Глава 4 Консолидация власти (1933–1934)

Миллионы немцев восприняли назначение Гитлера на пост канцлера как добрый знак. Они были согласны с утверждением Геббельса: это поворотный момент в истории Германии¹. Студент Манфред Шредер говорит: «Молодежь преисполнилась энтузиазма и оптимизма, мы верили в Гитлера и считали, что появился замечательный шанс преодолеть последствия Первой мировой войны и в особенности Версальского договора. Так что мы все были в приподнятом настроении… Складывалось ощущение национального освобождения, нового старта»².

«Естественно, мы были в восторге, — подтверждает Габриэла Винклер, в то время юная секретарша. — Мы считали, что теперь все будет по-другому и все будет лучше». Она помнит, что «все молодые люди… сияли, потому что мы были счастливы»³. Гюнтер Лозе, которому в 1933 году исполнилось 15 лет, считает, что была вера лично в Гитлера — он сдержит свои обещания, реализует их. «Вокруг него уже тогда создавался миф»⁴.

Во многих городах проходили торжественные факельные шествия. Одно из них, в Гамбурге, 6 февраля 1933 года наблюдала Луиза Сольмиц. Ее описание происходившего сделано на фоне семейной истории, которая неоднозначна: сама Луиза не была еврейкой и ярой националисткой, но ее муж являлся выкрестом. «Первые факелы появились около десяти часов, — писала фрау Сольмиц в дневнике. — За ними потянулись другие, как волны в море, всего около двадцати тысяч коричневорубашечников, их лица в свете пламени сияли энтузиазмом». Луиза Сольмиц запомнила, что штурмовики скандировали: «Республика — дерьмо», выкрикивали: «Смерть евреям!» и пели: «Еврейская кровь будет литься с наших ножей». Рядом с последней записью много лет спустя она сделала пометку: «Кто тогда мог к этому относиться всерьез?»⁵

Канцлерство Гитлера незамедлительно сказалось на многих немецких евреях. Евгений Левине, учившийся в школе, где были представители разных религий, вспоминает, что один парень — не еврей, который совсем недавно вполне дружелюбно к нему относился, подошел и спросил: «Слушай, Левине, а ты еще не купил билет в Палестину?» Евгений испытал шок. «Видите ли, антисемитизм всегда тут был как бы под спудом. Я врезал ему кулаком, он упал. Самое интересное, в драку он не полез. Я показал, что очень зол, он почувствовал, что виноват, и просто ускользнул. Так что чувства людей во многом зависят от обстоятельств, и в каждой конкретной ситуации ты можешь поступить так, как считаешь нужным»⁶.

У Арнона Тамира в Штутгарте ситуация оказалась схожей. «Самый тупой одноклассник, который, кстати, ходил в школу в форме штурмовика, сунул мне в руки карточку, на которой было написано: “Билет в Палестину, в один конец, навсегда”. Я уже приготовился дать ему как следует, но вмешались ученики постарше. Один был сыном генерала, другой — офицера. В классе они считались “благородными” антисемитами. Они сказали этому парню: “Слушай, ты не прав… Он тут ни при чем. У него ничего общего ни с большевиками-евреями, ни с капиталистами-евреями. К нему это не относится”. А затем они впервые пригласили меня к себе в гости, как бы демонстрируя, что есть и достойные, уважаемые оппоненты. Конечно, я не поверил. Я отказался от чести быть принятым в их домах»⁷.

В Гамбурге еврейская школьница Люсиль Эйхенгрин и ее сестра тоже внезапно ощутили изменения в отношении к себе: «Гитлер пришел к власти в январе 1933 года. Примерно через три месяца после этого дети, которые жили с нами в одном доме, перестали с нами разговаривать. Они бросали в нас камнями, обзывали по-всякому… Мы не могли понять, чем все это вызвано. И всегда возникал вопрос: почему? Когда мы спрашивали дома, нам говорили примерно так: “Это пройдет, не обращайте внимания, все нормализуется”. Что это значило на самом деле, мы не знали. Но изменения были явные. Родители нам говорили: “По дороге домой, в автобусе, в трамвае не привлекайте к себе внимания, стойте сзади, громко не разговаривайте, не хохочите, старайтесь быть незаметными”. Мы этого не понимали, смысл не понимали. Вопросы оставались без ответа… И мы боялись еще больше… Дорога в школу пешком занимала сорок пять минут. На улицах на нас кричали. Дети плевали в нашу сторону, взрослые отворачивались. На нас не было никаких меток, но мы уже чувствовали себя мечеными»⁸.

Все эти примеры показывают, как легко многим немцам, раньше никак не демонстрировавшим антисемитские взгляды, оказалось принять модель поведения, которого ожидал от них режим. У одних такие взгляды были всегда, но до поры до времени скрывались, другие просто решили пойти по пути наименьшего сопротивления — тем более в тот момент, когда у могучего немецкого государства появился канцлер, известный своим яростным антисемитизмом.

Тем не менее Адольф Гитлер, оказавшись на посту канцлера Германии, пока еще не стал бесспорным диктатором. Его действия сдерживались рядом весьма влиятельных сил, которые он намеревался со временем взять под контроль. Прежде всего Гитлеру нужно было заручиться поддержкой военных. И совершенно не случайно, что одним из его первых решений — буквально через четыре дня после назначения — оказалась встреча с представителями вооруженных сил. 3 февраля Гитлер сообщил военачальникам, что планирует широкую программу перевооружения и при этом опасаться слияния регулярной армии со штурмовиками нацистской партии не следует. Неудивительно, что военные благосклонно отнеслись к обоим известиям. «Предстояло создать армию, которая на самом деле могла бы защитить Германию, — говорит граф Иоганн Адольф фон Кильмансегг, в то время молодой армейский офицер. — Это было необходимым действием». Убеждало и стало очень значимым для солдат и то, что президент фон Гинденбург, что называется, благословил Гитлера. «Для нас это было важно. Для армии Гинденбург — совсем не то же самое, что Гитлер»⁹.

10 февраля 1933 года новый канцлер выступил в берлинском Дворце спорта. Его речь транслировалась по радио на всю страну. Гитлер постарался уклониться от конкретизации планов своего правительства, отметив, что, когда оппоненты требуют детализировать программу, он может сказать им лишь одно: «После того, что вы натворили, после того, как валяли дурака и занимались подрывной деятельностью, немецкий Volk нужно восстанавливать сверху донизу, точно так же, как вы уничтожали его сверху донизу. Вот наша программа!» Впрочем, он не раз повторил, что ничто не помешает ему искоренить марксизм¹⁰.

Гитлер действовал осмотрительно. Он назначил новые выборы на 5 марта, чтобы легитимизировать свой режим и принять закон о чрезвычайных полномочиях, который дал бы ему возможность принимать решения, не считаясь с парламентом и не нуждаясь в одобрении каждого законопроекта со стороны президента фон Гинденбурга. Ему нужно было пойти на ряд компромиссов. Например, чтобы заручиться поддержкой партии центра, Адольф Гитлер пообещал, что никогда не вступит в альянс с партией, которая выступит против христианства¹¹.

27 февраля 1933 года произошло удивительное событие. Голландский коммунист Маринус ван дер Люббе устроил пожар в здании немецкого парламента в рейхстаге. Геббельс записал в дневнике, что Гитлер поначалу пришел в бешенство, увидев пламя. «Наступило время действовать», — решил Геббельс. Через несколько часов злоумышленник — человек, олицетворявший опасность марксизма, был схвачен. «То, что нам надо, — отметил в своих записях Геббельс. — Голландский коммунист»¹². Отличное время для нападения, за неделю до выборов, вкупе с весьма подходящей политической принадлежностью поджигателя вызвали появление множества конспирологических теорий, допускающих причастность нацистов к поджогу рейхстага, но их участие в преступлении убедительно не было доказано никогда.

Наверняка можно сказать одно: поджог оказался для Гитлера как нельзя кстати. На следующий день Гинденбург подписал закон, отменяющий в Германии гражданские свободы, в том числе свободу собраний и свободу слова. Наряду с этим поджог вызвал дальнейшее ограничение деятельности немецких коммунистов. Герман Геринг, министр внутренних дел Пруссии, уже рекрутировал немало штурмовиков в качестве «вспомогательной» полиции для подавления бывших политических оппонентов нацистов.

Что касается немецких евреев, они пока не подвергались массовым арестам, хотя единичные нападения на них в течение ближайших недель и месяцев, пока НСДАП праздновала свою победу, происходили. До убийств дело не доходило, но в большинстве случаев эти акты агрессии носили чрезвычайно унизительный и оскорбительный характер. В частности, в Гамбурге отца Руди Бамбера в числе других евреев штурмовики согнали на стадион и заставили зубами «стричь траву». Руди узнал об этом от сверстников, чьи отцы тоже подверглись этому издевательству… «Мой отец не смог или не захотел об этом рассказывать, — говорит Бамбер. — Он, правда, пришел домой с пепельно-серым лицом, и все… Не думаю, что тогда у антисемитов был какой-то согласованный план; просто время от времени подворачивалась какая-то возможность сделать что-то против евреев, показать, в каком положении они находятся среди немцев. Унизить их. Советы наверняка были, но расплывчатые, которые можно трактовать по своему усмотрению. Штурмовики между тем уже понимали, что получили карт-бланш и могут делать все что угодно. Эти люди могли быть в той или иной степени антисемитами, могли испытывать какие-то сильные негативные чувства либо просто хотели проявить себя перед соратниками»¹³.

Оценку Руди Бамбером действий штурмовиков в Нюрнберге в первые месяцы 1933 года в целом можно считать верной — действительно, у нацистов не было согласованного плана преследования отдельных евреев, но вскоре по всей стране пройдет антиеврейская акция, которая будет выглядеть гораздо более продуманным и государственно санкционированным актом террора. Это случилось вскоре после того, как в результате выборов 5 марта НСДАП набрала почти 44 процента голосов. Акция началась 7 марта в Рейнской области и в течение нескольких дней распространилась по всей Германии. Штурмовики и те, кто сочувствовал нацистам, устраивали демонстрации перед магазинами, принадлежащими евреям, всячески издевались над продавцами и нередко вынуждали их закрывать торговлю.

24 марта наконец был принят Закон о чрезвычайных полномочиях, очень нужный Гитлеру. Этот нормативный акт, официально называвшийся Законом о преодолении бедственного положения народа и государства, дал ему возможность действовать без одобрения парламента и стал юридической базой для возникшей позже нацистской диктатуры. Через четыре дня Гитлер инициировал призыв к общенемецкому бойкоту еврейских магазинов и предприятий. Форма этого обращения к товарищам по национал-социалистической партии весьма важна по ряду причин. Во-первых, получив широкое одобрение своей новой власти, Адольф Гитлер спокойно мог вновь соединить слова «марксизм» и «еврейство». Немецкий Volk, сказал он, должен положить молниеносный конец марксистско-еврейскому кошмару. Во-вторых, нацисты утверждали, что евреи, бежавшие из страны, разворачивают беспринципную, предательскую агитационную кампанию из-за границы. И в-третьих, он заявил: «Группировки, ответственные за распространение всяческой лжи и клеветы, являются евреями в нашей среде, поскольку у немецких евреев есть силы поднять лжецов по всему миру»¹⁴. Это то же самое утверждение о международном еврейском заговоре, которое лидер НСДАП неоднократно делал в начале 1920-х, только в последние годы он удерживался от столь открытой демонстрации своих убеждений. Гитлер явно хотел показать международному сообществу, что не намерен терпеть критику нацистского режима, в особенности его антисемитскую политику, из-за рубежа. Иными словами, немецкие евреи начали использоваться как заложники, чтобы помешать евреям других стран дискредитировать нацизм. Это первый пример того, что позже стало распространенной реакцией нацистов на критику из-за пределов рейха: чем сильнее звучали нападки на Германию в иностранной прессе, тем большему риску подвергались немецкие евреи. И наконец, Адольф Гитлер не стал подписывать этот документ лично. Он был резолютирован проще: «Руководство Национал-социалистической немецкой рабочей партии», но мы с уверенностью можем говорить, что фюрер имел к нему самое непосредственное отношение, и не только потому, что содержание документа отражало его взгляды, высказываемые ранее. На следующий день газета V?lkischer Beobachter сообщила, что на первом заседании кабинета министров после принятия закона о чрезвычайных полномочиях канцлер отметил: меры по борьбе с еврейской злостной пропагандой из-за рубежа являются необходимостью, поскольку в ином случае против евреев выступил бы сам Volk, а это могло бы вылиться в нежелательные действия¹⁵.

Такая схема — опора на желание сторонников национал-социалистов инициировать антисемитские акции, санкционирование нападений и одновременно обеспечение того, чтобы его имя не было явно связано с формальным приказом нападения на евреев, — похожа, как и использование евреев в качестве заложников, на те, которые мы еще увидим неоднократно. Позже Гитлер говорил о своем желании видеть немецких генералов бультерьерами на цепи, постоянно мечтающими о войне, войне, войне. А он бы их сдерживал¹⁶. Данный принцип руководства, при котором подчиненные призывают к действиям, ранее им в принципе санкционированным, проявился и в поведении штурмовиков в контексте нападений на евреев, и в поведении военачальников перед началом войны. Таким образом, Гитлер получал немало преимуществ: он мог не только дистанцироваться от любых мер, которые впоследствии оказывались непопулярными или вредными, но и при необходимости свалить вину за произошедшее на «горячие головы» — бультерьеров просто не удалось удержать. Но рычаги власти он всегда держал в своих руках. Если Адольф Гитлер хотел что-то прекратить, это прекращалось незамедлительно.

Узнав о ширящихся акциях протеста евреев за рубежом, он почти наверняка поверил, что это своего рода проявление международного еврейского заговора. Самой известной стала акция протеста 27 марта 1933 года в Нью-Йорке. Тогда в спортивном комплексе Madison Square Garden и рядом с ним собрались более 50 000 протестующих. За несколько дней до этого, 24 марта, на первой полосе британской газеты Daily Express появился призыв: «Иудея объявляет войну Германии — евреи всего мира, объединяйтесь!»

В конце марта по требованию Геринга в Лондон были направлены две делегации немецких евреев — от Организации немецких сионистов и от Центрального союза немецких граждан иудейского вероисповедания. Перед ними поставили задачу попытаться предотвратить применение против Германии торговых санкций¹⁷. Такие действия понять можно, но в искаженном мире, в котором обитал Адольф Гитлер, они подтвердили, что связь между евреями распространяется шире государственных границ. Еврейские группы за пределами Германии тоже хорошо осознавали парадокс, который приходилось принимать во внимание. Если они молчали, это выглядело так, словно немецкие евреи ими брошены, а если выступали, то тем самым подогревали фантазии Гитлера о существовании международного еврейского заговора. Дилемма оказалась неразрешимой и в первые годы власти нацистов препятствовала объединению международной реакции на антисемитские акции внутри Германии.

24 марта Центральный союз немецких граждан иудейского вероисповедания выпустил информационное сообщение для прессы, которое показывает, какую тонкую интригу пытались сплести представители этого самого влиятельного еврейского объединения в Германии. С одной стороны, они опровергли как выдумку сообщения, появлявшиеся в иностранных газетах и журналах, о том, что, например, за границами еврейского кладбища в Берлине были найдены сваленные в кучу тела евреев и что в городе прошла облава на еврейских девушек. С другой стороны, союз признал, что некоторые евреи стали объектом актов политической мести и насилия. Его представители как бы говорили: ситуация для евреев в Германии плоха, но не так страшна, как заявляет кое-кто за рубежом¹⁸.

Накануне запланированного бойкота евреям Геббельс с согласия Гитлера заявил, что акция будет проходить только один день — в субботу 1 апреля, но повторится, если нападки на режим из-за границы не прекратятся. Нацисты в очередной раз решили показать, что благополучие немецких евреев зависит от отношения к Германии других стран. Гитлер и Геббельс пытались создать ментальную схему, согласно которой насилие по отношению к немецким евреям можно было бы рассматривать как акт самозащиты против нападок их соплеменников из-за рубежа.

15-летний Арнон Тамир, живший в Штутгарте, с тревогой ждал начала бойкота. Он уже слышал рассказы подвергавшихся избиениям и вообще многое знал. У него тоже был товарищ, старший друг, который как-то раз во время такого эксцесса оказался дома, в деревне. Он рассказал, что штурмовики ворвались в жилища евреев и избили всех так, что никто неделю даже сидеть не мог. Штурмовой отряд был не местным. У нацистов это была обычная практика — направлять на погромы штурмовиков из других областей¹⁹.

1 апреля Арнон понял, что его мир изменился… «Штурмовики маршировали по улицам и останавливались перед каждым еврейским магазином. Они мазали краской витрины, а потом два-три человека оставались перед входом. Прохожие старались ускорить шаг, хотя были и такие, кто останавливался. Штурмовики кричали: “Немцы не покупают в еврейских магазинах!”, “Евреи — наше несчастье!” и тому подобное. Бывало, что люди все равно заходили в магазин. Их не останавливали, это все-таки был еще 1933 год… И потом до нас дошло: если к евреям можно относиться таким образом… Все рассказы сошлись воедино… Рассказы об арестах… Об избиениях и убийствах… Мне казалось, что я проваливаюсь в глубокую яму. Тогда я в первый раз интуитивно понял, что существующие законы к евреям неприменимы. То есть с евреями можно делать все, что хочется, за них никто не заступится, евреи — вне закона. Тогда я впервые почувствовал, что значит, когда любой может сделать с тобой все что ему вздумается, даже забить до смерти. Меня это ужаснуло… Я был молодым, мне еще шестнадцать не исполнилось. Но уже тогда что-то щелкнуло. Я начал дистанцироваться от немцев. Сказать по правде, родители не верили, что возможно нечто подобное. Да и некоторые соседи-немцы говорили: “Это просто кошмарный эпизод! Это пройдет! Они не имеют в виду вас. Они имеют в виду других — важных евреев, богатых евреев, международных евреев”»²⁰.

С точки зрения нацистов, бойкот дал неоднозначные результаты. С одной стороны, он позволил направить необузданную ненависть штурмовиков в организованное русло, а с другой — показал отсутствие поддержки столь жестоких действий широкой публикой. Свидетельство Арнона Тамира, что некоторые немцы бросали вызов нацистам — как ни в чем не бывало заходили в магазины, — не единственное. Это происходило повсеместно. Стало очевидно, что мало кому из немцев по душе акции нацистских бандитов, направленные против беззащитных владельцев магазинов, пусть даже евреев, и такой явный, санкционированный на государственном уровне бойкот больше не повторялся.

Запугав евреев физической силой, нацисты обратились к силе закона. 7 апреля 1933 года правительство Гитлера приняло первый пакет антисемитских законопроектов. Закон о восстановлении профессионального чиновничества предписывал увольнение всех чиновников неарийского происхождения. Другой закон запрещал им заниматься юридической практикой. Правда, по требованию президента Гинденбурга были сделаны некоторые исключения, в основном для ветеранов мировой войны и тех, чьи родственники погибли на фронте. Это позволило многим — в том числе более чем половине юристов-евреев — продолжить свою деятельность. В конце апреля появился третий закон — Закон против переполненности немецких школ и университетов, который устанавливал в учебных заведениях пятипроцентную квоту для евреев.

Стремление яростных сторонников национал-социализма расширять антисемитские акции трудно было соотнести с желанием Гитлера и нацистского руководства минимизировать трудности в экономике, да и просто в частной жизни граждан страны. В апреле все того же 1933 года из запретительного законодательства, например, были выведены врачи-евреи, но некоторые местные нацистские группы продолжали их преследовать. Не вызывало сомнений, что многие сторонники Гитлера — явно под влиянием его предыдущей яростной риторики, направленной против евреев, — желали более быстрых изменений.

Многие еврейские предприниматели пострадали очень сильно. Вот конкретный пример. Отец Арнона Тамира владел небольшой табачной фабрикой в Штутгарте. Вскоре после апрельского бойкота его контрагенты сказали, что больше не будут продавать выпускаемые им сигареты. Официальной акцией сие не было — местные партийные чиновники могли ничего не знать о такой инициативе, но какое это имело значение для человека, лишившегося своего дела? В результате отец Арнона впал в глубокую депрессию.

Тем не менее среди немецких евреев были и такие, кто не ощутил на себе, что к власти пришли нацисты. Качество жизни таких людей во многом зависело от отношения немцев нееврейского происхождения, среди которых они жили. Руди Бамбер, к примеру, чувствовал себя в своем Нюрнберге совершенно спокойно. Ну если не считать нескольких неприятных эпизодов в школе… И все-таки через несколько месяцев после того, как Гитлер стал канцлером, Руди обратил внимание на то, что преподавание в их школе, а учились в ней дети, принадлежащие к разным церквям даже в русле христианства, не говоря уж о других конфессиях, изменилось. Учитель биологии, например, начал преподавать свой предмет с расистских позиций, говорить о том, что евреи и немцы относятся к разным расам. Однажды Руди нашел на своей парте антисемитскую карикатуру из Der St?rmer. Вот что он рассказывает об этом. «Все стояли и смотрели, какой будет моя реакция. Я точно не помню, что сделал, но мне сразу стало понятно, что в любом случае я должен поступить очень продуманно, дабы не доставить слишком большое удовольствие этим наблюдателям. Кажется, я просто поднял крышку парты, сунул карикатуру в ящик и оставил ее там. Преподаватели продолжали строго следить за тем, чтобы в классе был порядок, поэтому ученики знали, что слишком далеко заходить нельзя»²¹.

Наряду с немцами, открыто проявлявшими антисемитизм, оставались и такие, кто старался по мере сил помогать евреям. Евгений Левине вспоминает, что добрых самаритян порой можно было встретить в самых неожиданных местах. Вскоре после прихода Гитлера к власти товарищ Евгения — юноша из нееврейской семьи — предупредил его, что за квартирой, в которой он живет, ведется слежка. Евгений подвергался особому риску — как сын одного из известных революционеров 1919 года и как член берлинской организации молодых коммунистов. Но удивило его то, что предупреждение об опасности исходило от… члена НСДАП. Евгений навсегда остался ему благодарен, не в последнюю очередь за то, что тот пошел на большой риск, сделав это²². Позже он узнал, что и другие евреи рассказывали аналогичные истории.

В первые месяцы нацистского правления страну покинули около 37 000 немецких евреев. Это 7 процентов от 520 000 евреев, живших в Германии в ту пору²³. Большинство перебиралось в соседние Францию или Голландию. Получить визу в Соединенные Штаты было невероятно трудно. Евреям, желавшим эмигрировать, приходилось подчиняться строжайшим законам, определяющим, что они имеют право вывезти с собой. В результате многие буквально остались с пустыми руками. Центральный комитет немецких евреев по вопросам помощи и реконструкции, созданный в 1933 году, выступал против массового исхода: «Бесцельный отъезд за границу никому не пойдет на пользу… это только увеличит число безработных и людей без средств к существованию»²⁴.

Были и другие причины, по которым отъезд оставался спорным вариантом. «С нами жили мои дедушка и бабушка со стороны матери, — рассказывает Руди Бамбер, — и, если у родителей еще была какая-то возможность найти себе что-нибудь за границей, взять с собой стариков они не могли… Это было немыслимо… Но и оставить их на произвол судьбы мама совершенно не была готова. Возможно, и на меня повлиял оптимизм отца и матери — оптимизм, который разделяли многие, что хуже не станет»²⁵.

Сегодня мы знаем, насколько стало хуже евреям, которые остались жить в Германии, но очень важно помнить: в то время никто не мог наверняка утверждать, что Адольф Гитлер продержится в своем кабинете дольше нескольких месяцев. В конце концов, три предыдущих канцлера тоже пытались контролировать ход событий, но были смещены с поста… Почему бы и Гитлеру не оказаться очередным в этом списке? «Многие думали: “Он не справится с безработицей, — говорит Евгений Левине. — Националисты ничего не в состоянии сделать. Их лидер надавал кучу обещаний, выполнить которые не сможет. Скоро ему конец…” Вот почему многие евреи оставались. Кому хочется стать беженцем и жить неизвестно на что, если у тебя здесь есть хорошая квартира и свое дело?»²⁶

В то время жизнь евреев в Германии существенно различалась, и во многом это определялось географией. Большинство немецких евреев жили в крупных городах, преимущественно в Берлине и Франкфурте. В последнем они составляли 5 процентов всего населения²⁷. В крупных центрах у немецких евреев было меньше шансов стать жертвами произвольного нападения, чем в провинции. В маленьких городах и деревнях нередко можно было увидеть надписи «Евреям здесь не место» и подобные им. Особенно заметным антисемитизм стал на севере Баварии, в регионе, известном как Франкония. Гауляйтером Франконии являлся Юлиус Штрейхер, и уровень антисемитских настроений здесь был крайне высок. Совсем не случайно в эти первые годы правления нацистов именно во Франконии, в городке Гунценхаузен, что в 50 километрах к юго-западу от Нюрнберга, произошел самый страшный случай нападения на евреев.

Вечером 25 марта 1934 года 22-летний штурмовик Курт Бер с несколькими приятелями пришел в пивную, принадлежащую еврею. До них дошел слух, что якобы какой-то ариец зашел выпить пива именно в это заведение, и они сочли сие возмутительным. Было, кстати, Вербное воскресенье — праздник, имеющий для христиан особое религиозное значение. Потом Бер говорил, что в пивной Юлиус Штраус, сын хозяина, плюнул в него, хотя тот, в свою очередь, сказал, что это неправда. Так или иначе, Бер стал избивать не только Юлиуса, но и его отца, а также остальных членов семьи Штраус. Перед пивной уже собралась толпа, и Бер прекратил рукоприкладство, но лишь для того, чтобы произнести речь. Он спросил, как это возможно, чтобы даже в этот день христианин пил пиво у евреев, если евреи — их смертельные враги, они ведь распяли Господа. Более того, на евреях вина за 2 000 000 оставшихся на полях мировой войны, а еще за 400 погибших и 10 000 сильно пострадавших членов нацистского движения. К тому же сколько раз в прошлом евреи насиловали немецких девушек и сколько этих ублюдков продолжает заниматься тем же самым по сей день?! Вывод из этих огульных обвинений был однозначный: «Сегодня, если еврей смеет плевать на члена штурмового отряда, — это все равно, что он плюет на Адольфа Гитлера и на всех национал-социалистов»²⁸. Есть свидетельство, что Бера слушали около 200 человек и все согласились с ним²⁹.

Избиение Юлиуса возобновилось, толпа провоцировала штурмовиков криками: «Дай ему, дай ему еще!»³⁰ Затем всю семью Штраус забрали в полицию, а потом отправили в местную тюрьму. В официальном докладе по поводу этого инцидента отмечено, что после того, как фрау Штраус выразила протест и заявила, что ничего плохого не сделала, Курт Бер ударил ее по лицу и крикнул: «Закрой рот, еврейская шлюха!» Фрау Штраус попыталась спрятаться за тюремного надзирателя, во всяком случае, схватила его за руку. Для Бера это стало поводом нанести ей еще один удар со словами: «Еврейская шлюха! Не смей прикасаться к христианину!»³¹

Через какое-то время по улицам Гунценхаузена шатались уже сотни (по некоторым сообщениям — тысячи) человек, которые выкрикивали: «Евреи, убирайтесь вон!» Начались нападения на дома евреев. Около 30 человек были ранены, а для двоих тот день стал последним. Один еврей совершил самоубийство, когда толпа подступила к нему с угрозами, а другого, Якоба Розенфельдера, нашли повешенным в сарае. Почти наверняка он был убит.

В беспорядках приняли участие многие жители городка, но перед судом предстали всего несколько штурмовиков. В июне 1934 года окружной суд Ансбаха, города земельного подчинения, вопреки ряду свидетельств вынес свой вердикт: оба погибших еврея покончили жизнь самоубийством. Таким образом, подозреваемым предъявили обвинения только в нарушении общественного порядка и нанесении мелких телесных повреждений. Пятерых обвиняемых оправдали, 17 приговорили к тюремному заключению на срок от трех до семи месяцев. Курт Бер получил десять месяцев. Ни один из осужденных не был немедленно взят под стражу, а 21 августа приговор отменили всем, за исключением Бера. В ходе расследования преступления заместитель руководителя СА в правительстве Центральной Франконии пытался переложить вину за происшедшее на самих евреев. Есть официальный документ, в котором этот партийный функционер утверждает: «…несмотря на национал-социалистическую революцию, грязным играм евреев еще не положен конец… евреи в этом регионе — такие же высокомерные, дерзкие, наглые и бесстыжие, какими были до революции. Многие жители Гунценхаузена, равно как и его окрестностей, уже давно совершенно обоснованно испытывают недовольство по этому поводу»³².

В Берлине обеспокоились, но только тем, что местные нацисты проявляют много инициативы. В Баварию пришло указание рейхсминистра внутренних дел: «Настоятельно рекомендую принять меры по недопущению в дальнейшем подобных беспорядков. Полиции надлежит вмешиваться, если на улицах распевают песню: “Когда с наших ножей польется еврейская кровь, все станет хорошо!” Еврейский вопрос будет решаться правительством рейха, а не штурмовыми отрядами или властями Гунценхаузена»³³.

И тем не менее на этом инцидент не закончился. 15 июля 1934 года Курт Бер с двумя товарищами вернулся в ту же пивную в Гунценхаузене… Вот выписка из обвинения, которое ему было предъявлено впоследствии. «Бер вошел в зал с криками “Руки вверх!”, после чего два раза выстрелил в Симона Штрауса — владельца пивной, который сидел напротив входа. Обе пули попали в голову». Сын хозяина пытался убежать, но Бер успел выстрелить и в него. Бера задержали. Вскоре у местной тюрьмы собралась большая толпа. Беру удалось крикнуть в окно: «“Я застрелил двух евреев! Вы можете мною гордиться! Я защищал честь своих товарищей по СА!”»³⁴

Симон Штраус умер, а Юлиус остался жив, поэтому Беру предъявили обвинение в убийстве и покушении на убийство. В октябре 1934 года его приговорили к десяти годам тюремного заключения, но на свободе Бер оказался спустя четыре года. Этому немало способствовал Штрейхер, сказавший, в частности, по словам одного свидетеля: «Нехорошо, что этого еврея убили, но я буду рад, если мертвыми окажутся все евреи»³⁵.

События в Гунценхаузене — крайнее проявление антисемитизма, акций, которые проводились в первые два года пребывания Адольфа Гитлера на посту канцлера Германии. Ничего подобного в Баварии больше не происходило до Хрустальной ночи, или Ночи разбитых витрин, — серии скоординированных атак против евреев во всей Германии и части Австрии 9–10 ноября 1938 года, осуществленной отрядами СА и гражданскими лицами. Полиция тогда самоустранилась, а нападения привели к тому, что улицы были покрыты осколками стекла из окон принадлежавших евреям магазинов, зданий и синагог.

И все-таки спонтанные акции начала 1930-х годов имеют большое значение. Прежде всего, они показывают — у нацистов уже, что называется, чесались руки. При этом нет никаких свидетельств, что нападения на евреев планировались заранее. Бер в тот день в той пивной просто потерял самообладание, вот все и произошло… Но даже с учетом того, что его действия стали своего рода катализатором, погром был возможен только как результат подспудной напряженности. Многие жители Гунценхаузена поддержали штурмовиков потому, что их ненависть по отношению к евреям достигла градуса, когда от слов переходят к делу. То, что Бер в своем выступлении перед пивной заострил внимание на традиционном, христианском антисемитизме, по сути, новым не было. В этой части Франконии жили в основном протестанты, а за них уже многое сказал Мартин Лютер.

Этот инцидент продемонстрировал разногласия между местными партийными властями, которые полагали, что могут предпринимать против евреев любые действия, и центральным аппаратом НСДАП — из Берлина ясно дали понять, что еврейский вопрос будет решаться в столице, а не в провинции, но примечателен и тот факт, что тот же Бер почувствовал, наверное интуитивно, что Гитлер, скорее всего, согласился бы с тем, что плевок на немца в форме СА — это все равно, что плевок в него. И наконец, эта неприглядная история в Гунценхаузене показывает нам, до какой степени уже извратилось немецкое правосудие после прихода нацистов к власти. Даже при том, что в данном случае некоторые из штурмовиков предстали перед судом и были признаны виновными, юридическая система впоследствии словно забыла о жертвах преступления, освободив штурмовиков по апелляции. Вскоре такая схема стала общепринятой, поскольку нацистское государство отвергало принцип верховенства права.

В мае 1934 года, через два месяца после злополучного Вербного воскресенья, Der St?rmer Юлиуса Штрейхера вышел специальным выпуском. Назывался он «Еврейский убийственный заговор». Карикатура на первой полосе в гротескном виде изображала двух евреев, причем один из них был с окровавленным ножом в руке. Та самая кровь христианских младенцев… Текст внизу гласил, что евреи собирают христианскую кровь, чтобы подмешивать ее в мацу, — таков их давний ритуал. Был и другой рисунок — евреи, сосущие через соломинки кровь распростертого ребенка, а также репродукция барельефа из церкви во имя Божией Матери в Обервезеле — городе в земле Рейнланд-Пфальц, запечатлевшего якобы приношение в жертву 16-летнего юноши, впоследствии канонизированного как Вернер Обервезельский. Кроме того, в одной из статей утверждалось, что вся история евреев — это непрерывная цепь кровопролитий и массовых убийств.

Спецвыпуск Der St?rmer не преминул подчеркнуть и связь между евреями и коммунистами. После революции 1917 года в России, говорилось в другом материале, расстреляны, замучены и уморены голодом уже 35 000 000 человек. В настоящее время в «…еврейской большевистской России массовые убийства продолжаются, причем убийцы — в основном евреи». Продано было свыше 100 000 экземпляров «Еврейского убийственного заговора», а на уличных стендах газета оказалась чуть ли не на каждом углу.

Нельзя не отметить, что этот спецвыпуск Der St?rmer вызвал протесты не только за рубежом, но и среди христиан в самой Германии. Они были настолько сильны, что федеральному правительству пришлось внести «Еврейский убийственный заговор» в список запрещенных изданий. Важно отметить, что, по словам самого Гитлера, он запретил спецвыпуск Der St?rmer не из-за лжи о евреях, содержащейся в нем, а потому, что сама тема может быть истолкована как нападки на святое христианское сообщество³⁶. Что из этого следует? Очевидно то, что, несмотря на признание политической целесообразности дистанцироваться от экстремистского содержания «Еврейского убийственного заговора», Адольф Гитлер не мог себя заставить выступить с критикой газеты за нападки против евреев.

Пока еще не существовало официального курса на сегрегацию немецких евреев от остального населения, но на них, особенно в провинции, оказывалось сильнейшее давление с тем, чтобы они покидали места, в которых их больше не желали видеть. В частности, газета Fr?nkische Tageszeitung 26 мая 1934 года сообщила следующее: «В четверг в 17 часов над домом последнего еврея, покинувшего Херсбрук, Средняя Франкония, был водружен флаг со свастикой. Округ Херсбрук окончательно очищен от евреев. Население восприняло этот факт с гордостью и удовлетворением»³⁷.Fr?nkische Tageszeitung ликовала — есть надежда, что вскоре этому примеру последуют и другие районы. Недалек тот день, когда вся Франкония избавится от евреев. И вообще, неизбежно наступит такое время, когда во всей Германии не останется ни единого еврея!

Не было пока и закона, запрещающего евреям вступать в брак или иметь внебрачные отношения с неевреями, но тем не менее уже имелось много примеров того, как местные нацистские организации всячески унижали смешанные пары. Юрист еврейского происхождения Курт Розенберг в августе 1933 года записал в своем дневнике, как в Куксхафене, в Нижней Саксонии, арийскую девушку провели по городу с табличкой на шее: «Я свинья, потому что встречаюсь с евреем». Рядом толкали в спину ее молодого человека… В других местах на стены домов клеили листки с именами немок, которых заметили в компании с евреями. И повсюду евреям стали запрещать появляться на городских площадях³⁸.

Тем не менее, несмотря на все примеры государственно санкционированного и инициированного на местах преследования, важно обратить внимание на то, что в это время не происходило. Немецких евреев еще массово не отправляли в концентрационные лагеря. Первые импровизированные лагеря создавались для политических оппонентов нацистов, а не для евреев. В Пруссии тысячи штурмовиков, призванных Германом Герингом во вспомогательную полицию — военизированную организацию, существовавшую в Пруссии и других землях Третьего рейха с февраля до середины августа 1933 года, задерживали своих бывших политических противников и сажали в импровизированные тюрьмы, созданные в неиспользуемых фабричных зданиях, на складах, даже в подвалах домов самих членов СА. Задержанных уже избивали и унижали. В марте 1933-го Вильгельм Мурр, вюртембергский гауляйтер и рейхсштатгальтер, то есть представитель имперского правительства на подведомственных ему территориях, в задачу которого входило наблюдение за выполнением политических директив фюрера и рейхсканцлера, сказал примечательные слова: «Мы не говорим: око за око, зуб за зуб. Нет, если кто-нибудь выбьет нам один глаз, мы снесем ему голову, а если кто-нибудь выбьет нам один зуб, мы раскрошим ему челюсть»³⁹.

В марте 1933 года полицай-президентом Баварии стал Генрих Гиммлер, к тому времени уже являющийся главой специальной службы безопасности — (Schutzstaffel, SS), изначально созданной для защиты ораторов партии национал-социалистов на публичных митингах. Гиммлер начал процесс превращения этой организации в элитный отряд сторонников нацизма, хотя пока еще и в рамках более общей структуры штурмовиков под командованием главы СА Эрнста Рема. Многие члены СС давали присягу как служащие вспомогательной полиции и в этом качестве начали карьеру в первых концентрационных лагерях в Баварии.

В марте 1933-го Гиммлер выступил с речью, оправдывающей массовые аресты политических оппонентов новой власти. Это один из первых примеров патерналистской демагогии, которой он прославится в следующие годы: «Я выступаю за широкое применение превентивного заключения… Я вынужден так поступать, потому что во многих районах города происходят такие волнения, что я не могу гарантировать безопасность отдельных людей, которые их провоцируют»⁴⁰.

Гиммлер также заявлял, что людей отправляют в концентрационные лагеря для их же собственной пользы, поскольку в случае массовых народных выступлений против их действий на улицах безопасность им не может быть обеспечена. Похожая аргументация будет позже, в том же месяце, у Гитлера по поводу бойкота евреям. Он скажет, что нацистское государство вынуждено вмешаться, иначе немецкий Volk возьмет дело в свои руки⁴¹. По словам Гиммлера, превентивное заключение служит двум целям: население окажется защищено от тех, кого арестовывают нацисты, а сами арестованные — от этого самого населения. Только такой логикой можно объяснить весьма причудливое заявление, которое должны были подписывать заключенные перед тем, как их выпустят из концентрационного лагеря: «Я сознаю, что могу в любой момент подать прошение о дальнейшем превентивном заключении, если почувствую, что моему физическому существованию угрожает опасность»⁴².

Превентивное заключение не заменило существующую в Германии юридическую систему, а существовало параллельно ей. Герман Геринг так объяснял это на Нюрнбергском процессе в 1946 году: «Необходимо провести различие между двумя категориями. Те, кто совершал какие-то изменнические действия по отношению к новому государству или намеревался совершить подобные действия, и этому были подтверждения, разумеется, подвергались суду. Те же, от кого можно было ожидать подобных действий, но не совершившие их, подвергались превентивному заключению. И как раз эти люди попадали в концентрационные лагеря»⁴³. Данная идея противоречит всем нормам права, но вполне согласуется с принципами, изложенными Адольфом Гитлером в «Моей борьбе». Людей следует судить и за то, кто они есть, и за то, что они сделали. Это часть той самой философии, которая утверждает, что еврей, даже крещеный, никогда не станет христианином, потому что по своему существу остается евреем.

Такой образ мыслей имеет и другое последствие. Заключенные в концентрационных лагерях не отбывали определенный срок — да и как его можно было установить, если они зачастую не совершали никакого преступления? Таким образом, заключенный не знал дату своего освобождения. Может, его выпустят завтра… А может, никогда не выпустят. Как позже говорил комендант одного концентрационного лагеря, неопределенность длительности их заключения была тем, с чем они никогда не могли примириться. Это изматывало их больше всего и ломало самую крепкую силу воли⁴⁴.

Первые концентрационные лагеря и не планировались как обычные тюрьмы, где наказанием служило само заключение. Согласно нацистской теории, заключение человека в лагерь являлось не актом возмездия, а возможностью дать ему измениться. «Мы должны были спасать этих людей, — говорил Геринг, — чтобы вернуть их в немецкое национальное общество. Мы должны были их перевоспитывать»⁴⁵.

Итак, первый концентрационный лагерь в Баварии открылся 22 марта 1933 года в небольшом городке всего в 15 километрах от центра Мюнхена. Название этого городка Дахау. Гиммлер лично инспектировал это место — заброшенную фабрику на окраине города, и решил, что именно здесь и разместится лагерь. Что в этом «учреждении» будет происходить, было ясно с самого начала. «Теперь мы пришли к власти, — говорил оберфюрер СС Иоганн Эразмус фон Мальзен-Поникау охранникам в Дахау. — Если бы победили эти свиньи, то наши головы наверняка бы валялись в грязи. Так что никаких сантиментов. Тем, кто вступил в наши ряды и не может выдержать вида крови, здесь не место. Они должны уйти»⁴⁶. Эти слова демонстрируют лицемерие Геринга, утверждавшего, что роль лагерей была в «спасении» заблудших немцев, и Гиммлера, который заявлял, что отряды СС должны были обеспечивать безопасность заключенных.

В канун Рождества 1934 года социал-демократ Йозеф Фельдер лично узнал, в каком виде может проявляться отсутствие сантиментов. В марте 1933-го он проголосовал против закона о чрезвычайных полномочиях и, как один из политических оппонентов нацистов, стал одним из основных кандидатов на превентивное заключение. Фельдера арестовали и доставили в Дахау, где бросили в одну из камер здания, известную как бункер. «Они забрали мешок с соломой, который лежал… на досках кровати. При этом охранники сказали: “Тебе он не понадобится, потому что очень скоро ты сдохнешь”»⁴⁷. Фельдер остался в темной клетке и слышал, как эсэсовцы все более бурно веселились — выпивали, празднуя Рождество. Около полуночи один из них вернулся, открыл железное окошко на двери камеры и протянул узнику тарелку с сосисками и претцелями — традиционными кренделями в форме узла. «Это тебе подкрепиться перед казнью, — сказал он. — Хотя ты этого не заслуживаешь, ублюдок. Мы все про тебя знаем. Мы тебе покажем!» Охранник захлопнул окошко и ушел. Он вернулся ночью еще раз — теперь с веревкой в руках — и посоветовал Йозефу повеситься. Фельдер сказал, что не сделает этого — у него семья, а если они хотят его смерти, то пусть убьют сами. «Да, — усмехнулся эсэсовец. — Мы так и сделаем. Но у нас много времени!»

Психологическая пытка продолжалась. Через несколько дней, проведенных в бункере, Йозефу Фельдеру сказали: «Тебя выпустят завтра», но это оказалось мрачной шуткой. «Охранники и дальше продолжали говорить, — вспоминает он, — что меня выпустят завтра. Но они просто издевались». Три из четырех дней ему давали только воду и кусок хлеба. На четвертый день — чай и, в лучшем случае, немного горячей пищи. Он лежал в темноте, в антисанитарных условиях… Голова раскалывалась от тревожных мыслей. Неудивительно, что через некоторое время у Фельдера начались проблемы со здоровьем. Вновь дала о себе знать болезнь легких, которая была несколько лет назад. В конце концов охранники перевели его в отдельную зону, где находились еще с десяток заключенных, тоже страдающих легочными заболеваниями. «Нацисты очень боялись туберкулеза, — говорит Фельдер. — В те времена он считался серьезной болезнью».

Йозефу Фельдеру стало лучше, и через год пребывания в Дахау он был выпущен на свободу. Многие заключенные этого лагеря сидели в нем примерно столько же, хотя кого-то отпускали через несколько месяцев, а кто-то за колючую проволоку уже никогда не вышел. Объяснений никаких не было. Все заключенные, выпущенные из лагеря, подписывали обязательство никогда и никому не рассказывать о том, что в нем происходит. В противном случае они рисковали снова оказать здесь.

Немецкие евреи в первых концентрационных лагерях, безусловно, были, но тут все не столь однозначно. В марте 1933 года в одном из своих выступлений Гиммлер подчеркнул, что евреи не будут подвергаться преследованиям только за то, что они евреи. Он сказал: «На один момент я должен обратить особое внимание. Для нас граждане иудейского вероисповедания — такие же граждане, как те, кто не исповедует иудаизм, и их жизнь и имущество находятся под такой же защитой. Мы не делаем никаких различий в этом отношении»⁴⁸. Для Гиммлера это было странное заявление, тем более что программа НСДАП отрицала, что евреи являются «настоящими» немцами. Вероятно, он сделал это лицемерное заявление для зарубежной аудитории — чтобы опровергнуть якобы «злостную пропаганду», да и для внутренней тоже. Наверное, штурмовики эту его речь не слышали. Во всяком случае, как руководство к действию она воспринята не была. Часть коммунистов и социалистов, направляемых в лагеря, являлись евреями, и с ними нередко обращались гораздо более жестоко, чем с другими заключенными. Макс Абрахам после того, как ему удалось покинуть Германию, написал книгу «Смерть Иуды. Раввин в концентрационном лагере». Опубликована она была в 1934 году. Абрахам описал в ней свои страдания в первые месяцы после прихода Гитлера к власти.

Макса Абрахама арестовали в июне 1933-го якобы за агрессивное поведение по отношению к штурмовику, но, поскольку он был членом социал-демократической партии и активным деятелем небольшой еврейской общины в родном городе Ратенау, вполне вероятно, что нацисты просто искали повод задержать его. Наряду с этим у них был к Абрахаму, что называется, и персональный счет: еще в 1930 году за нападение на него один штурмовик получил пять месяцев тюрьмы.

После ареста члены СА избили Абрахама дубинками сами, а затем придумали себе другое развлечение. «Нас, четверых евреев, заставили бить дубинками друг друга, — пишет Абрахам. — Если мы били недостаточно сильно, штурмовики подвергали нас еще более жестоким пыткам»⁴⁹. Что это, как не садизм?

Макса Абрахама привезли в небольшой лагерь в Папенбурге, в 60 километрах от Ольденбурга, на севере Германии. Приближался еврейский Новый год, и охранники решили отметить этот праздник по-своему. В первый день Рош а-Шана эсэсовцы загнали Абрахама и еще нескольких евреев в навозную яму. «Шарфюрер СС Эверлинг заорал на меня: “Вот здесь, раввин, будешь проводить свою службу!” — пишет Абрахам. — Во мне все взбунтовалось против такого буквального осквернения веры. И я отказался…» Охранники настаивали на исполнении приказа. Абрахам продолжал повторять: «Я не буду проводить службу в навозной яме». В конце концов раввина оттуда вытащили, и на него обрушился град ударов дубинками и прикладами. Когда Абрахам упал без чувств, его оттащили обратно в барак. Там он два часа пролежал без сознания. Позже в этот же день Абрахама вновь привели к навозной яме, и шарфюрер Эверлинг приказал ему рассказать об иудаизме перед группой евреев. Эсэсовцы наблюдали за происходящим. «Иудейская религия, как и любая другая, основана на десяти заповедях, — сказал Абрахам, — самое прекрасное библейское изречение — возлюби ближнего, как самого себя». Эверлинг заорал: «Заткнись, свинья! Мы научим тебя нашим представлениям о добродетелях!» Затем Абрахама снова избили. «Все тело болело от побоев, я не мог ни сидеть, ни лежать. Начались лихорадка и конвульсии. Ночь я провел в кошмарном бреду. Наутро я был в настолько плохом состоянии, что меня перевели в больницу. Там я оказался среди нееврейских товарищей, социал-демократов и коммунистов, которые, как могли, ухаживали за мной. Я никогда не забуду их дружескую помощь»⁵⁰.

После четырех месяцев заключения Макса Абрахама выпустили на свободу. В 1934-м ему удалось перебраться в Чехословакию. Затем он оказался в Британии, где и жил до самой смерти, последовавшей в 1977 году⁵¹. Его книга «Смерть Иуды. Раввин в концентрационном лагере» свидетельствует о том, что штурмовики и эсэсовцы проявляли садизм по отношению к евреям в концлагерях задолго до создания фабрик смерти во время Холокоста.

Нацисты не делали секрета из создания концлагерей. Об их существовании было хорошо известно. О них писали газеты всего мира. В частности, 1 января 1934 года реалии жизни в так называемом бункере в Дахау описывала Manchester Guardian: «Камеры бетонные, в каждой — одно зарешеченное окно (которое может закрываться), в них сыро, отопительная система отсутствует». В статье также рассказывалось об экзекуциях, которые проводили охранники: «Заключенных бьют бичами из бычьей кожи, в которые по всей длине вделаны стальные полосы шириной три-четыре миллиметра (их изготавливают сами заключенные). Удары — их число варьируется от двадцати пяти до семидесяти пяти, в зависимости от вынесенного решения о наказании, — считает охранник-эсэсовец. Два других охранника держат заключенного — один за руки, другой за голову, на которую предварительно надевают мешок, чтобы приглушить крики истязаемого… Бывает, что заключенных также избивают кусками резиновых шлангов. Бывает, что прижигают сигаретами, а к некоторым применяют то, что американцы называют “водной пыткой”»⁵².

Немецкий коммунист Ганс Баймлер опубликовал еще одно раннее свидетельство о том, что творилось в лагере в 1933 году. Свою книгу он уже тогда назвал «Лагерь смерти Дахау»⁵³. Для этого есть все основания, хотя в Дахау было убито относительно немного заключенных, и концлагеря того периода не следует путать с лагерями уничтожения, возникшими позже, такими, как Треблинка, единственной функцией которых была смерть, смерть, смерть… При всем ужасе нацистского режима до войны в Дахау большинство тех, кто там тогда оказался, остались живы.

Баймлера — известного коммуниста, секретаря окружного комитета компартии Германии в Южной Баварии — арестовали 11 апреля 1933 года. Штурмовики при этом даже не пытались скрыть свое ликование. В тюрьме его, конечно, избивали — жестоко, резиновыми дубинками. Через две недели Баймлера перевели в Дахау и бросили в камеру в бункере, предварительно ударив по голове. Как и Йозефу Фельдеру, охранник принес Баймлеру веревку и посоветовал повеситься… Как-то Баймлер услышал крики заключенных, подвергавшихся истязаниям, потом распахнулась дверь его камеры и ворвались несколько охранников. Ганса избили настолько жестоко, что он несколько дней не мог встать — и спать от боли тоже оказался не в состоянии.

Поразительно, но Баймлеру удалось сбежать из Дахау. Он оторвал доску над небольшим высоким окошком в своей камере, протиснулся в узкое отверстие и сумел выбраться за пределы лагеря. Конечно, Баймлера искали — и по горячим следам, и после, но товарищи помогли ему перебраться через немецкую границу. Словом, Ганс Баймлер оказался на свободе. Он погиб в 1936 году в Испании, сражаясь в рядах интернациональных бригад.

В результате публикации таких книг, как «Смерть Иуды. Раввин в концентрационном лагере» и «Лагерь смерти Дахау», материалов в Manchester Guardian и других газетах, жесточайший характер нацистского режима был известен в мире с самого начала. Тем не менее наряду с этими достоверными свидетельствами печатались и другие статьи, в первую очередь в самой Германии, дезинформирующие о том, что происходит в концентрационных лагерях. Например, городская газета Дахау Amper-Bote в сентябре 1933 года утверждала, что заключенные в лагере занимаются спортом и с удовольствием трудятся⁵⁴. И многие немецкие граждане верили этому. Эрна Кранц, в 1930-е годы мюнхенская школьница, вспоминает: «Мы знали о существовании Дахау, но это же просто лагерь для заключенных, так ведь? Нам говорили, что там содержатся коммунисты и преступники»⁵⁵. Карл Бем-Тейтельбах, в то время молодой военный летчик, был убежден, что в Дахау собраны преступники-рецидивисты. «Им, конечно, приходилось там работать. Вдобавок Гитлер убирал с улиц и отправлял туда всех изгоев общества, особенно гомосексуалистов. Они содержались в Дахау, в трудовом лагере, и люди против этого особо не возражали»⁵⁶.

Мысль, что все заключенные лагерей типа Дахау в каком-то смысле заслуживают своей участи — даже при том, что им не предъявляли никаких обвинений в преступлениях, — действительно укоренилась у многих. Вальтер Фернау, к примеру, впервые услышал словосочетание «концентрационный лагерь» в 1935 году, будучи подростком. Вот что он вспоминает. «Сын друга моего отца флиртовал в кафе с замужней женщиной, а затем там появился человек в форме гауптштурмфюрера СС, который оказался ее мужем. Он стал орать на парня. Тут надо заметить, что этот молодой человек был бездельником и проматывал отцовское состояние. Единственными его занятиями были романы с женщинами и пустое времяпрепровождение в барах. И он ударил этого эсэсовца так, что тот перелетел через два стола и грохнулся на пол. Затем он подхватил свою даму, то есть жену этого гауптштурмфюрера, и они ушли. Разумеется, через некоторое время полиция его арестовала. Мой отец рассказал матери эту историю за обедом. Мы с сестрой слышали. Потом он добавил: “Представляешь, старшего сына Адельберта арестовали. Он избил офицера СС, и теперь его отправляют в концентрационный лагерь”. Мать спросила: “И что с ним будет?” Отец ответил: “Наконец-то он научится работать”. Разумеется, я, пятнадцатилетний подросток, подумал: “Это бездельник, который ничего полезного в своей жизни не сделал, только ухлестывал за женщинами и гонял по городу на автомобиле. Произошедшее пойдет ему на пользу. Труд его изменит”»⁵⁷.

Безусловно, были и такие, кто оценивал это с политической точки зрения. Манфред фон Шредер, добропорядочный сын банкира, вступивший в нацистскую партию в 1933 году, полагал, что концентрационные лагеря — вполне понятный побочный продукт революции. «Известна ли вам в истории, — спрашивает он, — хоть одна революция без неприглядных аспектов с той или другой стороны?»⁵⁸ Ему вторит австрийский нацист Рейнхард Шпитци: «При всех революциях, а мы считали, что у нас произошла революция, национал-социалистическая революция, проливается кровь»⁵⁹.

На первый взгляд, может показаться странным, что так много людей приветствовало революцию, даже с ее «неприглядными аспектами». Но чему тут удивляться, если вспомнить, что Германия только что пережила экзистенциальный кризис? В результате экономического краха вся страна, казалось, разваливается на куски. Все знали, что произошло в 1917 году в России, и были реальные опасения, что такая революция может разразиться и в Германии. В результате очень многие немцы, негативно относящиеся к, возможно, еще более страшному хаосу и насилию, полагали, что единственный способ обрести мир и безопасность — поддержать Гитлера и его штурмовые отряды. Они считали, что национал-социалистическая революция предпочтительнее коммунистической и что ее результатом станут главенство закона и столь желаемый всеми порядок. Это устраивало людей еще и потому, что нацисты, казалось, четко обозначили своих врагов: не только евреев, но и коммунистов с социал-демократами. Так что, если ты не был евреем, коммунистом или социал-демократом, не был бездомным бродягой, не входил в конфликт с новым режимом каким-то иным образом, а являлся добропорядочным немцем, который хотел все начать сначала, тебе нечего было опасаться преследований. И вполне вероятно, что ты мог одобрительно относиться к тому, что делали нацисты.

С учетом того, что риторика Гитлера фокусировалась на борьбе с врагами и их подавлении, неудивительно, что контроль над охраной, служившей в лагерях, стал особой заботой режима. Гиммлер решил не только укомплектовать лагеря, находящиеся в его подчинении, эсэсовцами, но и сменить коменданта своего показательного «учреждения» — Дахау, причем произошло это буквально через три месяца после начала его работы. Первый комендант, Хильмар Векерле, был образцовым немецким солдатом. Образцовым немецким солдатом, мыслящим старыми категориями… Ветеран мировой войны, участник фрайкора, классический «старый боец», которого привлек бунтарский характер нацистской партии. Теперь, когда НСДАП пришла к власти, Векерле оказался на должности, которой не вполне соответствовал по широте «нового мышления».

Векерле мог идти только, что называется, по прямой дороге, а Гиммлера это не устраивало. Кроме того, к Дахау уже было привлечено слишком много внимания, абсолютно ненужного. Вот, например, смерть 12 апреля 1933 года четверых заключенных, евреев. Их вывели за пределы лагеря в ближайший лес и застрелили при попытке к бегству — такой эвфемизм нацисты использовали всегда. Почему этих конкретных заключенных решено было убить, до сих пор остается неизвестным, хотя один офицер, лейтенант полиции Шулер, позже говорил, что, по его мнению, Векерле опасался коммунистического восстания в лагере⁶⁰. Этим случаем заинтересовалась прокуратура Баварии, и результаты расследования оказались для Гиммлера весьма неприятными. Обстоятельства гибели заключенных противоречили его рассказам о Дахау как дисциплинарном объекте, главная задача которого — перевоспитание.

Именно в разгар этого разбирательства, 9 мая, удалось бежать из лагеря Гансу Баймлеру. Другими словами, был повод говорить не только о том, что в Дахау исполняют внесудебные приговоры, но и о том, что охрана не справляется со своими прямыми обязанностями. В общем, к концу следующего месяца Векерле отправили в отставку.

Новым комендантом Дахау стал Теодор Эйке. Этого человека с полным правом можно назвать одним из создателей системы концентрационных лагерей в нацистской Германии. Дахау новый комендант в короткие сроки превратил в образцовый лагерь с исключительно дисциплинированной охраной. Принудительный труд, существовавший в лагерях и до Эйке, сохранился, но при нем Дахау стал экономически эффективным предприятием (появились обувная мастерская, кузница, пекарня и т. д.). В дальнейшем все концлагеря создавались по образу и подобию Дахау.

При выборе обергруппенфюрера СС Теодора Эйке на должность коменданта Дахау Гиммлер руководствовался собственным представлением о том, какие качества характера важны для высших офицеров его ведомства. При этом Эйке можно назвать антиподом самого рейхсфюрера. Гиммлер был педантичным, организованным и спокойным, а Эйке — вспыльчивым, яростным спорщиком. В 1932 году его арестовали по обвинению в подготовке к терактам с использованием взрывчатки и приговорили к двум годам заключения, но министр юстиции Баварии Франц Гюртнер, который в 1924 году способствовал тому, чтобы Гитлер, приговоренный к пятилетнему заключению, вышел на свободу уже через девять месяцев, отпустил Эйке под честное слово домой — по состоянию здоровья, и он практически сразу бежал в Италию. В Германию он вернулся только после того, как Адольф Гитлер стал канцлером. У Эйке почти сразу начались конфликты с гауляйтером Рейнланд-Пфальца Йозефом Бюркелем. Закончилось все это тем, что Эйке вместе с группой эсэсовцев ворвался в штаб-квартиру НСДАП в Людвигсхафене и на три часа запер Бюркеля в стенном шкафу. Потом, правда, самого Эйке поместили в психиатрическую клинику и лишили звания СС. Под присмотром врачей он находился до июня того же года, а потом был освобожден и восстановлен в звании. Распоряжение подписал Гиммлер.

Рейхсфюрер рассчитывал не только на организаторские способности Эйке, которые действительно были незаурядными, но и на то, что отныне тот будет безгранично предан ему лично. Без вмешательства Гиммлера карьера 40-летнего Эйке не то что пошла бы на спад — оборвалась бы в крутом пике. Гиммлер дал ему шанс. Давал он их и другим, в частности Рейнхарду Гейдриху, который позже примет самое непосредственное участие в разработке и реализации программы уничтожения евреев. После того как Гейдрих, морской офицер, вынужден был уйти в отставку после суда чести, в 1931 году Гиммлер поручил ему заняться созданием спецслужбы НСДАП, впоследствии получившей известность как СД.

При Эйке кардинально изменилась охрана Дахау. Штурмовиков сменили профессионалы из сформированной недавно дивизии СС «Мертвая голова». Комендант подписал целый ряд новых инструкций, но не для того, чтобы исключить насилие по отношению к заключенным, а для того, чтобы его регламентировать. В частности, в одном из таких распоряжений было сказано, что казнить следует любого узника, который нападет на охранника или служащего войск СС, откажется подчиниться приказу, выполнять команды, полученные на рабочем месте, будет подстрекать или призывать других к подобным действиям с целью поднять бунт, выйдет из марширующей колонны либо уйдет со своего рабочего места или будет призывать к этому других, кричать, агитировать, а также произносить речи во время марша или на рабочем месте⁶¹.

Теодор Эйке подчеркивал, что требует от своих подчиненных жесткости и бескомпромиссности, если речь идет о заключенных. «Каждый, у кого возникнет даже самое малое проявление сострадания по отношению к ним, должен немедленно покинуть наши ряды, — говорил комендант. — Мне нужны только твердые как скала, абсолютно преданные члены СС. Мягким нравом в наших рядах места нет»⁶². Такие заявления не только определяли качества, которых Эйке требует от тех, кем командует, но и формировали представление о том, что все они — не простые тюремщики, а элитные бойцы, под надзором которых находятся враги государства. Комендант Дахау хотел, чтобы отряды СС в лагере стали единым братством, а все его члены помнили, что наряду с другими солдатами рейха сражаются за общее благородное дело. Обергруппенфюрер постоянно повторял, что задача командира — не только вести за собой подчиненных, но и заботиться о них. Эти слова с делом у него не расходились, и вскоре, по свидетельству одного из офицеров, все они прониклись к нему чуть ли не обожанием⁶³. Тогда же у Теодора Эйке появилось прозвище Папа. А в том, что касалось врагов… Вот что говорит Макс фон Даль-Арми, один из офицеров СС, служивших в Дахау: «Эйке ненавидит своих врагов — тех, кто оказался за колючей проволокой… Он постоянно говорит об их уничтожении и истреблении. Он внушает эту ненависть своими речами и беседами. Эйке — верный своим идеям офицер СС и пылкий национал-социалист, для которого нет компромиссов… Эсэсовец должен уметь ненавидеть, поэтому и сердце в его груди должно превратиться в камень»⁶⁴.

И капо — тщательно отобранные узники, которые выполняли в бараках роль надзирателей, появились в Дахау при Теодоре Эйке. Идея использования избранных заключенных для контроля над другими не нова, их и раньше назначали старшими и в обычных тюрьмах, и в концентрационных лагерях, но теперь Эйке преподнес ее как свою собственную. Для СС в данной системе оказалось много преимуществ. Таким образом надзор осуществлялся и без солдат СС, а потенциальное самоуправство, которое могли применять капо к тем, кто оказался в их власти, к тому же повышало психологическую напряженность в бараке. Это еще больше подавляло людей. Что касается самих капо, получивших статус надзирателей, их жизнь в лагере стала легче не во всем. Они могли применять силу по отношению к тем, кто находился под их началом, но при этом вынуждены были помнить, что и на них может найтись управа. Недаром Гиммлер, уже во время войны, сказал: «Задача капо — следить, чтобы работа была исполнена… Таким образом, он должен подгонять своих людей. Как только мы почувствуем, что не удовлетворены им, он перестанет быть капо и вернется в ряды обычных заключенных. И он знает, что в первую же ночь его забьют до смерти»⁶⁵.

Появление системы капо имело для войск СС еще один плюс, причем плюс с перспективой. Со временем капо, эта привилегированная прослойка заключенных, составили актив нацистских концентрационных лагерей и стали осуществлять непосредственный, низовой контроль над повседневной жизнью простых узников, так что это нововведение позволило эсэсовцам больше дистанцироваться от них. В частности, вместо того, чтобы самим избивать заключенных, они могли дать указание сделать это капо. Таким образом, охрана уже не рисковала забрызгаться кровью тех, кого, к примеру, били плетьми. Конечно, солдаты СС продолжали принимать непосредственное участие в разных экзекуциях, но система капо предложила им альтернативный способ осуществления надзора и наказания. Своего страшного апофеоза она достигла в Освенциме, где заключенные могли подвергаться самому ужасающему насилию, вплоть до убийства, со стороны капо, которые имели полную власть над ними и в бараках, и на месте рабского труда.

Многие из тех, кто позже дослужился до высоких постов в системе нацистских концентрационных лагерей, прошли подготовку у Теодора Эйке. Скажем, Рудольф Хесс, ставший в 1940 году первым комендантом Освенцима, начинал в Дахау в 1934-м на низшей административной должности — блокфюрером. Впоследствии Хесс вспоминал, что Эйке убедил всех своих подчиненных, что они имеют дело с опасными врагами государства, поэтому должны вести себя с ними жестко⁶⁶. Но было бы неверно воспринимать слова Хесса, написанные им в автобиографических записках уже после войны, буквально. Можно не сомневаться, что призывы Эйке оказали на него определенное влияние, но это вряд ли единственная причина того, что сам Хесс позже стал заместителем руководителя системы концентрационных лагерей в главном административно-хозяйственном управлении СС. Его прошлое, как и прошлое многих из тех, кто вступил в ряды СС и служил в Дахау, предрасполагало к тому, чтобы в полной мере разделять идеи, насаждавшиеся Теодором Эйке.

Когда Хесс появился в Дахау, ему было 33 года, и за ним тоже тянулась личная кровавая история. Он родился в 1900-м, но успел повоевать на фронтах мировой войны, вступив в армию добровольцем. Рудольф Хесс получил несколько наград за храбрость, в том числе Железный крест второго и первого класса, и в 17 лет стал самым молодым фельдфебелем Германии. После ее поражения он вступил в отряд фрайкора и в 1920 году участвовал в подавлении восстания левых сил в Руре. В ноябре 1922-го стал членом НСДАП, а в следующем году участвовал в убийстве одного из членов фрайкора, которого заподозрили в предательстве. Хесса арестовали и приговорили к десяти годам тюремного заключения. В 1928-м он вышел по амнистии и присоединился к артаманам — молодежной националистической организации, которая разделяла принципы Volk. Тогда же Хесс познакомился с Генрихом Гиммлером, который поддерживал идеалы движения артаманов.

Таким образом Рудольф Хесс задолго до того, как стал служить в Дахау под началом Теодора Эйке, не только совершил несколько жизненно важных поступков, продемонстрировавших его приверженность национал-социализму, но и принял участие в актах жестокого насилия, а также приобрел шестилетний опыт тюремного заключения. Другими словами, в Дахау Хесс оказался на своем месте. Работы для таких, как он, там было много, но к ней предстояло привыкнуть. Вот как впоследствии Хесс описывал наказание двух узников, обвиненных в краже сигарет. Обоим полагалось по 25 ударов плетью. «Их доставили в специальный дисциплинарный блок, где сначала на полу… растянули первого заключенного, щуплого закоренелого симулянта. Двое солдат держали его руки и голову, а двое сотрудников блока исполняли наказание, поочередно нанося удары. Этот заключенный не проронил ни звука. Другой узник, профессиональный политик довольно крепкого телосложения, повел себя совершенно иначе. Он начал кричать при первом ударе и пытался вырваться. Орал до самого конца, хотя комендант требовал, чтобы он заткнулся. Я стоял в первом ряду и был вынужден следить за всей процедурой. Я сказал “вынужден”, потому что, если бы стоял сзади, мог бы не смотреть. Когда тот человек стал кричать, меня одновременно бросило и в жар, и в холод. На самом деле от всей процедуры, даже избиения первого заключенного, меня трясло. Позже, в начале войны, я сам проводил первую казнь, но она не произвела на меня и доли того впечатления, которое я испытал, будучи впервые свидетелем телесного наказания»⁶⁷.

В то время как Эйке в Дахау стремился сплотить вверенные ему отряды СС, чтобы они стали профессионалами с каменными сердцами, на севере Германии развивалась параллельная структура концентрационных лагерей. Этой системой занимался Герман Геринг как министр-президент Пруссии, или, точнее, пытался заниматься, поскольку испытывал трудности с подчинением себе штурмовиков и эсэсовцев. В Пруссии не было своего Эйке, который остановил бы стихийную жестокость охранников, перерастающую в анархию.

Большие проблемы возникли в комплексе лагерей в Эмсланде, на северо-западе страны, где войска СС не желали сотрудничать с отрядами СА. В Папенбурге их конфликт стал открытым⁶⁸. Эсэсовцев обвиняли в том, что они вторглись в эти земли, как стая саранчи. «Они брали в долг у частных предпринимателей, ломали мебель в питейных заведениях, от них беременели девушки… Всюду, где бы они ни появлялись, их встречали враждебно. Население посылало жалобы в министерство с просьбами убрать из города части СС»⁶⁹. В самом лагере охранники спорили о степени «мер», которые следует применять к заключенным. «Узники должны были вскакивать с коек среди ночи, — писал один политический заключенный этого лагеря⁷⁰. — Им не давали возможности одеться. Они выстраивались в ряд голыми и подвергались безжалостным избиениям. Это было отвратительно — настолько отвратительно, что даже некоторым эсэсовцам казалось чрезмерным. Одна группа эсэсовцев, участвовавших в такой “карательной акции”, открыто выразила свое отношение к этому. Они направили на сослуживцев оружие со словами: “Ну, хватит! Прекратите, или мы будем стрелять!”»⁷¹

К ноябрю 1933 года ситуация настолько обострилась, что из Берлина пришла директива отстранить эсэсовцев от охраны⁷². Новость им не понравилась, и солдаты бушевали за границами лагеря: «С…ть мы хотели на республику жирных котов!»⁷³ Потом последовало менее эмоциональное, но более конкретное заявление: «Мы не допустим, чтобы нас заменила полиция, даже если для этого придется сражаться по колено в крови»⁷⁴.

По свидетельству Вальтера Лангхоффа, одного из заключенных этого лагеря, эсэсовцы пришли в чрезвычайно воинственное расположение духа. Вот что он вспоминает: «Охрана у ворот была усилена, по периметру лагеря установили пулеметы, и комендант Флейтман отдал приказ: “Каждый полицейский, который приблизится к лагерю и проигнорирует требование остановиться, будет застрелен на месте”. В самом лагере эсэсовцы сказали нам, заключенным: “Если они появятся, мы раздадим вам оружие, и вместе отразим атаку! После этого мы создадим фрайкор Флейтмана, пробьемся в Австрию и устроим там революцию!”»⁷⁵

Обещание эсэсовцев дать в руки узникам оружие и предложение устроить «революцию», на первый взгляд, похоже на бред, но объяснение ему может крыться в словах «фрайкор Флейтмана». Отдельные полувоенные формирования, фрайкоры, созданные после Первой мировой войны, часто назывались по имени руководителя, и их члены приносили присягу на верность именно своему командиру, а не высшему руководству или какой-то абстрактной конституции. И вот теперь, вспомнив те революционные дни, эсэсовцы могли заявить, что хотят следовать за своим собственным вождем, Флейтманом.

И тем не менее, скорее всего, эти эсэсовцы просто были пьяны, и поэтому несли околесицу. Достоверно известно, что вечером накануне того дня, когда им должна была прийти на смену полиция, они перепились и творили непотребное: «…испражнялись в шкафы, мешали соль с сахаром, били окна в бараках для охраны и в столовой… и много чего еще»⁷⁶. На следующее утро, 6 ноября 1933 года, эсэсовцы, несомненно страдающие похмельем после бессчетно выпитого ночью спиртного, побрели за ворота, не устраивая никаких «революций», и оставили лагерь в распоряжении полиции.

Жестокие эксцессы в Эмсланде — дело рук рядовых охранников, но предпосылкой всех беззаконий, творившихся в концлагерях, было отсутствие контроля со стороны высшего руководства. Теперь, когда Гиммлер превратил Дахау в место упорядоченного, а не хаотичного кошмара, ему будет дана власть реформировать концентрационные лагеря в прусских владениях Геринга. Гиммлер стал также начальником всей немецкой полиции, хотя в пределах Пруссии номинально находился в подчинении у Геринга.

Важным этапом в карьере самого Гиммлера стала «ночь длинных ножей», во время которой были убиты лидер штурмовиков Эрнст Рем и другие якобы противники режима. К июню 1934 года Рем и его ближайшее окружение стали проблемой, которую нужно было решать… Штурмовые отряды насчитывали уже почти 3 000 000 человек. Они были вооружены винтовками и пулеметами. Их лидером был Рем, а не Гитлер. Придя к власти конституционными методами, НСДАП не знала, что делать со штурмовиками. Предполагалось слияние их с рейхсвером и последующее создание национал-социалистической народной армии. Рем предполагал, что эта армия будет создана на основе СА, а он ее возглавит. Однако офицеры рейхсвера его не признавали, а президент Гинденбург не подавал ему руки. Вице-канцлер фон Папен тоже выражал озабоченность беззаконным поведением штурмовиков. 17 июня 1934 года он, в частности, сказал: «Ни одна нация, которая хочет сохраниться в истории, не может позволить постоянных волнений снизу… Нельзя допустить, чтобы Германия стала поездом, несущимся в неизвестность, когда никто не знает, где он остановится»⁷⁷.

30 июня Рем был арестован на курорте Бад-Висзее и переправлен в Мюнхен, в тюрьму Штадельхайм. На следующий день к нему в камеру пришли два офицера СС. Для исполнения этой исторической миссии выбрали Теодора Эйке и его адъютанта Михеля Липперта. В ситуации, напоминающей изощренное издевательство, принятое в Дахау, когда отдельным заключенным предлагали совершить самоубийство, они дали Рему пистолет с единственным патроном и посоветовали застрелиться. Он отказался, и тогда выстрелили Эйке и Липперт.

В тот же день Эйке вернулся в Дахау, и вечером эсэсовцы устроили в лагере праздник⁷⁸. Есть свидетельство, что позже Теодор Эйке говорил: «Горжусь, что застрелил этого борова-пидораса [гомосексуалиста Рема] собственноручно»⁷⁹.

В деле Рема все эсэсовцы, и в первую очередь их командир Генрих Гиммлер, доказали Гитлеру свою преданность. Фюрер хотел, чтобы Рем исчез, — и Гиммлер без колебаний сделал все, чтобы это произошло. У войск СС уже имелся свой девиз — «Наша честь называется верность», он был выбит на пряжках ремней солдат и офицеров войск СС, а также на клинках их кинжалов, и Гиммлер в тот день его подтвердил, что и стало первым проявлением одной важной истины Третьего рейха. Когда требовалось беспрекословно и гарантированно выполнить жестокую задачу, Гитлер обращал свой взор на войска СС.

Гиммлер и его подопечные, безусловно, извлекли пользу из участия в «ночи длинных ножей». Уже 20 июля 1934 года статус СС стал равен статусу СА. Раньше непосредственным начальником Гиммлера был Рем, а теперь стал сам Гитлер. Эйке получил назначение на пост инспектора концентрационных лагерей и командира охранных подразделений СС и распространил свое организационное рвение на всю сеть учреждений превентивного заключения.

Гиммлер и его люди оказались в центре всего аппарата безопасности нацистского государства. Что же касается Гитлера, его власти над Германией предстояло укрепиться еще больше.