Отдел III. «Душевный человек в борьбе со страстями» Глава 1. Душевный и телесный состав падшего человека в страстном устроении и деятельности подвижнической. § 1. Святоотеческое учение о трех силах души: разумной, вожделевательной и раздражительной.

Отдел III. «Душевный человек в борьбе со страстями» Глава 1. Душевный и телесный состав падшего человека в страстном устроении и деятельности подвижнической. § 1. Святоотеческое учение о трех силах души: разумной, вожделевательной и раздражительной.

Мы уже выше видели, что человек трехсоставен: состоит из духа, души и тела. Соответственно этому и вся жизнь его располагается по трем направлениям: духовному, душевному и плотскому. Об этом есть указания в Свящ. Писании (1 Кор. 2, 15; Гал. 6, 1; 1 Кор. 2, 14; 1 Кор. 3, 2-3); это легко заметить и каждому в окружающей действительности, если только он знаком хотя бы с начатками аскетической науки¹.

С другой стороны, это множащееся в единстве «я» человека, в отношении своего внутреннего содержания, состоит из трех способностей: разумной,

раздражительной и вожделеватель-ной. Эта терминология, научную историю которой мне нет нужды излагать, поскольку я придерживаюсь всегда практической стороны дела и избегаю заводить читателя в дебри чистой любознательности, твердо принята у святых отцов . Цитаты здесь излишни, ибо они многочисленны и каждый читающий святоотеческую литературу всегда натолкнется на них с первого же раза. На языке современной психологии эти три способности души, очевидно, должны соответственно быть выражены через термины: ум, воля и чувство. Но всякий, изучавший психологию научную (мирскую), желая приступить к изучению психологии святоотеческой, должен быть готовым встретить между ними большую разницу.

Ученые психологи в миру, сами будучи душевно-плотскими людьми, изучают всегда душевно-плотских людей и только под душевно-плотским углом зрения. Они настолько погрузились в плотяность, что изучение психических явлений с помощью психометрических методов и разных машин стали считать высшим

3

достижением науки .

-239-

Эта поразительная узость миросозерцания и рабское подчинение материалистическому направлению, которые делают их подобными каторжнику, прикованному по рукам и ногам цепями к своей тачке, в данном случае — разными «авторитетами» и «духом времени», не дают им возможности увидеть и поверить, что существует, кроме затхлой атмосферы их аудиторий и экспериментальных институтов и кабинетов, еще другая жизнь, где царит свобода духовной мысли, -жизнь, наполненная сиянием вечного дня и благоуханием небесных откровений. Поэтому учение их о душе и ее способностях односторонне и лживо.

А святоотеческая психология, динамичная, в высшей степени живая, рассматривает дело в широком масштабе приснодвижущегося духа — духа, разорвавшего путы и оковы мира, борющегося со своими и его страстями и перешедшего грань материализма.

Далее. Психология научная страдает поразительной бедностью мыслей, выводов. Все «открытия» ее — толчея на одном месте, разные повороты вокруг того же самого столба. Под вычурными терминами, производящими впечатление на мало-и полуграмотных, скрывается полное убожество содержания. Ученые психологи не знают и не подозревают ни тех чувств, ни тех настроений, которыми горит подвижник. Даже движения собственных страстей, гордости, тщеславия, неверия, плотоугодия ими не изучаются, а уж, кажется, чего бы проще и естественнее.

А психология святоотеческая — это откровение новой жизни. Это проникновение в такие уголки и глубины человеческого духа, которые никакому психологу со всеми его тонкими инструментами не под силу. Вхождение в изучение святоотеческой психологии — это вхождение в необозримое и бездонное море духовных откровений и осияний.

Итак, ученые в уме, чувстве и воле видят лишь один определенный аспект -греховный, противоестественный; для них самих, впрочем, нормальный.

Святые же отцы, когда рассуждают о разумной, раздражительной и вожделевательной силах души, рассуждают не только в отношении плотского человека, но и борющегося со страстями, и даже святого. Они изучают духовную жизнь в трех срезах (духовном, душевном, плотском) по трем сторонам (способностям),

-240-

сразу с девяти точек зрения! Я не говорю уже про бесчисленные переходы между ними и оттенки. Вот это-то каждому и надо иметь в виду при изучении аскетических писаний. Этим-то аскетика⁴ и отличается от школьноуниверситетской психологии. Богатство ее содержания, конечно, не может быть широко и подробно описано мною, да и нет для меня в том нужды. Достаточно только предупредить кое о чем читателя; он сам скоро усвоит сказанное и разовьет дальше и глубже в указанном направлении. Когда люди голодны и требуют хлеба, странно было бы предлагать им пирожное. И я стремлюсь скорее выйти на готовые к жатве пажити святоотеческого учения о добродетелях и способах их приобретения через подавление страстей и получение благодати Св. Духа, не желая задерживаться на глубоком изучении сложного механизма тех машин, посредством которых эти пажити обрабатываются. Достаточно для меня и для каждого просто спасающегося познакомиться только с тем, как они действуют и как с ними обращаться.

§ 2. Состояние разумной силы души (ума).

В научных книжках большинство иррелигиозных авторов при изложении душевных явлений придерживается так называемого синтетического метода, то есть такого способа изучения и построения, при котором отправляются от «простейших идей — ощущений» как «атомов» душевной жизни к высшим состояниям, «ассоциациям», «интеграциям» и т. д. Но уже наделавший когда-то много шума американский психолог Джемс заметил всю несостоятельность такого изложения, в основу которого кладется сомнительная теория, будто высшие состояния сознания суть сложные единицы, хотя сам он и не мог найти правильного пути¹. Это и понятно. Как у него, так и у других разумная часть души омрачена страстями, и потому ум, кроме «красно-хитросплетенных», по Крылову, научных терминов, сам от себя ничего не может породить положительного, он духовно бесплоден, и в силу этого их сочинения представляют собой (все вместе взятые), как это ни грубо сказано, невероятный ералаш и смесь поедающих друг друга теорий.

-241-

Верующие же христиане имеют вернейшее пророческое слово — Божественное Откровение, обращаясь к которому как к светильнику, сияющему в темном месте, и пользуясь наставлениями и объяснениями отцов Церкви, находят истинную дорогу (2 Петр. 1, 19).

Она, очевидно, ведет в противоположную сторону, чем в тех научных сочинениях, которые, как и все бесовские изобретения, implicite*(* скрытым образом (лат.)) должны быть противоположны истине. И если те ученые потому идут от «простого» к «сложному» (и от теорий по изучению «строения мозга» к «духовности» личности), что втайне или явно преследуют безбожную мысль вывести все из материи и незаметно перекинуть мост из неорганического мира не только в органический, но и в так называемый «ноуменальный», то, ясное дело, надо поступить наоборот — от духовного и простого, в полном смысле этого слова, пойти к более дробному и легче ощущаемому и сознаваемому плотским умом, потому что «сложное» науки совсем не сложно. Этим почтится первозданная Красота и достоинство человеческого существа и лучшая его часть — дух и разум.

Ум (разум). По существу своему, ум невеществен, бестелесен, приснодвижим и не может оставаться в совершенном бездействии . Но, очистившись от страстей, ум «удерживается благодатию Св. Духа [от рассеяния мирскими предметами] и стоит неподвижно в естественном своем чине», беседуя непрестанно с Богом³.

Занимая в естественном, то есть благодатном, состоянии такое высокое положение и достоинство, ум посему справедливо называется у святых отцов, в

4 5 6

качестве главного руководителя жизни , «оком души» , «солнцем» и почти постоянно — «владычественным» души. В последнем случае — у святых Симеона

1 8 9

Нового Богослова , Афанасия Великого , Григория Нисского , особенно часто у Василия Великого¹⁰ и Макария Великого¹¹.

Так должно быть. Но на самом деле, «владычественное» в человеке с впадением его в грех стало подчиненным. Ум стал работать страстям и вследствие этого потемнел. И поскольку темнел, постольку терял способность созерцания и видения Бога. И наконец пришел в такое состояние, что позволил сатане подменить себя рассудком¹² -242-

и сделался едва-едва способным разбираться в плотских, материальных вещах, и то в самых немудреных, и это — при великом внешнем образовании и учености. (А «серая масса», та в личной жизни — вечно в хлопотах и заботах, потому что ум не может ясно разобраться и предвидеть даже хозяйственные надобности, а в общественной — как послушное и бессмысленное стадо баранов идет вслед за теми, в которых верует и которые, сами будучи слепы, ведут ее прямо к гибели. Ибо никогда ведь не ведут ее там вслед Христа...) И не помогают человеку найти истину ни опытная наука, ни философия, ни литература, ни искусство, потому что к Богу без Бога прийти невозможно (Ин. 6, 65). (Правда, пытается философия любомудрствовать о конечных причинах и цели всех вещей, но слабо, а материалистическое мировоззрение в безнадежии и ожесточении даже и против этого идет.) В лучшем положении находятся те из людей, которые хотя бы устами исповедуют христианство и могут почерпнуть истину из Священного Писания, но и они, пока остаются христианами только по имени, а не по делам, не ощущают силы слов последнего и, следовательно, далеки от того, чтобы еще здесь познать опытом таинства будущего века. И у них ум бездействует и находится в рабском состоянии. При святом крещении они благодатные средства-то получили, чтобы соделать ум светлым оком и солнцем души, но ничего для этого не сделали и остались лишь при внешнем знании некоторых божественных истин.

Итак, дело человека восстановить в себе первоначальный блеск ума, подчинив ему все прочие чувства души. Тогда последний благодатию Христовою (а не своим желанием или силою) получит способность выходить за пределы самого себя (2 Кор. 12, 2), чего в настоящем, то есть противоестественном с богословской точки зрения, состоянии сделать не может.

Отсюда и младенцу ясно, чего стоят рассуждения философов о сущности вещей и повествования мистиков вроде Беме, Экхарта, Пордеджа и разных католических святых последнего времени. Они измышления и испарения собственного чрева принимают за нечто действительно существующее вне их, даже за небесное, и описывают это как что-то достойное повествования. О них можно сказать словами

13

св. Исаака Сирина ,

-243-

который про «ложные писания, так называемые откровения, сочиненные начальниками ересей, растленных мечтанием бесовским, об обителях на небе, в которые возводят ум для самовольного уразумения, и о восхождениях ума на небо... и о многовидных образах горних Сил» говорит, что «все это есть тень ума, упоенного самомнением и приведенного в безумие бесовским деланием».

Рассудок. Под этим понятием разумеют низшую сторону познавательной способности. Она строит свои заключения из понятий этого тленного мира, на невидимое и не дерзает посягать. Что у нее есть перед глазами, с тем она только и имеет дело. Это — живая логическая счетная машина, причем почти всегда несколько винтиков в ее механизме даже и у великих умов века сего не хватает; таково уже свойство греха: если он касается одной части существа (разума), зараза тем легче переходит на все остальное (рассудок), хотя при больших усилиях и труде со стороны человека последняя и неуловима для плотских глаз. Так как обращение с этой машиной — рассудком — в общем, дело немудреное, то в миру много людей доводят его до высокой степени совершенства и этим ребячеством

немало забавляют толпу. Для последней — буквы, каракульки и выкладки инфинитезимальных исчислений и сложных формул химии и математики.

языколомные термины философии и медицины кажутся невесть какой

премудростью и откровением. Чуда чрез них не сделается, и общения с Богом, ангелами и всеми святыми посредством их нельзя иметь, нельзя ни воскреснуть в последний день, ни духовно возродиться и стяжать добродетели, ни утешиться в скорбях и несчастье.

Что касается самой деятельности рассудка¹⁴, то в миру, где господствуют страсти, большое значение имеют вопросы, связанные с законами логики. (И надо сказать, в этом отношении деятельность рассудка довольно нечистоплотна. Желание во что бы то ни стало доказать излюбленное положение, которое дает притом возможность стяжать славу, почет, власть, обеспеченность, часто заставляет ученых и разных идеологов делать свои заключения наспех, без проверки достаточного числа фактов или с замалчиванием противоречий, иногда при явном нежелании слушать противные, обличающие их мнения.)

-244В монашестве — я говорю о божественном институте — и вообще в среде спасающихся дело обстоит наоборот: здесь более интересуют человека первичные состояния рассудочной деятельности, ибо опытный подвижник только с ними и захочет иметь дело. Хороши они — пролагает им дорогу дальше, плохи — гасит их, как только они появятся в сознании, в воде духовного плача и ревности о чистоте. Итак, природа умственных образов и представлений, называемых в аскетике помыслами, условия их образования и взаимодействий, способы борьбы с ними и т. д. — вот что в данном случае важно для проводящих духовную жизнь и, в частности, для целей нашего изложения. Здесь я остановлю еще внимание читателя на одном поразительном явлении русской общественной мысли. Я имею в виду философско-богословские концепции и построения славянофилов в отношении разбираемой нами темы. Насколько так называемые «западники» не создали в этом отношении ничего нового, настолько славянофилы выказали замечательное прозрение и влили струю свежего воздуха в затхлую вековую атмосферу гносеологических проблем. Как известно, некоторые прославленные учения, претендующие дать людям определенное мировоззрение, обходят гносеологию как науку — отчасти по невежеству, отчасти из боязни, что им нечего там будет сказать и сделать. В крайнем случае, ограничиваются несколькими легковесными фразами, не составляющими никакой определенной системы¹⁵.

Прежде всего нужно знать, кто же были эти блестящие и замечательные звезды на небосклоне русской общественной мысли, настолько владевшие диалектикой, что перед ними преклонялись даже их противники, так прославленные и в наши времена (Белинский, Герцен, Чернышевский)... Родоначальниками и законоположниками славянофильского учения, а также особо выдающимися и талантливыми его провозвестниками и защитниками были братья Петр и Иван Киреевские, братья Константин и Иван Аксаковы, Юрий Самарин и Алексей Степанович Хомяков. По словам одного либерального исследователя, близкого по мыслям к западникам, «это была блестящая плеяда безупречных по своему

благородству и редких по своим способностям деятелей слова и мысли, в лице которых "западники" встретили действительно опасных и сильных противников». -245-

И. Киреевский (+ 1856 г.) и Ю. Самарин (+ 1876 г.) -крупные теоретики этикофилософской стороны этого учения.

А. Хомяков (+ 1860 г.) — тонкий диалектик, непобедимый в философских спорах, пламенный борец за православие против католичества и протестантства. Он если и не создал своей цельной системы, то дал превосходные, даже непревзойденные методы в обличительном богословии и высказал глубокие мысли, которыми нелишне бы заинтересоваться и присяжным богословам, а не отгораживаться от него, как от чужака¹⁶.

Константин Аксаков (+ 1860 г.) взял на себя разработку историко

филологической стороны учения, Иван Аксаков (+ 1887 г.) — «славянофил по наследству» и неустанный его популяризатор.

Петр Киреевский (+ 1856 г.) прославился в области фольклора, посвятив себя изучению «русской народности» в ее песнях.

Что же за учение проповедывали славянофилы, и именно по вопросу, который подлежит нашему разбору? Внешним поводом для построения своего учения в границах православия и таинственно-созерцательного его богословия славянофилам послужили установки первой французской революции. Последняя, как известно, короновала «логический» разум в эпоху так называемого «просвещения», но он в начале XIX века и столетием спустя обанкротился в своих притязаниях «облагодетельствовать все человечество и сотворить революционное чудо».

Юрий Самарин увидел здесь доказательство полного бессилия «de la divine raison» («божественного Разума») овладеть взятой на себя непосильной задачей, то есть «разрешить самостоятельно, без помощи Божией, проблему бытия в стремлении свести ее к простой математической формуле». А как известно, это механистическое мировоззрение, поддерживаемое костылями материалистической диалектики, пыталось объяснить процессы не только внешней природы, но и общественных, государственных и исторических отношений с претензией на переделку и самой судьбы народов. Но последняя управляется всемогущим Промыслом Божиим. Здесь никакой человеческий ум ни- чего не может предвидеть, да еще якобы в силу познанных законов. Когда апостол Павел,

-246-

будучи еще гонителем, захотел поворотить историю по-своему и начал «терзать Церковь», «входя в домы и влача мужчин и женщин», сажая их в тюрьмы (Деян. 8, 3), и далее, дыхая прещением и убийством на ученики Господни, выпросил себе у власти полномочия, «чтобы кого найдет... мужчин и женщин, связав, приводить в Иерусалим» (Деян. 9, 1-2; картина знакомая и точная для всех веков), то получил от Бога в назидание (а чрез него и всем будущим его подражателям урок) грозные слова и предупреждение: «трудно тебе идти против рожна» (Деян. 9, 5), как упрямому ишаку против стрекала погонщика (на востоке вместо кнута употребляется остроконечная палка, бывает и с железным наконечником, которою тычут животное и в зад, и в бок, и куда попало).

И вот против такой «философии рассудка», не могущей охватить и дать «цельной истины», славянофилы и пошли тесно сомкнутым строем и обрушили на своих противников, отстаивавших позиции этой философии, всю силу своей несокрушимой богословской диалектики и личного таланта.

Конечно, для знакомого с аскетической святоотеческой литературой учение славянофилов не представляет чего-нибудь нового, но для внешнего мира оно, безусловно, новая и доброкачественная мысль. Уже и сейчас, как она есть, эта школа достойна составить важную главу в истории русской философии, а если бы была поддержана и развита, то, возможно, произвела бы в ней настоящий переворот. Но этого не случилось именно по той простой причине, по какой мир замалчивает и препятствует распространению вообще религиозных идей, движению общественных настроений, способствующих покаянию и исправлению народной жизни в духе евангельских начал.

Повторяю. В том пункте, который нас здесь интересует, славянофилы создали совершенно новую философию, таинственную и мистическую теорию познания (и я не хочу упустить случая познакомить читателя с этой попыткой наших верующих представителей светского общества изложить аскетическое учение о владычественном состоянии ума человека на философском языке нашего времени).

Теоретическая сторона дела такова. Есть разум и есть рассудок. Их смешивать никак нельзя. Отсюда берут начало два пути образованности или просвещения. «Две образованности, — говорит Иван Киреевский,

-247— два раскрытия умственных сил в человеке и народах представляет нам беспристрастное умозрение, история всех веков и даже ежедневный опыт. Одна образованность есть внутреннее устроение духа силою извещающейся в нем истины; другая

- формальное развитие разума и внешних познаний». Деятельность рассудка всем известна, хорошо изучена внешней наукой, и я ее здесь не буду касаться более того, чем у меня сказано в основном тексте: она познает мир чисто внешне (формально). Но деятельность разума, или, по терминологии славянофилов, «живознание», выше обычного познания. Оно доставляет человеку возможность «внутреннего или откровенного мистического разумения абсолютной и духовной сущности бытия». Это — «живое разумение духа». Отрицали ли они этим самым науку? Нисколько. Они были только против притязаний — я бы употребил здесь термин апостола Павла — лжеименного разума (1 Тим. 6, 20), рассудка, «самомышления», как они выражались. «Научное знание, с их точки зрения, всегда одностороннее в своем "механическом процессе... группировки фактов", загнанных в "статистические таблицы". "Самодвижущийся нож разума", — говорили славянофилы, — бессилен вскрыть тайны мирового развития (на что претендует и современная социологическая наука. — Еп. В.), так как никогда «познание рассудочное не обнимает действительности познаваемого"». Научное познание (а особенно материалистическое) довольствуется анализом только чувственно осязаемой реальности. Полной истины и цельного знания не дает и дать не может. В узкой сфере повседневного бытия оно может иметь огромное практическое значение для человека, но как только захочет быть единственною мерою всех вещей, тотчас же впадает в тысячу заблуждений. «Все ложные выводы рационального мышления, — говорит Киреевский, — зависят только от его притязания на высшее и полное познание истины. Если бы оно сознало свою ограниченность и видело в себе одно из орудий, которым познается Истина, а не единственное орудие познавания, тогда и выводы свои оно представило бы как условные и относящиеся единственно к его ограниченной точке зрения и ожидало бы других, высших и истиннейших выводов от другого, высшего и истин-нейшего способа мышления». «Все несчастье человека конца XVIII века (это относится и к началу XX века. — Еп. В.),

-248-

по мысли Киреевского, в том именно и заключалось, что "он верил, что собственным отвлеченным умом может сейчас же создать себе новую разумную жизнь и устроить небесное блаженство на преобразованной им земле"». (Но эти слова и предупреждения ничему не научили соотечественников и собратьев автора.) И вот в результате такой «веры» явилась гордость разума, «самовластие личности», которые, с одной стороны, привели к материализму и «разрушительной рассудочности», а с другой — к безбожию или «наукообразному богословию» (то есть к теоретизированию, осмысливанию религии чисто научным путем) и к провозглашению самого разума источником «откровения истины». В противовес этой «наружной рассудочности», или, как выражался А. Хомяков, «всеобъемлющему и всегубительному рационализму», славянофилы и развили свое учение о «всецелом разуме» или «внутреннем сознании», под которым они понимали «всю совокупность духовного состава человеческого».. Только посредством целостного сочетания мысли, чувства и веры и можно достигнуть «высшего духовного зрения», потому что на этот раз уже «не один отвлеченный разум, но вся совокупность умственных и душевных сил (добавляю от себя:

17

предварительно очищенных от страстей . — Еп. В.) кладет одну общую печать достоверности на мысль, предстоящую разуму». «Для цельной истины, — говорил И. Киреевский, - нужна цельность разума!..» «Вера составляет предел внутреннему развитию человека» (Хомяков). «Без веры, — снова привожу слова И. Киреевского, — жизнь человека не будет иметь никакого смысла, ум его будет счетной машиной, сердце — собранием бездушных струн, в которых свищет случайный ветер; никакое действие не будет иметь нравственного характера, и человека, собственно, не будет. Ибо человек — это его вера». Но то же справедливо и в отношении целого народа. «Разница судеб в истории народов всегда происходила от разницы в вере» (Хомяков). В основе всякой развитой образованности и «просвещения» всегда лежит законченная «система религиозных верований», — дополняет их всех Ю. Самарин. Последние два положения, кстати сказать, определяют и всю философию теории славянофилов, потому что история, по их мнению, есть воплощение «народного духа», а народный дух — воплощение народных верований, или истинно национального «просвещения» в его самобытной конкретной форме.

-249-

«Нельзя объять необъятное», — сказал наш доморощенный и не существовавший в действительности философ Козьма Прутков. Сколько бы славянофилы ни написали — а после них осталось очень и очень большое книжное наследие, не меньше, чем от каждого из их противников, -несмотря на все замалчивания и даже гонения (притом от «своего» царского правительства), — многие стороны этого «живого цельного зрения ума» остались и неминуемо должны остаться в тени. Но мир так устроен, что даже там, где содержится для него ответ, он его не видит и не слышит, по слову Христа: «...они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют; и сбывается над ними пророчество Исайи...» (Мф. 13, 14-15).

Помочь тут ничем нельзя. Объяснить это человеку, как бы он учен и понятлив плотским умом ни был, так же невозможно, как и передать, что такое настоящий цветочный чай старого времени тому, кто до сих пор пил один «грузинский»... Но указать путь к тому состоянию, при котором учение о духовном разуме становится понятным и ощутительным, моя здесь обязанность. И я перехожу к ней, несколько упрощая изложение и приближая его к практике внутреннего делания. Ибо через это, только через внутренний тяжкий личный опыт целожизненного очищения ума от страстей, человек достигает вышеестественного знания, тот евангельский «многоценен бисер» (по греческому тексту — «драгоценную Маргариту», жемчужину), которое

научники хотят приобрести за «пятачок» лет какого-нибудь вуза.