Глава 13 Паулью и Манко

Глава 13

Паулью и Манко

Пока Манко боролся за освобождение Перу и выживание в Вилькабамбе, его единокровный брат Паулью пользовался всеми привилегиями правителя Куско. Испанцы были откровенно сбиты с толку энтузиазмом Паулью в сотрудничестве с ними. Епископ Вальверде сообщал королю: «В настоящее время нам очень нужен сын Уайна-Капака по имени Паулью, через которого мы управляем коренным населением, находящимся сейчас в мире и хорошо относящимся к нам». Они относились к нему как «к хорошему индейцу, разумному и послушному», и хвалили его как «доброго друга и слугу его величества». На них производило впечатление то, что «индейцы высоко ценят его, а также потому, что он храбр в сражении» и «много знает о войне». Он заработал себе солидную репутацию главного специалиста по делам индейцев. В 1540 году Алонсо де Торо сказал, что он «видел много раз, как Паулью дает советы губернатору, его помощнику и другим офицерам», и у него было чувство, что его советы были правильные.

Некоторые испанцы считали, что Паулью был слишком хорош, чтобы это было непритворно. Епископ Вальверде писал королю, что дни Паулью, вероятно, сочтены: «Мы считаем и на самом деле уверены, что мятежный Инка либо склонит Паулью на свою сторону, либо убьет его из-за его дружбы с нами». Другие испанцы ставили под вопрос верность Паулью. Во время экспедиции Гонсало Писарро к Вилькабамбе капитан Вильегас высказал вслух свои подозрения: «Мы не знаем, какими договоренностями или замыслами он связан со своим братом Инкой Манко, к которому он питает больше верноподданнических чувств, чем к нам». И когда маркиз Писарро пытался начать с Манко переговоры в долине Юкай, многие испанцы подозревали Паулью в предательской связи со своим братом.

Инка Манко восседает на троне-трибуне «усно»

Такие подозрения льстили Паулью. Если он и предпринимал какие-либо действия в этот период, то, скорее всего, это были попытки сорвать переговоры, которые угрожали ему как обладателю титула Инки. Он принимал вид оскорбленной невинности и доказывал, что он никогда не замышлял предательства по отношению к испанцам, и это, без сомнения, было так. Его друзья поддерживали его. Мартин Салас говорил: «Я слышал, что многие люди считали, что Паулью неискренен, но я также выяснил, что еще не было раскрыто ни одного случая замышляемого им предательства».

Теперь Паулью оставалось пожинать награды за свою преданную службу тем, что оказались победителями. Он прошел принятую процедуру донесения о его достоинствах королю. Были составлены двадцать пунктов, каждый из которых описывал его выдающиеся заслуги перед Испанией. С 6 по 12 апреля были опрошены 20 благосклонных к нему свидетелей, которые подтвердили точность заявлений Паулью. Все они были героями прошлых лет, полных сражений, и почти всем им было уже за двадцать, как и самому Паулью. Послужной список Паулью был выдающимся, и свидетели отдали ему должное. Документ, который был отправлен королю, представлял собой яркую картину сотрудничества Паулью с испанцами и заканчивался просьбой об оказании королевского покровительства. Эти «Доказательства» были заслушаны лицензиатом Антонио де ла Гама. Чтобы вознаградить этого чиновника за его помощь, Паулью провел часть 1540 года вместе с ла Гамой в экспедиции за сокровищами в Кольяо, где они собирались изымать золото и серебро у местных жителей. Эта парочка была в конце концов из зависти отозвана назад городским советом в Куско.

«Доказательства» произвели большое впечатление в Испании, и Паулью вскоре стал богатым человеком в постконкистском обществе. В свое время Альмагро отдал ему дворец Колькампата в Куско. Это был старый дворец Уаскара в верхней части города, расположенный на крутом склоне горы на полпути по направлению к Саксауаману. Отсюда ставленник испанцев Инка правил национальной аристократией, все больше и больше испанизировавшейся. Окна его дворца выходили на розовые черепичные крыши домов конкистадоров, которые быстро оккупировали сильно разрушенный город инков.

В добавление к этому городскому дому в начале 1539 года Франсиско Писарро дал Паулью богатое земельное владение, чтобы подкупить его и заставить присоединиться к Гонсало в его походе на Вилькабамбу. Земельное владение вообще-то давалось для того, чтобы энкомендеро воспитывал индейцев в христианской вере. Паулью был все еще некрещеным язычником. Но это было не важно. Писарро оправдывал свой дар Паулью тем, что «он собирался в погоню за Инкой Манко Юпанки, который начал эту войну». Земельные владения Паулью получили название Хатун-Кана. В них входили города Пичиуа и Яури в провинции Кана, расположенные в верховьях реки Апуримак; их население насчитывало 922 человека, которые должны были платить ему дань. В его владения были переселены еще 4390 индейцев для этой цели. Владения также охватывали несколько деревень вокруг Муйны, расположенных в дальнем конце долины Куско, несколько поселков в Мансио– Сьерра-де-Легисамо в кунти-суйю и области Асиуана и Сурита в восточной части анти-суйю. Они приносили Паулью ежегодную ренту в размере 12 тысяч песо. Паулью утверждал, что некоторые индейцы в Альке рядом с Арекипой были его людьми, назначенными для общественных работ («митайо»). А также у Паулью были земли на полуострове Копакабана на озере Титикака и в Эпискаре в долине Хакихауана недалеко от Куско.

Все это богатство делало Паулью потенциальной жертвой испанских головорезов. Трудно было заставить испанцев уважать даже такого вождя индейской общины. Один испанец ударил Паулью на улице, дернул его за волосы и оскорбил его; он так и не был наказан. Другие ограбили дом Паулью. По королевскому декрету от октября 1541 года он получил опекуна из числа испанцев, который должен был блюсти его интересы и не допускать, чтобы он подписывал сомнительные обязательства. Дальнейшие декреты положили конец практиковавшемуся ранее размещению охранников в доме Паулью из опасения, что они могут изнасиловать его жен или неправильно обращаться с принадлежавшими ему вещами. Различные судебные иски по поводу частной собственности были решены в пользу Паулью, а в опекуны ему был назначен его друг Хуан де Леон.

Охваченный жадностью, марионеточный Инка даже просил короля «подарить ему индейцев и земли, принадлежавшие его брату Манко на тот момент, когда он поднял мятеж, так как он потерял на них право, восстав против служения Вам». В 1543 году принц Филипп отправил ему свое личное послание: «…за верную службу <…> я тебя очень благодарю и повелеваю тебе продолжать так же». На следующий год все многочисленные незаконнорожденные отпрыски Паулью были признаны законнорожденными. Но венец триумфа состоялся в 1545 году, когда Паулью получил герб, на котором были изображены черный орел, стоящий на лапах, пальмы, золотая пума, две красные змеи, имперская корона в виде красной бахромы, надпись «Аве Мария» и восемь золотых иерусалимских крестов.

Паулью носил испанскую одежду и научился писать свое имя, но он не умел ни говорить, ни читать, ни писать по-испански. Его прекрасный послужной список коллаборациониста имел лишь один изъян. Хотя он и являлся гордым владельцем энкомьенды, он все еще был язычником. В течение 1541-го и 1542 годов он начал исправлять это, обучаясь догматам христианской веры. Испанские власти были по понятным причинам взволнованы перспективой полного обращения в христианскую веру, которое может последовать за крещением марионеточного Инки. Его обучение частично осуществлялось главным священником Куско Луисом де Моралесом, в чьем доме он жил в течение пяти месяцев. Раньше Паулью был поборником национальной религии в Куско и отмечал в своем дворце Колькампате праздник Инти-Райми; в его дворце хранился также священный каменный идол, который когда-то стоял на священной горе Уанакаури. Теперь же с усердием новообращенного он передал христианам кое-какие мумифицированные останки «своего отца Уайна-Капака и других своих дядюшек и двоюродных братьев, чтобы их похоронили, несмотря на стенания своей матери и родственников». Наконец, в 1543 году Паулью принял крещение, которое осуществлял святой отец Хуан Перес де Аррискадо, префект ордена иоаннитов, и викарий церкви в Куско. При крещении ему было дано имя Кристобаль, по имени его крестного отца Кристобаля Вака де Кастро. Спустя годы экс-губернатор Вака де Кастро оставил в своем завещании 600 песо сыновьям и наследникам Инки Паулью, который крестился, когда он был губернатором, и стал называться его именем. Жену Паулью Маму Токто Уссику тоже крестили и нарекли Доньей Каталиной, а вслед за Инкой и вся королевская семья прошла церемонию обращения в христиан. Мать Паулью Аньяс Кольке стала Доньей Хуаной, а его сестра – Беатрис Уайльяс Ньюстой. Среди мужчин, принявших звучные испанизированные имена, были Дон Гарсия Кайо Топа, Дон Фелипе Кари Топа, Дон Хуан Паскак, Дон Хуан Сона и многие другие. Обращение в христиан Инки Паулью и его родственников было не настолько успешным, как на то надеялись испанцы. Теперь индейцы «считали Инку Манко господином над ними всеми, а не Инку Дона Кристобаля [Паулью], потому что тот был другом христиан, с которыми он постоянно общался, и потому что он был крещен».

Многие индейцы убежали в леса Вилькабамбы, чтобы присоединиться там к Манко. Инка вернулся в Вилькабамбу из своего убежища в лесной чаще и начал создавать мирное государство. Его последователи построили города и террасы на горных склонах, возродили религию инков и сделали попытку воспроизвести в миниатюре упорядоченное государство, которое существовало на всей территории Перу всего лишь десять лет тому назад. Но тот период – до нашествия чужестранцев – казался бесконечно далеким.

Хотя в тот момент и не было надежды поднять третье восстание измученных народов в испанском Перу, люди Манко продолжали причинять испанцам беспокойство когда только возможно. В январе 1540 года экспедиция, возглавляемая Педро де Вальдивия, вышла из Куско, чтобы возобновить завоевание Чили, которое впервые было предпринято Альмагро пять лет тому назад. Вальдивия продвинулся на юг дальше, чем это удалось Альмагро. В 1541 году он узнал, что Инка Манко предупредил чилийцев о приближении испанцев и передал им, что они должны спрятать свое золото, продовольствие и одежду, с тем чтобы испанцы повернули назад. «Они так добросовестно выполнили эти указания, что даже уничтожили свою собственную одежду и страдали от больших лишений». Крупное восстание местного населения последовало вслед за этим в этой южной провинции империи инков. 10 тысяч индейцев напали на испанское поселение Сантьяго и полностью его сожгли, убили нескольких испанцев и их лошадей. Вальдивия построил хорошо укрепленный форт и прожил в нем с немалыми трудностями до 1545 года.

Одним из мучителей Манко в 1535 году был Диего Мальдонадо. Этот человек возглавлял поход жителей Куско против Вильяка Уму в Андауайласе во время второго восстания в 1538–1539 годах. В качестве награды Мальдонадо получил в Андауайласе большие земельные владения, и теперь Манко напал на них с особой жестокостью. Маркиз Писарро написал в начале 1541 года, что «Манко свободно передвигается, причиняя огромный ущерб и убивая христиан и местное население». Он делал дороги непроходимыми для испанцев, не соблюдающих боевой порядок, и совершал серьезное преступление, избавляя индейцев от службы в испанских владениях. Писарро решился предпринять еще одну попытку расправиться с этим оводом. «Инка со своими воинами продвигается к Уаманге и, говорят, собирается напасть на нее. Мне также сообщили, что он пришел в земельные владения жителя Куско Диего Мальдонадо, находящиеся в Андауайласе, и напал на испанцев с ордой своих воинов, воевал с ними и убил некоторых из них… и украл имущество, которое перевозили из Лимы в Куско. Если не будет найдено какое-либо решение, эти грабежи будут продолжаться и учащаться, что будет поощрять Инку и его последователей на их совершение. Поэтому я намерен объявить Инке войну… и полагаю, что ее следует начать этим летом». Для этого похода Писарро собирался сформировать и экипировать отряд из 100 человек, проживающих в главных городах Перу, и совет Уаманги приказал всем жителям приготовиться к обороне города; каждый должен был «иметь наготове арбалет с дюжиной стрел».

Пока Писарро планировал завершающий удар по своему противнику, Манко, очевидно, обдумывал вариант своего повторного ухода из Вилькабамбы, места, в которое так легко проник Гонсало Писарро. Теперь он планировал отправиться в Кито, «так как это был плодородный край, где у испанцев было меньше возможностей причинить им вред и где они могли соорудить себе лучшие укрепления». Инка покинул Вилькабамбу вместе со всей своей армией и всем имуществом и спустился в район восточнее Уаманги. Но он пришел к заключению, что в Перу было слишком много испанцев, и, чтобы не рисковать при перемещении с места на место, он возвратился под сомнительную защиту укреплений Виткоса и Вилькабамбы.

Предложение уничтожить Инку Манко вскоре было забыто. Государство Перу стояло на пороге событий, которые сделали Манко забытым изгнанником в своей тихой заводи в горах. Последователи Диего де Альмагро так и не простили Эрнандо Писарро казнь их любимого командира в июле 1538 года. Спустя девять месяцев Эрнандо уехал в Испанию, захватив с собой сокровища для короля Карла. Но сторонники Альмагро, возглавляемые Диего де Альварадо и Алонсо Энрикесом де Гусманом, были полны решимости наказать его. Их резкие настойчивые обвинения, наконец, привели к тому, что император повелел отправить Эрнандо в заключение на неопределенный срок в замок Ла-Мота в Медине-дель-Кампо.

Последователи Альмагро, которые остались в Перу, все больше разочаровывались. Многим просто не удалось получить долю от выкупа Атауальпы; их последующие приключения в Чили и различные экспедиции в джунгли были печальными неудачами; и они понесли поражение при попытке удержать Куско. У них не было поместий, и к ним с презрением относились Писарро и его заносчивый секретарь Антонио Пикадо. Эта группа обедневших и обиженных людей сплотилась вокруг сына Альмагро, Диего де Альмагро, рожденного от жительницы Панамы, возраст которого в это время уже приближался к зрелому.

Лима была полна слухов о готовящемся покушении на губернатора, но Писарро не принял никаких специальных мер предосторожности. 26 июня 1541 года группа из 20 одетых в доспехи последователей Альмагро, возглавляемая Хуаном де Эррада, ворвалась в его незащищенный дворец. Большая часть соратников Писарро разбежалась, но шестидесятитрехлетний маркиз Писарро надел нагрудник кирасы и убил одного из нападавших, прежде чем сам погиб от многочисленных ранений. Его единокровный брат Франсиско Мартин де Алькантара пал рядом с ним, а вспыльчивый Франсиско де Чавес был убит своими друзьями из числа последователей Альмагро, когда он попытался урезонить их. Искалеченные тела Писарро и его сторонников были тайком захоронены в поспешно вырытых могилах, в то время как молодого Диего де Альмагро торжественно вели по улицам и объявили губернатором и главнокомандующим Перу.

Епископ Висенте де Вальверде прибыл из Куско, когда до него дошла весть об убийстве его друга Писарро. Епископ бежал на корабле в Панаму, но был убит и съеден индейцами– каннибалами на острове Пуна, который был той базой, откуда он и Писарро впервые высадились на земле Перу десять лет назад.

Смерти этих двух лидеров, Писарро и Вальверде, резко положили конец первому этапу завоевательного похода. Франсиско Писарро был бесспорным руководителем всего предприятия с самого начала. Он был одним из тех непостижимых людей, движимых амбициями, у которых нет ясной цели. Он не был религиозным фанатиком, как Кортес, и оставался равнодушным к обращению в христиан местного населения или их благосостоянию. Его амбиции привели его наверх из неясного прошлого, в котором он был незаконнорожденным сыном ничем не примечательного офицера, к тому положению, которого он достиг, сосредоточив в своих руках колоссальное состояние и огромную власть. По словам Лопеса де Гомара, Писарро «нашел и присвоил себе больше золота и серебра, чем любой другой из многочисленных испанцев, побывавших в Вест-Индии, и даже больше любых военачальников, которые существовали в мировой истории». И тем не менее Писарро не умел как следует использовать свое богатство. Он ни одевался излишне роскошно, ни жил расточительно; его успех пришел к нему слишком поздно, чтобы он стал заводить сумасбродные увлечения охотой или лошадьми, строительством домов, женщинами, занятиями искусством или карьерой в обществе. Он так и не женился, хотя он явно испытывал нежные чувства к своим принцессам из рода Инки и к детям, которых они ему родили. Он был простой солдат, неграмотный и бедный, но его глубоко уважали и слушались молодые люди, которых он вел за собой. И это уважение было вполне заслуженно, так как Писарро был великолепным руководителем, бесконечно упорным и решительным в течение всех тяжелых лет исследовательских походов до открытия Перу, а также твердым и хладнокровно храбрым во время завоевания. Он был спокоен и дипломатичен: он добился для своего сомнительного предприятия поддержки от испанской королевской власти, установил разумные отношения с Инками Атауальпой и Манко и зачастую ограничивал произвол и охлаждал горячие головы авантюристов, из которых состояла его армия. Но Писарро мог быть жестоким и бессердечным, а абсолютное отсутствие у него административного опыта сделало его нерешительным губернатором.

Значительно меньше известно о сподвижнике Писарро Вальверде, у которого почти не было возможности проявить себя в качестве духовного пастыря молодой испанской колонии. Легко заклеймить Вальверде как лицемера после его встречи с Атауальпой, когда кавалерия испанцев находилась в состоянии готовности нанести свой смертельный удар, или из– за недостатка в нем сострадания к новообращенному Инке в его последние минуты перед смертью. Он является нам в ином, лучшем, свете в своем длинном и четко изложенном письме, которое он написал императору Карлу в 1539 году: это был первый протест, исполненный человеколюбия, который пришел из Перу. Если бы он остался жить, Вальверде мог бы сделать много добра на своем посту в качестве официального протектора индейцев.

Молодой мятежник Диего де Альмагро и его последователи оккупировали Лиму и продолжали контролировать Перу почти в течение года. В то время, когда происходило убийство Писарро, король Карл уже отправил своего эмиссара по имени Кристобаль Вака де Кастро с полномочиями урегулировать дела в Перу. Вака де Кастро находился на побережье современной Колумбии, когда произошло убийство Писарро. Вскоре он сошел на берег в Северном Перу, где к нему присоединилась армия Алонсо де Альварадо, вице-губернатора Писарро в северо-восточной колонии Чачапояс. Вместе они стали продвигаться вперед, в глубь Перу, и их армия пополнилась за счет сторонников Писарро и тех, которые интуитивно стремились сплотиться под королевским флагом. Сторонники Альмагро во второй раз потерпели уже окончательное поражение в бою у Чупаса, недалеко от недавно возникшего города Уаманги, 16 сентября 1542 года. Группа воинов Манко с окрестных гор наблюдала, как две армии испанцев уничтожали друг друга. Они видели, как противники применяли все оружие для ведения войны, существовавшее в XVI веке: арбалеты, аркебузы, артиллерию, а также классическую средневековую атаку полностью одетых в доспехи кавалеристов, сбивающих друг друга копьями.

После убийства Писарро и крушения народных восстаний конкистадоры получили полный контроль над Перу. Сокровища Инки давно уже были переплавлены и распределены. Поэтому испанские поселенцы вынуждены были полагаться на коренное население, которое должно было обеспечить им богатство, за которым они и приехали в Америку. В отсутствие властей, налагающих ограничения, многие испанцы, которые оказались достаточно удачливыми и получили земельные владения, притесняли местных жителей непомерными требованиями. Луис де Моралес, главный викарий Куско, сообщал, что некоторые испанцы ставили клейма индейцам на лицо и использовали их как рабов, что было вопиющим нарушением королевских указов. Других индейцев испанские хозяева заставляли работать по дому и на полях и ничего им за это не платили. По условиям получения земельных владений вместе с населяющими их индейцами энкомендеро было запрещено жить среди коренного населения своих земель. Индейцы должны были привозить весь оброк в городской дом своего хозяина-испанца, и у энкомендеро не возникало ни понимания, ни сочувствия к своим подопечным. Диего Мальдонадо, владельцу богатого владения в Андауайласе, взбрела в голову идея совершить исследовательскую экспедицию в южную часть Тихого океана. Деньги на осуществление его мечты должны были ему предоставить индейцы из его владений, и он безжалостно взимал с них дань. Он приказал своему мажордому не давать никаких отсрочек, заставил индейцев удвоить количество причитающегося ему оброка и построил на их земле склады, чтобы ускорить сбор продукции. Из-за этого курака одной из земель Мальдонадо, Дон Педро Атауальпа из Урко-Урко и Чукиматеро, обратился с жалобой к губернатору Куско. В сороковые годы XVI века юридические документы касались вопросов передачи по наследству, уступки или откровенной продажи различного количества индейцев, которые были вверены заботам энкомендеро. Один энкомендеро, Мельчор Вердуго, так описывал матери свою полную комфорта жизнь: «Я живу в городе, который называется Трухильо; здесь у меня есть дом и немалое количество подданных, индейцев, которых, вероятно, тысяч восемь или десять. Думаю, не было ни одного года, чтобы они не принесли мне 5 или 6 тысяч кастельяно дохода. Я пишу это тебе, чтобы порадовать тебя».

Вся жизнь в Перу стала вращаться вокруг 480 энкомендеро. Каждый из них завел себе большой дом, предпочтительно каменный, и наполнил его родственниками, гостями и приживалами. Испанцы-энкомендеро держали много лошадей, негров-рабов и индианок в качестве домашней прислуги, и, как правило, в жены они брали испанок, которые воспитывали своих детей в традициях своей родины. От энкомендеро требовалось, чтобы он обеспечил в своих владениях наличие священника, который обращал бы в христианство индейцев. Но усердного священника было трудно найти. Некоторые энкомендеро содержали священника для своей семьи; другие назначали «мирскими миссионерами» своих дворецких или управляющих.

Самыми злостными правонарушителями зачастую были вновь прибывшие из Испании искатели приключений. Необузданные, алчные, заядлые игроки, недовольные тем, что у них нет земельных владений и легкой добычи, эти новички, всякий белый сброд, были самыми высокомерными и злобными по отношению к коренному населению. Вака де Кастро попытался возродить прекрасную систему инков, в которую входили постоялые дворы-тамбо, курьеры-часки и государственные склады. В преамбуле к своим «Предписаниям по организации постоялых дворов» от 1543 года он признавал, что «своими собственными глазами видел, что большая часть городов, постоялых дворов и поселений индейцев покинуты жителями и сожжены и что христиане испанцы чрезмерно обременяют индейцев непосильными грузами во время долгих переходов». Моралес жаловался, что испанцы окружили себя индейскими женщинами «на манер заповедей Магомета», а Сьеса де Леон признавал, что «они отнимали жен и дочерей у индейцев для своих собственных надобностей и совершали другие зверства».

Плохое обращение с индейцами носило, несомненно, очаговый характер, и обширные области Перу еще не знали чрезмерного угнетения. Возможно, многие энкомендеро требовали меньше податей, чем индейцы приносили раньше в казну государства и храмовому сектору. От этого периода сохранился большой объем официальных отчетов и юридических документов, но нет ни дневников, ни заметок беспристрастных путешественников, ни индейских записей и почти нет документов местных властей. По наблюдениям Льюиса Ханке, в таких неблагоприятных условиях историки делали выводы на свой страх и риск. Надо отдать им должное, многие испанцы относились к своим новым завоеваниям с точки зрения высокой морали. Король был чуток к любым донесениям, из какого бы они ни были источника. Не далее как в 1521 году король издал указ о том, чтобы не чинились препятствия никаким полезным сообщениям в его адрес. Результатом был поток корреспонденции, большая часть которой была от страстных защитников индейцев. Сьеса де Леон писал, что «многие люди из разных мест информировали его величество о сильном угнетении, которое терпят индейцы от испанцев».

Письменные отчеты были подкреплены и драматически изложены группой реформаторов во главе с Бартоломе де Лас Касасом, который вернулся в Испанию из Гватемалы в 1539 году. Лас Касас и его последователи осудили сам институт энкомьенды. Мигель де Саламанка глубоко сожалел о системе, при которой «весь доход, полученный от труда индейцев, попадает к тем, кто является владельцем энкомьенды. Это противоречит процветанию индейской республики, здравому смыслу и человеческому благоразумию, это направлено против благосостояния и служения нашему Господу и королю, это несовместимо с церковным и гражданским правом, с законами этики и теологии и, наконец, это противно воле Божьей и Церкви». Вскоре после своего возвращения Лас Касас добавил еще два манифеста ко всему тому, что он уже написал на тему благосостояния индейцев. В одном своем эссе он доказывал, что дар папы облек короля Испании правом завоевать обе Америки с целью улучшения жизни их населения, а не с целью использования рабского труда индейцев в энкомьендах. Другой его труд – «Очень краткий отчет о разрушении Вест-Индии» – подкреплял аргументы в пользу реформы страшными подробностями зверств испанцев и завышенной статистикой случаев грабежей с их стороны. Слухи об этих постыдных фактах распространились по Европе со скоростью первых сообщений о новых завоеванных землях. Другие народы ревниво отнеслись к блистательной испанской империи. Зверства привлекают внимание во все времена, и другие европейцы с готовностью приняли впечатляющую гиперболу Лас Касаса, особенно когда их драматически представил в своих иллюстрациях прекрасный, но склонный к фантазиям Теодор де Брай. В результате появилась «черная легенда», легенда о непомерной жестокости индейцев, которая вызвала и продолжает вызывать страстное осуждение или защиту действий испанцев. У обеих сторон была и имеется возможность подкрепить свои аргументы достаточным количеством материала отчасти потому, что в XVI веке для политиков-теоретиков было обычным делом вступать в жаркую полемику. Ханке цитировал английского историка Пелхэма Бокса для выдвижения более обоснованной точки зрения на вклад Лас Касаса: «Если даже он [Лас Касас] преувеличил в деталях, он был прав в основном, и его правда никак не пострадает от того, как лицемерные иностранцы использовали его работы… Не самая маленькая заслуга Испании состоит в том, что она явила миру Бартоломе де Лас Касаса и теперь выслушала его, хоть и безрезультатно».

Самоанализ, начатый небольшой группой сторонников преобразований, принес плоды поразительно быстро. В 1536 году король Карл, довольный успехами завоевательных походов, издал закон, утверждающий выделение земель вместе с проживающими на них индейцами сроком на два поколения. Поселенцы надеялись, что это может привести к тому, что оно станет навечным. Но затем король совершенно изменил свою точку зрения. Он повелел совету государственных деятелей, юристов и церковников сформулировать законы для благотворного управления новым королевством и в особенности для защиты его коренного населения. Плодом их работы были знаменитые «Новые законы», изданные в Барселоне 20 ноября 1542 года.

«Новые законы» начинались с положений об организации Совета по делам Индий. Далее в них содержались положения относительно индейцев, которые охватывали столько сторон их жизни и были настолько в их пользу, что, вполне возможно, их писал сам Лас Касас. Испанским властям предписывалось постоянно заботиться о благосостоянии и защите индейцев. Порабощение индейцев должно было немедленно прекратиться и не возобновляться ни под каким предлогом, ни даже «под вывеской восстания». Система выделения земельных владений вместе с проживающими на них индейцами осталась, но количество наиболее вопиющих злоупотреблений уменьшилось. Права на такие земельные владения должны были внимательно рассматриваться, и никто не мог иметь в собственности чрезмерно большое количество индейцев, чтобы взимать с них дань. У тех, кто плохо обращался с индейцами, их должны были отбирать, особенно это касалось «тех главных лиц», которые были вовлечены в беспорядки в Перу. Королевские чиновники и церковники, согласно «Новым законам», теряли свои земельные владения вместе с проживающими на них индейцами и в будущем уже не получали таковых в награду. Четыре Аудиенсии, под чьим контролем находилась Вест-Индия, должны были точно определить объем услуг и налогов, взимаемых с индейцев, и это должно было фиксироваться в специальной книге, имеющейся в каждом земельном владении. Сумма налогообложения должна была быть «меньше, чем [индейцы] платили во времена касиков <…> до того, как они стали нам подвластны». И наконец, в дальнейшем практика дарения земельных владений с проживающими на них индейцами прекращается, а уже существующие владения после смерти их настоящих хозяев будут возвращены королю. Проведение исследовательских экспедиций также было строго регламентировано. Короче, коренное население должно было пользоваться почти такими же правами, как и испанцы.

«Новые законы» урезали существующие владения всех поселенцев в Америке и лишали их перспектив и надежд на будущее. «Здесь люди выслушали все это с большим негодованием… Наконец, по мере того, как распространялись новости, поднялись бурные беспорядки». Поток яростных протестов обрушился на Испанию из Мексики и особенно из Перу, где уже назревала гражданская война. Король Карл послал вице-короля Бласко Нуньеса Велу, чтобы тот сменил Писарро и Ваку де Кастро и стал правителем Перу. Пока этот королевский чиновник приближался с севера, новое созвездие взошло на небосклоне Перу, появившись из своего поместья в Чаркасе. Это был отважный Гонсало Писарро, последний из четырех великолепных братьев, оставшийся в Перу, безрассудный, тщеславный молодой человек и при этом герой бесчисленных войн с индейцами и исследователь Амазонки. В августе 1544 года от имени всех городов и владельцев поместий в Перу он написал подробное послание, в котором выражал несогласие с положениями «Новых законов». Он подчеркнул, в частности, что положение, запрещающее королевским чиновникам владеть поместьями, было неприменимо, так как многие самые первые конкистадоры и энкомендеро к тому же занимали официальные посты. Письмо заканчивалось острыми нападками на вице-короля, который прибыл в Перу несколькими месяцами ранее. Бласко Нуньес Вела вел себя очень бестолково, всячески провоцируя испанцев, живущих в Перу. Он применял «Новые законы» с излишней энергией, заключил под стражу экс-губернатора Ваку де Кастро и убил представителя короля Ильяна Суареса де Карвахала. Король Карл также назначил четырех судей для Аудиенсии в Лиме, которые в сентябре 1544 года были вынуждены сместить вице-короля и отправить его на корабле на родину.

Гонсало Писарро приехал в Лиму в следующем месяце, легендарная и своеобразная личность, богатый, красивый, одетый в шикарный наряд из черного бархата, украшенный золотом, перьями и драгоценными камнями. Поселенцы со всего Перу сплотились, чтобы оказать ему поддержку. Это была ситуация, знакомая в XX веке, но новая в XVI. Местное правительство издавало слишком либеральные законы от имени индейцев колоний. Европейские поселенцы восстали, громко выражая свою верность королевской власти и своей родине, но потребовали свободы действий на территории, которую они завоевали и заселили. Роскошь, обеспечиваемая им трудом коренного населения, была для них главным стимулом остаться в колонии. В то время, когда армия поселенцев сплачивалась вокруг Гонсало Писарро, низложенный вице-король высадился на севере Перу и направился в Кито. В середине 1545 года Гонсало выступил на север против него, и 18 января 1546 года роялисты схватились с поселенцами в бою у Аньякито, на экваторе чуть севернее Кито. Вице-король Бласко Нуньес Вела был убит в бою, и мятежник Гонсало Писарро стал бесспорным хозяином всего Перу.

Подробности этих бурных лет почти не имеют прямого отношения к истории отношений между испанцами и коренным населением. Инка Манко правил в Вилькабамбе и следил за развитием гражданской войны между испанцами. Инка-марионетка Паулью продолжал править в Куско. Теперь он уже был христианином, богатым энкомендеро, снискавшим себе королевские милости и уважение колонистов. Именно на рядовых индейцев ложилась основная тяжесть беспорядков. Их заставляли служить в армии христиан и подчиняться колонистам, поведение которых не находилось ни под правительственным, ни под юридическим контролем.

Когда Гонсало был в зените своей власти, многие поселенцы хотели выступить с односторонней декларацией независимости, в которой Гонсало Писарро провозглашался бы королем Перу. Поступило даже предложение женить его на одной из принцесс Великих Инков, чтобы объединить королевскую ветвь Перу с первой династией конкистадоров. Гонсало Писарро, у которого были любовницы во многих городах Перу и недавно родилась дочь от некой Марии де Ульоа из Кито, писал: «В настоящее время я не могу думать о браке: я женат на моих копьях и лошадях».

Учитывая то, что Гонсало был не женат, большое внимание стало уделяться незаконнорожденным детям от разных братьев Писарро. У маркиза Франсиско Писарро было четверо детей: Франсиска и Гонсало от принцессы Инес Уайльяс и Франсиско и Хуан от принцессы Аньяс, которая при крещении получила имя Анхелина Аньяс Юпанки.

Обе женщины впоследствии вышли замуж за видных испанцев. Писарро выдал Инес замуж за одного из своих слуг, Франсиско де Ампуэро, и выделил им поместье в Лиме. Ампуэро был честолюбивым и умным человеком. Вскоре он стал членом городского совета Лимы, города, где он со своей женой прожил еще много лет. Вака де Кастро назначил Инес пенсию в размере 6 тысяч песо в год, и в 1575 году эта пара «все еще состояла в браке и была всеми уважаема». Анхелина вышла замуж за Хуана де Бетансоса в 1542 году, вскоре после смерти Писарро, и ее муж выучил язык кечуа и стал знатоком индейских обычаев. Он написал хронику, полную материала, почерпнутого со слов своей жены и ее родственников королевской крови. Эта пара жила в Куско в районе Карменка.

Когда сторонники Альмагро убили Франсиско Писарро, четверо его малолетних сирот оказались в не меньшей опасности. Их энергичная тетка Инес Муньос, вдова единокровного брата Писарро Франсиско Мартина де Алькантара, вышла на корабле в море вместе с малолетними Франсиской и Гонсало, которые, по просьбе их отца, были признаны законнорожденными специальным королевским указом. Сторонники Альмагро втайне договорились с лоцманом корабля, чтобы он оставил их на пустынном острове, но вместо этого он высадил их на севере Перу. Инес Муньос встретила Ваку де Кастро, когда он направлялся на юг, и на время войны в Чупасе он разместил ее и детей в Трухильо. После победы Ваки де Кастро они вернулись в Лиму. Инес Муньос назначила Антонио де Риберу опекуном детей и сама вышла за него замуж. Хуан умер в младенчестве в 1543 году, но его братьев, Гонсало и Франсиско, поместили под надзор старого гувернера по имени Кано. Их дядя Эрнандо писал их дяде Гонсало: «Моя жалость к этим детям покойного маркиза так велика, что я едва могу об этом говорить: тому ребенку, который умер, сейчас лучше всех».

Когда Гонсало Писарро наступал на Лиму, вице-король хотел отослать сирот в Испанию. Но лицензиат Агустин де Сарате вмешался, чтобы предотвратить это, потому что девятилетняя Франсиска «была взрослой девушкой, богатой и красивой, и ей было бы неприлично находиться среди моряков и солдат». В разгар мятежа Гонсало Писарро его лейтенант Франсиско де Карбахал написал ему, что его племянница стала взрослой красивой девушкой и пора выдать ее замуж. Это показалось интересным экстравагантному Гонсало, который в свои тридцать с небольшим лет оставался холостяком, и ему пришло в голову самому жениться на своей одиннадцатилетней племяннице. Такой брак связал бы его с потомком великого маркиза и королевским домом инков. Это была бы выгодная партия, если бы он когда-нибудь решил возложить на себя корону независимого Перу.

Второй из детей маркиза, девятилетний метис Гонсало, умер в 1546 году. Но сын маркиза Франсиско счастливо рос в Куско. Он ходил в школу вместе с другим полукровкой, будущим историком Гарсиласо де ла Вега, который вспоминал: Франсиско «был моим большим другом и соперником, так как, когда нам было по восемь или девять лет, его дядя Гонсало Писарро обычно заставлял нас бегать и прыгать вместе».

У нового правителя Перу Гонсало Писарро также были малолетние дети: сын и очевидный потенциальный наследник, известный как Франсискито, и дочь по имени Инес. В начале 1547 года эта Инес и ее двоюродная сестра Франсиска отправились в Куско, где и прошли конфирмацию. Томас Васкес описывал их как «очаровательных юных леди», а Хуан де Фриас писал, что его жена «так любит их, что хотела бы быть с ними и воспитывать их. Здесь есть кому научить их читать и играть на спинете». Юный Франсискито, сын Гонсало Писарро, и «крещеная индианка» получили свои законные права благодаря королевскому указу в августе 1544 года. Франсискито попал в руки вице-короля, но был вновь обретен своим отцом в сражении у Аньякито и остался с ним. Хуан Писарро также оставил дочь, Исабель, от которой он отрекся в своем завещании в 1536 году, но которую воспитывали с надлежащим уважением как к потомку Писарро.

Оппозиция восстанию Гонсало Писарро возникла при обстоятельствах, очень схожих с теми, которые сокрушили Диего де Альмагро-младшего. И снова скромный королевский эмиссар, лицензиат Педро де ла Гаска, появился в Новом Свете и постепенно собрал вокруг себя армию роялистов в качестве оппозиции мятежникам. Гаска начал с того, что склонил на свою сторону командующего флотом восставших, который патрулировал Тихий океан вдали от Панамы. Гаска прибыл с очень широкими полномочиями от короля. Но его самым действенным оружием были королевские указы, которые полностью отменяли самые либеральные положения «Новых законов». В июне 1545 года герцог Альба посоветовал королю Карлу временно прекратить действие «Новых законов» ввиду гражданских войн и удовлетворить испанцев «целиком, пообещав отдать им их поместья в вечное владение» – все, что угодно, лишь бы не рисковать прекращением поступления потока сокровищ из Вест-Индии. Перед лицом такой опасности король Карл забыл о своих добрых намерениях. В октябре 1545 года он формально объявил недействительным положение, запрещающее в дальнейшем дарить земельные владения вместе с проживающими на них индейцами, а в феврале 1546 года он отменил закон, согласно которому индейцы отбирались у тех, кто плохо с ними обращался или участвовал в гражданской войне. Педро де Гаска написал письмо каждому потенциальному верноподданному короля в Перу с напоминанием о его долге по отношению к королю и с объяснением отмены некоторых законов. В середине 1547 года он высадился на Тихоокеанском побережье с отрядом верных ему испанцев из Истмуса и Мехико.

А в это время Гонсало Писарро наслаждался вкусом власти. Он писал своим помощникам: «Желания Испании вполне понятны, несмотря на ее лицемерие. Она хочет пользоваться тем, за что мы проливали свой пот, и с чистыми руками извлекать выгоду из того, за что мы заплатили своей кровью.

Теперь, когда они раскрыли свои намерения, я обещаю показать им, что мы мужчины, которые умеют защищать то, что им принадлежит». Но королю он писал с чувством оскорбленной невинности: «Никогда я ни словом, ни делом не погрешил против службы вашему королевскому величеству, а также я не пренебрегал своим долгом искреннего и верного вашего вассала». А посланцу Гаски он крикнул: «Послушайте! Губернатором буду я, потому что никому другому не стали бы доверять, даже моему брату Эрнандо Писарро. Мне наплевать и на моего брата Эрнандо, и на моих племянников и племянниц… Я должен умереть губернатором! И нечего тут больше говорить».

Тихий священнослужитель Гаска решительно вступил в Перу. Поселенцы сплотились под королевскими знаменами. Многие из них были возмущены жестокостью режима Гонсало Писарро, который за короткий срок казнил 340 испанцев. В декабре Гаска формально обвинил Гонсало в предательстве. «Вы не только намеревались выступить против законов; вы хотели узурпировать власть… Несмотря на то что вице-король временно отменил исполнение этих законов, вы преследовали его и добились его смерти, проявляя таким образом свое безразличие по отношению к законам и ваше нетерпение избавиться от вице-короля, который мог представлять собой препятствие на вашем пути к власти». Возможно, самостоятельное исполнение власти является такой же мощной силой, побуждающей в наши дни такие колонии, как Алжир или Родезия, к отделению, особенно если оно связано с желанием освободиться от всяких ограничений в отношениях с коренным населением.

В октябре 1547 года армия Гонсало одержала еще одну быструю победу над армией роялистов в Уарине, на юго-восточном берегу озера Титикака. Но Гаска продолжал двигаться в южном направлении по высокогорной дороге инков, ведущей в Куско. В мае 1548 года индейцы-союзники помогли ему переправиться через реку Апуримак в ее верхнем течении и предупредили его людей о засаде, подготовленной сторонниками Писарро. 9 апреля 1548 года две армии встретились на равнине Хакихауана или Саксауана в нескольких милях к западу от Куско. 45 приверженцев Писарро погибли в бою, но огромное большинство его армии перебежало на сторону роялистов, и Гаска потерял в бою только одного человека. Гонсало Писарро был взят в плен и на следующий день казнен. Это произошло на том же самом поле боя, на котором одним веком раньше инки нанесли поражение племени чанка в начале своей экспансии. И это был уже пятый раз за последние шестнадцать лет, когда армии вели бой на окраине Куско: Уаскар против Чалкучимы в 1532 году; Франсиско Писарро против Кискиса в 1533-м; Манко против Эрнандо Писарро в 1536-м; Эрнандо Писарро против Альмагро в 1538-м и теперь, в 1548-м, Гаска против Гонсало Писарро.

Инка Паулью оказал президенту Гаске теплый прием, когда тот вошел в Куско. Паулью был по-прежнему верен испанцам вообще, но ему было нелегко пережить десять лет гражданских войн, которые вели его друзья-европейцы. Только безошибочное чутье политика давало ему возможность переходить на другую сторону, когда это было необходимо. Ни разу, ни на мгновение в течение этих бурных лет Паулью не выходил из милости ни у одного из правивших на тот момент в Куско испанцев – прекрасная характеристика даже для такого мастера политического оппортунизма.

Паулью сыграл незначительную роль в коротком восстании Диего де Альмагро-младшего, хотя, возможно, он и посылал армию индейцев для того, чтобы воевать вместе со сторонниками Альмагро в Чупасе. Он просто растаял от похвалы победившего губернатора Ваки де Кастро, который особенно гордился своей собственной ролью в обращении Инки в христианскую веру. Вице-король Нуньес Вела прибыл в Перу со специальным предписанием оказать покровительство Паулью, и Гутьерес де Санта Клара, хронист, находившийся в то время в Куско, утверждал, что в начале мятежа колонистов Паулью поддерживал вице-короля. Но когда Гонсало Писарро занял город, Паулью без труда направил свою преданность в другое русло. Губернатором провинции в Куско при Гонсало Писарро был Алонсо де Торо, старый друг Паулью и один из самых льстивых свидетелей «Доказательств» 1540 года; поэтому Паулью велел своим подданным оказывать помощь восставшим в охране дороги, ведущей на побережье. Эта блокада была настолько эффективна, что вскоре вице-королю в Лиме перестали поступать сведения о перемещениях Писарро в горах. Двоюродный брат Паулью Кайо Топа также передвигался с армией повстанцев.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.