладбище привезли гробы. Рабочих на кладбище разобрали родные, а юнкеров свезли на кладбище и побросали в сарай, как дрова. Нам с иеродиаконом Николаем, могила которого в Петропавловске, поручено было надеть на трупы юнкеров белье, крестики, в гроб положить и заколотить. И так мы работали с шести утра и до вечера при некоторой помощи кладбищенских сторожей. 105 гробов поставили вдоль траншеи. Владыка приехал отпевать, когда уже смеркалось. Владыка приехал, и красногвардейцы приехали, потому что жены рабочих кричали: „Обольем бензином и сожжем архиерея, за то, что он белых хоронит!“ Но никто не облил владыку, ничего этого не допустили. Владыка пятое через десятое отпел. Принципиально всех. И потом их всех в нашем присутствии стали предавать земле, и, когда закопали, мы поехали с кладбища с большой опаской. Владыка боялся — жены рабочих были озлоблены, что архиерей юнкеров хоронит. А он на проповеди сказал, что он архиерей для всех, кто в Бога верует.

— От меня нельзя требовать партийности. Он так и сказал: „От меня нельзя требовать партийности, я архиерей для всех“. Приехали домой, все по-хорошему. Владыка, конечно, волновался и все время пил черный кофе и валерьянку. Я тогда еще не понимал, что это — валерьянка? Вот так мы и жили…

Через несколько дней приезжают в час ночи: „Комитет матросов постановил расстрелять архиерея. Он, — говорят, — белых на кладбище хоронил, а пятерых матросов в портовой церкви не захотел хоронить, назвал их черными комиссарами!“ Какая-то провокация. Я говорю: „Нет, я ничего не знаю, без меня ничего не делается, я секретарь, у меня все книги, я эконом архиерейского дома, этого быть не могло!“

На другой день приезжают во время всенощной, думают, что архиерей служит. А владыка на подворье Иерусалимского монастыря (Таганрогский Иерусалимский мужской монастырь во имя святого благоверного князя Александра Невского) сидит в сарае, весь засыпан зерном и заставлен досками. Потом опять приехали в 10 часов вечера. Тогда я пошел прямо на подворье и владыке говорю: „Владыка, я иду в порт на объяснение к матросам. — Да что ты! Да тебя в море бросят! Мне все равно гибнуть, Ваня!“»

Владыка Иосиф (Чернов) посетил многие святые места России, в том числе и Валаам

Так с владыкой я не договорился, но в порт отправился. Я знал там все ходы-выходы и шел не дорогой, конечно, я увидел — там часовой стоит. Юркнул в порт и на корабль прыгнул. Когда в кают-компанию зашел, там было накурено, надышано, наплевано и уже заканчивался ужин — везде лежали куры, ноги, лапы, колбаса и бутылки с вином и водкой. Я был в полуряске, и все одним голосом сказали: «Че-орт!» Я говорю: «Не черт, а Ваня, эконом архиерейского дома». Вот этим они были куплены с первой минуты: «Совсем не черт, а Ваня-эконом».

Матросы: Что вам угодно? Я: Угодно договориться с вами навсегда: быть архиерею или не быть!

Матросы: Да-а, мать его такую, этот архиерей и поляк еще вдобавок, что ему русское!

Я: Только одно знаю, что когда его посвящали в архиереи в 10-м году, 24 октября, то он такую речь говорил: «Я очень долго собирался и наконец-то собрался убежать с темного запада к светлому, хотя и в лаптях, востоку русскому!»

Все они: А-а-а! — папироски в сторону, — но все-таки, все-таки конкретно!

Я: Конкретно — надо разобраться. Мы знать ничего не знаем, а вы все приезжаете и приезжаете. Архиерей в Ростове, но, если надо, я его найду в три счета.

Матросы: Но чем вы докажете, что вы ничего не знали?

Я: Когда моряков хоронили, в портовой церкви был священник Суриков. Давайте спросим у него.

Матросы: Товарищи, возьмем Сурикова. Давайте Сурикова сюда.

Пришла машина, привезли Сурикова. Суриков (кляц-кляц, стучит зубами): Ваня, и вы здесь?

Я: И я здесь, отец Иван. Садитесь, поговорим. Суриков: И все-таки (кляц-кляц), на какой предмет будет разговор?

Я: Увидите, на какой предмет. Вон, предметов полный стол стоит (показываю на бутылки), давайте опрокинем по рюмочке.

Вот этим я их снова всех купил. Моряки сейчас же поналивали нам полные стаканы. Суриков, конечно, выпил весь стакан, я немножко прихлебнул.

Я: Закусывайте! Но как он мог есть, когда у него зуб на зуб не попадает. Есть пришлось мне, и лапы, и колбасу.

Я: Отец Иван! Почему вы владыку не пригласили хоронить моряков?

Суриков: Какое же я имел право, Ваня, приглашать, когда там родные, родители их? Если бы родители сказали мне, то я пошел бы и пригласил владыку.

Моряки: Ах, вот как! Так их растак! Как же они нас информировали? Вопрос исчерпан. Еще по рюмочке!

Я (морякам): Можно с вами завтра встретиться в городе, чтобы получить в исполкоме разрешение на панихиду? Владыка в двадцатый день отслужил бы панихиду в городском парке на клумбе и речь сказал. Владыка — юрист.

Моряки: О-о-о! Это хорошо, это хорошо! В час ночи повезли нас по домам. Сурикова сбросили у калитки, а меня у архиерейского дома. Я сейчас же, не успела машина поворотить, пешком, пешком на подворье. В два часа ночи добежал, сразу к владыке:

— Все устроено! Вы служите на Сретение панихиду.

— Пся крев, — говорит, — Ваня, пся крев. (Это польское ругательное слово — собачья кровь.)

— Вот, я вам сообщаю, завтра или уже сегодня в 11 часов утра я иду в исполком, там я встречаюсь с Воробьевым, и мы получим у Стернина разрешение на служение панихиды и на парад. И вы, владыка, благоволите панихиду отслужить и речь сказать.

— Пся крев тебе, — говорит. — Там видно будет, какая «пся крев», теперь я хозяин.

В одиннадцатом часу утра я встретился с Воробьевым в коридоре на мраморной лестнице в доме бывшего богача, и мы пошли к Стернину — председателю исполкома. Стернин еврей, но очень хороший еврей, он и к Русской Церкви неплохо относился. Он сразу спросил: «Вам, батюшка, вина или угля, вероятно, нужно? — Да нет, панихиду будем служить. А вон, — говорю, — идет товарищ», — я показал на Воробьева. («Товарищ» я произнес первый раз в жизни. Как в Антиохии первый раз назвали христиан христианами, так и я первый раз сказал «товарищ»).

Воробьев: Ваня хочет с архиереем панихиду отслужить в двадцатый день смерти героев, наших товарищей. А мы хотели бы парад небольшой устроить. Надо оформить, товарищ Стернин.

Стернин: Сейчас, сейчас, сейчас. И написал на бланке областного исполкома: «ВАНЕ И АРХИЕРЕЮ. Разрешается 2 февраля (тогда еще старый стиль был) отслужить панихиду над героями-матросами в городском парке на клумбе».

Такую бумажку я получил. Раскланялся, чуть руку не поцеловал этому Воробьеву. Воробьев мне тогда говорит: «Может, пойдем выпьем? — Да не-ет, я спешу».

И я опять бегу на подворье и владыке в щелочку сую бумагу и фонарь — читайте, мол. Владыка прочитал, не верит: «И это может быть обман». Во всяком случае, монахи вечером выперли владыку к благочинному, который жил недалеко от архиерейского дома. Уже опасно было держать владыку на подворье, потому что в 6 часов утра архиерей вызвал протоиерея Шумова, исповедовался у него. Шумов пришел домой, сказал матушке. Матушка сказала дочке. В 12 часов весь базар уже знал, что архиерей на подворье исповедовался у Шумова. Когда мне это сказали, я как сумасшедший побежал, чуть не падая, на подворье — нужно было скорее архиерея перевести куда-нибудь. И его быстро перевели к благочинному Овчаренко. Сколько переживаний было и архиерею, и мне. Но я молодой был, у меня все это на сердце не отражалось.

Я дал двум благочинным (тогда два благочинных было в Таганроге) от имени владыки такое распоряжение: «Прошу сообщить духовенству: 2 февраля я служу панихиду на могиле героев, то-то, то-то, то-то… Охотники, за мной!» И расписался: «Епископ Арсений». Не предписание, а приглашение. «Охотники» все пришли. И больные, и безногие, и на костылях — все пришли. Пришел хор, и протодиакон пришел. Ровно в 5 часов приехал владыка, надели ему мантию, омофор, епитрахиль. Быстро отслужили панихиду, Владыка слово сказал (он охрипший был немного на нервной почве).

По окончании нас немедля отвезли домой. Владыка сразу попросил кофе. Я сварил кофе и подал ему. У владыки дрожали пальцы. Потом он посмотрел на шкаф, где у него митры стояли: «Дай-ка мне вон ту, восьмигранную царскую митру» (царскую митру епископ Арсений получил в награду от государя императора Николая II в 1911 году.). И прослезился. Я подал. Он открыл футляр и сказал: «Та голова, которая спасла архиерейскую голову, имеет право венчаться этим венцом в свое время».

Владыка Иосиф много лет провел в лагерях. Одним из мест его ссылки был Челябинский лагерь, а это самое тяжелое место. Владыка служил банщиком, так как у него была обнаружена грыжа, и он не мог выполнять тяжелые работы. Ему приходилось мыть полы в лагерной больнице, где было много туберкулезников. Грязь была ужасающая. Возле кроватей стояли плевательницы. И владыке Иосифу надо было их мыть. Поначалу он не мог заставить себя мыть плевательницы. А потом обратился ко Христу с такой молитвой: «Господи, неужели Тебе приятно, что Твой архиерей возится в плевательницах? Но если Тебе это угодно, то я буду мыть их руками».

В ссылке владыка Иосиф не терял присутствия духа. На нем всегда была опрятная одежда, он не позволял себе опускаться и не позволял опускаться другим. Часто он избегал разговоров о Боге и о религии, но тем не менее его жизнь уверяла окружающих в истине христианства.

Во время войны владыка находился в плену у гестаповцев. Вот рассказ его духовной дочери.

«Это было в 1943 году, накануне Рождества Христова. Владыка просидел 66 суток в гестаповской тюрьме. Окна в камере были без рам и без стекол. На улице стояли морозы. Владыка был в легкой одежде. Мама сшила из ветоши на вате теплые брюки, и через дежурных немцев мы передали их владыке. Передали также одеяло, чтобы закрыть от ветра выбитое окно. Владыка был очень благодарен. Нам с сестрой удавалось через дежурных немцев передавать посылочки со всем необходимым. Окно тюрьмы было со стороны улицы, и после получения передачи владыка выглядывал в окно и нас благословлял. Передачи носили владыке и его иподиаконы. Святые Дары по просьбе владыки передал отец в маленькой баночке — сахарной торбочке. В рождественскую ночь заключенных три раза выводили на расстрел. Владыка ждал, когда и его вызовут. Он причастился Святых Даров, которые передал ему отец. Владыка просил папу передать молитвы на исход души. Папа передал, но не те молитвы, а после владыка сказал: „Хорошо, что вы эти молитвы прислали, я всем расстрелянным их прочел“. В день Рождества Христова мы пошли к тюрьме. В окне камеры показался владыка, благословил нас, и мы ушли. Вскоре наши войска стали приближаться к Умани, и немцы готовились к отступлению. Мы с сестрой Валентиной и двумя иподиаконами каждый день дежурили на краю города возле тюрьмы и следили, как немцы эвакуировали оставшихся в живых заключенных. Но владыки среди них не было, и мы не знали, где он. А владыка оставался закрытым в последней камере наверху тюрьмы. Он умирал от голода и холода, но сильнее всего страдал от жажды. В коридоре капала вода, но дверь была закрыта, и никто не заходил к нему. Он молился Богу: „Питоньки, питоньки пошли, Боже!“ И Господь однажды чудесно посетил его. Невидимая рука открыла камеру, Владыка вышел, попил воды, и дверь снова закрылась невидимой силой.

В тот день, когда немцы уходили из города, я с передачей пошла к тюрьме, но из окна никто не показывался. Я пошла на кладбище, где жили иподиаконы, и говорю им: „Владыки, очевидно, нет“. Они мне ответили: „Мы подкупили дежурного немца, он открыл камеру и владыку выпустил“».

После ссылок Владыка Иосиф был отправлен в Казахстан, в самую глушь. Два года он был запрещен к служению, и часто, стоя в церкви, плакал оттого, что он когда-то служил, а теперь не может. Однако в середине 50-х годов владыку Иосифа к служению разрешили. К этому времени за плечами у него было более трех десятилетий ссылок и лагерей.

В 1960 году владыка Иосиф (Чернов) был назначен епископом Алма-Атинским и Казахстанским. Для Русской Православной Церкви это было тяжелейшее время. Порой сами служители сомневались в том, что церковь может быть сохранена. Начались тихие гонения, вполне сопоставимые с теми, которые были после революции. В Алма-Ате тогда произошла церковная смута, в результате которой могла быть упразднена алма-атинская кафедра. Но владыке Иосифу удалось сохранить кафедру и организовать ежедневные богослужения.

Именно в это время владыка Иосиф сразу же занялся постройкой собора в Алма-Ате. Собор возник в короткое время буквально из воздуха, на глазах советских властей. Проект составлялся при деятельном участии самого владыки. При этом жизнь его была почти крестьянской. Владыка сам управлялся с хозяйством, сам готовил пищу. Был гостеприимен и часто оказывал посильную помощь бедным. Он тепло относился к казахам. Некоторые казахские мальчики почитали его как своего отца или деда.

Частым гостем у него был уполномоченный по делам РПЦ Вохменин. Он очень уважал «Ивана Михайловича». Порой прибегал к его совету и даже просил молитв. Однако каждый вызов в управление приносил тревогу. В то время РПЦ была обложена почти непосильным налогом. Иногда владыке удавалось обернуть дело так, что он не платил налога. Например, он юродствовал. До самой старости владыка отличался отменным здоровьем. Однако при разговоре с уполномоченным порой проделывал странные вещи, например, насыпал полную горсть таблеток и запивал их глоточком коньяку.

Вот еще один рассказ духовной дочери владыки о том времени:

«Владыка щедро благотворил. Многим студентам владыка покупал костюмы, рубашки, обувь. Высылал в семинарию одежду для студентов. Многим немощным монахиням, живущим в миру, высылал деньги, посылки. Не обходил монастырей женских и мужских, которым высылал все, что мог. Две сестрички-монахини жили в Херсоне. Они очень помогали владыке в заключение тем, что присылали ему посылки с продуктами. А когда владыка служил в Алма-Ате, то уже он их поддерживал — каждый месяц посылал как бы пенсии. Батюшкам давал „на дрова, на уголек“. Он старался всем помочь. И жители улицы Минина и близлежащих улиц в трудные моменты всегда приходили в его дом и просили: „Владыка, помогите!“ И владыка всегда, чем мог, каждому помогал. Соседских детей владыка всегда угощал конфетами, делал им подарки. А девочка Лена, жившая в соседнем доме и особенно любимая владыкой, каждое утро подбегала к забору и находила на нем кулечек шоколадных конфет, который владыка оставлял для нее. Он самолично каждый день заворачивал в платок или в бумагу несколько пригоршней конфет и рано утром оставлял их на заборе для этой девочки. Он никогда не отказывал ни одному приходящему к нему за помощью человеку, кто бы он ни был. Не отказывал, если человек просил помочь купить ему билет, чтобы добраться до дома. Алкоголиков много к нему приходило, но им он денег никогда не давал, а давал что-нибудь покушать. „Водку, — говорил он, — без меня найдете, а закусить чем — я могу дать, чтобы не сильно опьянели“. Во время стихийного бедствия на Медео — при нашествии ледника — владыка молился и призывал к молитве своих прихожан. Он так же помогал, как мог, пострадавшим. И стихия была побеждена».

В 1971 году владыка Иосиф участвовал в выборах патриарха и даже был кандидатом. Ему было к тому времени 78 лет. Он сам отказался от патриаршества. Скончался владыка Иосиф в 1975 году, проглотил слишком большую рыбью кость. Ему сделали операцию, но оправиться после нее он уже не мог.

Владыка Иосиф не прославлен как святой, но его почитают как святого не только в Алма-Ате. Большинство материалов, использованных в рассказе о владыке Иосифе, взяты из книги «Свет радости в мире печали». Это почти целиком документальное произведение — из воспоминаний владыки и его духовных чад. Книгу эту можно назвать свидетельством несомненной святости, которую стяжал трудами и молитвой владыка Иосиф.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.