«ПОКА МЫ ДЫШИМ, МЫ ДОЛЖНЫ ТВОРИТЬ!»[47]  

«ПОКА МЫ ДЫШИМ, МЫ ДОЛЖНЫ ТВОРИТЬ!»[47] 

Разговор в моем докладе пойдет о взглядах отца Александра Меня на творчество, на его природу, его смысл, на то, какое место оно занимает в социальной и духовной жизни, как оно связано с назначением человека и человечества.

Высказывания отца Александра на этот счет рассыпаны во множестве его проповедей, лекций, бесед, писем, книг и статей. Назову только некоторые, те, что прямо связаны с этой проблематикой. Это прежде всего книги «Трудный путь к диалогу», «Культура и духовное восхождение», «Мировая духовная культура», это отдельные главы его шеститомника «В поисках Пути, Истины и Жизни», это многочисленные статьи еще не опубликованного «Словаря по библиологии»[48]. Сюда же надо прибавить ответы отца Александра на вопросы слушателей его лекций, те ответы, которые я сам слышал, присутствуя на этих лекциях, а также те, с которыми я сумел познакомиться как редактор готовящейся к печати книги, целиком составленной из этих ответов[49].

Важно подчеркнуть, что отец Александр и сам был творцом par excellence, он был творцом каждую минуту своей жизни, не столько теоретиком, сколько практиком. И проявил он себя как необычайно активный творческий человек и в качестве священника, пастыря, проповедника Слова Божия, и в качестве автора богословских книг, автора стихов и прозы, художника — а рисовал он замечательно, — ив качестве человека действия. Об этом свидетельствовал он сам, когда сказал: «Есть люди, которые пишут историю, а есть люди, которые в ней живут и действуют. Я принадлежу ко второй категории».

А теперь я перехожу непосредственно к теме.

О природе творчества. Отец Александр многократно, хотя и в разных выражениях, говорил одно и то же: творчество — уникальное свойство человека, дарованное ему свыше, признак его богоподобия. Наряду с волей, мыслью, самосознанием, совестью творческий дар и есть то, что принято называть духом. Дух — то, что отличает человека от зверя, «то, в чем заключен образ и подобие Божие. Это начало творческое, это начало мыслящее, естественно, незримое и бессмертное».

Таким образом, это сверхприродное качество, потому что природа духом не обладает. Хотя ощущение одухотворенности природы у многих людей есть. И отец Александр его разделял. Он сказал однажды: «Я всем своим существом это переживаю, и для меня прикосновение к земле и к растению — всегда прикосновение к живому существу». Вместе с тем он весьма критически относился к идее Руссо, что «надо вернуться к исходному первобытному состоянию. Назад к природе». Он говорил: «Человеку не дано безнаказанно отступать на природный уровень. Он в чем?то ее (природу) уже превзошел. Она внеэтична, чего не может позволить себе человек (иначе — монстр типа «белокурой бестии»)… вся природа — это лишь поток, который стремится обрести самосознание в человеке. Мы корнями в ней, но духом уже поднимаемся в другие сферы». Одно дело благоговение перед природой, а другое дело обоготворение ее, на чем стоит язычество. Когда человек останавливается на том, что природа живая, когда он обоготворяет ее, он постепенно утрачивает Того, Кто ее создал.

Отец Александр давал и такую характеристику духа: «свободное творчество, личный разум и самосознающая воля». Это очень важное уточнение: не просто творчество, но свободное творчество. Совершенно ясно, что свобода — фундаментальное свойство личности, опять?таки дарованное нам свыше, — есть условие существования творчества как такового, потому, что свобода — «один из важнейших законов духа». Однако свобода — это и ограничитель, потому что она связана с ответственностью. Она предполагает этическую ответственность, и прежде всего ответственность творческого человека, поскольку он отвечает за то, что он делает, перед Богом, перед людьми и перед самим собой, перед своей совестью. Бог доверяет человеку, предоставляя ему свободу, и человек оказывается либо на высоте этого доверия, либо нет.

«…В христианском сознании, — говорил отец Александр, — идея свободы носит глубоко духовный характер». Это показал в свое время Бердяев. И чем выше стоит человек на духовной лестнице, тем больше пространство его внутренней свободы, тем больше он ощущает меру своей ответственности.

Отец Александр сочетал в себе трезвость и идеализм. Как идеалист, он верил в победу светлых сил, в то, что «люди, взирая на Божественную любовь, победят злобное разделение мира». Как человек трезвый и проницательный, он видел, что мы — не только образ и подобие Бога. «Мы — образ и подобие зверя» — это его слова. И потому, считал он, «свобода, наше неотъемлемое свойство, призвана служить преображению зверя, реализации тех чудесных потенций, которые заложены в нас». Одна из этих потенций — творческий дар человека.

А вот как человек им распорядится — это, вероятно, самое главное. И это зависит от самого человека, от его нравственного выбора, от того, куда повернуто его сердце, к кому оно повернуто. Каков вектор души человеческой — это всё и определяет.

У отца Александра есть суждение о гении и злодействе, очень нетривиальное. Он говорил так: «Гений является даром, присущим духовности, человек его себе не выбирает, а путь злодейства — это выбор, направленность и устремленность воли человека». Получается интересная вещь: гений в себе не волен, за него выбор уже сделан свыше; гений — вместилище непомерного дара, и ему не надо выбирать, дай Бог выдержать и не уронить — и дар, и самого себя. Гений — это абсолютный слух, в том числе и на нравственное искажение. Это как фальшивая нота для Моцарта — она недопустима, она режет, потому что нарушает гармонию, а гений — дитя гармонии.

Что же касается злодея, то он этой фальши — гвоздем по стеклу — не слышит. А если слышит — не обращает внимания: это допустимо, если приносит пользу. Злодей прагматичен, но этот прагматизм парадоксальным образом сочетается с иррациональностью. Зло побеждает, потому что оно не знает нравственных преград — как Сталин, писавший в свое время стихи, этих преград не знал и потому победил всех своих соперников, реальных или мнимых. Они, — скажем, его прежние соратники — размышляли: можно ли убить своего? И приходили к выводу: своего — нет, а чужого можно, вполне. А перед Сталиным стояла совсем другая дилемма: когда лучше убить — сегодня или завтра?

Зло со своим прагматизмом побеждает, но потом, в дальней перспективе, оно проигрывает в пух и прах, потому что оно иррационально, потому что оно перешагивает через моральные барьеры, а надо было остановиться. Побеждая на физическом уровне, злодей проигрывает на уровне духовном, потому что разрушает не только всё вокруг себя, но и, в конечном счете, себя, ибо деформирует свою душу до неузнаваемости и разрывает тем самым связь с Вечностью, ибо созданный Богом миропорядок выжженную душу отторгает, извергает.

Всё это имеет прямое отношение к творчеству, ведь творец — это не только деятель искусства, художник или деятель науки. Нет, ремесленник — тоже творец. И политик — тоже творец, потому что он формирует социальную среду и потому что любой человек творец — актуально или потенциально. Отец Александр говорил об этом неоднократно, и величайшим творчеством он считал выращивание своей духовности: «Для того, чтобы творить, необязательно создавать картины, симфонии или скульптуры. Каждый человек созидает свою личность. Но созидает ее не в пустом пространстве, а в соотношении с другими «я» и с вечным «Я» божественным».

Но вернемся к злодею и выбору, который он делает. Журналист, бравший у отца Александра интервью, спрашивает: «А этот выбор — сознательный?»

Отец Александр отвечает: «Необязательно. Волевая направленность исходит из глубин человеческой природы и не всегда проходит через фильтр разума и сознания. Более того, она часто прячется от света. Раз вы употребили формулу «гений и злодейство», вспомним пушкинского Сальери. Имея элементарные религиозные представления, он отлично знал о заповеди «Не убий», но терзавшая его зависть не позволила ему осознать преступность этого шага. Напротив, он оправдал себя с помощью некоей абстрактной логики, в которой нормальному разуму нет места».

Добавлю от себя, что тех, кто был инспиратором убийства отца Александра, тоже терзала зависть к нему — зависть к религиозному гению, непомерно одаренному свыше, и они тоже руководствовались абсурдной логикой: они убедили и себя, и тех, кто принял решение: «Надо убить!» и отдал приказ. Убедили, что они делают благое дело, потому что отец Александр будто бы подтачивает устои Русской Православной Церкви, превращает ее в синагогу, он растлевает наш добрый народ, он представляет смертельную угрозу не только для Церкви, но и для безопасности нашей Державы.

Для этих людей православие — некая «русская религия», по сути дела этническая, точнее, племенная, которую для удобства властей легко превратить в элемент «национальнорелигиозной идеологии». Христианство при этом перестает быть путем спасения, становясь средством для достижения иной, чисто политической цели. Эти люди были полны лютой ненависти к отцу Александру, но камуфлировали эту ненависть квазирациональными соображениями, высшими, якобы, интересами.

Журналист спрашивает отца Александра: «Что порождает абсурдную логику?»

Отец Александр отвечает: «Воля ко злу, направленная в противоположную от Первообраза сторону. Николай Бердяев писал, что иррациональная природа зла не позволяет его до конца рационализировать. Это подобно тому, как нельзя перевести на язык строгой логики хаотический бред душевнобольного».

Это перекликается с другой мыслью отца Александра, вернее, с той же, но выраженной несколько иначе. Он говорил: «Чистая рациональность может стать духовно убийственной» и приводил в качестве примера «Войну с саламандрами» Чапека, где изображена цивилизация, построенная на одном рассудке, и это оказывается смертельно опасным для людей.

Я могу привести и другие примеры, скажем, «1984–й» Оруэлла или «Колыбель для кошки» Воннегута, где великий физик губит мир, потому что ему интересен сам эксперимент. Прототипом, видимо, служил Энрико Ферми, который первым осуществил ядерную реакцию, и когда ему сказали после бомбардировки Хиросимы: «Какая ужасная вещь эта атомная бомба», он ответил: «Да, но какая интересная физика!»

А можно привести в качестве примера не литературное произведение, а, скажем, вполне реальный и обыденный Освенцим, где тоже всё было замечательно продумано и очень рационально устроено, где творческие люди изобрели газ «циклон–В», другие творческие люди придумали, как наиболее эффективно использовать этот газ для быстрого удушения «нелюдей», «унтерменшей», а третьи — как утилизировать трупы: как использовать состриженные волосы для подушек и одеял, как выдирать протезы для выплавки золота, как вытапливать из тел жир для получения мыла.

Эти примеры наводят нас на мысль о том, что творчество не есть нечто однозначно позитивное и, более того, что сфера духа, к которой творчество безусловно принадлежит, амбивалентна. Всё дело в том, на что направлено творчество. Само по себе оно этически нейтрально — как наука, как техника, как культура, базирующиеся на фундаменте творчества. Их можно развернуть в любую сторону — ив созидательную, и в разрушительную. Это зависит только от человека — образа и подобия Божия, от того, куда этот образ и подобие устремит свои способности. В притче о талантах говорится только о позитивных плодах человеческого творчества, потому что именно их Бог ждет от человека. Но мы знаем, что на нынешнем Древе познания добра и зла зреют и такие плоды, которые могут взорвать мир.

Итак, сфера духа амбивалентна. Мы знаем это чисто эмпирически. Мы знаем это из Писания. Если внимательно читать Библию, особенно Новый Завет, это становится совершенно очевидным. Вы помните, как апостолы, когда жители самарянского селения не приняли Христа, сказали: «Господи! хочешь ли, мы скажем, чтобы огонь сошел с неба и истребил их, как и Илия сделал? Но Он, обратившись к ним, запретил им и сказал: не знаете какого вы духа; ибо Сын Человеческий пришел не погублять души человеческие, а спасать» (Лк 9, 54–55).

Апостол Иоанн говорил о «духе истины и духе заблуждения», блаженный Августин — о двух «градах», о двух типах духовности. Отец Александр пишет: «Русские религиозные мыслители Владимир Соловьев, Михаил Тареев, Николай Бердяев, следуя Августину, подчеркивали, что существуют две формы религиозности: «открытая», свободная, человечная и «закрытая», мертвящая, унижающая человека. Вечным примером столкновения между ними является антитеза Евангелия и фарисейства.

Всё это я говорю потому, — продолжает отец Александр, — что не могу разделять взгляда, по которому любая религиозность служит этическому возрождению. Именно против этого взгляда выступал апостол Иоанн, предостерегая: «Не всякому духу верьте.» Он дал и критерий для различения духов, сказав: «Кто говорит: Я люблю Бога, а брата своего ненавидит, тот лжец». В этом апостол был верен Евангелию Христову и пророкам Ветхого Завета, которые провозглашали, что служение истине и Богу невозможно без верности нравственным заветам, данным человеку».

Так вот, творчество, культура, принадлежащие сфере духа, не есть нечто единое, целостное. Они поляризованы. Поляризованы именно потому, что сама сфера духа поляризована. О. Александр говорил, что духовное наследие, которое люди передают друг другу, развивается, и «творчество человечества постоянно идет в двух направлениях, поляризуясь позитивно и негативно. Полярности возрастают и все время противостоят друг другу. Нет прямой эволюции, а есть накопление сил добра и накопление сил зла. И творчество в этом процессе имеет огромное значение…»

Достоевский, как известно, говорил, что добро со злом борются, а поле битвы — сердце человека. Но человек — не пассивный объект этой борьбы, он в ней участвует, он делает выбор. И отец Александр, разделявший мысль Достоевского, отмечал, что «человек страдает не только от внешних ограничений, от внешних трудностей — он прежде всего испытывает давление изнутри, со стороны своих собственных несовершенств и страстей. Именно поэтому человек может изуродовать и любовь, и любые человеческие отношения, и может извратить смысл самых прекрасных слов и самых высоких представлений, таких, как «свобода», как «равенство», как «братство»». И он добавлял: «…не культура… и не наука сама, как таковая, повинны в том, что происходит, а дух человека».

Творчество, прежде всего художественное творчество, может возвышать человека, возвышать его дух, а может унижать его, может разжигать низменные страсти, вселять отчаянье. Искусство, достойное этого имени, восславляет свободу и призывает милость к падшим, укрепляет душу человека, вселяет веру в его высокое предназначение и в осмысленность жизни, созданной Творцом. Оно знает: «Есть ценностей незыблемая скала».

А есть такое искусство, скажем, постмодернизм, которое релятивирует все ценности и тем самым упраздняет их. При этом оно может быть виртуозным, а авторы людьми одаренными, как, например, Владимир Сорокин или Дмитрий Пригов.

Возьмем стихотворение Пригова:

Вот завелся во мне солитёр

День не кормишь — так воет капризно

А каков, проходимец, хитер —

То повыглянет сверху, то снизу

И клянет на чем свет тут стоит

А я что? — не нарочно ведь, сдуру

Поэтичная, в смысле, натура

Просто внутреживотных кормить

Забываю

Не слишком эстетично, я понимаю. Но это принцип: эпатаж входит в условия игры. Можно подумать, что автор продолжает традицию обэриутов, например, Николая Олейникова, но Олейников, когда он писал:

Маленькая рыбка,

Жареный карась,

Где твоя улыбка,

Что была вчерась? —

когда он это писал, он имел в виду себя и таких, как он, и действительно сгинул, как тот карась, был уничтожен в подвалах Лубянки. А Пригов играет со смыслами, уравнивая всё со всем. Ему все равно — что солитёр, как он его называет, что «милицанер», что ребенок. Всё уравнено в своем ничтожестве, всё сведено к своей материальности.

Вот еще одно стихотворение того же автора:

Куда ты, смелая малышка

Бежишь как милая зверюшка

Еще ведь малое немножко и —

Отвалится сначала ножка

Потом и следущая ножка

Потом отвалится головка

Потом, и говорить неловко —

Уже такое, что и кошка

Есть не станет

Это игра на понижение.

Сравните:

Образ твой, мучительный и зыбкий,

Я не мог в тумане осязать.

«Господи!» — сказал я по ошибке,

Сам того не думая сказать.

Божье имя, как большая птица,

Вылетело из моей груди.

Впереди густой туман клубится,

И пустая клетка позади.

Мандельштам. Я полагаю, вы узнали.

Никакая виртуозность, никакой талант не помогают, когда человека сводят к его физиологическим отправлениям. В этом случае он уже ничем или почти ничем не отличается от животного. На самом деле, как говорил отец Александр, «хотя бы в подсознании у любого человека живет шкала ценностей, которая… определяется его верой». И еще: животному «чуждо понимание разницы между идеалом и реальностью. Человек же, сталкиваясь с бытием, познает в своем внутреннем опыте иной мировой порядок. Этот контраст рождает в нем стремление к истинной жизни. Человек запрограммирован на то, чтобы соединиться со своим Первоисточником. Но это не жесткая программа — для нас остается свобода выбора».

Отец Александр не говорил специально о постмодернизме, но он говорил об опасности того искусства, которое упраздняет духовную вертикаль, порождает «цветы зла». Культура — это интеллектуальная смелость и, одновременно, моральная ответственность, и даже более того — духовная ответственность. По крайней мере она призвана к этому, потому что одно нерасторжимо связано с другим. Я упомянул о постмодернизме потому, что моральная безответственность, к сожалению, свойственна самой культуре, и это симптом духовного неблагополучия. Есть в нашем искусстве вещи и похуже постмодернизма, например, сочинения Мамлеева и Лимонова. Когда отца Александра однажды спросили об этих авторах (а он их читал), он сказал: «…что?то мне не понравилось всё это… Я не думаю, что это останется в истории литературы. Это плесень какая?то».

Свойствен ли искусству демонизм? Безусловно да, потому что художник — чуткий инструмент. Художник — это медиум: он может вступать в контакт с темной духовностью, становиться ее проводником. Отец Александр говорил, что «зло на уровне человека — это нравственное зло», а «на уровне чисто духовном — то, что мы называем демоническим злом». Раскрывая этот тезис, он сказал в одной из своих бесед: «Здесь человек соприкасается с теми таинственными измерениями бытия, в которых тоже происходит какой?то сбой, какой?то дефект. Человек в эти измерения окунается и становится носителем их, инфицируется ими. Отсюда демоническая одержимость людей — носителей зла, людей, зло для которых становится их второй природой, людей, отравленных злом».

Некоторые полагают, что демонизм в культуре связан с авангардизмом, например, с рок–музыкой. Отец Александр отвечал на это, что христианство не боялось новаторства, и авангардизма не следует бояться, потому что иконопись была «авангардом по отношению к античному искусству, потому что готический стиль был тоже авангардом по отношению к старым канонам, потому что древнерусские крестовокупольные храмы были тоже авангардом по отношению к базиликам». Таким образом, язык культуры «никогда не отбрасывался христианством… Оно всегда воплощалось в какие?то формы, которые были свойственны своему времени».

Что же до рок–музыки, то он говорил, что дело не в ней, а в том, как она употребляется. И он приводил в пример рок–оперу «Иисус Христос Суперстар»: либретто отвратительное, слова безумные, «но музыка — отличная, местами… очень одухотворенная, живая, великолепная». «Демонической, — добавлял он, — можно было бы сделать даже симфоническую музыку, можно сделать ее даже оккультной. Давайте вспомним Скрябина: он прямо ориентировался на оккультизм, но он и без всякого рока достигал этого». К тому же сатанинским, по убеждению отца Александра, может быть и реалистическое искусство.

По моему мнению, один из главных признаков демонического искусства — это дух ненависти, который оно несет. Но это в равной степени относится и к творчеству иного рода, например, к сочинениям некоторых священнослужителей, богословов, даже если они сами усматривают сатанизм и антиправославие в любом проявлении свободной мысли, в любой попытке обновления Церкви. Отец Александр обычно воздерживался от резких оценок, но бывали случаи, когда он их высказывал открыто и недвусмысленно. На одной из лекций его попросили выразить отношение к книге иеромонаха Серафима Роуза «Христианство и религия будущего», кстати сказать, весьма популярной в наших консервативноохранительных православных кругах, где ее приравнивают чуть ли не к творениям Отцов Церкви.

Отец Александр ответил: «Мне не нравится эта книга. Это книга бывшего протестанта, ставшего православным… человека, который под личиной благочестия проповедует ненависть. Он ненавидит всех, кроме членов своего клана. В его книге, например, есть такое: индийский народ — это проклятый народ. А ведь это жители целого субконтинента! Для него все — служители дьявола: движение за соединение Церквей — служители дьявола, философы — служители дьявола, чуть ли не снежный человек… Я считаю, что это психиатрия. Может быть, я немножко резко говорю, но почувствуйте сами, какой дух идет от его книги. Это дух не евангельский, это дух ненависти! А ненависть, даже замаскированная под христианство, все равно остается антихристианской. Это человек, который ненавидит весь мир».

Отец Александр подчеркивал особо, что человечество, культивируя ненависть, «раздирает самоё себя. Приближает тот рубеж, где маячит призрак апокалипсической катастрофы». А современные фарисеи, выступающие под маской благочестия и набожности, как раз и культивируют ненависть. Их нетерпимость, их фанатизм, под прикрытием Евангелия, весьма способствуют эскалации демонизма и наносят колоссальный ущерб христианству.

Как некогда инквизиторы, эти люди говорят, что они исходят из «высших соображений», что их сочинениями и их действиями движет вера. Но дело, говорил отец Александр, «не в самой вере как таковой, а в ее извращениях. Точнее, в «закрытом», агрессивном типе религиозности, которая содержит проекцию наших страстей или несет на себе печать социального и нравственного окостенения».

Теперь мы можем поставить вопрос: а что, демонизм действительно является обязательным атрибутом творчества, особенно художественного творчества? Безусловно нет. Хотя многие художники так и думали. Достаточно назвать имена Гоголя, Толстого, Цветаевой, Ходасевича. Цветаева, например, была убеждена в демонической природе искусства и говорила, что поэт одержим — но не искусством, а демоном, и у нее этот демон — не даймон сократовский, а стихия. Разумеется, я не могу отрицать, что поэтическое наитие может быть и демоническим, но оно может быть и божественным, и тогда стихи становятся благодатными.

По мнению отца Александра, элементы демонизма безусловно есть в творчестве, в культуре. Но он настаивал, что «дело тут вовсе не в творчестве, вовсе не в искусстве, да и не в природе, а в нас. Это мы искажаем природу, это мы употребляем живопись и поэзию для того, чтобы создать «цветы зла». Если брать шире, дело и не в науке. Не наука создает те ужасы, которые сегодня разрушают природу и угрожают Земле. Это человек! Это его зло, его грех. Если бы человек был иным, он мог бы употреблять те же вещи во благо».

Да, у человека искусства много соблазнов, — вероятно, больше, чем у обычного человека, но он в силах бороться со злом и противостоять темным наитиям, если он опирается на камень веры.

Отец Александр проповедовал принцип единства веры и культуры. Он не раз говорил об их органической взаимосвязи, восходящей к глубокой древности. Противопоставлять их, отрывать одно от другого абсолютно неверно. Вот его слова: «Корнем всякой культуры, в том числе искусства, литературы, является духовность человека, миросозерцание человека, а сама культура — это уже листва и плоды». Таким образом, это шумящее древо есть нечто целостное: «…это корни, уходящие в самую глубину бытия, это вера, уходящая в мир духовный, это ствол, по которому текут соки живые, и, наконец, плоды, которые всё увенчивают», — культура.

Христианство приходит из другого измерения бытия, а культуру создают люди. Под культурой мы обычно понимаем совокупность материальных и духовных ценностей, накопленных человечеством на протяжении истории. Да, можно сказать, что культура — это сад, насаженный людьми взамен утраченного Эдема, хотя люди создают этот сад зачастую без Бога.

Но культура — категория динамическая, а не статическая. Ей свойственны новизна и энергия. Культура — это скорее особый способ выражения внутренней ориентации человека. Это средство для выражения отношения человека к себе, к другим, к миру, к Творцу. Культура — это своего рода язык.

Именно так понимал культуру отец Александр, называя ее «языком духа». Он говорил: «Если бы вся культура не была языком духа, языком Церкви, то не было бы ни Андрея Рублева, ни создателей древнерусских храмов, ни создателей святой Софии Константинопольской, ни поэм, создаваемых бесчисленными известными и неведомыми поэтами от древности христианства до наших дней. Что такое православное богослужение? Это огромный корпус высокохудожественного творчества».

Деление на «светское» и «религиозное» в искусстве было для отца Александра очень спорным и очень сомнительным. Всё, по его мнению, определяет здесь не сюжет, а градус духовности: «Если произведение искусства проявляет слабую духовность, низкую температуру духовности, то его не спасет сюжет; это может оказаться «Мадонна», но такая, что на нее будет страшно смотреть. Между тем подлинно одухотворенное произведение искусства может изображать земные гору, лес, поле, птицу — и свидетельствовать о высшем, и быть проповедью, и быть действительно голосом Духа, голосом веры».

Не в этой аудитории говорить, какой невероятный урон понесла культура в нашей стране в XX веке. Целые поколения были отрезаны от традиции — этической, религиозной, культурной. Тем не менее духовность, по убеждению отца Александра, «никогда не умирала. Ее творческий поток был лишь загнан глубоко «под землю» в годы безвременья и беззакония. Но он не иссяк». Древо культуры было срублено, однако корни остались. Стало быть, надежда на возрождение культуры сохраняется. Но это возрождение возможно лишь на духовной, религиозной основе. И никто не сделал для этого больше, чем Александр Мень.

У нас очень сильна антикультурная тенденция. И она весьма характерна для клерикальных кругов, для церковных и околоцерковных идеологов, стоящих на позициях агрессивного национализма. Они тоже говорят о духовном возрождении. Но каком?

Духовное возрождение, понятое лишь как национальное (точнее, как националистическое), ущербно. Оно основано на ксенофобии и культурном изоляционизме. Оно противоречит духу христианского универсализма. Оно построено на конфронтации национального и общечеловеческого, хотя то и другое абсолютно совместимо. По сути дела воспроизводится племенное, этническое сознание, которое выдают за непременный атрибут Святой Руси. Это отбрасывает нас в далекое, причем языческое, прошлое.

На самом деле духовное возрождение — это духовное восхождение, вверх, по лествице духа, от земли к Небу, всё более соединяя земное и небесное. Духовное возрождение — это свободное творчество, со–творчество. Это не слепое подражание традиции, а ее творческое продолжение и преображение. К тому же не каждая традиция достойна продолжения: одна из главных наших традиций — традиция неуважения к человеку.

Творчество — это диалог с Вечностью. Так смотрел на него отец Александр. Человеческое богоподобие он видел и в этическом и в творческом порыве. Обращаясь к художникам в феврале 1989 г., он сказал: «Творец должен творить! Есть библейские слова: «Пою Богу моему дондеже есмь», то есть: «Воспеваю своего Бога, пока живу». Это и должно быть девизом любого художника, поэта, любого творца. Пока мы дышим, мы должны творить! И ваше творчество может быть самым многообразным, главное здесь — созидание своего духа. Это вечное творчество. То, что написано на холсте, на фанере, на доске, — только знак того, что произошло у вас в сердце».

Человек не зря стремится в Небо, к абсолютной истине. Земной творец приникает к источнику жизни — Творцу Небесному. «Настоящую реальность видит только духовное око». Художник не подражает миру, а создает свой мир. И он создает прекрасное, доброе, то, что движет вперед.

Цель творчества, сказал отец Александр, — «духовное соединение людей». Он верил, что это возможно. Он жил ради этого. К каждому из нас обращен его призыв: «Пока мы дышим, мы должны творить!» И еще он сказал: «Жизнь духа — целостна. В ней нет отдельных изолированных участков. Ось ее — служение. Высшему и людям. Это и в добре, и в творчестве. Поэтому творчество священно».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.