6. DIVERTIMENTIO

Ухватилась за него, и не отпустила его, доколе не привела его в дом матери моей и во внутренние комнаты родительницы моей.

ЕСЛИ ЛЮБОВЬ ЯВЛЯЕТСЯ путем жизни, тогда брак есть путь естества. Природа означает: закон, необходимость. И путь закона — институт брака. Закон конституирует природную необходимость, бронирует индивидуальные требования. Брак приходит к нам твердой походкой закона еще с глубин праистории: как «естественное установление», как детальная договоренность о правах и обязанностях. Он закрепляет два договаривающихся «Я», дает им гарантии. Предлагает за счет правильного распределения чувство крыши над головой, уверенность в том, что Другой будет спутником, общую пищу, взаимное наслаждение, фиктивное увековечение «Я» в лице детей.

Юридический институт, который предопределяет отношения, динамическая неустановленность жизни — брак и любовь суть две противоборствующие данности. Институт не может предусмотреть инаковость, жизненные перипетии или вкус качества. Он определяет и закрепляет общее, безличностное, предметное. Захватывай жизнь в жесткие предопределения, ограничивает ее подконтрольными и утилитарными формами.

Любовь есть изумление от жизни, брак же — узаконивание необходимости. Необходимость — путь естества. Четко очерченный, ясно сформулированный, подобно закону, всезнающий и безошибочный. Поэтому-то в браке неожиданность не находит себе оправдания. Если мы ждем еще чего-нибудь, что брак предлагает спорадически, то это наша собственная ошибка. Легкомысленность, суженое зрение.

Путь естества — закон; путь закона — институт брака. Брак узаконивает требования естества. Требования обладать другим, иметь его в своей собственности. Определенное договором взаимное обладание друг другом. Даешь, чтобы брать, приносишь, чтобы получать. То, что спорадически предлагает брак, не является предпосылкой любви — если вообще не исключает ее Опасность связи, которую нельзя ограничить, динамика изумления не уживаются с логикой закона.

Совершенно случайно мы, люди, кодифицировали брачную связь в терминах Права. Обычного и государственного. Если права и обязанности не уравновешиваются, прибегаем к помощи суда. Ищем защиты своих прав у государственной власти. Даже телесная связь может быть вытребована у спутника через решение суда — как «супружеский долг». Закон закрепляет физические требования.

Любовь не бывает застрахована браком, институт брака не дает гарантий того, что человек будет подниматься по лестнице жизни. Из практики известно, что бесчисленное количество браков заключается не по любви, и люди считали и считают это само собой разумеющимся. Опять таки, тот, кто заключает брак, имея дар любви, заблуждается, если верит, что юридический акт гарантирует их любви постоянство и вечность. Исключено, чтобы путь жизни был застрахован через путь естества.

Различие пути жизни и пути естества приобрело очевидность в христианском опыте. Поэтому разница между любовью и браком находит себе в христианской Традиции, возможно, отчетливейшее разъяснение. Пример пути жизни: «истощание», самоприношение во имя любви — воплощен в лице Христа. Человеку, чтобы следовать этому примеру, нужно разрушить узы своей зависимости от пути естества: узы родства, узы застрахованности, которыми связывают юридические рамки брака.

Если кто приходит ко Мне, и не возненавидит отца своего, и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер, а при том и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником

(Лк. 14, 26). Не может быть компромисса с самобронирующимся естеством, психологическим самоутверждением индивидуума в юридических рамках брачных уз. Возможно, что это самое жесткое, что было когда-либо сказано о браке.

В посланиях Павла проясняется смысл этой «ненависти», неизбежного разрыва уз родства, — это свобода от естества ради во имя связи, свобода от необходимости во имя любви. Прежде всего той любви, которая направлена к Личности Бога. Однако свобода от уз естества не означает отказа или отречения от него. Но лишь отказ от пути естества, пути присвоения и обладания:

…так что имеющие жен должны быть, как не имеющие; и плачущие, как не плачущие; и радующиеся, как не радующиеся: и покупающие, как не приобретающие; и пользующиеся миром сим, как не пользующиеся

(1 Кор. 7:29-31).

В той же главе Павел допускает брак как позволение [1], а не как повеление (7:6). «Извинение» означает уступку пути естества, пути смерти ради научения человека. Какой смысл может иметь урок, при котором приходится идти на компромисс со смертью? Павел знает, что связи в браке неизбежно приобретают характер властвования одного супруга над другим: становятся связями сбалансированного обладания, взаимного присвоения:

Жена не властна над своим телом, но муж; равно и муж не властен над своим телом, но жена

(7, 4). Поэтому педагогически предпочтительнее (плодотворнее в смысле достижения свободы от пути естества), чтобы человек был связан юридически установленным балансом этого взаимного обладания, чем обладать, не будучи обладаемым, — как это происходит в блуде. Институт брака находит себе оправдание в сравнении с беззаконием блуда.

В противоположность христианству предшествующие религиозные традиции не знали тождества пути жизни с любовным самоотречением. В них путь жизни отождествлялся с природными половыми функциями. Единственный способ воссоздания жизни, какой знал человек, состоял в половой связи. Поэтому само становление или образование бытия (космогония) происходило благодаря половым связям богов. Таким образом половое влечение возводилось в ранг священного. Блуд приобретал характер священнодействия, публичные женщины были главными участницами обрядов, в которых совершалось подражание первоначальному совокуплению. Однако возведение половой связи в ранг священного одновременно сопровождалось страхом того, что узурпируется творческая сила богов. Половая способность человека была «оскорблением», вызовом божественности. Цикл половых действий одновременно возводился в ранг священного и брезговался как «святотатство». Окружался недоверием, осторожностью или боязнью «демонического», «нечистого».

Элементы этого первичного брезгования половым циклом до сих пор сохраняются в общественном сознании. Они являются остатками в основном еврейских влияний на христианские обычаи. Еврейский народ от древнейших религий соседних племен унаследовал предубеждения против «грязности» половых функций и о необходимости очищения: сорок дней по рождении ребенка мать считается нечистой, и ей запрещается входить в храм (Лев. 12:1-8). То же самое действительно как для женщины в период менструации (Лев. 15:19-30), так и для мужчины, у которого произошло непроизвольное ночное семяизвержение (15:1-17). Половой акт делает человека нечистым (Лев. 15:18; Исх. 19:15; 1 Цар. 21:5; 2 Цар. 11:11) — священнику в этом случае запрещается совершать обряды культа.

Практика христианской Традиции не переняла таких концепций. Церковь предлагает радикально отличную от них концепцию и объяснение полового влечения: это есть «сила любви», посеянная не только в воле, но и во всем естестве, в теле и душе человека. Однако вместе с тем эта сила выражает прежде всего стремление к бытийной автономии естества, его самоувековечивания. Вот почему христианская практика выражает с помощью традиционной символики «чистого» и «нечистого» свою собственную осторожность и недоверие по отношению к половым функциям. Нечистой является не природа, но ее обман, чтобы играть в игру смерти путем жизни.

Символика «чистого» и «нечистого»: многозначащий архетип различия между свободой и необходимостью. Между свободой личности и законами естества, естественной необходимостью индивидуальной смерти. Только любовь благовествует личностное бессмертие: экстаз, то есть выход вне, за пределы бытийных возможностей природы; черпание бытия из общения любви.