Вера и доказательство в науке и богословии

Вера и доказательство в науке и богословии

«Вера означает слепое доверие при отсутствии доказательств, даже если доказательства "в зубах"»[22]. Этот взгляд, присутствующий еще в сочинениях до 1976 года, играет для Докинза решающую роль в критике религии и богословия и является одним из выражений того «ядра убеждений», которое определяет отношение ученого к религии. Иногда Докинз усиливает это ядро убеждений (например, утверждая, что вера есть «вид ментальной болезни»)[23], но нигде он не подвергает свое определение столь необходимому тщательному исследованию. Действительно ли именно это христиане подразумевают под верой? Откуда проистекает подобное утверждение?

Как мы отмечали, Докинз утверждает, что вера «означает слепое доверие при отсутствии доказательств, даже если доказательства "в зубах"». Однако Докинз не представляет защиты своего определения, которое имеет мало отношения к смыслу этого слова, и тем более к его религиозному смыслу. Не предлагается никакого доказательства, что это утверждение представляет мнение религиозных людей. В поддержку этого утверждения не цитируется никакой авторитетный источник. В действительности, конечно, это собственное определение Докинза, сконструированное риторически с собственной полемической программой в уме, представленное как если бы это была характеристика тех, кого он желает критиковать. Оно, возможно, представляет один из наиболее характерных примеров «соломенного человека» в современных антирелигиозных сочинениях.

Я не сомневаюсь, что Докинз на самом деле убежден в том, что религиозные люди утверждают, будто вера в действительности является «слепой уверенностью». Хотя, поскольку он желает публичных споров, он должен оперировать общепринятым определением. Я не имею возражений против того, что Докинз критикует идеи христианской веры. Но я не вижу причин позволять ему неправильно интерпретировать эти идеи или позволять ему развивать полемические определения «веры» с целью набора очков в полемике. То, что большинство христианских авторов не принимают такого определения - это простой факт. Но это ядро веры Докинза, которая определяет каждый аспект его отношения к религии и религиозным людям. Концепция веры, которую стремится критиковать Докинз, не является христианской концепцией веры.

Один раз Докинз уходит от грубого обобщения и цитирует христианского автора по вопросу о природе веры. Он использует писателя II в. Тертуллиана (160-225) для особенно едкого комментария при рассмотрении двух цитат из его сочинений: «Это несомненно, ибо невозможно», и «в это все верят, потому что это абсурдно»[24]. У Докинза мало времени для рассмотрения такого нонсенса. По его мнению, подход Тертуллиана - как засвидетельствовано двумя приведенными цитатами - совершенно такой же, как Белой королевы в сказке Льюиса Кэролла «Зазеркалье», которая настаивала на вере в шесть невозможных вещей перед завтраком. И это цитирование Тертуллиана является одним из очень немногих случаев, когда Докинз касается серьезных представителей христианской богословской традиции, поэтому я предлагаю рассмотреть его комментарий со всей серьезностью и посмотреть, откуда он взят.

Прежде всего, необходимо пояснить, что Тертуллиан никогда не писал слов «в это все верят, поскольку это абсурдно». Эта ошибочная интерпретация приписывается ему часто, особенно в сочинениях сэра Томаса Брауна, которого Докинз также цитирует здесь. Но это ошибочное цитирование, которое известно уже достаточно давно[25]. Итак, по крайней мере, мы можем с уверенность утверждать, что Докинз не читал самого Тертуллиана, но взял эту цитату из ненадежного, хотя и влиятельного вторичного источника.

Тертуллиан, однако, написал слова «несомненно, ибо невозможно»[26]. Контекст, однако, делает очевидным, что он совершенно не высказывался в пользу «слепой веры». В этом пассаже, в противоположность тому, что думает Докинз, Тертуллиан не обсуждает отношение веры и разума или доказательную основу христианства. Смысл высказывания в том, что христианское Евангелие является глубоко контр-культурным и контр-интуитивным в своем акценте на центральности смерти Христа на Кресте. Так почему кто-то желает утверждать это, если по стандартам мудрости это неправдоподобно? Затем Тертуллиан пародирует пассаж из «Риторики» Аристотеля, утверждающего, что экстраординарное утверждение может быть истинным именно потому, что оно выходит за рамки обычного. Это был риторический прием, нацеленный на тех, кто был знаком с Аристотелем. С 1916 г. стало очевидно, что Тертуллиан в этом высказывании творчески использовал некоторые идеи Аристотеля. Джеймс Моффат, который впервые указал на это, замечает очевидную абсурдность слов Тертуллиана, перед тем как обратить внимание на это поверхностное суждение: это один из наиболее дерзких парадоксов у Тертуллиана, одно из кратких, говорящих предложений, в котором он, не колеблясь, разрушает смысл слов для того, чтобы акцентировать внимание. Он умышленно преувеличивает для того, чтобы обратить внимание на истину, которую он говорит. Эта фраза часто ошибочно цитируется, и еще более часто предполагается, что она содержит иррациональное предубеждение, как если бы он презирал и отвергал значение интеллекта в религии - предположение, которое не выдерживает критики при первом же знакомстве с сочинениями африканского отца[27].

Но это только один из серии аргументов в пользу христианской веры, которые использует Тертуллиан, и совершенно неправильно определять все его отношение к рациональности на основании одной изолированной фразы[28]. Отношение Тертуллиана к разуму со всей определенностью видно в следующем высказывании: «Итак, разум является свойством Бога, так как не существует ничего, что Бог, Творец всех вещей, не предвидел, расположил и определил посредством разума. Более того, не существует ничего, чего Бог не пожелал исследовать и понять посредством разума»[29]. Основная линия мысли в том, что не существует пределов того, что может быть «исследовано и понято разумом». Тот же Бог, который создал человечество со способностью разума, ожидает, что этот разум будет использован в исследовании и представлении мира. И на этой позиции стоит подавляющее большинство христианских богословов современности, и так было и в прошлом. Несомненно, есть исключения. Но Докинз, кажется, предпочитает рассматривать исключения, как если бы они были правилом, не предлагая никакого свидетельства в поддержку этого весьма спорного заключения. Вера, говорит нам Докинз, «означает слепое доверие при отсутствии доказательств, даже если доказательства "в зубах"». Возможно, именно так думает Докинз; однако, не так думают христиане. Позвольте мне представить определение веры, предложенное У.Х. Гриффит-Томасом (1861-1924), англиканским богословом, который был одним из моих предшественников на посту руководителя Уиклиф-холла в Оксфорде. Определение веры, которое он предлагает, является типичным для любого христианского автора: «Вера влияет на всю природу человека. Она начинается с убеждения разума, основанного на адекватном свидетельстве; она продолжается в уверенности сердца или эмоциях, основанных на убеждении, и она венчается согласием воли, посредством которой выражаются убеждение и уверенность»[30]. Это хорошее определение, синтезирующее ключевые элементы, характерные для христианского понимания веры, и в то же время показывающее характерную озабоченность проповедника тремя составляющими проповеди, которые начинаются с одной и той же буквы алфавита (в англ. языке). Для Гриффина-Томаса вера «начинается с убеждения разума, основанного на адекватном свидетельстве». Другие христианские авторы с легкостью бы поддержали эту позицию[31]. В любом случае, Докинзу следовало бы продемонстрировать на основании строгих аргументов, что его искаженное и бессмысленное определение «веры» является характеристикой христианства. Фальшивая апелляция к Тертуллиану вряд ли добавит уверенности его позиции.

В высшей степени упрощенная модель рассуждения, предложенная Докинзом, признает только два варианта: 0 % вероятность (слепая вера) и 100 % вероятность (вера, вызванная неоспоримым свидетельством). Все же большая часть научной информации нуждается в том, чтобы обсуждаться в терминах вероятностных заключений, достигаемых на основе доступных свидетельств. Такие подходы широко используются в эволюционной биологии. Например, Эллиот Собер предложил понятие «модус Дарвина» для аргументации в пользу общего дарвинистского предка на основе настоящих сходств между видами[32]. Этот подход может работать только на основе вероятности, приводя к вероятностным суждениям. В этом нет никакой проблемы. Он является попыткой количественно оценить надежность выводов. Но я не вижу никакого признания Докинзом необходимости вероятностных суждений или достижения заключений, которые подтверждены, хотя и не доказаны окончательно, определенными свидетельствами.

Интересно обратиться от этого, довольно сырого анализа образа наших суждений к более тщательным аргументам Ричарда Суинберна, бывшего ранее профессором философии религии Оксфордского университета, и использующего теорию вероятностей для того, чтобы оценить достоверность веры в Бога - или, в более узком смысле, христианской веры в то, что Иисус Христос есть Воплощенный Бог[33]. Я не ожидаю, что Докинз согласится с теистическим выводом Суинберна или его провокационными вычислениями высокой вероятности существования Бога. Но я желаю ему показать то же пристальное внимание к деталям оценки относительной вероятности веры и неверия вместо используемых им обычных популистских риторических предубеждений.

Прежде всего, Докинз, а не Суинберн позиционировал себя как ученого. Однако здесь существует также и другой вопрос. Многие из большой склонности к философии желают задать Докинзу вопрос: признавая, что естественные науки получают свои выводы из наблюдаемых данных, как может он быть столь уверен в атеизме? Временами Докинз говорит с убеждением истинно верующего об определенном отсутствии Бога. Это как если бы атеизм был неизбежным результатом подобных логических аргументов. Но как можно достичь такой уверенности, когда естественные науки не являются дедуктивными по своим методам?

Эта трудность озадачила меня во время чтения работ Докинза. Определенности в его ответе нет, а потому необходимо предпринять огромный труд, чтобы не сделать преждевременных выводов. Так как же Докинз пришел к уверенности в отсутствии Бога? Другие исследовали подобные свидетельства и пришли к совершенно противоположным выводам.

Как становится ясно из вышесказанного, настойчивое убеждение Докинза о том, будто атеизм является единственным законным мировоззрением для естествоиспытателя - в высшей степени ненадежное суждение. Мое беспокойство не ограничивается искаженными примерами, которые Докинз использует в поддержку своих убеждений; я обеспокоен более дикостью, с которой он утверждает свой атеизм. Очевиден ответ: основания атеизма Докинза лежат не в его науке, а в чем-то ином - в том, что обусловливает столь эмоциональный аспект его убеждений. Но все же я не натолкнулся на что-либо, что побуждает сделать меня этот вывод. Ответ должен лежать где-то в другом месте.

Я начал искать ответ на мой вопрос во время тщательного анализа специфического стиля рассуждения, который мы находим в сочинениях Докинза. В важном сравнительном исследовании Тимоти Шанахан указывает на то, что подход Стивена Джея Гоулда к вопросу об эволюционном прогрессе определяется индуктивным подходом, основанным, главным образом, на эмпирических данных[34]. О Докинзе он говорит, что он «занимался разработкой логики «"адаптационистской философии" для дарвиновского рассуждения». Это предполагает, что заключения Докинза определяются набором логических предпосылок, которые, в конечном счете, хотя и косвенным образом, основаны на эмпирических данных. «Сама природа правильного дедуктивного аргумента такова, что из определенных предпосылок с логической необходимостью следуют определенные выводы совершенно независимо от того, являются ли эти предпосылки верными». Докинз использует индуктивный подход для того, чтобы защищать дарвиновское мировоззрение, а затем извлекает из этого мировоззрения набор предпосылок, из которых посредством дедукции могут следовать его выводы. Хотя Шанахан ограничивает свой анализ исследованием того, как Гоулд и Докинз приходят к столь противоположным выводам в отношении эволюционного прогресса, его анализ очевидно можно расширить и на его религиозные взгляды. Считая, что дарвинизм является лучшим объяснением того, что может быть наблюдаемо в мире, Докинз пытается преобразовать временную теорию в определенное мировоззрение. Атеизм, таким образом, представлен как логический вывод из серии аксиоматических предпосылок, имеющих надежность дедуктивного вывода.

Докинз представляет атеизм как единственный приемлемый вывод из разумного рассмотрения свидетельств. В то же самое время Докинз не желает признавать сложность определения «большой картины» на основе наблюдения. Процесс определения «наилучшего объяснения» сложного набора наблюдений является еще более сложным, особенно в отсутствие согласия относительно того, как определить, какое объяснение является лучшим.

Серьезные недостатки упрощения Докинзом научного объяснения лучше видны при обращении к классическому исследованию философа Гильберта Хармана, который утверждал, что процесс индуктивного вывода, столь характерный для естественных наук, может быть описан как «вывод наилучшего объяснения»[35]. Этот процесс, который, вероятно, лучше было бы назвать «движением к наилучшему объяснению», может быть представлен как процесс «принятия гипотезы на основании того, что она обеспечивает лучшее объяснение свидетельств, нежели альтернативные гипотезы»[36]. Это не окончательное доказательство, но набирающее вес свидетельство, приводящее к признанию, что одно из множества конкурирующих объяснений является предпочтительным. Вопрос не в том, какое из объяснений является доказанным окончательно (так как такие уровни доказательства часто выходят за рамки наших исследований), но какое из объяснений лучшее. Или, возвращаясь к байесианской форме мышления, какое является более вероятным.

Возможно, наиболее известной научной работой, которая использует метод выбора наилучшего объяснения, является труд Чарльза Дарвина «Происхождение видов». Поэтому небезосновательно требование Докинзом окончательного доказательства, поскольку сам Дарвин использовал тот же метод и рассматривал его как необходимый при такой сложности наблюдательных данных и отсутствии каких-либо средств решительного подтверждения его теории. В своей работе Дарвин представил значительный массив наблюдательных данных, которые могли быть объяснены на основе естественного отбора, но при этом вступали в некоторый конфликт с доминировавшей тогда теорией специального творения отдельных видов[37]. Следует отметить, что Уильям Уивелл развил понятие «совпадения» как средства измерения объяснительной силы объяснений, и Дарвин в значительной степени находился под влиянием этого представления[38].

Ввиду важности метода Дарвина в подходе Докинза к науке мы можем остановиться, чтобы рассмотреть, как великий герой Докинза рассматривает вопрос о доказательстве, которое не абсолютно доказывает что-либо, хотя и может указывать на определенное направление. Для Дарвина надежные наблюдения требуют объяснения[39]. Так что же является наилучшим объяснением, которое необходимо выбрать из множества конкурирующих объяснений?

1. Формы определенных живых существ выглядят приспособленными к их специфическим условиям. Уильям Пэйли и другие предполагали, что эти создания были индивидуально сотворены Богом с такой приспособленностью. Дарвин рассматривал это как нескладное объяснение.

2. Некоторые из известных видов вымерли. Этот факт был известен до Дарвина, и часто объяснялся на основании теории катастроф - таких как «всемирный потоп», о котором говорится в библейском повествовании.

3. Исследовательское путешествие Дарвина на Бигле убедило его в неравномерном географическом распределении живых форм по миру. В частности, Дарвин находился под впечатлением различия популяций Галапагосских островов.

4. Многие создания обладают «рудиментарными структурами», которые не имеют очевидной или предсказуемой функции - такие как соски у самцов млекопитающих, рудименты тазовых и задних конечностей у змей, и крылья у многих нелетающих птиц. Как это может быть объяснено на основании теории Пэйли, которая акцентирует внимание на важности индивидуального замысла каждого вида? Почему Бог должен создавать излишества?

Все эти аспекты естественного порядка могут быть объяснены на основе теории Пэйли. «Происхождение видов» пытается аргументировать, почему идея «естественного отбора» является лучшим объяснением того, как происходила эволюция видов. Задачей Дарвина было развить объяснение, которое должно рассматривать эти четыре наблюдения более удовлетворительным образом, чем альтернативы, которые тогда имелись в наличии. Движущей силой этой рефлексии было убеждение, что морфологические и географические явления могут быть убедительно рассмотрены с применением единой теории естественного отбора.

Важно отметить, что для самого Дарвина было совершенно очевидно, что его объяснение биологического свидетельства было не единственным, которое можно было представить. Он, однако, полагал, что оно обладает большей объяснительной силой, чем конкурирующие, такие как доктрина индивидуального творения. «Свет указал на некоторые факты, которые делают теорию специального творения предельно туманной»[40].

Теория Дарвина имела много слабостей и пробелов. Например, она требовала, чтобы видообразование имело место до сих пор; но свидетельства этого отсутствовали. Дарвин не мог объяснить, как природа «запоминает» изменения, чтобы передать их будущим поколениям. Тем не менее, Дарвин был убежден, что это трудности, которые могут быть терпимы в рассмотрении ясного объяснительного превосходства его подхода. Хотя Дарвин и не был убежден, что адекватно решил все проблемы, которые требовали разрешения, и был полностью осведомлен о том, что он не мог доказать своей теории в том наивном смысле, который находим в популярных работах Докинза - но, тем не менее, он был уверен, что его объяснение является лучшим из доступных: «Множество трудностей встретится читателю. Некоторые из них являются настолько убийственными, что до сего дня я не могу размышлять о них без содрогания...»[41].

Дарвин утверждает, что «большая картина» объяснения может быть предложена и принята без окончательного доказательства. В самом деле, можно указать, что природа исторического процесса такова, что прямая верификация невозможна; мы вынуждены апеллировать к выводам. Это не делает ошибочным этот подход в отношении научного объяснения. Это просто означает, что уровень и надежность объяснения определена предметом рассмотрения. Это одна из фундаментальных тем научного богословия: онтология определяет эпистемологию. Образ вещей определяет то, как именно они могут быть познаны и насколько хорошо они могут быть познаны. Докинз, кажется, применяет совершенно непригодный критерий надежности для вопросов «большой картины». Но какой же критерий может быть предложен, чтобы определить, что является «наилучшим» объяснением? Харман замечает, что «такое суждение будет основано на рассмотрении суждений, какая гипотеза проще, какая наиболее правдоподобна, какая больше объясняет, какая пригодна для данного случая и т.д.»[42]. Это не означает, что она должна быть признана. Заметим, что критерии, представленные здесь, могут противоречить друг другу[43]. Расширение теории для того, чтобы она была способна объяснить больше, обычно вовлекает дополнительные гипотезы, которые делают теорию менее простой. Далее, как акцентирует Ненси Картрайт, часто существует обратное отношение между простотой теории и ее способностью представления мира[44]. Тщательная проверка развития научной теории делает весьма трудным вывод, определяют ли общепринятые критерии то, какое объяснение «лучшее». Простой факт заключается в том, что «лучшее объяснение» является существенно прагматическим понятием[45].

Христианские апологеты утверждают, что «лучшее объяснение» мира - то, которое говорит о нем как о действии Бога Творца. Они склонны занимать позиции, которые можно разделить на две группы: «Бог промежутков» и «большая картина». Первый чаще всего находит отражение в популярной литературе, когда утверждается, что наука неспособна предложить полное рассмотрение мира. Существуют бреши в нашем понимании. Утверждается, что недостатки в объяснении могут быть объяснены посредством апелляции к Богу. Я предложил этот карикатурный подход главным образом потому, что я убежден в его недостатках, почему я и не защищаю его. Он является весьма уязвимым - большей частью вследствие непрекращающегося прогресса науки, имеющего тенденцию к заполнению брешей. «Естественное богословие» Уильяма Пэйли (1802) является характерным примером такого подхода и со всей очевидностью уязвимо, даже если некоторые из его критиков и указывали, что подобный подход можно спасти. Джеймс Мур показал в своем массивном и определенном христианском ответе Дарвину, что было много тех, кто верил, что явные недостатки рассмотрения Пэйли биологической жизни (и, что более примечательно, понятия «совершенной приспособленности») были в действительности исправлены дарвиновским понятием естественного отбора[46].Что еще более важно, некоторые авторы отказались от акцента Пэйли на специфической адаптации (используя термин Дарвина, неизвестный Пэйли) и предпочли сфокусировать внимание на том факте, что эволюция руководствуется совершенно определенными законами - очевидное применение к биологии общего подхода, развитого в средневековье Аквинатом. То, что эволюция осуществляется на основе определенных принципов, само по себе было косвенным подтверждением божественного вмешательства в этот процесс.

Но все же существует и вторая альтернатива, которая, я полагаю, гораздо более интересна. Она построена на точке зрения, которую мы находим у многих авторов XX в. - таких как Альберт Эйнштейн и Людвиг Виттгенштейн. Понятность вселенной сама по себе требует объяснения. Это уже не брешь в нашем понимании мира, но сама всеохватность понимания, которая требует объяснения. Этот подход является, по моему мнению, гораздо более предпочтительным. Он избегает очевидно фатальной проблемы исторической эрозии: что не может быть объяснено сегодня, может быть объяснено завтра. Но причины, по которым я предпочитаю эту позицию, не являются чисто прагматическими: они укоренены в убеждении, что вера в Бога обладает объясняющей жизненностью. «Я верю в христианство», писал К.С. Льюис, «как я верю, что солнце взошло, не только потому, что вижу это, но потому, что я вижу и все остальное»[47]. В заключении своего эссе «Является ли богословие поэзией?» этими словами Льюис высветил одну из многих трудностей, связанных с научным мировоззрением: оно было вынуждено предполагать эти выводы.

Упорядоченность мира, столь фундаментальное утверждение самого научного метода, также требует объяснения[48]. Для Льюиса христианская вера предлагала освещение мира, допускающее его рассмотрение под определенным углом зрения и открывающее таким образом пути исследования и проверки того, насколько вера согласуется с реальностью. В этом подходе в человеческом понимании реальности нет брешей, указывающих на существование Бога; но есть дыхание человеческого понимания этой реальности, которая сама требует объяснения на более глубоком уровне. Возможно, ничто не может быть доказано с определенностью, но это вряд ли остановит нас в поиске того, что может быть наилучшим объяснением - и продолжая искать, однажды мы его найдем. И не является ли это в действительности верой? Поиск наилучшего, будь то в терминах истины, красоты или руководства?