Смысл и значение синодального акта 20–22 февраля 1901 г.

Смысл и значение синодального акта 20–22 февраля 1901 г.

Переходя к вопросу о непосредственной подготовке акта отлучения Л. Н. Толстого, следует заметить, что в этом сюжете ряд вопросов требует самой детальной проработки – необходимо найти ответ на следующие вопросы:

– Каким было отношение к Толстому со стороны императора Александра III? Кроме того, важно понять: каково было в целом отношение русского правительства к Л. Н. Толстому, насколько церковные санкции против писателя были для власти выгодны и приемлемы?

– Какова роль конкретно обер-прокурора Св. Синода К. П. Победоносцева в подготовке известной редакции синодального акта 1901 г. и каково было его отношение к этому акту?

– Какова роль митр. Антония (Вадковского) и его окружения в подготовке синодального акта от 20–22 февраля 1901 г.?

– Является ли синодальный акт действительно отлучением в строгоканоническом смысле слова или мы должны приписывать ему какое-то другое значение?

– Наконец, последнее: насколько вообще осмысленны и практически реализуемы призывы некоторых почитателей писателя «исправить историческую ошибку» и «отменить» распоряжение церковной власти?[1022]

Поставленные вопросы в современной России не только имеют абстрактный научный интерес, но существуют в определенном контексте, т. е. связаны с ожесточенными дискуссиями, которые давно уже получили выраженную идеологическую окраску. Этот контекст определяется вопросом о месте и роли Православной Церкви в жизни России. Очень характерно, что в одной из монографий последнего десятилетия православие характеризуется как «комплекс организационных структур и идеологических постулатов, не имеющих отношения к современности»[1023]. Похоже, к подобной оценке близка и другая исследовательница, серьезно утверждающая с высокой научной трибуны, что «официальная русская христианская православная церковь» (сам термин вызывает уже большое недоумение), которая «утверждала и насаждала в умах и образе жизни верующих» догмы и каноны, а также «ложную доктрину господствующей официальной христианской религии», совершала большой исторический грех, ибо эта доктрина внедрялась часто вопреки «образу жизни» и «историческим особенностям и культуре» русского человека[1024].

Еще один исследователь торопится заявить, что, как бы ни относился современный человек к Церкви, он вынужден «безусловно признать (это не будут отрицать и самые яростные сторонники православия), что разуму с церковным учением делать нечего», а «перед современным человеком сейчас альтернатива, выбор между истиной и Церковью»[1025]. При этом поразителен тот факт, что в «подтверждение» этой глубокой мысли даются ссылки на работы прот. С. Булгакова, который говорит вовсе не о противопоставлении разума и веры, а, наоборот, об их глубокой связи. Другой исследователь творчества Л. Н. Толстого, с явным сочувствием к взглядам писателя, противопоставляет «слепой вере» опору «на логику и факты»[1026], таким образом, совершенно искажая адекватное представление об объеме и содержании понятия «богословие» и давая неверное представление о способе «богословствования» самого Л. Н. Толстого. Далее этот же автор серьезно утверждает, что «с исторической точки зрения» смысл догмата о Св. Троице является «своего рода сокращенным вариантом языческого многобожия»: вместо множества боговявлений вводится всего (!) три Лица Одного Бога[1027]. Возникает законный вопрос, почему же три Лица, а не два, ведь так для человечества было бы еще экономнее?

Таким образом, авторы, пытающиеся представить какие-либо аргументы в пользу Л. Н. Толстого в его конфликте с Церковью, заранее ставят перед собой неблагодарную задачу, не имеющую никакого отношения к науке, – дать совершенно искаженный образ Церкви и ее учения, создать миф об «идеологической структуре», враждебной всякому проявлению прогресса и культуры.

Именно в рамках этой псевдонаучной «парадигмы» синодальный акт 1901 г. представляется как «одна из скандальных страниц» истории русской Церкви[1028], которая при этом настойчиво призывается к переосмыслению своих «отношений» с писателем: «От своего имени Толстой сказать уже ничего не может. Но эта возможность есть у Русской Церкви. Не пора ли понять и принять Толстого как великого русского христианина, выразившего в своем учении о законе любви и непротивлении злому неисчерпаемые гуманистические возможности русского православия»[1029]. Православная иерархия при этом обвиняется в том, что, проповедуя смирение и покорность гражданам России, сознательно и несмиренно не желает «простить бунтарю его гордый дух»[1030].

Нет смысла далее перечислять подобные примеры.

Складывается впечатление, что некоторые современные исследователи работают по следующему методу, впервые проницательно описанному В. Ф. Ходасевичем: «Котлета, съеденная Львом Толстым в 1850 году, для доцента – сущий клад; Толстой еще ест убоину. Но котлета 1900 года – уже несчастье, потому что не укладывается в схему»[1031]. Пришло время, когда необходимо констатировать, что в отношении русской церковной истории подобная «котлетная наука» трещит по всем швам – слишком много появилось таких «научных котлет», которые не укладываются в позитивистские схемы и требуют оперирования понятиями, которым до недавнего времени в отечественной науке места не находилось, например «духовная жизнь» или «христианская вера».

Учитывая сделанное замечание, следует перейти к сформулированным выше вопросам.

Ответ на первый из них может быть дан только в самых общих чертах. Представляется вероятным, что вопрос об отлучении Л. Н. Толстого мог быть поставлен только после смерти императора Александра III, который называл писателя не иначе как «мой Толстой» и постоянно просил его «не трогать», чтобы не сделать из него мученика[1032]. К тому же не забудем, что его супруга, императрица Мария Федоровна, была покровительницей семьи Чертковых, мать которого находилась с ней в очень близких отношениях.

Эти соображения были очень хорошо понятны современникам. В 1890 г. в письме Т. И. Филиппову из Оптиной пустыни К. Н. Леонтьев указывает, что ссылка Л. Н. Толстого имела бы совершенно отрицательные последствия, так как сохранила бы от его влияния «десяток мужиков», но привлекла бы к нему «сотни образованных юношей»[1033].

В этом смысле еще раз обратим внимание на описание визита к императору Александру III графини С. А. Толстой, жены писателя, по поводу издания «Крейцеровой сонаты», которое, помимо дневников графини, содержится во многих письмах, в частности в письме Н. Н. Страхова В. В. Розанову от 19 апреля 1891 г. Визит продолжался час, и «все ее просьбы были уважены <…> с этих пор сам Государь будет цензором Толстого – того, что он вперед задумает напечатать»[1034]. Описание визита подчеркивает милостивое отношение императора к писателю. Очень примечателен также комментарий В. В. Розанова к этому письму, который указывает, что по отношению к императору Л. Н. Толстой поступил «с невероятной грубостью», не оценив деликатного отношения к нему императора, и принялся «на виду» и «для народа» переводить конфликт с правительством «в шумную гласную ссору»: «Работа его была не тихая и внутренняя, не была работа “души”, а именно – публициста. Государь собственно очень много сделал для него, сжав большим внутренним усилием долг и личную жажду защищать Церковь, им определенно и горячо любимую и “защитником” коей его видел весь народ, и призывал к этому долг Государя»[1035].

Эта точка зрения подтверждается данными других источников: складывается впечатление, что в конечном счете любая «выходка» Л. Н. Толстого находила оправдание или прощение у императора. Очень характерна в этом отношении хорошо известная история с толстовской статьей о голоде 1892 г. Хотя она вызвала большой переполох, никаких последствий для писателя это не имело, что дало повод А. В. Богданович отметить в дневнике: хотя толки о высылке Толстого были совершенно определенными в январе, в феврале уже «видно, что с Толстым очень церемонятся»[1036].

Таким образом, император Александр III действительно был противником репрессий против Л. Н. Толстого, но сказать определенно, по какой причине, очень сложно. Здесь, по-видимому, имеет место сложная комбинация различных факторов, которые можно только перечислить, так как материала для определенных выводов пока совершенно недостаточно.

Во-первых, император и правительство откровенно не желали громкого политического скандала.

Во-вторых, определенное значение могли иметь связи В. Г. Черткова (точнее, его матери) при дворе, а также влияние на императора гр. А. А. Толстой, которая неоднократно пользовалась своим положением, чтобы тем или иным способом помочь своему племяннику. Так, в 1886 г. она способствовала погашению скандала по поводу опубликования в английской печати антиправительственной статьи писателя (этот скандал чуть не привел к ссылке Толстого в Суздальский монастырь), а в 1891 г. – организации визита к государю жены писателя, гр. С. А. Толстой[1037].

В-третьих, некоторый интерес представляет гипотеза А. Фодора, о которой речь шла выше: В. Г. Чертков и его критика революционных, насильственных методов борьбы с правительством могли кем-то в правительстве рассматриваться как некий сдерживающий фактор.

Важно отметить, что до выхода в свет романа «Воскресение» все предыдущие произведения писателя, в том числе и антицерковные и антигосударственные философские трактаты, издавались только за границей и только достаточно ограниченными тиражами. Для получения экземпляра такого произведения нужно было прикладывать некоторые усилия, а глумление над церковным учением и литургическим церковным строем не было столь выражено, как в последнем большом романе Л. Н. Толстого (хотя все кощунственные мысли и выражения писателя можно найти и в более ранних произведениях).

Ситуация принципиально меняется, как было показано выше, с выходом «Воскресения». И «чертковское» издание этого романа, и его переводы на иностранные языки позволили познакомить с ним огромное количество читателей по всему миру, в том числе и в России. Совершенно справедливо указывает Л. Мюллер, что толстовские религиозные трактаты были малодоступны большинству читателей, но только узкому кругу. Дело принципиально менялось, когда речь заходила о романе «Воскресение», изданном огромными тиражами на всех европейских языках[1038].

Наконец, в-четвертых, не следует сбрасывать со счетов и преклонение перед талантом писателя, которое было характерно для императора Александра III.

Очень ценные штрихи для прояснения этого вопроса дают воспоминания гр. С. Д. Шереметьева. Он утверждает, что император восхищался Толстым как писателем, затем сожалел о его новом направлении, считая его человеком увлекающимся, но «искренним и пламенным», наконец, очень трезво смотрел на его деятельность: «он разобрал его со свойственным ему тонким психологическим чутьем», несмотря на то что в пользу писателя действовала его придворная агентура (здесь называются гр. А. А. Толстая и Е. Г. Шереметьева). Именно эти «агентурные действия» привели к упомянутому визиту жены писателя[1039]. Далее С. Д. Шереметьев сообщает, что ему несколько раз приходилось говорить с государем о писателе и слушать его суждения, в которых «никогда не было запальчивости и озлобления. Он говорил трезво, спокойно, с оттенком грусти и сожаления и не бросал в него камня»[1040].

Важно обратить внимание еще на одно обстоятельство: эскалация решимости самого Л. Н. Толстого бороться с «ненавистным режимом», по всей видимости, приходится на период уже после смерти императора Александра III и связана с двумя обстоятельствами. Во-первых, это начало решительного преследования русским правительством духоборов после демонстративного сожжения последними оружия на Кавказе в июне 1895 г. Как указывает А. А. Донсков, репрессии против духоборов были «прямым вызовом всей толстовской философии ненасилия»[1041]. Во-вторых, это связанная с первым обстоятельством высылка в 1897 г. ближайших сотрудников Л. Н. Толстого, в первую очередь В. Г. Черткова. После этого шага правительства писатель почувствовал себя лично оскорбленным, в письме В. Г. Черткову в феврале 1897 г. он указывает, что теперь то, что случилось, «требует от меня того, чтобы высказать до смерти все, что я имею сказать. А я имею сказать очень определенное и, если жив буду, скажу», тем более что «меня не трогают» (ПСС. Т. 88. С. 12). Несколько позже он поясняет, что именно, с его точки зрения, будет являться одним из объектов такой критики – «вера в сверхъестественное. Ох, как бы мне хотелось успеть написать об этом то, что хочется!» (ПСС. Т. 88. С. 37). Уже после опубликования синодального акта Л. Н. Толстой писал В. Черткову, что «они, враги не наши, а истины, – доживают последние дни» (ПСС. Т. 88. С. 249)[1042].

Другими словами, писатель встает на путь ожесточенной борьбы с «режимом» и Церковью – в этих строках объяснение его ожесточения, кощунственных 39-й и 40-й глав первой части романа «Воскресение», «Ответа Синоду» и «Послания духовенству».

В исследованиях, посвященных предыстории отлучения Л. Н. Толстого, указываются некоторые «знаковые эпизоды», которые можно рассматривать в качестве своеобразных этапов подготовки этого события. Кратко перечислим их.

1888 г. – письмо архиеп. Херсонского Никанора (Бровковича) проф. Н. Я. Гроту о проекте в Синоде провозглашения анафемы Толстому. Возникновение проекта обращения Св. Синода об отлучении Толстого, текст которого неизвестен[1043].

1891 г. – упоминавшаяся выше речь харьковского протоиерея Т. Буткевича «О лжеучении графа Л. Н. Толстого» с призывом предать писателя анафеме[1044].

1896 г. (26 апреля) – письмо К. П. Победоносцева С. А. Рачинскому с упоминанием о возможности отлучения Л. Н. Толстого: «Есть предложение в Синоде объявить его отлученным от Церкви во избежание всяких сомнений и недоразумений в народе, который видит и слышит, что вся интеллигенция поклоняется Толстому <…> Вероятно, после коронации возбудится вопрос: что делать с Толстым?»[1045].

1897 г. – третий миссионерский съезд в Казани – отношение Церкви к Толстому. Призыв рассмотреть вопрос о возможности отлучения Толстого от Церкви[1046].

1897 г. – приезд в Ясную Поляну прот. Д. Троицкого с пастырскими увещаниями[1047].

Однако ни одна из этих инициатив не была доведена до логического завершения. Теперь необходимо более подробно рассмотреть те имеющиеся в нашем распоряжении документы, которые позволяют в общих чертах реконструировать историю отлучения писателя. Важной исследовательской задачей является сравнение текста этих документов, на основании чего можно сделать достаточно определенные выводы.

1. Проект постановления об отлучении Л. Н. Толстого архиеп. Амвросия (Ключарева), опубликованный в 1899 г. в журнале «Вера и Церковь»[1048]. В редакционном предисловии к данной публикации сообщается, что 24 октября 1899 г., т. е. вскоре после выхода романа «Воскресение», проездом из Крыма харьковского архиерея преосв. Амвросия посетил первенствующий член Св. Синода митр. Иоанникий (Руднев). По совету последнего было решено, что архиеп. Амвросий возбудит в Св. Синоде вопрос о Толстом. Какой характер имело обсуждение этого вопроса, автор не указывает. Никаких следов обсуждения этого вопроса в Синоде не имеется, так что речь может идти только об анализе журнальной публикации.

Следует заметить, что по стилю этот документ действительно очень напоминает харьковские проповеди архиеп. Амвросия, направленные против представителей интеллигенции. Чтобы убедиться в сказанном, достаточно сравнить текст проекта (см. приложение к настоящей работе) с брошюрой архиеп. Амвросия «О религиозном сектантстве в нашем образованном обществе»[1049]. В тексте документа специально указывается, что новая угроза для Церкви исходит от «людей образованных»; упоминаются также столь характерные для владыки Амвросия выражения, как «ложно понятая наука», «ложное просвещение», а также «ложные начала философские». Последние фразы проекта прямо направлены против интеллигентных почитателей писателя, кроме того, говорится, что «наука без слова Христова и сама не устоит на прямом пути и не спасет уповающих на нее».

Проект, представленный в редакцию журнала, составлен в очень жестком стиле: в его преамбуле сказано, что Господь заранее предупредил Своих учеников о появлении «различных еретиков, лжеучителей и совратителей», которым будут оказывать сопротивление пастыри и учители. Одной из главных задач последних является извержение из Церкви «ожесточенных и нераскаянных распространителей лжи и разврата», «лжеучителей и врагов Церкви Христовой». Далее называется Л. Н. Толстой, «восставший и озлобленный противу Церкви Божией», и кратко перечисляются его заблуждения. Эта часть документа заканчивается пассажем: «…нет христианской истины и учреждения, которых не коснулась его преступная рука».

Вывод автора документа: Св. Синод вынужден всенародно объявить гр. Л. Н. Толстого врагом Православной Церкви, а также подчеркнуть, что всякий, кто увлекается его сочинениями и разделяет его богохульные мысли, подвергает себя опасности отлучения от Церкви. Примечательно, что далее упоминается Неделя Торжества Православия, в которую громогласно осуждаются все лжеучителя.

Анализируя текст проекта, можно сделать два вывода: во-первых, наметилась структура документа, который по содержанию носит характер именно отлучения; во-вторых, в нем присутствуют резкие и недвусмысленные выражения, которые, как мы увидим дальше, в более поздние документы не войдут.

2. Секретное циркулярное письмо первенствующего члена Св. Синода митр. Иоанникия (Руднева) архиереям по поводу болезни и возможной смерти Л. Н. Толстого. Письмо датируется мартом 1900 г., когда в обществе распространились слухи о тяжелой болезни писателя. Документ начинается утверждением о необходимости своевременно разрешить вопрос о возможности служения панихид по Л. Н. Толстому в случае его смерти во время болезни, а также содержит инструкцию епархиальным архиереям о возможности заупокойных поминовений. В письме говорится, что, поскольку многие почитатели Толстого с его учением знакомы только по слухам, они могут просить священников совершить в случае смерти Толстого какие-либо церковные действия, а священники по неведению могут на это согласиться. Между тем Толстой ясно заявил себя врагом Церкви. Письмо заканчивается следующим выводом: «Таковых людей Православная Церковь торжественно, в присутствии верных своих чад, в Неделю Православия объявляет чуждыми церковного общения»[1050], поэтому совершение заупокойных литургий, поминовений, панихид в случае смерти Толстого без покаяния Св. Синод запрещает.

Очень важно подчеркнуть, что во время обсуждения данного циркуляра в Св. Синоде его первенствующий член внес предложение издать не конфиденциальное, а официальное распоряжение по этому поводу, но эта идея была членами высшего церковного органа отвергнута[1051].

Конфиденциальное письмо митр. Киевского Иоанникия (Руднева) стало очень скоро достоянием гласности. Оно было передано в епархиальные консистории и далее настоятелям приходских храмов. Копии этого письма из некоторых епархий попали в редакции петербургских газет и могли стать известны более или менее широкому кругу лиц. Хотя сами газеты не могли текст письма напечатать, они, возможно, передали его В. Черткову в Лондон. Реакция в Европе последовала по следующей цепочке: сначала документ был напечатан в Лозанне, а потом (в сентябре 1900 г.) в Англии и Франции[1052].

Таким образом, хотя письмо митр. Иоанникия было конфиденциальным и адресовалось исключительно епископам, по своей структуре оно носило характер энциклики и в этом отношении напоминает и проект архиеп. Амвросия, и последующие документы. Заметим еще раз, что и в этом документе фигурирует в качестве ключевой даты Неделя Торжества Православия. Кроме того, никаких упоминаний об отлучении и анафеме документ не содержит.

Очень характерно, что это распоряжение церковной власти вызвало явное неудовольствие власти светской. В своей записке директор Департамента полиции С. Зволянский подчеркивает, что никаких предварительных сношений с МВД по данному вопросу духовным ведомством сделано не было «и что, по мнению Департамента полиции, настоящее распоряжение, может быть согласное с церковными правилами, но едва ли уместно и своевременно с общей точки зрения, вызывая к себе лишь ироническое отношение в большинстве интеллигентных кругов. Последователи же Гр[афа] Толстого видят в этом лишь бесцельную попытку духовного ведомства ослабить учение Толстого, за невозможностью борьбы с ним на другой почве»[1053].

Это замечание очень характерно и также является особенностью тех документов самого разного уровня, имеющих отношение к Л. Н. Толстому, которые создавались в различных правительственных учреждениях: как правило, их формулировки гораздо мягче, они явно носят компромиссный характер, в отличие от документов церковной власти. Тем не менее, как показывают материалы, опубликованные уже после революции, запрет священнослужителям совершать по писателю заупокойные службы рассматривался государственными чиновниками разных рангов вовсе не как внутрицерковное дело[1054].

3. Письмо митр. Антония (Вадковского) К. П. Победоносцеву 11 февраля 1901 г. Этот документ, который подробно был рассмотрен выше, можно рассматривать в качестве первого шага к конкретной реализации идеи отлучения. Митрополит сообщает своему корреспонденту, что в Синоде все пришли к мысли о необходимости обнародовать в «Церковных ведомостях» суждение Церкви о Л. Н. Толстом. Лучше, считает первенствующий член Синода, это сделать 17 февраля, в канун Недели Православия[1055].

4. Воспоминания В. М. Скворцова. Этот важнейший документ был напечатан в «Колоколе» в ноябре 1915 г. Автор указывает, что, по общему убеждению, виновником отлучения от Церкви гр. Толстого является обер-прокурор Св. Синода К. П. Победоносцев, с которым писатель решительно расходился во взглядах. Далее Скворцов подчеркивает: «Но я с решительностью свидетельствую, что укоренившееся это мнение представляет собой глубокое заблуждение. Наоборот, К. П. Победоносцев с самого начала этого дела был против известного синодского акта и после его издания остался при том же мнении. Он лишь уступил или вернее допустил и не воспротивился, как он это умел делать в других случаях, осуществить эту идею, которая исходила от покойного митрополита Антония, на которого, говорили тогда, с решительностью повлиял другой иерарх – полемист против Толстого»[1056].

Совершенно очевидно, что под «полемистом» здесь имеется в виду владыка Антоний (Храповицкий), который к моменту подготовки синодального распоряжения уже был автором многих сочинений, направленных против писателя, и в то же время уже долго был знаком с новым первенствующим членом Св. Синода. Очевидно, вл. Антоний (Храповицкий) в этот момент решил воспользоваться удобной ситуацией, чтобы склонить митрополита Антония к решительному шагу – открытому заявлению Церковью своей официальной позиции по поводу Л. Н. Толстого.

В следующем номере «Колокола» приводятся дальнейшие подробности подготовки синодального акта. И в этой публикации автор повторяет свою уверенность, что К. П. Победоносцев не был ни инициатором, ни сторонником отлучения Толстого. В качестве первого шага здесь указывается на факт болезни Л. Н. Толстого (воспаление легких) в 1900 г. Поскольку среди московского духовенства распространялись гектографические издания антицерковных сочинений Толстого, один из священников, «человек широкого университетского и богословского образования, отец И. Ф-ль» (очевидно, известный московский священнослужитель, издатель и биограф К. Н. Леонтьева, прот. Иосиф Фудель), обратился с частным письмом к автору публикации, прося узнать у Победоносцева, как Синод решит вопрос о возможности панихиды и православного погребения Толстого в случае его смерти. В своем письме священник указывал: «Моя иерейская совесть смущается, как я буду петь «Со святыми упокой, Христе, душу раба Твоего Льва», когда я знаю, что этот самый Лев совсем не раб Христа, а Его жестокий хулитель, паки распинающий и заушающий нашего Господа и Спасителя». По поводу этого запроса о. Иосифа Фуделя Победоносцев, со слов Скворцова, заметил следующее: «Да, позвольте, что он мудрит: ведь ежели эдаким-то манером рассуждать, то по ком тогда и петь его “со святыми упокой”. Мало еще шуму-то около имени Толстого, а ежели теперь, как он хочет, запретить служить панихиды и отпевать Толстого, то ведь какая поднимется смута умов, сколько соблазна будет и греха с этой смутой?.. А по-моему, тут лучше держаться известной поговорки: не тронь…» В публикации сообщается, что «духовные москвичи» с подобными запросами обращались и к иерархам, в результате чего и возник знаменитый секретный циркуляр митр. Иоанникия, а в церковной печати стали даже появляться прямые обвинения Синода в бездействии. Далее Скворцов указывает, что ближайшими сотрудниками и советчиками митр. Антония в это время были: еп. Антоний (Храповицкий), еп. Сергий (Страгородский), еп. Иннокентий (Беляев), еп. Кирилл (Смирнов), архим. Антонин (Грановский) и архим. Михаил (Семенов).

Для Скворцова не подлежит сомнению, что в указанном кружке «зрела не только идея о возглавлении Русской Церкви патриархом, но и о засвидетельствовании об определенном отношении иерархии к лжеучению гр. Толстого». Далее Скворцов подчеркивает, что хотя, по его мнению, митрополит Антоний (Вадковский) – иерарх чуткой души, добрый и великодушный, но он не является ни в какой степени человеком инициативы и борьбы. Тем удивительнее тот факт, что «инициатива об издании синодского акта 20–22 февраля 1901 г. исходила от митрополита Антония совершенно неожиданно и в настойчивой форме».

Весь процесс подготовки проекта отлучения Скворцов представляет в следующем виде. Предположительно 18 февраля В. К. Саблер попросил Скворцова «немедленно составить доклад» о лжеучениях Толстого, а у Скворцова как раз в это время была на руках изданная за границей Чертковым книга «Христианское учение гр. Л. Н. Толстого». По поводу этой книги Скворцов пишет: «Никому в голову не приходило усомниться: а насколько точно это «Христианское учение» издания Черткова выражало подлинные религиозные верования самого Льва Николаевича. Да и ныне трудно сказать, что в нем Толстого, а что Черткова и К°, – один Бог знает и унесший в загробный мир эту тайну сам Л. Н. Толстой». Далее Скворцов утверждает, что в деле канцелярии Св. Синода по этому поводу должны быть три документа: 1) доклад с изложением учения Толстого; 2) собственноручный проект отлучения, написанный Победоносцевым; 3) исправленная редакция послания, правку вносил митр. Антоний и другие члены Синода, отдельно назван архиеп. Иаков Кишиневский, позже Казанский: «Сделанные иерархами Синода исправления были направлены на смягчение тона и содержания послания, с тем чтобы оно имело характер не отлучения от Церкви, а засвидетельствования об отречении Льва Толстого от православия и отпадения его от Церкви, а также – призыва к покаянию».

Скворцов утверждает, что для окончательного установления редакции понадобилось два заседания Синода. Кроме того, он подчеркивает, что один экземпляр «Церковного вестника» был препровожден «в высокие сферы, впервые тогда осведомившиеся об этом историческом шаге, самостоятельно предпринятом высшей церковной властью»[1057].

Следует заметить, что указанные статьи в «Колоколе» сразу же вызвали бурную полемику в периодической печати и ряд возражений, в том числе указания на неточности, которые содержатся в рассказе В. М. Скворцова. Главной из таких неточностей является утверждение В. М. Скворцова, что формальным поводом к отлучению Л. Н. Толстого послужил доклад Д. С. Мережковского на заседании знаменитых Религиозно-философских собраний. Конечно, этого быть не могло, так как сами заседания начались осенью 1901 г., т. е. уже много позже опубликования синодального акта. Как уже было сказано выше, В. М. Скворцов перепутал два разных выступления Д. С. Мережковского: осеннее, на Религиозно-философских собраниях, и февральское, на заседании Санкт-Петербургского философского общества.

Однако само свидетельство В. М. Скворцова очень знаменательно. Как уже также было отмечено выше, 6 февраля 1901 г., т. е. всего за несколько дней до письма митр. Антония (Вадковского) К. П. Победоносцеву, о котором шла речь, Д. С. Мережковский сделал доклад о Толстом на заседании Санкт-Петербургского философского общества, причем этот доклад сопровождался «протолстовскими» комментариями известного столичного священника Г. Петрова, бывшего тайным поклонником писателя. Существует ли связь между этим докладом и инициативами Св. Синода по поводу опубликования синодального акта, пока сказать трудно, однако можно предполагать, что «выходка» известного и популярного в столице священника и проповедника могла подлить масла в огонь. Если бы память В. М. Скворцову не изменила, он вспомнил бы, что 14 лет назад, т. е. в феврале 1901 г., сам делал в «Миссионерском обозрении» отчет об этом заседании. В этом отчете первый оппонент на докладе Д. С. Мережковского, выступивший, как и сам докладчик, с жесткой критикой писателя, назван по имени (приват-доцент Московского университета А. П. Нечаев). А вот второй, взявший на себя защиту Л. Н. Толстого, по имени не назван. Очевидно, что этим вторым оппонентом и был свящ. Г. Петров. Понятно, почему в 1901 г. В. М. Скворцов в «Миссионерском обозрении» не хотел открывать его имени: складывалась совершенно парадоксальная, если не сказать скандальная, ситуация, когда против Л. Н. Толстого выступил приват-доцент университета, а защищал его православный священнослужитель[1058].

Таким образом, к свидетельству В. М. Скворцова, что «выходка» свящ. Г. Петрова послужила формальным поводом к отлучению, следует отнестись с большим вниманием.

Какие выводы можно сделать на основании изучения воспоминаний В. М. Скворцова?

– Очевидно, что вопрос об отлучении Л. Н. Толстого возник в период, когда первенствующим членом Св. Синода стал новый петербургский митрополит Антоний (Вадковский).

– На митрополита Антония (Вадковского) было, по всей видимости, оказано давление со стороны лиц, вошедших в его окружение; в первую очередь здесь следует назвать владыку Антония (Храповицкого), уже долгое время писавшего против Л. Н. Толстого.

– Непосредственного отношения к идее отлучения К. П. Победоносцев не имел, но, как постоянный автор официальных документов, был привлечен к составлению соответствующего акта.

– С точки зрения В. М. Скворцова, подготовка отлучения проходила без ведома императора.

– Окончательный текст отлучения снова был смягчен по сравнению с исходным вариантом.

– И еще одно замечание. Обращают на себя внимание, как в связи с историей секретного циркуляра митр. Иоанникия, так и в связи с подготовкой синодального акта 1901 г., инициативы священнослужителей (свящ. И. Фуделя и Г. Петрова), о первой из которых (обращение с письмом к автору воспоминаний) В. М. Скворцов в своих воспоминаниях сообщил, а о второй (апология толстовства на обсуждении реферата Д. С. Мережковского) умолчал. Конечно, только воспоминаний В. М. Скворцова для утверждения, что именно действия священнослужителей послужили причиной активизации церковной власти и эскалации церковных прещений в адрес Л. Н. Толстого, совершенно недостаточно. Но следует более серьезно задуматься над вопросом, не был ли косвенной причиной этой эскалации страх священноначалия по поводу того, что недоумения и даже симпатии, связанные с именем писателя, получат более широкое распространение именно в церковной среде.

5. «Слово в Неделю православия», произнесенное в Исаакиевском кафедральном соборе 18 февраля 1901 г} Слово произнес архим. Сергий (Тихомиров), в то время ректор Петербургской семинарии, в будущем митрополит Токийский. Нужно обратить внимание на то, в какой именно день эта проповедь была произнесена: именно в Неделю православия, т. е. в первое воскресенье Великого поста. Таким образом, хотя Л. Н. Толстой [1059] в проповеди не был назван по имени, церковная власть хотя бы частично реализовала свое намерение: в знаковый для Церкви день с высокого церковного амвона был произнесен, правда, очень осторожный и умеренный, но все-таки приговор писателю.

Первая цель проповеди заключалась в том, чтобы объяснить, в чем смысл анафемы «на тех, которые своими заблуждениями уже давно по существу отлучили себя от Церкви». Вторая цель: опровергнуть мнение, что, анафематствуя еретиков, Церковь не поступает по Христовой любви. Другими словами, очевидно, что это «Слово» представляет собой подготовку общественного мнения к предстоящему акту отлучения. Сразу создается впечатление, что в «Слове» речь идет не вообще о смысле чина в Неделю православия, не вообще о еретиках, а конкретно о Толстом, который по имени не назван.

Далее в «Слове» свидетельствуется, что заблуждающиеся сами рвутся из объятий Церкви, а она готова всегда принять их обратно в свое лоно с «любовью безграничной». Исключение составляет случай, когда заблудившийся упорно пребывает в своем заблуждении и с помощью сатаны продолжает «похищать овец из стада Христова», причем последний случай особенно опасен для Церкви, если совершает его «лицо влиятельное». В этом случае, как и в истории коринфской церковной общины, описанной в 1 Кор 5, Собор «не останавливается перед суровостью наказания», чтобы спасти заблудшего с любовью хотя бы «страхом из огня», и предает такового сатане во измождение плоти, но с целью «да дух спасется». Также и в наше время Церковь, сурово изрекая истину о заблудших голосом любви, спасающей «страхом из огня», готова не менее громко провозгласить «утвердите к ним любовь» (2 Кор 2. 8), если заблудшие придут в разум истины и покаются. В «Слове» подчеркивается, что эта крайняя и суровая мера применяется только в случае, если уже не помогают прочие предварительные меры. Наконец, подробно перечисляются все догматические заблуждения этих лиц, которые потом были кратко упомянуты в тексте самого определения, в том числе, между прочим, анафема и на «дерзающих поднимать свою святотатственную руку на помазанника Божия»: отрицание бытия Божия, Промысла, отрицание Бога духовным существом, отрицание Божественного достоинства Христа и Святого Духа, необходимости искупления, приснодевства Пресвятой Богородицы, вечной жизни, церковных Таинств, святых икон. Заканчивается «Слово» утверждением, что все эти лица «сами себя отделили от Церкви». [1060]

Таким образом, «Слово» представляет собой своеобразный комментарий к акту отлучения, в нем отсутствуют какие-либо резкие термины (анафема или отлучение), а сам Л. Н. Толстой персонально не упомянут.

6. Дело Св. Синода 1901 г.[1061] Это важнейший архивный документ, до сих пор не изданный и позволяющий получить ответы на некоторые принципиальные вопросы. Дело содержит проект определения Св. Синода о Толстом (машинопись) с рукописной правкой. В чем содержание этой правки? Во-первых, из проекта вычеркнуто слово «глумление», которое в окончательную редакцию определения все-таки было включено[1062]. На наш взгляд, это свидетельствует о сложном процессе подготовки документа и возможных противоречиях между иерархами, которые в этой подготовке участвовали.

Во-вторых, абзац из проекта «Все сие проповедует граф Толстой непрерывно, словом и писанием, к соблазну и ужасу всего православного мира, – и тем, не прикровенно, но явно пред всеми, сознательно и намеренно отлучил уже себя сам от всякого общения с Православной Церковью, которая не может признать его своим членом»[1063] в окончательный текст определения вошел с очень большими изменениями. Заметим самое, с нашей точки зрения, важное: слово «отлучил» в окончательном тексте отсутствует, оно заменено на «отторгнул».

В окончательный текст не попали еще два важных абзаца, в которых речь шла о том, что Православная Церковь не может провожать кончину человека, подобного Толстому, своими молитвами, так как в противном случае она должна по церковному чину свидетельствовать, что усопший до последнего издыхания оставался верен вере и благоговейному исповеданию Отца и Сына и Святого Духа. Поэтому Святейший Синод «не может разрешить совершения церковного чина поминовения и отпевания Графа Льва Толстого в случае его кончины, если он до того не раскается и не восстановит своего общения с Церковью»[1064].

Очевидно, что и в этом отрывке прослеживается общая тенденция: составители окончательного варианта отлучения были очень серьезно озабочены тем, чтобы всякий след упоминания об анафеме был уничтожен в этой последней редакции.

7. Синодальный акт 1901 г. Содержание этого документа хорошо известно, но требуют пояснения два специальных вопроса.

Первый. Почему все-таки синодальное определение было выпущено несколько позже, а не к первой неделе поста? Уже давно была высказана точка зрения, что это связано с возможными разногласиями в Синоде по поводу формы определения. Косвенное подтверждение этого обстоятельства есть в дневнике Г. В. Вернадского, который имел возможность в США общаться с митр. Платоном (Рождественским). Последний сообщил Вернадскому, что считает отлучение Толстого большой ошибкой и эту свою точку зрения довел в свое время до митр. Антония (Вадковского), который, по словам митр. Платона, впоследствии очень жалел о происшедшем[1065].

Второй вопрос более серьезный: можно ли воспринимать синодальный акт 1901 г. именно как отлучение писателя от Церкви?

Выше мы уже убедились, что на протяжении по крайней мере двух лет «виртуальный текст» акта подвергался правке в сторону смягчения возможных формулировок. В связи с этим представляется возможным сделать следующие выводы:

– Сама церковная власть проявила максимальные усилия, чтобы избежать скандала и общественного возмущения; именно поэтому слова «анафема» и «отлучение» были заменены на более нейтральный, но менее определенный термин «отторжение».

– Синодальный акт 1901 г. носит характер торжественного церковного исповедания, в отличие от циркулярного письма митр. Иоанникия 1900 г. Кроме того, документ совершенно однозначен по своим церковно-каноническим последствиям: он недвусмысленно удостоверяет, что без покаяния для Л. Н. Толстого невозможны будут ни христианское погребение, ни заупокойная молитва (не говоря уже о евхаристическом общении). Очень характерно, что человек, непосредственно причастный к составлению синодального определения, – В. М. Скворцов – сразу после его издания заметил в «Миссионерском обозрении», что в случае раскаяния Л. Н. Толстой будет принят в Церковь по третьему чину, т. е. через отречение от своих заблуждений, покаяние в грехах и напутствование Св. Тайнами[1066].

В связи с этим следует кратко остановиться на вопросе о том, что такое церковная анафема. В церковной традиции под отлучением исторически подразумевалось самое строгое из церковных наказаний, имевшее смысл отделения виновного от Тела Христова и осуждения его на вечную погибель (aeternae mortis damnation).

Церковь различала отлучение полное, или великое (excommunicatio major seu anathema), и отлучение малое (excommunicatio minor, dfoptomOq).

Прежде всего несколько слов о понятии «отлучение» (греч. dvdOsma). В церковном праве под анафемой понимается совершенное отлучение христианина от общения с верными чадами Церкви и от церковных Таинств, применяемое в качестве высшей кары за тяжкие преступления, каковым является измена православию, т. е. уклонение в ересь или раскол. Анафема обязательно должна соборно провозглашаться. Фактически анафема есть констатация того факта, что данное лицо лишено благодатной помощи Церкви – как при жизни, так и после смерти (конечно, в случае отсутствия покаяния).

От анафемы следует отличать временное отлучение члена Церкви от церковного общения, служащее наказанием за менее тяжкие грехи (греч. dfoptomOq). Последний вид отлучения имел в церковной практике название врачевательного отлучения, его примером может служить практика публичного покаяния и возвращения виновного в число верных через последовательные ступени (плач, слушание, припадание, купностояние).

К числу особых видов отлучения относится так называемый интердикт, т. е. отлучение, которое распространяется не на отдельное лицо, а на целую местность или круг лиц.

Главное отличие первого вида отлучения от второго заключается в том, что анафема в буквальном смысле слова произносится над нерас-каявшимся грешником и доводится до сведения всей Церкви. Кроме того, снятие анафемы предполагает покаяние перед всей Церковью и согласное принятие этого покаяния церковной полнотой.

Сравнительно рано отлучение за тяжкие грехи стало выходить из церковного употребления и заменяться наложением епитимий. Отлучению в первую очередь подлежали догматические заблуждения и вообще все, что несло в себе угрозу церковному единству.

Следует иметь в виду, что в Церковь всегда с большой осторожностью относилась к вынесению приговора об анафеме (впервые это слово начинает использоваться в постановлениях соборов с IV в.). Главным критерием для этого служила оценка степени опасности того или иного учения для церковного сообщества, а также степень упорства данного лица в проповедуемом учении. Таким образом, Церковь опиралась на слова Самого Христа: «…если и Церкви не послушает, то да будет он тебе как язычник и мытарь» (Мф 18. 17).

Исторически и в Русской Православной Церкви анафема всегда являлась очень осторожным и взвешенным воспитательным актом и применялась только после многих тщетных попыток вразумить данного человека и вызвать у него покаяние. Эта мысль ясно выражена в «Духовном регламенте»: «Ибо не просто за грех подлежит анафеме, но за явное и гордое презрение суда Божия и власти Церковныя с великим соблазном немощных братий, и что тако воню безбожия издает от себя»[1067].

Таким образом, анафема, или отлучение («предание сатане», по выражению ап. Павла, ср. 1 Кор 5. 5), – последняя, крайняя, самая строгая мера, применяемая к вразумлению виновного, когда по отношению к нему использованы все прочие меры исправления: «.анафема не то ли значит, чтобы такой-то был предан диаволу, не имел участия во спасении, был отвержен от Христа?»[1068].

Среди церковно-канонических источников выделяется «Слово…», которое принято приписывать святителю Иоанну Златоусту, однако такая атрибуция является сомнительной. Автор источника, подчеркивая великую ответственность произнесения церковного проклятия, говорит следующее об апостолах и епископах – их преемниках: «И они, строго соблюдая заповедь, отлучали еретика от Церкви, как бы исторгая этим у себя правый глаз, чем доказывается их великое сострадание и соболезнование, как бы при отнятии поврежденного члена <…> Ибо анафема совершенно отлучает от Христа»[1069].

Данный источник принадлежит к тем документам, которые вообще склонны отрицать саму возможность отлучения – как по соображениям христианской любви, так и по более формальному аргументу, характерному для богословия блаж. Августина: благодать крещения неизгладима и неотъемлема и поэтому препятствует абсолютному лишению церковной помощи.

Следует иметь в виду, что церковная анафема провозглашалась далеко не для всякого учения и лица – его носителя, а в первую очередь по отношению к людям, которые упорствовали в своей еретической доктрине, соборно осужденной Церковью, и отвергали саму возможность покаяния для себя перед Церковью, когда осужденное учение носило прямо богоборческий характер, отрицало само понятие «благодать», т. е. имело черты такого антицерковного противоборства, которое не простится ни в сем веке, ни в будущем (Мф 12. 32): «Когда Церковью предается анафеме какое-либо учение – это значит, что учение содержит в себе хулу на Святого Духа и для спасения должно быть отвергнуто и устранено, как яд устраняется от пищи. Когда предается анафеме человек – это значит, что человек тот усвоил себе богохульное учение безвозвратно, лишает им спасения себя и тех ближних, которым сообщает свой образ мыслей»[1070].

Самую большую опасность для человеческих душ представляют те учения, которые рядятся в христианские одежды и претендуют на право апеллировать к авторитету Христа. В этой ситуации прямая обязанность Церкви заключается в том, чтобы прямо и недвусмысленно провозгласить ex cathedra о чуждом ей (Церкви) учении, которое есть обман и искушение для неискушенных.

Анафема, или отлучение, имела крайне тяжелые церковно-канонические последствия для отлученного, который не допускался до участия в христианском богослужении и Таинствах, в первую очередь в Таинстве Евхаристии, и даже не имел общения с членами церковной общины в быту, ибо св. апостол Павел повелевает членам церковной общины не есть и не пить с блудниками, лихоимцами, идолослужителями и т. д. (1 Кор 5. 11). Именно поэтому Церковью рассматривалось как преступление и общение с отлученным.

Кроме того, имя отлученного исключалось из диптихов, а он сам по смерти лишался церковного погребения. Можно предполагать, что составление и церковное совершение чина торжественного анафематствования еретиков стали развиваться после VII Вселенского Собора[1071]. После Крещения Руси в Русскую Церковь пришел и чин Торжества Православия, совершавшийся в первое воскресенье Великого поста. Этот чин постепенно подвергался видоизменениям, поэтому возникла необходимость его редактирования. Первая такая серьезная редакция имела место в 1764 г., а в 1801 и 1869 гг. чин был существенно сокращен – были оставлены только названия ересей, без упоминания о еретиках.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.