Старчество в других русских обителях

Старчество в других русских обителях

Кто желает Царства Небесного, тот богатства Божьего желает, а не Самого еще любит Бога.

Хотящий без откровения своих помыслов жити много борим бывает, и рождаются в нем разновидные суетные помыслы и страсти: якоже лоза непосекаемая многие прозябает отрасли, сице и послушник, аще не открывает старцу своему на посечение всех помышлений и деяний.

Из поучений старца схимонаха Зосимы Верховского

Наше посильное вникание в старческое делание в прославленных иноческих обителях и даже сама оценка роли великого преобразователя монашества старца схиархимандрита Паисия были бы неполны, если бы мы не остановились на образах старческого подвига в отдельных монастырях (и лесах) нашей родины. Помимо подвига старца Паисия Величковского с его великой лаврой, старцев Оптиной и Зосимовой пустыни, в лесах России и Сибири зрели души великих рабов Божиих, которые, обретая в своем уединении и подвиге Бога, сами становились руководителями душ человеческих ко спасению. Число этих имен несомненно велико, их всех невозможно коснуться в пределах ограниченного очерка, но мимо отдельных пустынных старцев пройти нельзя.

Здесь прежде всего встает имя великого в своем смирении, а также в своем значении для православного русского человека преподобного Серафима Саровского, ставшего подвижником всея России и ее чудотворцем. Многим известны те строки жития преподобного Серафима, где проявлялась великая мудрость и прозорливость старца в его руководстве душами человеческими. Вот непостижимый в своем величии рассказ о том, как за послушание старцу Серафиму ради великой цели построения обители вместо своего брата умирает Елена Мантурова.

«“Ты всегда меня слушала, радость моя, – сказал Преподобный, когда Елена пришла к нему, – и вот теперь хочу я тебе дать одно послушание... Исполнишь ли его, матушка? <...> Михаил Васильевич, братец-то твой <...> умереть надо ему, матушка, а он мне еще нужен <...> Так вот и послушание тебе: умри ты за Михаила-то Васильевича, матушка!” “Благословите, батюшка!”, – ответила Елена Васильевна смиренно и как будто покойно»150. Тут же Елена Васильевна слегла и скоро начала кончаться. «Бога человекам невозможно видети, – тихо и сладко пела блаженная при своем исходе, – на Него же не смеют чини ангельские взирати»151.

Полон великого чувства рассказ о послушании юной схимонахини Марфы, почти отроковицы, которую старец Серафим отмечал своей особой отеческой любовью. Юная инокиня рано созрела в жизни духовной и рано скончалась. Батюшка Серафим пророчествовал о нетленности ее тела, говорил о том, что весь род ее спасется через нее. «Я ее посхимил! – сказал Преподобный ближайшим сестрам. – У нее все есть: схима и мантия, и камилавочка моя, во всем этом ее и положите! <...> Ее душа в Царствии Небесном и близ Святыя Троицы, у Престола Божия»152. Как забыть слова великой попечительности и заботы святого старца Серафима о юных душах подвижниц Христовых, о том, чтоб состоялся, не надломился их подвиг, чтоб они клали под подушку на ночь кусочек хлеба в случае усталости и истощения. А слова преподобного батюшки о том, чтобы и после смерти прибегали к нему, как к живому... «Когда меня не станет <...> ходите <...> ко мне на гробик <...> Все, что ни есть у вас на душе, все, о чем ни скорбите <...> все придите, да мне на гробик, припав к земле, как к живому, и расскажите. И услышу вас, и скорбь ваша пройдет, как с живым со мной говорите, и всегда я для вас жив буду»153.

И, наконец, свидетельство того высочайшего откровения, которое старец Серафим даровал своему духовному сыну Николаю Александровичу Мотовилову, сподобляя его зрения таинства Святаго Духа Божия. Строки эти так велики по своему значению, что должны быть изображены здесь хотя бы избирательно.

«В стяжании <...> Духа Божиего <...> состоит истинная цель нашей жизни христианской»154, – заключал начало своей беседы с Мотовиловым преподобный Серафим в памятный день в конце ноября возле своей ближней пустыньки на берегу реки Саровки. Был четверток, день был пасмурный, «сверху порошила довольно густая снежная крупа»155. «Молитва» же, по слову Преподобного, «милостыня, бдение <...> пост и другие добродетели – суть только средство к стяжанию Духа Божиего»156. «Каким образом, – спросил Мотовилов в продолжение своей беседы с преподобным Серафимом, – узнать мне, что я нахожусь в благодати Духа Святаго?». «Это очень просто, – отвечал Преподобный, – потому-то Господь говорит: “вся простА суть обретающим разум”»157. Когда Н. А. Мотовилов продолжал недоумевать, отец Серафим крепко взял его за плечо и сказал: «Мы оба теперь, батюшка, в Духе Божием с тобой». «Лице Ваше светлее солнца сделалось, – проговорил Мотовилов, – и у меня глаза ломит от боли»158. «Это Благодать Божия, как мать чадолюбивая, по предстательству Божией Матери, благоволила утешить милосердием своим сокрушенное сердце Ваше»159, – молвил Преподобный.

Батюшка Серафим задавал своему духовному сыну один за другим вопросы, чтобы яснее тот мог запечатлеть происходящее. «Представьте себе, – в благоговейном ужасе пишет Н. А. Мотовилов, – в середине солнца, в самой блистательной яркости полуденных лучей его лице человека, разговаривающего с Вами. Вы, например, видите движение уст и глаз его, изменение в самих очертаниях лица, чувствуете, что Вас кто-то держит рукой за плечи, но не видите не только рук его, но ни самих себя, ни его самого, а только один ослепительный, простирающийся на несколько сажень кругом свет; слышите крупу снеговую, падающую на Вас, чувствуете, что ее по крайней мере на вершок нападало на Вас <...> Вы можете себе представить то положение, в котором я находился тогда»160. Несколько раз повторялись вопросы благодатного старца, на что Мотовилов отвечал, что он испытывает «тишину и мир», «необыкновенную сладость», «необыкновенную радость в сердце» и, наконец, «теплоту необыкновенную»161.

Чтобы запечатлеть излагаемое в душе, следует читать и перечитывать строки свидетельства блаженного раба Божия, послушника преподобного Серафима Н. А. Мотовилова, следует вникнуть в интонацию, с которой передается величайшее чудо откровения тайн Божиих, с тем, чтобы чувство сердца читающего стало полным и всесторонним утешением. Мы закончим сокращенно приведенное свидетельство милости Божией словами преподобного батюшки Серафима: «Вот, ваше боголюбие, какой неизреченной радости сподобил нас теперь Господь Бог и вот что значит быть в полноте Духа Святаго»162.

Преподобный батюшка Серафим внушил Мотовилову, что он не должен забыть и не забудет явленного ему откровения Божия, что «не для него одного дано было уразуметь это, адля целого мира» и чтобы Н. А. Мотовилов, «утвердившись в деле Божием, и другим» мог быть полезным. «Во все время беседы сей, – свидетельствует Н. А. Мотовилов, заканчивая свое повествование, – с того самого времени как лице отца Серафима просветилось, видение это не переставало и все, с начала рассказа и до конца, говорил он мне в одном и том же положении находясь, и неизреченное блистание света, от него исходящее, видел я сам моими собственными глазами»163.

С тех пор как православному миру стала известна книга Мотовилова, преподобный Серафим стал провозвестителем нового направления в духовной жизни, жизни внутреннего человека в поиске водительства Святого Духа Божия164. В кругах православных христиан в России и за рубежом преподобный Серафим становится как бы эмблемой, светочем, руководителем душ наступившего и продолжающегося ХХ века. Многие исследования посвящены месту преподобного Серафима, «убогого Серафима», старца многих душ монашествующих и мирян, в деле восстановления подлинной духовной жизни в условиях развивающихся в жизни человечества – неописуемых по своей сути – событий переживаемого столетия.

А основой всего этого могущественнейшего влияния преподобного Серафима было его уединенное житие в лесу, молитва его на камне, затвор его и постническое вкушение «снитки», претерпевание им нашествия и побоев в отдаленной пустыньке. «Христос Воскресе» да «радость моя» – вот те обращения, которые слышали люди, приходя к Преподобному при его жизни. Вероятно, и еще будут увеличиваться силы и чудеса, являемые от имени, от молитвы Преподобного, от заступничества его за отечество наше.

В те же годы XVIII века, когда подвизался в Саровской пустыни преподобный Серафим, в годы, тяжелые для развития созерцательной христианской жизни, в глухих брянских лесах, а затем и на уединенном Коневце возрастала душа пустынника Василиска165, впоследствии духовного отца и сподвижника старца схимонаха Зосимы Верховского166. Повесть о русском старчестве не может считаться законченной без упоминания этой двоицы подвижников, просиявших сначала в России, а затем в сибирских лесах. В те годы, когда старец схиархимандрит Паисий Величковский уже собрал великое воинство монахов в Молдавии после того как приобщился монастырям на Афоне, эти двое подвижников трижды пытались попасть на Афон, но не могли вследствие того, что границы были закрыты из-за войны с Турцией. Тогда эти два пустыннолюбивых монаха направились в дебри сибирских лесов, так как имели на то указание еще в монастыре на Коневце.

Многие обстоятельства их жизни в сибирских странствиях стали доступны нам по труду духовной дочери (и племянницы) отца Зосимы. Так, становится очевидным, что оба подвижника понимали развитие духовной жизни согласно именно старческим заветам: с подробным, детальным исповеданием помыслов, что лежит, как известно, в основе старческого делания. К тому же их утонченная внутренняя жизнь питалась подвигом пустынножительства, постоянного смирения и послушания.

В рассказе об их жизни в Сибири очень важна следующая деталь. В поисках человеческого жилья старцы, когда иссякла в их пустыни всякая возможность пропитания, уже полуживые, оставили последний свой скарб под деревом, взявши с собой только маленькое Евангелие и книгу преподобного Исаака Сирина. Последнее свидетельствует, как дорог!а была внутренняя жизнь для этих почти умирающих рабов Божиих: с книгой Исаака Сирина они не могли расстаться.

Запечатлены любовью и полным духовным мудрованием те страницы книги, где рассказывается о том, как жили и спасались эти два подвижника. Спасшись от смертельной опасности, тяжело переболев, они опять ушли в пустыню и там, живя в пяти верстах друг от друга, проводили свой подвиг. Посещая друг друга в определенные сроки, чтобы поддержать дух свой, они опять расходились по своим одиноким кельям. Здесь замечательно свидетельство глубокой духовной любви отца Зосимы к своему старцу. Живя раздельно, они время от времени встречались, беседовали, молились, вместе вкушали пищу. Расставаясь, отец Зосима провожал своего старца. «Тогда, – пишет он, – далеко провожаю его, расставшись же с ним и идя обратно, не могу просто идти, но всегда от любви и веры моей к нему стараюсь моими недостойными ногами ступать на следы его, веруя, что и это будет мне на вспоможение»167.

Подлинная духовная жертвенная любовь соединяла их и в последующие годы до тех печальных периодов, когда старцу Зосиме пришлось переносить много нравственных страданий ради созданного им женского Туринского монастыря. Все повествование объято духовным постижением развивающихся в жизни старцев событий, все проникнуто подлинным духовным мудрованием, так как написано ученицей старца, его духовной дочерью, в которую были вложены все основы подлинной духовной жизни. Не раз и подробно описывает монахиня Вера, какие искушения возникали в душе учениц старца, как подробно и в чем именно исповедывались сестры своему наставнику и как верно и подлинно было то чувство, которое обретали они после должного и полного откровения своих помыслов.

Очень важно, что сохранилось свидетельство о том, как сам старец Зосима переносил глубокие искушения в пустыни и как в этих серьезных духовных искушениях ему помогали писания не преподобных отцов-аскетов, а Вселенских великих святителей: Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоустого. Особенно ощущал старец Зосима духовную помощь последнего и всю жизнь был ему за это признателен.

После того как старец Зосима перевел своих преданных сестер из Сибири под Москву и здесь положил начало женской обители, старческое окормление стало стержнем новой общины. Замечательные свидетельства искреннего покаяния и откровения помыслов сохранила для нашего времени повесть об этом отрезке жизни духовного стада отца Зосимы. Искреннее расположение и любовь, труды и заботы наполняют жизнь сестер в созидаемом на новом месте монастыре. Сколько трогательных жизненных сцен и событий запечатлела эта книга монахини Веры, и как убедителен дух любви, мудрости в руководстве старца; сколько трогательных событий в жизни каждой сестры, и как все это вместе формировало и устрояло жизнь вновь созидаемого общежития! Какие детали, понятные только живущим под старческим руководством, приводит автор книги, описывая возрастание и укрепление духовных связей в общежитии сестер! Как подробно описаны отдельные искушения, откровение их и избытие за молитвы и руководство старца Зосимы!

Много трогательных рассказов вынесено во вторую часть, за рамки основного повествования. Так, возбуждая дух сестер к ночной молитве в лесу, старец «с утешением <...> поделал им (сестрам) на елках кресты на некотором расстоянии один от другого <...> Юная, но пылкая Маргарита (вторая племянница старца) загорелась желанием не отставать от сестер оных и также начала просить на сие благословение у отца своего. Хорошо, сказал он, я тебе сделаю крест вот на этой елочке, указывая на самую ближайшую к его келье, ибо он знал ее немощь, что она, как дитя, всего боялась <...> Вот тебе елочка и крест на ней, недалеко от моей кельи, сюда приходи и молись», – сказал отец Зосима. И когда Маргарита приходила ночью молиться, «старец тихонько <...> выходил на крыльцо своей кельи <...> И если который раз замечал, что она начинает робеть, тревожиться, осматриваться по сторонам, тогда он подавал ей голос, говоря “молись, молись, не бойся, я стою на крыльце”. Такая любовь отеческая и попечение его, как ангела хранителя, еще больше одушевляли ее, как и остальных сестер, к молитве»168. Есть рассказ и о том, как из-за огорчения одной сестры старец вернулся из предпринятой им поездки в Москву только с тем, чтобы успокоить опечаленную душу.

И эти трогательные примеры истинно духовной любви, возможной лишь при подлинном старческом руководстве, существуют наряду с высказываниями старца Зосимы, полными духовной свободы и зрелости духовного его мудрования.

«Жизнь иноческая есть духовная, – пишет старец в своих поучениях, – посему и подобает токмо о духовном богатстве пещися: духовное же богатство внутрь нас имеется по Господню словеси <...> Итак, иноческое богатство есть: упование не на временное нечто, но на Бога живаго, радование внутреннее о Бозе и вера непоколебимая <...> и любовь чистая ко всем»169. «Не опирайтесь на вещество, – поучает старец Зосима, – но имейте здравое духовное рассуждение: мы призваны в свободу духовную»170.

В беседах с сестрами светлые и широкие взгляды старца Зосимы на духовную жизнь выражались еще ярче. «Какая слава, какая радость, какой свет, какая честь, какое утешение и ликование на небеси в ангельском соборе! – восклицает старец, проводя беседу в день Архистратига Божия Михаила. – Жизнь же иноческая – есть жизнь ангельская». И потом: «Не счастливейшие ли мы посему на свете? Посмотрите на весь мир, сколько есть таких, кои и понятия о сем не имеют <...> о чем узнали мы»171.

Подобными светлыми духовными определениями иноческого пути полны писания блаженного старца Зосимы. Сердце принимает их; определения эти не стареют до наших дней и являются живым и действенным питанием душ, нашедших в старческом руководстве путь и правду своего земного существования.

Пишущей эти строки довелось встретиться с сестрами, которые происходили из пустыни, созданной отцом Зосимой. Они пришли искать духовного руководства и помощи к старцу Зосимовой (мужской) пустыни отцу Агафону, в схиме – схиархимандриту Игнатию. Пустыни женской уже не существовало, сестры жили в деревне под Москвой. Им хотелось передать то, что осталось от их прошлого. До них, вероятно, дошло известие, что отец Агафон был большим почитателем их старца Зосимы. Сестры отличались душевностью, простотой и непосредственностью отношений, в них была большая внутренняя свобода, связанная воедино с искренностью и доброжелательностью.

Отцу Агафону они с любовью передали портрет отца Зосимы, писанный масляными красками, очень хороший, достойный по качеству исполнения. Позднее они с доверчивостью передали некоторые личные вещи старца: деревянные ложки, четки, «ствОлинку», через которую отец Зосима пил воду во время болезни, а также некоторые письма духовных дочерей отца Зосимы, его племянниц Веры и Маргариты172. На этих письмах, писанных старинным почерком, были видны пятна – следы слез, которые проливали сестры в их тяжких душевных искушениях в Сибири при разлуке с духовным отцом.

Так духовная семья старца Агафона породнилась с семьей старца Зосимы Верховского. И был здесь один дух, одно мироощущение и мировосприятие. Значит, в разные периоды жизни духовных семей, выросших под старческим руководством, единым оказывается основное направление, основное восприятие жизни и путей спасения. Потому что здесь – одна подлинная основа, идущая от древних времен, полагающая свое основание в водительстве Христовом.

Последним образом, которого мы не можем не коснуться в данном разделе, где мы говорим не о больших обителях старческого делания, а лишь об отдельных светочах этого великого подвига, является образ одинокого подвижника начала того же XIX века, проходящего свой уединенный путь спасения задонского затворника Георгия173.

Отмеченный с самого момента своего рождения скорбными, даже трагическими обстоятельствами, дворянин по происхождению, военный в чине поручика, в 29 лет он приходит в Задонский Богородицкий монастырь и через год, по особому смотрению Божию, затворяется в тесной и сырой келлии. 17 лет он пребывает в неисходном затворе в монастыре и отходит ко Господу 47 лет от роду. При жизни он был прибежищем и утешителем многих душ, ищущих спасения, и после его кончины осталось обширное собрание его писем. Часто в форме стихотворений или в форме особой, одному ему присущей прозаической речи живописал он преданным ему душам путь к Богу.

Письма блаженного затворника Георгия очень высоко ценились подвижниками монашества, ищущими чистых основ духовной жизни. На них очень часто указывал блаженный Иван Иванович Троицкий, высоко ставил их на протяжении всей своей жизни святитель Игнатий Брянчанинов. Выборка из писаний задонского подвижника была и остается в наше время полезной и благодатной задачей. Большой труд посвятил собранию писем блаженного затворника Георгия оптинский монах Порфирий (Григоров), разделив их на три отдельные части, что составило солидный том до 700 страниц. Краткое извлечение из писем затворника Георгия сделано уже в ХХ веке Л. Денисовым174. Необходимо указать, что Оптинские старцы первыми потрудились над изданием писем блаженного затворника Георгия175.

Дошла до наших дней свеча молитв и мыслей неповторимого по своей жизни и подвигу затворника Божия, странного для мира, иногда даже и для братии монастыря, блаженного Георгия. И светит эта свеча особым светом подлинных, найденных в Боге сокровенных духовных утешений. Вот некоторые из них, легшие на душу, коснувшиеся ее внутреннего дыхания.

«Ах! – пишет затворник своему большому духовному другу, – почто Вы скучаете? <...> Следует предпочесть худшему лучшее, и возрадуется душа наша о Господе». «Лишь только предадим себя Промыслу Отца Небеснаго, – продолжает блаженный Георгий дальше, – тотчас пременяемся на лучшее и уже не ищем ничего, кроме Его святаго благоволения о нас»176. «Хочу несколько сказать о сущности любви, – продолжает подвижник далее в своих письмах, – это самотончайший огнь, объятнейший и легчайший всякого ума; действия огня сего быстры и пречудны; они священны и изливаются на душу от Святаго Вездесущаго Духа». «Люблю там, – пишет блаженный Георгий дальше, – где сердце, отделяясь от земных, переходит к небесным; и в смирении посещенный человек милостию Божиею бывает выше себя, уничтоживши себя».

Верности и тонкости передачи внутреннего состояния в письмах затворника Георгия мог бы поучиться любой писатель нашего века...

«Читал я Ваше сердце, исполненное молитвы и любви ко Господу, – пишет он к Т. А. В., – утешил меня Господь Вами: слово сердца Вашего одномысленно сердцу моему». «Ах! – восклицает он в следующих письмах, – кто может совершенно обозреть всю землю, что на ней и что в ней, и самое море, и во глубине моря; и на волнах его носимые корабли? <...> Непостижимо! Непомыслимо! Теперь смиримся... В терпении нашем Господь обучает стяжанию душевного богатства».

Образ природы потребен подвижнику Господню и тогда, когда он поучает бороться с духом уныния. «Мысли, как облака, парят, летят и изменяются, – пишет он к А. Н. И. – Когда внезапно помрачается день и солнце покрывается тучами, тогда, кажется, поднебесная страна одевается в траур печали. Лишение дневного света поражает скукою и томительным унынием. Так бывает и с человеческим сердцем, ежели оно не ходит в след Иисуса Христа».

Так неповторим дух писаний этого подвижника, так дорог и хрупок его образ.

***

Не должно повторяться, заключая последнюю главу, так как некоторые общие соображения уже приводились выше. Вместе с тем становится очевидным, что там, где в подвиге монашеском положен был подлинный поиск Живого Бога, этот поиск завершался обретением тех сокровищ, которые характеризуют русское старчество. И отдельно живущий подвижник, взыскующий Бога в пустыне ли леса, в тесном ли затворе келлии, неуклонно приходил к обретению этих внутренних сокровищ и затем неуклонно начинал светить миру, собирая вокруг себя бОльшие или меньшие обители душ, устремляющихся к Богу. А если и не собирал этих обителей, подобно дивному по своему жизненному подвигу затворнику Георгию, светил во весь мир необычными писаниями своими, призывая, возводя к подвигу духовной жизни любую душу, возжелавшую Бога. Подмечаются в этих писаниях самые тонкие движения души человеческой, святая природа Божия приглашается участвовать в самом этом духовном восстании человека, подвиг старческого руководства направлен на анализирование всех действий человеческих, всех тончайших движений души.

Так, писания сохраняют живой облик подвижников в соглядании и поиске ими земли обетованной. Наследие это должно быть изучено и само по себе, и как сохраняющее опыт человеческого сердца, взыскавшего Бога, и, главным образом, в отношении тех живых и спасительных указаний, кАк в жизни земной обретать путь, ведущий к вечности.