12

12

Песня силы высосала Лешека без остатка: он почувствовал непреодолимую усталость, мороз проник под полушубок, грыз лицо и руки, ноги еле переставляли тяжелые снегоступы - он шел слишком долго, ему нужно было отдохнуть. Только надежда на то, что слобода где-то рядом, заставляла его двигаться дальше. Ветер бушевал по-прежнему, подталкивая в спину, снегопад усилился, снежная круговерть застила глаза, и Лешек с трудом угадывал направление, в котором надо двигаться, чтобы не наткнуться на стену леса.

Мысли о колдуне стали неотвязными и не согревали, а резали сердце острой болью. Он впервые задумался, что будет делать, если сумеет донести крусталь до Невзора. Как он теперь станет жить? Что он без Охто? Как далеко ему придется уйти, чтобы до монастыря никогда не добрался слух о его песнях?

Лешек несколько раз зарывался носами снегоступов в снег, не в силах поставить ногу прямо, и падал, и долго барахтался в глубоком снегу, и от отчаянья думал, что наилучшим будет зарыться в него поглубже и уснуть - никто не найдет его здесь. Весной монахов к нему не подпустит талая вода, а летом его тело накроют травы, и никто никогда не получит крусталя. Что бы ему на это сказал колдун? Лешек знал: он бы велел вспомнить дедушку Вакея и его сломанную спину. Вспомнить, как хрустнули его суставы, когда он распрямлял плечи, и как подгибались его ноги, делавшие первые шаги. И его удивленную, недоверчивую улыбку, и слезы, что ползли по морщинистым щекам.

Надо было подниматься и идти.

Слобода вынырнула из метели как из-под земли - Лешек едва не уткнулся носом в бревенчатую стену дома. Он хотел осмотреться, прежде чем постучаться в двери, но снег падал густо, и на расстоянии вытянутой руки ничего не было видно. Ветер выл так громко, что заглушил лай собак, но подходил Лешек с наветренной стороны, и они учуяли его загодя. Не успел он обогнуть дом и едва вышел на утоптанную дорожку, ведущую к двери, как из темноты на него выскочило сразу несколько охотничьих псов - наверное, в слободе не принято было держать их на привязи. В отличие от волков, они не примеривались, а с грозным лаем кинулись на нарушителя границы. Если бы дорожка меж сугробов не была такой узкой, Лешеку пришлось бы очень туго. Он успел скинуть только один снегоступ и отбивался им от псов, молотя их по ушам. Только собак это не сильно напугало - им наверняка приходилось ходить на медведя, что им человек в волчьем полушубке с легкой деревянной лопастью в руках?

Один из псов впился зубами ему под колено, но быстро разжал челюсти, получив ногой по ребрам. Второй повис на левом рукаве, но прокусить его не смог. Лешек прижался спиной к стене, чтобы никто не обошел его сзади, и уповал только на хозяев дома: вдруг они проснутся, услышав бешеный лай собак? Впрочем, при таком ветре этого могло и не произойти. Из всех опасностей, подстерегавших его на пути, на такой глупый конец он не рассчитывал.

Кто-то вцепился Лешеку в ногу снова, и на этот раз он почувствовал кровь, брызнувшую из-под зубов. Это и напугало, и отрезвило его: песню силы во второй раз он спеть бы не смог, а разогнать собак голыми руками пока не получалось. Единственным спасением оставалась дверь в дом, шагах в пяти от того места, где он стоял. Он двинулся в ее сторону, еще больше озлобив этим собак: его ухватили за запястье, и снегоступ выпал из разжавшихся пальцев. Лешек несколько раз ударил в оскаленную морду кулаком, но зубы впились и в левый локоть.

Он понимал, что главное - это устоять на ногах. Если он упадет, его разорвут на клочки. Между тем, за ноги его хватали часто и ощутимо, почуяв уязвимое место, не прикрытое полушубком. Пять шагов показались ему бесконечными, и если бы дверь оказалась заперта, он бы сдался.

Но она открылась неожиданно легко, и Лешек протиснулся в холодные сени, напоследок пнув ногой рычащую собачью морду. И в тот же миг дверь за его спиной распахнулась: с зажженной лучиной в руках на порог вышел хозяин дома - бородатый русоволосый человек средних лет. За его спиной стояли двое парней помоложе (не иначе, сыновья), а за ними маячило еще несколько теней, но в темноте Лешек не рассмотрел, мужчины это или женщины.

Ни слова не говоря хозяин ухватил Лешека за грудки, втащил в избу и захлопнул тяжелую дверь в сени. В избе было тепло и душно. Вспыхнула еще одна лучина, а потом еще одна: Лешека окружили со всех сторон плотным кольцом. Кроме хозяина и двух его сыновей, на него смотрели четыре женщины: хозяйка, две молодухи и совсем девочка - наверное, младшая дочь. И на лицах их Лешек не заметил сочувствия - только презрение и брезгливость. Разве что девочка посматривала на него с любопытством. Лешек был готов к недоверию со стороны хозяев, подозрительности, нежеланию принять в доме путника, но за что они презирают его? Все стало ясно, когда вперед вышли двое высоких и крепких ребят с огнем в руках, и Лешек увидел, что они одеты не в рубахи, а в черные подрясники. Монахи опередили его. Он - вор, а хуже этого клейма для поселян ничего не существовало.

Страха не было - только горечь. В глазах монахов отражалось пламя лучины, и в этом пламени Лешек увидел лицо Дамиана, его торжествующую усмешку, а за ней - свою мучительную смерть. Странное отупение овладело им вместо отчаянья - была ли виной тому усталость, или он просто не успел опомниться, избежав одной смертельной опасности и тут же оказавшись в другой? Колдун говорил, что проигрывать тоже надо уметь, и, наверное, это должно было выглядеть по-другому: Лешек опустил голову, но один из монахов взял его за челку и поднял его лицо вверх.

- Он, - уверенно сказал второй, - я его видел на литургии, когда приезжал в Пустынь на Рождество.

Тяжелый пинок в живот согнул Лешека пополам, а удар по шее поставил на колени. За ним последовало еще несколько - вальком для стирки белья чуть выше поясницы, ощутимые и сквозь полушубок. Лешек сполз на пол, не в силах даже охнуть. Его раздели, связали и снова били вальком - долго и больно. Он катался по полу и выл: от боли, бессилия и безысходности.

Глупо и бесславно. Когда монахи решили, что Лешек не сможет встать на ноги, если его развязать, то подняли его и швырнули в дальний угол избы - он ударился лицом о бревенчатую стену и сполз по ней на пол.

- Ну что? - спросил один другого. - Прямо сейчас поедем?

- Да ну! Метель такая! Да темнотища. Завтра. Никуда он теперь не денется.

Они были довольны.

Хозяин и его сыновья не проронили ни звука, женщины смотрели на Лешека, сжав губы, без тени сострадания на лице, и так же молча разошлись спать, когда монахи задули лучину и устроились в углу на двух широких лавках. Лешек попробовал шевельнуться и закусил губу, чтобы не застонать: он искренне считал, что у него переломаны все кости. Волосатая веревка впилась в порванное собаками запястье, по ногам все еще текла кровь. Избитое тело отозвалось на движение резкой болью, и Лешек глотал слезы, и слезы бежали по щекам и мешались с кровью из носа: глупо и бесславно.

Он отдавал себе отчет в том, насколько жалок: избитый, окровавленный, покусанный собаками, не смеющий шевельнуться и плачущий от бессилия. Колдун говорил, что гордость надо хранить всегда, даже когда на это совсем не осталось сил. И от этого слезы бежали быстрей - на гордость он был неспособен. Лешек вспомнил, какое счастье чувствовал, вырвавшись из монастыря, каким сильным и бесстрашным ощущал себя всего несколько часов назад: не много же надо труда, чтобы сбросить его вниз, ткнуть носом в пол, указать на место - место жалкого червя, беспомощно корчащегося у чьих-то ног.

Нет! Он не хотел превращаться в червя! Колдун хранил гордость до конца, колдун умер с песней силы на устах. Лешек проглотил слезы. Да, у него нет оберегов, но разве это главное? Разве боги оставили его? Он сжал кулак и попробовал представить, что в ладони его лежит топор громовержца. И знакомое покалывание поползло по руке вверх. Вот так. Если он ничего не может сделать, он умрет с достоинством. Он посмотрит в глаза Дамиана без страха, как колдун. Он примет муки спокойно и не станет просить пощады. И будь что будет.

Из угла, где расположились монахи, по избе разнесся громкий храп. Лешек снова попытался лечь поудобней - завтра ему потребуются силы. В избе тепло, к утру боль не будет такой нестерпимой. Надо отдохнуть, надо встретить завтрашний день готовым ко всему. А сейчас он просто растерялся, не успел собраться, подготовиться. Завтра все будет по-другому.

То ли дремота, то ли забытье опустились на него: перед глазами развернулось широкое поле над рекой, под ним храпел белый конь, за спиной развевался белый плащ, и солнечные лучи толкали его в спину, навстречу людям, размахивающим руками и приветствующим его радостными криками. Он был богом, и бог был в нем - светлый солнечный бог Ярило, бог весенней кипучей силы, оплодотворяющей землю, бог, дарующий женщине зачатие, бог, благодать которого плескалась на землю с апреля по жаркий июль.

* * *

К той весне, когда Лешеку исполнилось шестнадцать, он вытянулся и почти догнал по росту колдуна. Над верхней губой у него пробились еле заметные усики, и окончательно сломался голос. Случись это на год раньше, он бы, наверное, обрадовался, а тут неожиданно почувствовал себя взрослым, настолько взрослым, что такие мелочи, как рост и усы, перестали его тревожить.

К тому времени Лешек прочитал все книги, какие нашел у колдуна, даже те, что были написаны глаголицей. Конечно, стать таким замечательным лекарем, как колдун, он не смог, но неплохо разбирался в травах и в строении человеческого тела и помогал колдуну, когда требовалось.

Лешек полюбил и изучил лес. Он здорово стрелял из лука (и обеспечивал дом колдуна шкурками и мясом) умел находить дорогу не только по солнцу и по звездам, но и по одному ему известным приметам. В конце лета он заваливал матушку ягодами и грибами - сам он ягоды ел без удовольствия, но их любил колдун, особенно зимой.

И каждое утро Лешек был счастлив. За четыре без малого года он так и не привык к этому счастью, хотя избавился от страхов и привычки втягивать голову в плечи. На него и вправду засматривались девушки, когда он появлялся на людях, и он платил им искренней любовью - они продолжали удивлять его и грацией, и мягкостью, и беззащитностью.

Леля вышла замуж за своего Гореслава, но не потеряла для Лешека притягательной прелести, наоборот - из юной озорной чаровницы она превратилась в красивую женщину, сознающую свою красоту и силу этой красоты. Ее движения стали плавными, глаза - спокойными, тело округлилось, налилось и напоминало упругое яблоко.

Одно только омрачало счастливую семейную жизнь Лели: за два года супружества она не сумела зачать. Лешек слышал об этом и переживал. Обычаи рода были слишком сильны среди сельчан, и Милуша боялась, что Гореслав рано или поздно откажется от бесплодной жены.

Лешек, как его это ни удивляло, продолжал оставаться ее товарищем, она частенько звала его в гости, и Гореслав принимал его у себя хорошо, разве что немного снисходительно. И теперь Лешеку было о чем с ним говорить: он прочитал множество книг, и Гореслав с удовольствием слушал рассказы о князьях и далеких походах за моря, о неизвестных городах и невиданных животных. Леля же, в отличие от матери, получила не только дар ведовства, но и умение лечить наложением рук, поэтому книги колдуна по врачеванию интересовали ее особенно, и Лешек старался запоминать их почти наизусть, чтобы пересказывать ей не без пользы для себя.

Когда колдун услышал, что голос Лешека начал ломаться, он испугался и запретил ему петь, а переменил решение только через несколько месяцев. Впрочем, петь Лешеку стало тяжело: если он пытался петь так же высоко, как обычно, у него начинало болеть горло. Колдун велел ему петь тише и ниже, а зимой специально возил Лешека в далекую Удогу, в храм святого Савватия, где его слушал доместик.

После этой поездки колдун заставлял Лешека заниматься ежедневно, как учил его доместик, и заглядывал ему в горло, и поил сложными отварами, которые составлял сам. И его усилия увенчались успехом: чистый детский голос превратился в сильный и сочный мужской.

- Конечно, малыш, Паисий научил бы тебя петь лучше, чем я… - иногда извинялся колдун, - но что-то мне не хочется возвращать тебя Паисию.

Лешек передергивал плечами - от посещения храма в Удоге у него остались самые мрачные воспоминания, хотя доместик ему понравился.

- Охто, ты не извиняйся, ладно? - хмыкал он, подражая колдуну. - Лучше тебя никто меня не научит, честное слово.

- Ты сам понимаешь, что говоришь ерунду, - довольно фыркал колдун. - Твой голос - величайшая ценность этого мира, и если я по собственному невежеству его загублю, мне не будет прощения.

- Ничего ты не загубишь, - отмахивался Лешек. - Я все равно буду петь.

И в конце мая, когда Лешек в первый раз осмелился спеть людям, колдун сам убедился в том, что волшебного очарования голос не потерял, напротив, сила его вошла в равновесие с той, которую Лешек вкладывал в свои песни.

И Леля, Леля совсем по-другому посмотрела на него после этого! Ее полуулыбка, ее чуть насмешливый взгляд, загадочный взлет бровей… В тот миг Лешек в первый раз почувствовал, что у него слишком часто бьется сердце. До этого он просто любовался ею, а теперь…

- Почему ты так смотришь на меня? - спросил он ее, когда они вместе с колдуном отправились в гости к ее матери.

- Ты стал таким красивым парнем, малыш, - ответила она и скосила на него глаза. Только ей и колдуну он до сих пор прощал «малыша». Впрочем, малышом его никто кроме них и не называл.

- Ты нарочно меня дразнишь, - сказал он, чувствуя, что краснеет.

- Нисколько. Я же всегда говорю правду.

После этого он до самого вечера боялся поднять на нее глаза и чувствовал совсем не то, что обычно, - какая-то сладкая, упоительная тоска сжимала ему грудь.

Когда они вернулись домой, совсем поздно вечером, Лешек не смог уснуть и вышел на двор, надеясь, что майская ночь успокоит его непонятное томление. И, чтобы отвлечься от мыслей о Леле, начал сочинять что-то про течение реки в свете поздней вечерней зари, но слова не складывались, мелодия топталась на месте. Тогда Лешек искупался, вышел на берег и понял, что спеть ему хочется совсем о другом. И, рискуя разбудить колдуна и матушку, спел. И сам пришел в ужас от того, что за песня у него получилась. Никаких смутных сомнений в ней не было, Лешек пел о чувственной любви, о женщинах, о тесных объятьях и о бушующей плоти.

- Ну-ну, - услышал он голос колдуна с крыльца, когда замолчал, - а я-то думал, тебе рано ехать на Ярилин день… Нет, смотри-ка, в этом году Ярило зацепил и тебя. И песня, как всегда, удивительная. Если ты споешь ее на празднике, все девушки там будут твоими.

- Разве такое можно петь людям? - Лешек, смущенный, подошел к крыльцу.

- Смотря когда. На Ярилин день - не только можно, но и нужно. Несколько дней осталось, так что если тебе придет в голову что-нибудь еще, запоминай - петь тебе придется много.

- Охто, я в этом ничего не смыслю, ты всегда говорил…

- Знаешь, судя по тому, что ты поешь, - сам Ярило вложил эту песню тебе в уста. А у меня появилась одна задумка…

О своей задумке он распространяться не стал, и Лешек, как всегда, ждал от него подвоха.

А через два дня, ближе к вечеру, во двор колдуна вошла Леля. Такого не случалось никогда: во-первых, дом колдуна стоял слишком далеко от села - на лошадях, бодрой рысью, они добирались туда часа за два по короткой дороге, известной только им двоим. А во-вторых, дорога вела через лес, и пешая Леля могла стать добычей зверей, да и просто заблудиться, угодить в болото, наступить на змеиное гнездо, столь опасное в конце мая, - да мало ли опасностей таит непроходимый лес!

- Леля! - колдун топил баню и увидел ее издали. - Ты как тут оказалась?

Наверное, он не заметил, что она плачет, поэтому лишь удивился и улыбнулся. Лешек вдруг почувствовал неловкость и спрятался за крыльцом, подглядывая за ними из-за угла.

- Охто, я знаю, ты можешь мне помочь. Только ты!

- Что-то случилось?

Леля покачала головой:

- Если я не смогу зачать в Ярилин день, Гореслав не сможет больше жить со мной! Он любит меня, но ты же понимаешь… Он должен стать отцом, иначе… иначе…

- Это он тебе сказал?

- Нет. Так решила его родня. Охто, ты можешь, я знаю! Охто, попроси богов! Они послушают тебя, я знаю, послушают. А я… я отдам тебе все, что хочешь…

- Девочка, мне ничего не надо. Я, конечно, попрошу богов, но с чего ты решила, что не сможешь зачать в Ярилин день?

- Мои луны отличаются от настоящей луны, в Ярилин день будет поздно… Не могу же я опозорить Гореслава, выйти замуж во второй раз и рожать детей. Тогда все поймут, что дело не во мне, а в нем. Я поэтому и пришла сегодня… Попроси богов отсрочить на несколько дней… или…

Лешек смотрел на нее, плачущую, и, конечно, жалел ее, но… Он знал, по книгам колдуна знал, что зачать женщина может не всегда, только в новолуние, и праздники лета совпадали с такими днями. Если в семье бесплодным был мужчина, жена всегда могла зачать на таком празднике, и муж принимал детей с радостью, как своих, поскольку боги давали на них согласие. Но если женщина не беременела и от других мужчин, то в бесплодии обвиняли ее, и муж брал себе другую, которая сможет продолжить его род. А сейчас… Что Леля имела в виду под этим «или»? Если сегодня ее день… Не надо никаких богов, никакого колдовства, она пришла просить колдуна совсем не об этом. Подальше от чужих глаз: никто не узнает, все поверят в то, что колдун просил богов и боги исполнили его просьбу. Она пришла просить его о любви…

- Лелюшка, девочка… Да как же я могу… Ты же как дочь мне… - колдун кашлянул, словно поперхнувшись.

- Охто, ну что же мне делать?

- Я попрошу богов, ничего не бойся. Скоро закат, я попрошу богов… А если боги откажут, тогда… тогда подумаем.

- Я противна тебе? - она вскинула на колдуна зеленые глаза, полные слез.

- Нет, да что ты… Понимаешь, так бывает… Молодым женщинам нельзя любить старых колдунов. Ты не сможешь после этого жить с Гореславом. Ты… он будет казаться тебе мальчиком. И мне нельзя любить девочек, я люблю твою мать и не хочу ее ни с кем сравнивать. Каждому свое: молодым - молодое, зрелым - зрелое. Не плачь, я попрошу богов. Это нетрудно. Одно дело - заставить родить огромные поля, и совсем другое - одну молоденькую красавицу. Боги не откажут, я умею просить.

Лешек закрыл лицо руками и бросился к лесу. Ему было жалко Лелю, он не понимал, почему колдун отказывает ей. Да каждый человек должен мечтать о ней, тем более что колдун вовсе не такой старый, как говорит. Да если бы она пришла к Лешеку, разве он бы ей отказал? Да он бы…

Он почувствовал, как перехватывает дыхание, и что-то легкое поднимается в груди, и камнем падает вниз живота, и бьется там в такт трепыхающемуся сердцу. От этого хотелось бежать быстрее, и он бежал, задыхаясь то ли от бега, то ли от душивших его желаний. Он споткнулся о корень и растянулся на тропинке во весь рост, чего с ним давно не случалось, но вскочил и побежал дальше не разбирая дороги, остановившись только на берегу реки.

Щеки пылали, Лешек зачерпнул воды и плеснул себе в лицо, но это не охладило его, наоборот: прикосновение воды к лицу почему-то напомнило ему женские руки, ласковые и бархатные. Он сел на берег, обхватил плечи руками, уткнулся носом в колени и застонал. Как же это мучительно! Да что же с ним происходит?

Он хотел думать о том, что у колдуна все получится, боги согласятся с его просьбой и Леля будет счастлива, но вместо этого представлял себе ее покатые плечи и налитую грудь. Ее мягкие губы, ее белые щиколотки…

Бегущая вода, которая обычно умиротворяла его и нагоняла сонливость, теперь не помогала: в ней ему мерещилось отражение девичьего лица. Лешек сидел долго, глядя на воду, изредка зарываясь носом в колени и рыча от переполнивших его чувств. Солнце скрылось за лесом - наверняка колдун уже начал колдовать. А потом? Если боги ему откажут, что будет потом?

Лешек разделся и полез в холодную воду. Но вместо того чтобы охладить, она только разгорячила кожу, и он решил купаться до тех пор, пока не замерзнет окончательно, заплыл на середину реки и повернулся на спину. Сердце все так же билось в ребра, и холода он не чувствовал.

Опускавшаяся на землю ночь обещала быть теплой и ясной. Вода окрасилась в свинцово-синий цвет, отражая небо: его еще нельзя было назвать бездонным, но в нем уже приоткрылась сумеречная глубина. Лешек смотрел на густую ольху, опустившуюся над рекой, и в ее очертаниях видел только зелень Лелиных глаз, потемневшую от слез. Течение снесло его почти до поворота реки, и он услышал бубен колдуна - его песня подходила к концу. Сейчас она смолкнет, и бурый медведь ляжет носом к белому пламени, охранять тело колдуна, пока тот говорит с богами.

Лешек выбрался на берег и хотел пойти за своей одеждой, но не удержался, слушая песню силы, - его томление требовало выхода, а песня колдуна, даже издали, заставляла страсть клокотать в горле. И он запел, сначала тихо, вторя беснующемуся бубну, а потом, когда голос колдуна замер, издав последний победный рев, подхватил песню и дал ей разлететься над рекой в полную силу, изливая из себя любовную тоску и смятение. Ему самому эта песня показалась похожей на протяжный волчий вой, но, постепенно нарастая, вой перешел в нечто совсем иное - не иначе бог Ярило снова заговорил его устами. Тоска выплеснулась наружу, и на смену ей явился призыв: Лешек пел о безоглядных объятьях, о приоткрытых губах, о смелых ласках и о восторге соития.

Песня длилась и длилась, и Лешек думал, что сможет петь ее бесконечно долго, пока наконец не выльет всю душу, но неожиданно Ярило оставил его, и последний звук повис над рекой, толкнулся в противоположный берег, вернулся назад и долго бился меж берегов, не желая затихать. Лешек стоял, чуть откинув плечи назад и подняв голову к небу, слушая этот последний звук, когда на плечи ему опустились теплые руки. Он вздрогнул и побоялся шевельнуться.

- Ты стал таким красивым парнем, малыш, - шепнули горячие губы прямо ему в ухо, и легкие пальцы пробежали по его спине и по бокам и обхватили пояс. Леля, стоявшая на цыпочках, опустилась и прижалась мягкими губами к его спине между лопаток.

Лешек замер и не знал, что он теперь должен делать.

- Какие ужасные шрамы… - шепнула она и провела вдоль одного из них пальцем. - Я всегда так жалела тебя. Ты был такой маленький, и уже…

- Это не рысь, - поспешно сказал Лешек: ему не хотелось ее обманывать. От волнения у него дрожали губы и колени.

- Я знаю. Я догадалась. Повернись, малыш, я хочу увидеть твое лицо, - она выпустила его из объятий, за плечи повернула к себе и добавила, осмотрев с головы до ног: - Ты очень красивый. И ты так удивительно поешь.

Лешек робко протянул к ней руки и дотронулся до ее плеч. Кровь бросилась ему в голову, когда ее зеленые глаза глянули сквозь него и ее приоткрытые губы потянулись к его лицу.

- Не бойся, малыш, ничего не бойся, - шепнула она, - так и надо. Ну что ты так дрожишь?…

- Потому что я очень люблю тебя, - ответил он, и Леля накрыла его рот поцелуем. И это было так волшебно - ощущать ее губы в своих!

Ее руки скользили по его влажному после купания телу, она прижималась к нему упругой грудью, и Лешек думал, что сходит с ума, и вскоре дрожал вовсе не от волнения - ему казалось, что выше счастья быть не может, но оно росло, росло с каждой минутой!

- Не бойся, ласкай меня, - сказала она, и его робкие прикосновения тут же стали крепкими объятиями. Под тонкой рубашкой ее мягкое, податливое тело отзывалось на его движения, и Лешеку очень хотелось, чтобы этой тонкой ткани между ними не было. Леля заметила это и освободилась от его рук.

- Смотри, - она легко скинула рубашку и осталась обнаженной. Лешек задохнулся и отошел на шаг - совершенная красота богини весенней любви, безупречность каждой линии, венец творения природы…

И в этот миг у них над головой запел соловей, сочным голосом призывая к себе подругу.

- Слышишь? Птицы тоже любят друг друга, - прошептала Леля, - сейчас вся природа творит любовь. Я шла сюда и видела змей - они тоже творили любовь, представляешь? Иди ко мне, малыш, мне так хорошо с тобой…

Лешек шагнул к ней и прижал ее жаркое тело к груди. Она позволила себя ласкать, и он быстро понял, что доставляет ей наслаждение, и голова его плыла в истоме, и руки не подчинялись мыслям, тело оторвалось от земли и парило над ней, невесомое, полное сладострастия. Леля увлекла его за собой в траву, и он ни о чем не думал, считая, что достиг вершины счастья. Но когда ее рука осторожно тронула его набухшую от вожделения плоть, он понял, что это еще не все, что вершина счастья впереди: ее прикосновение сделало его неистовым безумцем, как будто сам Ярило вселился в него. Он неожиданно понял, что значит «творить любовь», понял сам: дремучая память предков всколыхнулась в нем и обрушилась на Лелю всей силой ярого бога. Он взлетал к вершине счастья на огромных крыльях, все выше, выше, и, когда достиг ее, кинул в небо победный клич, и крик его слился с криком Лели.

Он опустился на землю плавно, как падает широкий лист - раскачиваясь, словно лодка, на руках легкого ветерка. Нежность… Лешек осторожно вытер ее слезы, и целовал ее розовое, разгоряченное лицо, и гладил ее подрагивавшее тело - нежность и благодарность.

- Малыш… - улыбнулась она сквозь слезы, - ты удивительный… Как будто это и не ты был вовсе… Так не бывает.

- Это не я, - ответил он, - это Ярило. Охто просил богов, и они его услышали.

Они любили друг друга всю ночь, и бегали по берегу реки, опрокидывая друг друга в воду, и прятались в темноте леса, и слушали песни соловья. Сплетали тела и тянулись друг к другу руками, расставались и встречались, хохотали и плакали. И на рассвете, когда лес просыпался, все еще творили любовь - под пение птиц, в лучах восходящего солнца.

А когда вернулись в дом колдуна - уставшие, раскрасневшиеся, смеющиеся, - то застали его сидевшим за столом с кружкой хмельного меда. У него было хитрое и довольное лицо.

- Охто, что тебе сказали боги? - виновато спросила Леля.

- Боги смеялись надо мной, - ответил колдун. - Смеялись и показывали пальцами на землю. И говорили, что я самый глупый из всех колдунов.

Утром в Ярилин день колдун приступил к осуществлению своей задумки, несмотря на протесты и смущение Лешека. Он отдал ему белого жеребца, на котором всегда ревностно ездил сам, достал из сундука белый широкий плащ и велел надеть его на голое тело. Лешека это смутило: в монастыре их учили, что наготу должно прятать от людей, будто это нечто вроде позора - оказаться нагим перед другими. Колдун объяснил ему всю нелепость этого заблуждения, и Лешек не смущался ни его, ни матушки, ни, как выяснилось, Лели. Но появиться в таком виде на празднике?

Матушка сплела ему большой венок, из которого во все стороны торчали полевые цветы на длинных гибких стеблях, и, надевая Лешеку на голову, чуть не расплакалась от радости:

- Ярилко и есть! Молоденький, пригоженький!

Кожу бубна колдун покрыл горящей медью, для чего ездил к каким-то одному ему известным мастерам, и теперь сунул его Лешеку в руки.

- Когда-то я тоже был Ярилой на празднике и, знаешь, запомнил это на всю жизнь. Я тогда уже колдовал и видел богов, но одно дело видеть, а другое - чувствовать бога в себе.

В село они въезжали ровно в полдень, когда солнце выше всего поднялось над землей, но колдун велел Лешеку ехать первым, а сам чуть поотстал. Народу в поле у реки собралось едва ли меньше, чем на торге, - на Ярилу приезжали крестьяне из окрестных деревень, - и Лешек растерялся и замедлил шаг, увидев, перед какой толпой ему предстоит появиться.

- Давай-давай! - прикрикнул колдун, и Лешеку ничего больше не оставалось, как выехать из леса.

Его увидели не сразу: он ехал с южной стороны, против солнца, - и за то время, пока оставался незамеченным, вдруг ощутил задор - от его нерешительности не осталось и следа. Наверное, бог и вправду поселился в нем на время. Он пустил коня вскачь, расправил плечи и рассмеялся.

- Ярило! Ярило скачет! - услышал он первый возглас из толпы, и когда люди повернули головы в его сторону, на лицах их сиял восторг, и удивление, и радость. Приветственные крики слились в многоголосый гул, толпа хлынула ему навстречу - размахивая руками и присвистывая.

Солнце светило ему в спину, и Лешек, насквозь пропитанный солнцем, видел, что жаркие лучи несут его вперед и приподнимают над землей, и бубен в его руках - осколок солнца, и солнечным светом горит венок на его голове, и развевающийся белый плащ сверкает золотом, и конь, сияющий конь под ним, купается в солнечных лучах, играя гривой, фыркая и потряхивая головой.

И задор сменился восторгом: Лешек издал приветственный клич, а потом запел. Песня сложилась сама собой, легко и гладко - он пел о наступающем лете, о солнце и любви. Люди расступились, пропуская его коня, и сомкнули круг. Лешек поехал шагом, продолжая петь, и нарядные девушки из толпы кидали в него цветы и ржаные зерна.

Он чувствовал в себе бога. Теперь в этом не осталось сомнений: Ярило говорил с людьми его устами, Ярило смотрел на них его глазами, его руками держал поводья коня. Лешек же купался в его божественной силе, восторг лился из него песней, сладострастие кружило голову, клокотало в горле и стучало внизу живота. Нагота теперь не смущала Лешека, он гордился ею - его мужское естество налилось упругой силой, он ловил восхищенные женские взгляды и слышал одобрительные возгласы мужчин.

Вихрь праздника подхватил его и понес в пучину разгульного веселья. И следующие песни, которые выплескивались из него без устали, были озорными, полными распаляющих двусмысленностей. Лешек стучал в бубен, люди плясали вокруг него, и конь под ним плясал тоже. Он объехал все село по кругу и, случайно оглянувшись, заметил, что путь его усеян полевыми цветами, упавшими на землю и немедленно проросшими в ней - бог в нем заставлял цвести и прорастать все, к чему прикасался. Лешек видел раскрасневшиеся лица девушек, восторженно ловивших его взгляды, и румянец их становился ярче; видел, как льнут они после этого к возлюбленным, как женщины улыбаются и опускают глаза, как мужчины целуют их губы, и хохочут, и пляшут, и поют вместе с ним - радость плескалась над селом, бездумное жизнелюбие, чувственное, сладострастное и одновременно чистое, целомудренное, как у детей, не ведающих стыда.

К закату, когда позади остались игры, кулачные бои, скачки и угощения, над рекой вспыхнули костры, и песни Лешека стали тише, нежней: от необузданного солнечного задора бог в нем шагнул к лилейной, хрупкой ласке. Сплетенные руки, осторожные объятья, робкие слова любви из песен перетекали в явь. Толпа начала разбиваться на пары, кто-то купался в реке, кто-то уходил по полю в лес, и Лешек запел ту песню, которая несколько дней назад подарила ему Лелю. И тоскливый вой одиночества стал призывом, страстью - уже не шуточной, настоящей, гремящей и сметающей все на своем пути.

- Кого из нас ты выберешь, Ярило? - неожиданно коснулась его ноги девушка. - Бери любую, мы все сегодня хотим любить…

Лешек окинул взглядом тех, кто стоял рядом, и увидел колдуна, обнимавшего Милушу. Колдун подмигнул ему и указал глазами на Лелю, державшую за руку Гореслава. Но она незаметно покачала головой и посмотрела на мужа - в ее глазах светилось счастье, и Лешек улыбнулся ей понимающе. Бог не позволил ему долго сомневаться, Ярило сам знал, кому его любовь нужней всего, и, пустив коня рысью, подъехал к девушке, которую вперед, в круг собравшихся, толкала мать.

- Любишь ли ты меня, красавица? - спросил бог губами Лешека.

- Люблю, - шепнула она, и глаза ее распахнулись широко и восторженно.

Лешек - или бог в нем - подхватил ее и поднял на спину коню, усадил перед собой и понес к лесу, оглашая берег реки победной песней ярой любви.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.