Глава 14 Убивать и вербовать помощников (1942–1943)

Все эти ужасы происходили на фоне самых кровопролитных битв в истории, а ход войны, в свою очередь, влиял на степень готовности союзников нацистов сотрудничать с ними в Холокосте. И тем не менее в 1942 году стороннему наблюдателю было трудно представить, какими будут окончательные итоги войны.

В декабре 1941-го Красной армии удалось отстоять Москву, но за победами следовали поражения. В мае 1942 года советские войска начали большое наступление на Украине, в районе Харькова. Красная армия имела значительный численный перевес, однако операция в очередной раз показала, что никакое превосходство успех при неудачно выбранной тактике не гарантирует. Немцы отступили, дав русским возможность продвинуться вперед, а затем контратаковали с обоих флангов и окружили огромную группировку противника. Советские части были дезорганизованы, управление войсками потеряно. Многие бойцы пытались бежать, но капкан уже захлопнулся. Больше 250 000 солдат и офицеров Красной армии были убиты, ранены или попали в плен.

Оказался в плену и Борис Витман из 6-й армии. Он вспоминает, что немцы сразу дали понять — кроме всего прочего идет жестокая идеологическая война. Они стали искать среди пленных комиссаров и евреев и разделили отобранных на две группы. Политработников увели, и больше никого из них Витман никогда не видел. Но он видел, что стало с десятком евреев, которых обнаружили первыми. «Евреям дали лопаты и приказали рыть яму. Пошел дождь. Через некоторое время мне видны были уже только их головы. Эсэсовец подгонял их, требуя, чтобы копали быстрее. Когда яма стала достаточно глубокой, он взял автомат и выпустил туда несколько очередей. Мы слышали стоны несчастных… Затем появились еще несколько эсэсовцев, которые их и прикончили. Людей убили только за то, что они были евреями… Это произвело на меня страшное впечатление — я понял, что такое нацизм. Немцы говорили, что евреи и комиссары больше не будут нами командовать, а сами они пришли, чтобы освободить нас, и скоро мы отправимся по домам. Но я понял, что буду сражаться с немцами до самого конца»1.

Нанеся Красной армии под Харьковом унизительное поражение, части вермахта начали новое наступление, получившее название «операция “Блау”». Согласно директиве Гитлера, общий замысел второй восточной кампании предписывал сосредоточить главные силы для проведения основной операции на южном участке фронта с целью уничтожить группировку советских войск западнее Дона, после чего захватить нефтеносные районы на Кавказе и перейти через Кавказский хребет. Пехотным дивизиям 6-й немецкой армии ставилась задача блокировать Сталинград и прикрывать левый фланг идущей на Кавказ 1-й танковой. Это был чрезвычайно смелый план, и поначалу показалось, что немцам сопутствует удача. Но по мере продвижения на восток у них начались проблемы из-за слишком растянувшихся линий снабжения войск. К этому добавилось решение Гитлера разделить свои силы, направив одну их часть на юг, к Кавказу, а другую — на восток, к Волге. По мнению генерала Гальдера, начальника Генерального штаба сухопутных войск вермахта, фюрер стал жертвой собственной самоуверенности. «Хроническая тенденция недооценивать возможности противника постепенно принимает гротескные формы и становится реально опасной, — писал Гальдер в дневнике 23 июля 1942 года. — Ситуация все более и более нетерпимая»2. Слова немецкого военачальника оказались пророческими. Через пару месяцев немецкая армия увязла в труднейших и, как потом оказалось, во многом определивших ход Второй мировой войны уличных боях в Сталинграде.

У немцев не было ни опыта, ни ресурсов, чтобы выбить бойцов Красной армии из развалин города, носившего имя большевистского вождя. «У русских имелось преимущество в окопной войне и рукопашных схватках — это несомненно, — говорит Иоахим Штемпель, немецкий офицер, воевавший под Сталинградом. — Мы, танкисты, учились водить свои машины по улицам, сокрушать ими врага, останавливаться, зачищать территорию и двигаться дальше»3. Теперь пришла очередь Красной армии показать, что и она может проводить крупномасштабные акции по блокированию войск противника. 19 ноября 1942 года началась операция «Уран», целью которой стало окружение немцев под Сталинградом. План удалось воплотить в жизнь, и 2 февраля 1943-го 6-я армия, которой командовал фельдмаршал Паулюс, прекратила сопротивление.

30 сентября 1942 года Гитлер говорил, обращаясь к немецкому народу: «Будьте уверены… никакому человеческому существу не под силу потеснить нас оттуда [из Сталинграда]»4. Обещание оказалось пустым. Ситуация для немцев усугублялась тем, что в начале 1943-го крах на Волге стал еще одним признаком того, что Германия проигрывает войну. Осенью 1942 года североафриканская итало-немецкая группировка фельдмаршала Эрвина Роммеля была разгромлена под Эль-Аламейном. Произошло это благодаря не столько таланту британского военачальника Бернарда Монтгомери, сколько тому, что у немецких танков, которых было больше, чем у союзников, не хватило горючего, дабы эффективно провести передислоцирование. На море германский флот практически прекратил боевые действия, тоже из-за нехватки горючего, а еще из-за неэффективного прикрытия с воздуха. Наконец, 8 ноября 1942 года союзные войска высадились в Северной Африке, и начали бои, которые в итоге летом и осенью 1943-го дали им возможность захватить Сицилию, а позже и материковую Италию.

В январе 1943 года состоялась конференция в Касабланке, где союзники публично заявили, что будут требовать от Германии не меньше чем безоговорочной капитуляции и намерены сполна покарать «виновных, варварских вождей»5 стран, противостоящих им. Но в кулуарах все было не так однозначно. Взять, к примеру, адмирала Франсуа Дарлана, бывшего премьер-министра вишистского правительства, сотрудничавшего с нацистами. Он был захвачен в плен в ходе боевых действий в Северной Африке, но под стражу его не заключили и даже не предъявили никаких обвинений. Налицо классический случай политики практицизма: союзники утвердили Дарлана на посту главы гражданского правительства Французской Северной Африки. Им хотелось как можно скорее начать переговоры о будущем послевоенной Европы, и это показалось хорошим способом добиться желаемого, хотя среди британцев и американцев Дарлан был крайне непопулярен. Так или иначе в канун Рождества 1942 года адмирала убил его соотечественник — противник режима Виши.

Вскоре после смерти Дарлана президент Рузвельт в разговоре с генералом Шарлем Ноге, бывшим главнокомандующим французскими войсками в Марокко, еще раз продемонстрировал свое отношение к евреям. Ноге заметил — будет печально, если после войны они станут доминировать в экономике Северной Африки. Рузвельт сказал, что можно ввести для них определенные ограничения на занятия некоторыми профессиями. «Это нивелирует специфические, и понимаемые, претензии, которые немцы предъявляли евреям в Германии, а именно то, что они, представляя незначительную часть населения, занимали больше половины рабочих мест в таких областях, как юриспруденция, медицина, образование — школьное и университетское и т. п.»6 Даже не принимая во внимание очевидные фактические неточности в заявлении президента США (представительство немецких евреев в названных им профессиях, безусловно, не достигало 50 процентов), из него все равно можно сделать горький вывод: и лидер крупнейшей западной демократической страны был готов на инсинуации против евреев.

Во время войны этот конфиденциальный разговор не стал достоянием общественности. Таким образом, главной идеей встречи в марокканской Касабланке осталось несокрушимое решение наказать виновных и «варварских» лидеров стран, противостоящих союзникам. Для нацистского руководства, разумеется, подобные угрозы не имели никакого значения, потому что в Берлине уже понимали: у них обратного пути нет. В марте 1943 года Геббельс сделал в дневнике запись о беседе с Герингом, которая целиком это подтверждает: «Геринг отдает себе полный отчет о том, что нас ждет, если мы ослабнем в этой войне. У него нет иллюзий по этому поводу. В особенности сказанное касается еврейского вопроса. Мы в него втянулись настолько, что для нас обратного хода нет. И это хорошо. Опыт показывает, что в момент, когда люди сжигают за собой все мосты, они начинают сражаться гораздо решительнее, чем те, у кого еще есть возможность для отступления»7.

Для союзников Германии ситуация еще не была столь очевидна. Многие из них, похоже, не считали, что уже спалили все мосты. В частности, с весны 1943-го французская полиция сильно сократила свое участие в массовых акциях, направленных против соотечественников. Особенно не нравилось полицейским арестовывать французов и направлять их в Германию на принудительные работы — эту меру немцы ввели в феврале 1943 года8.

В Румынии события зимы 1942/43 года тоже проанализировали. Решимость маршала Антонеску укрепилась, и он отказался выдавать остававшихся в стране евреев в руки нацистов. В марте 1943-го Антонеску встречался с Гитлером в Бергхофе и дал понять, что не будет продолжать сотрудничество в решении «еврейского вопроса». Гитлер считал, что любое поражение на поле боя должно стать катализатором для еще более жестокого отношения к евреям, но Антонеску перед этим давлением устоял. Кстати, некоторые члены его правительства уже пытались вступить в контакт с союзниками, прощупывая почву для того, чтобы Румыния смогла выйти из войны, и об этих контактах скоро станет известно Гитлеру9.

Фюрер был жестким и в дискуссиях с другим своим союзником — адмиралом Хорти. По мнению Гитлера, Венгрия вела себя с евреями чрезвычайно медлительно. Сподвижники Хорти, к слову, как и соратники Антонеску, также начали заигрывать с союзниками и тоже хотели выхода своей страны из войны. Удивляться этому не приходится, поскольку венгерский диктатор лучше многих других понимал, какими будут последствия поражения под Сталинградом. Венгерская 2-я армия, сражавшаяся бок о бок с немцами, оказалась практически уничтожена: половина из 200 000 солдат и офицеров погибли в боях, остальные были ранены или попали в плен. Трудовые батальоны, приданные ей и состоявшие из венгерских евреев, тоже понесли страшные потери. Это стало одним из самых тяжелых поражений венгерской армии во всей ее истории.

В попытке склонить Хорти к продолжению боевых действий Гитлер использовал всю свою силу убеждения. Он сказал, что Германия и ее союзники находятся в одной лодке в бушующем море. Совершенно ясно, что каждый, кто попытается покинуть ее, немедленно утонет. Позицию Хорти в отношении евреев фюрер принять отказался, отметив, что проеврейские настроения в Венгрии ему совершенно непонятны. «Зачем нам лайковые перчатки? В конце концов, это евреи спровоцировали мировую войну!» На следующий день переговоры продолжились, и Хорти попросил объяснить, что от него еще требуется. Возможности зарабатывать на жизнь евреи в Венгрии уже лишены. Не убивать же их теперь? Министр иностранных дел Германии Иоахим фон Риббентроп, присутствовавший на встрече, заметил, что евреев следует загнать в лагеря и — да, уничтожить. Гитлер одобрительно кивнул. Вот в Польше ситуация с евреями значительно улучшилась! К ним вообще нужно относиться как к туберкулезным бациллам, которые могут заразить здоровый организм. «Это не жестокость, если вы согласны с тем, что даже таких невинных созданий природы, как кролики или олени, следует убивать в ситуации, когда они могут причинить вред. Зачем делать исключение для животных, которые хотели принести к нам большевизм?»10

С точки зрения немцев, переговоры с Хорти прошли неудачно. 7 мая 1943 года Геббельс писал в своем дневнике: «Венгры прекрасно понимают, что одними словами войны не выигрываются. А еще они явно знают наши слабые места и постепенно к этому приспосабливаются»11. Речь, вероятно, идет о докладе, сделанном 30 апреля оберфюрером Эдмундом Виссенмайером, незадолго до этого направленным в Венгрию, чтобы оценить ситуацию на месте. В документе, в частности, был такой вывод: «Венгерские власти рассматривают евреев как гарантию защиты своих интересов и убеждены, что благодаря евреям они смогут доказать, что вступили в войну на нашей стороне исключительно по необходимости, а сами косвенно помогали врагам стран оси, занимаясь скрытым саботажем [не выдавая евреев]»12.

На колебания румын и венгров Гитлер отреагировал в типичной для себя манере. Он решил, что «малые страны» должны быть как можно скорее ликвидированы, о чем и сказал в мае 1943 года гауляйтерам. В конце концов, заявил фюрер, «…сегодня мы живем в мире, который рушился и продолжает рушиться»13. Другими словами, Гитлер уже тогда решил в случае, если Хорти не сделает то, что от него требуется, оккупировать Венгрию.

Весной 1943 года похожие проблемы у Германии возникли и с другой союзницей — Болгарией. В официальном коммюнике после встречи Гитлера с королем Борисом, произошедшей 3 апреля, было сказано, что у них состоялся долгий сердечный разговор, который прошел в духе традиционно дружеских отношений, существующих между Германией и Болгарией14. Между тем болгары, как румыны с венграми, уже колебались в поддержке немцев, особенно в еврейском вопросе, хотя в феврале 1943 года болгарский государственный комиссар по еврейским делам Александр Белев согласился на требование представителя Эйхмана Теодора Даннекера выдать немцам более 20 000 евреев, которые не являлись гражданами Болгарии. Болгары понимали, или по крайней мере могли сильно подозревать, что отправляют этих людей на гибель, особенно после публичных заявлений лидеров держав антигитлеровской коалиции, сделанных в декабре предыдущего года, о начале реализации нацистской программы уничтожения евреев. И все-таки к концу марта власти Болгарии способствовали депортации с оккупированных ею территорий, в том числе из Фракии и Македонии, более 11 000 евреев. Почти все эти люди погибли в газовых камерах Треблинки.

Тем не менее, когда послышались требования депортировать евреев из самой Болгарии, начались публичные протесты. Антисемитизм никогда не был характерен для болгар, и в конце 1941 года некоторые законы, направленные против евреев, правительство приняло скорее не из идейных соображений, а не желая навлекать на себя гнев своих немецких союзников15. Теперь, столкнувшись с возможной высылкой из страны евреев, живущих рядом, многие болгарские граждане сочли сие невозможным. Разумеется, определенную роль в этом сыграли известия о поражении немецких войск под Сталинградом. И вот вместо того чтобы отправлять евреев на смерть, болгарские власти приняли закон, по которому софийские евреи лишались недвижимости и направлялись на жительство в разные провинциальные города. Это практически исключало возможность депортации, но все-таки доставило евреям немало трудностей. После войны некоторые болгарские политики пытались облагородить историю страны, которая спасала «своих» евреев. Никакого благородства здесь нет, особенно с учетом того, что произошло с евреями Фракии и Македонии.

В апреле — мае 1943 года Гитлер узнал не только об отношении кое-кого из собственных союзников к евреям, но и о сопротивлении, на которое оказались способны сами евреи. 19 апреля в варшавском гетто вспыхнуло восстание. Гетто подлежало ликвидации. Остававшихся там евреев нужно было депортировать. Общее руководство операцией осуществлял бригаденфюрер СС, генерал-майор полиции Юрген Штроп, а участвовали в ней до 2000человек — сотрудники СД, полицейские, военнослужащие вермахта и подразделения СС, в том числе батальон, состоявший из украинских и латышских националистов.

Их встретили повстанцы — после создания варшавского гетто на его территории продолжали действовать общественно-политические объединения и нелегальные организации различной направленности и численности. У сопротивлявшихся было оружие — пистолеты, гранаты и самодельные бомбы. Одним из участников восстания стал 24-летний Марек Эдельман. Он говорит, что его и его товарищей по Еврейской боевой организации подвигло на это известие, что немцы собираются отправить их всех на смерть. В гетто знали, что происходит в Треблинке. Один из местных жителей добрался до Варшавы и рассказал, что их ждет в лагере. «Было трудно поверить, что тебя могут убить ни за что, — говорит Эдельман. — Но так оно и происходило»16. Словом, в варшавском гетто решили дать нацистам отпор. «Разумеется, — говорит Марек, — известия о лагерях смерти стали тем фактором, который подтолкнул к сопротивлению». Свою роль сыграло и то, что в гетто к этому времени оставались только крепкие, здоровые люди. Стариков и детей немцы уже отправили в Треблинку… Повстанцы решили встретить смерть не в газовых камерах, как привелось их родным, а в бою.

Оружие участникам восстания было передано по распоряжению руководства Армии крайовой, но кое-что они добыли и сделали сами. По словам Марека Эдельмана, на гранаты шли обрезки металлических труб — их начиняли порохом. Конечно, немцы, вошедшие в гетто, оказались застигнуты врасплох: сопротивления они не ждали. Как говорит Эдельман, первые несколько дней были их победой. А вот воспоминания Аарона Карми: «Я стрелял из пистолета в немцев, которые шли мимо. Нацисты кричали: “На помощь!” — и пытались укрыться за стенами. Мы впервые увидели, как немцы убегают. Мы же привыкли сами от них удирать… Они не ждали, что евреи могут так сражаться. Была кровь… Я не мог оторвать от нее глаз. Я повторял: “Немецкая кровь!”»17

Ни Эдельман, ни Карми, ни большинство других повстанцев не имели никакого боевого опыта, но это их не остановило. «Научиться стрелять очень легко, — говорит Эдельман. — Тут не нужны тренировки. Ты не на фронте, где генералы руководят сражением. Это партизанская война. Немец идет по улице, ты при удобном случае стреляешь в него. Если он тебя не видит, еще лучше. Надо только иметь волю к борьбе и оружие, вот и все»18. Участники восстания понимали, что шансов на победу у них нет. «Да, мы знали, что не победим, но все равно должны были показать нацистам, что мы люди, такие же, как все остальные, — подтверждает это Марек. — На войне ты человек, когда убиваешь врага».

Немцы шли по гетто и поджигали дома, квартал за кварталом. Эдельман помнит, как бушевало пламя и ему с товарищами приходилось перебегать от одного здания к другому под натиском огня. «Пока мы не вырвались из гетто, там не стихали выстрелы, и немцы не могли сказать, что они победили раньше, чем мы ушли». Эдельман и Карми сумели покинуть гетто через подземные коммуникации и оказались одними из немногих, кто выбрался в нееврейскую часть города.

Восстание в гетто было подавлено к середине мая. В Берлин Штроп сообщил о 12 000 убитых и 56 065 задержанных евреях (цифра явно завышенная)19. Потери немцев составили 16 человек убитыми и 93 ранеными. Да, варшавские евреи добились лишь месяца отсрочки, но символическое значение этого восстания огромно. Евреи наконец оказали массовое сопротивление и продемонстрировали при этом беспримерное мужество. «Когда немцы вошли в гетто, мы стали стрелять, — говорит Марек Эдельман. — Строго говоря, мы оборонялись. Сколько можно было молчать? Или надо было сказать: “Пожалуйста, убейте и нас?”»

За несколько дней до того, как нацисты начали ликвидацию варшавского гетто, в Освенциме произошло знаковое событие. В марте 1943 года в Освенциме-Биркенау начало действовать первое из нескольких новых сооружений, предназначенных для умерщвления узников. Изначально, как мы уже знаем, администрация намеревалась построить второй крематорий в главном лагере, но потом его решили возводить в Биркенау. На стадии проектирования были внесены определенные изменения — добавлены газовые камеры. Потом крематориев решили строить три — один старой конструкции и два, так сказать, усовершенствованной. Эти два объекта, получившие названия крематорий IV и крематорий V, кардинально изменили работу лагеря. Они стали первыми сооружениями Освенцима, которые с самого начала проектировались исключительно как место, где будут проводить массовые умерщвления. Помещения, где обреченные на смерть узники раздевались, газовые камеры и кремационные печи здесь располагались друг за другом — такой своего рода конвейер смерти. Проект двух других новых крематориев выдавал их изначальное предназначение — сжигать трупы, а не убивать. В крематориях II и III залы помещения, где вновь прибывшие снимали одежду, и газовые камеры находились в полуподвале, потому что первый проект предусматривал там морги.

Четыре крематория в Освенциме-Биркенау (от II до V, поскольку крематорий I находился в главном лагере) построены были капитально и даже внешне напоминали фабричные здания. Напомним, что все сооружения в лагерях смерти Белжец, Собибор и Треблинка, созданных для реализации операции «Рейнхард», были временными, и после ее завершения подлежали уничтожению. Новые здания крематориев из красного кирпича, имеющие в своем составе газовые камеры, появившиеся в Освенциме, стали признаком активизации работы СС в Верхней Силезии. Они находились в центре сети из почти 30 лагерей, составляющих систему Освенцима, которые поставляли рабочую силу для разных промышленных предприятий, в том числе заводов, производящих вооружение, и крупного филиала химической компании IG Farben, расположенного в Мановице. Этот комплекс скоро стали называть Освенцим III.

К лету 1943 года в Биркенау (Освенцим II) в строй вступили все четыре крематория с газовыми камерами. Карл Бисхоф, руководивший их строительством, считал, что печи могут «перерабатывать» не менее 4500 трупов в сутки. Иными словами, Освенцим-Биркенау мог за год превращать в пепел 1 600 000 человек20. Уточним — это минимальные оценки. Согласно показаниям свидетелей, сжигали в Биркенау до 8000 тел в сутки21.

Во всех лагерях, действовавших в рамках операции «Рейнхард», процесс умерщвления проходил примерно одинаково. Обреченных на смерть, часто только что прибывших, заводили в специальное помещение и велели им раздеваться — будет санитарная обработка, душ. Затем они шли в эту самую «душевую», которая за самом деле являлась газовой камерой. Дверь герметично закрывалась, и через люки в потолке (в крематориях II и III) или через отверстия, расположенные под потолком (в крематориях IV и V), засыпали кристаллы «циклона-Б». После того как все умирали, помещение проветривали, и в него заходили члены рабочей команды. От процесса, отлаженного в лагерях смерти, было лишь два отличия: вместо окиси углерода использовали «циклон Б» и волосы у женщин обрезали после смерти. Но так же, как в лагерях смерти, в Биркенау эсэсовцев задействовано было немного — только те, кто обеспечивал технологию и надзор. Все физические действия, в том числе кошмар вытаскивания трупов из газовых камер, осуществлялись силами заключенных — членов рабочих команд. Важно отметить, что «циклон Б» в газовые камеры всегда засыпали военнослужащие войск СС — это ведь технология.

Хенрик Мандельбаум, польский еврей, в 1944 году являлся членом рабочей команды одного из новых крематориев Освенцима. «Мне казалось, я попал в ад, — вспоминает он. — Помню, в детстве, когда я делал что-нибудь нехорошее, родители говорили, что так поступать нельзя, а то попадешь в ад. Но когда я увидел трупы людей, умерших в газовых камерах, которые сжигали… Это было за пределами того, что могло вместить мое сознание, но что я мог сделать?.. Если бы я отказался от этой… работы, меня бы убили, верно? Я понимал, что меня убьют. Я был молод. Я потерял семью. Отец, мать, сестра и брат — все погибли в газовой камере. Я это знал, и я хотел жить и бороться. Я все время боролся за жизнь».

Мандельбаум свидетельствует, что, хотя нацисты старались поддерживать атмосферу спокойствия до того, как загнать евреев в газовые камеры, иногда люди начинали догадываться, что дело плохо. «Там было слишком много народа… кое-кто пытался бежать, таких эсэсовцы били палками по головам, лилась кровь. Бежать или спрятаться возможности не было, все оказывались в газовой камере… Когда она заполнялась, двери закрывали — они были герметичными, как в рефрижераторах». Хенрик помнит, что за каждой партией обреченных на смерть следовала машина с красным крестом. Особый цинизм здесь в том, что в ней эсэсовцы везли «циклон Б». «Кристаллы засыпали в газовую камеру… агония длилась от двадцати минут до получаса. Затем, еще через полчаса, мы открывали двери. Люди умирали стоя. Головы были закинуты — вправо, влево, вперед, назад. Кого-то перед смертью рвало, у кого-то случилось кровоизлияние, кто-то обмочился… Прежде чем сжигать тела, мы должны были обрезать женщинам волосы и у всех выдернуть золотые зубы. И еще посмотреть, не спрятал ли кто-нибудь что-то ценное — в ноздрях, за щеками, у женщин во влагалище…»22

Весной 1944 года железнодорожную ветку дотянут до центра Биркенау, это позволит подгонять эшелоны близко к крематориям II и III. До этого поезда останавливались у «рампы» — места высадки, примерно посередине между главным лагерем и Освенцимом-Биркенау. Для многих прибывающих отсюда начинался первый отрезок пути на Голгофу. Гюнтер Раскин, немецкий еврей, вспоминает, что, когда оказался на «рампе» и увидел, как отделяют женщин с детьми, подумал, что их, наверное, отправят в семейный лагерь. Селекцию на «рампе» всегда проводил врач в белом халате (правда, под халатом на нем была эсэсовская форма). Была ли у самих нацистов иллюзия, что в Освенциме обреченных на смерть отбирали на основании каких-то медицинских критериев? Конечно нет, ведь никакого обследования не проводилось — только беглый осмотр каждого. Иногда эсэсовцы предлагали прибывшим не идти в лагерь пешком, а подождать автотранспорт. Подчас это предложение принимали даже здоровые мужчины и женщины, но всех, кто не захотел идти, немедленно отправляли в газовые камеры23. По мнению нацистов, они тем самым показывали свою слабость и значит, были недостойны жить.

Гюнтер Раскин оказался среди тех, кого отобрали для работы в трудовом лагере Мановиц, рядом с заводами IG Farben. Через несколько дней его отец, который тоже попал туда, получил на производстве травму. Отцу сказали, что его отправят в Биркенау, в больницу на рентген, но один польский еврей предостерег Гюнтера — здесь никого не лечат. Его отец окажется в газовой камере. Гюнтер тоже хотел попасть в Биркенау, чтобы быть рядом с отцом, если тот каким-то чудом еще жив. «Это же такое естественное желание сына, — говорит он, — которого связывают очень близкие отношения с отцом…» Тот самый польский еврей убедил молодого человека, что ему следует остаться работать в Мановице. Его отец уже мертв. Гюнтер Раскин остался и поклялся выжить. «Мы ходили на работу колоннами по пять человек, — вспоминает он. — Я всегда старался оказаться в середине, чтобы не получать ударов от эсэсовцев, и эта стратегия помогала. И делал все для того, чтобы не попадаться им на глаза. Я не из тех, кто собирался что-то предпринимать, какой-то саботаж или еще что-то. Я хотел остаться в живых».

По пути в Освенцим эшелон, в котором ехал Гюнтер, остановился на какой-то станции в Восточной Германии. Евреи из товарных вагонов кричали: «Пожалуйста, дайте воды!» — но в ответ слышали: «Проклятые евреи! Вас еще не убили?» Гюнтер был обескуражен и подавлен этим, как и многим другим, но по-прежнему не верил, что его соотечественники, а он считал немцев соотечественниками, могут желать им смерти. «Мы понимали, что нас не повезут первым классом, — говорит Раскин. — Но уж точно не думали, что большинству из нас суждена газовая камера. Мы и не знали об их существовании»24.

Эсэсовцы делали все, чтобы о происходящем в крематориях Биркенау в лагере ничего не знали. Сами здания были огорожены, члены рабочих команд жили при них. У этих людей были самые страшные обязанности во всем Освенциме, но лучшие условия, чем у большинства заключенных. «Бараки хорошие, с кроватями, — свидетельствует Дарио Габаи, попавший в Биркенау в 1944 году. — И кормили нас неплохо. Нам не нужна была лагерная баланда»25. Кроме того, эсэсовцы часто разрешали им брать себе продукты, которые оставалась в помещениях, где евреи раздевались перед тем, как их уводили в газовые камеры. Один такой ужин описал Миклош Нисли, румынский еврей, оказавшийся в Освенциме: «На столе была скатерть, а на ней — все то, что депортированные могли взять с собой в неизвестное будущее: разного вида консервы, бекон, колбаса нескольких сортов, печенье, шоколад»26.

Кое-кто из членов рабочих команд прибирал и добро убитых евреев, в особенности драгоценности, которые были спрятаны в одежде или на теле. Все это можно было обменять на кое-что другое, более необходимое: несмотря на изолированность крематория, контакты с остальными узниками все-таки были. Отто Прессбургер, словацкий еврей, попавший в Освенцим в 1942 году, вспоминает, что у него имелась возможность попадать за забор, то есть на территорию, где находились крематории, потому что он являлся возницей. Прессбургер говорит, что всегда был не прочь провернуть с членами рабочих команд «дельце». Они хотели шнапса и сигарет, и у них было золото, чтобы заплатить. Вот свидетельство Прессбургера. «Дела лучше всего шли в крематории. Я старался получить наряд в ту сторону лагеря, где был крематорий. Там можно было кое-что купить… Однажды я зашел туда и спросил, не хотят ли они что-нибудь продать. Мне предложили украшение — паука с драгоценными камнями. В то время в лагерь попали очень богатые евреи, владельцы ювелирных магазинов. Я cпросил, что члены рабочей команды хотят за паука. Мне ответили — сотню сигарет. Я сказал, если паук того стоит, я привезу сигареты. Мы привыкли доверять друг другу. Паук был чудесный. В середине большой камень, а лапки украшены мелкими бриллиантами. Я отвез паука полякам — строителям, которые жили за пределами лагеря, а днем работали внутри, и предложил его им… Все остались с прибылью».

Безусловно, такая «торговля» была строжайше запрещена, и Отто Прессбургер, занимаясь ею, рисковал жизнью. «У ворот крематория всегда стоял эсэсовец, — говорит он. — Я придумывал разные причины, чтобы проехать. Чаще всего говорил, что мне приказали привезти песок… Но, конечно, я ехал, чтобы провернуть дельце. Меня пропускали. Проблемой было спрятать товар. Члены рабочей команды сделали небольшой деревянный ящичек в телеге у меня под ногами… Однажды я привез им тысячу сигарет. И только я достал их из потайного ящика, как получил удар по затылку и по спине. Это был пожилой эсэсовец. Он всегда ездил там на велосипеде — следил, чтобы заключенные не совершали подобных сделок… Он спросил, у кого я достал сигареты, и я солгал — сказал, что просто был голоден и украл сумку, думая, что там может быть еда. А в ней оказались сигареты. Он заорал, что это ложь… Он был каким-то младшим чином, но я называл его господином офицером, может, это и помогло. Он ударил меня по лицу… Я сделал вид, что мне ужасно больно. В итоге он забрал сигареты, а меня отпустил. Если бы он доложил об этом случае, меня бы в то же день самого отправили в газовую камеру»27. Как говорит Прессбургер, у него не было выбора, кроме как заниматься в лагере такого рода делами, потому что он хотел жить.

У членов рабочих команд подчас складывались отношения не только с узниками лагеря, но и с немцами, которые контролировали то, что они делали. Эсэсовцы в лагерях смерти, таких как Собибор, быстро поняли, что часто менять рабочую команду непродуктивно. В Освенциме, например, те, кто в нее входил, оставались в живых на протяжении многих месяцев, так что какие-никакие отношения действительно возникали. Миклош Нисли даже видел, как они играли в футбол — сборная рабочих команд лагеря против сборной эсэсовцев28. Дарио Габаи, в частности, вспоминает одного голландца — военнослужащего войск СС и характеризует его как очень доброго парня29. Морис Венеци, тоже член рабочей команды, подтверждает, что этот голландец на самом деле был из числа добродушных. «Иногда он угощал нас сигаретами, а иногда, наоборот, его угощали мы. Очень, очень хороший малый, чуть ли не по-дружески к нам относился». Но даже этот хороший малый, говорит Морис, убивал людей. «А с нами он был спокоен и даже приветлив. Я до сих пор не могу понять — почему?..»30

Конечно, эсэсовцев-садистов было намного больше. И изуверов. И настолько циничных, что человеческому разуму это неподвластно. В показаниях, данных одним членом рабочей команды и обнаруженных только спустя много лет после войны, есть свидетельство, что кто-то из эсэсовцев любил щупать обнаженных молодых женщин, когда они проходили мимо него в газовую камеру31…

Отъявленным садистом был гауптшарфюрер СС Отто Моль. Дарио Габаи считает, что Моль получал удовольствие, убивая раздетых девушек, причем целился всегда в грудь. В 1944 году в лагерь прибыла большая партия венгерских евреев. Крематории не справлялись, и часть тел приходилось сжигать в огромных ямах под открытым небом. Моль время от времени бросал в огонь детей — живых32… Альтер Файнзильбер, член рабочей команды, тоже был свидетелем садизма Моля. Один раз гауптшарфюрер приказал обнаженной женщине забраться на гору трупов рядом с ямой, прыгать и петь там, пока он расстреливал заключенных и сталкивал их тела в яму. Потом Моль убил и ее33. Этот эсэсовец внушал всем такой ужас, что у Дарио Габаи даже спустя много лет после войны при звуке мотора мотоцикла сердце начинало колотиться как бешеное, потому что он вспоминал Моля — тот приезжал в крематорий на мотоцикле34.

Многие члены рабочих команд, безусловно, понимали, что сотрудничают с нацистами в уничтожении своих еврейских братьев и сестер, и страшно страдали. «Иногда мы думали, что лучше бы нам убить себя, но не работать на немцев, — говорит Морис Венеци. — Но покончить жизнь самоубийством не так-то просто…» Дарио Габаи свидетельствует: «Проходит какое-то время, и ты уже ничего не соображаешь. И не чувствуешь. Тебя ничего не тревожит, поэтому твоя совесть прячется где-то глубоко… И остается там по сей день. Что произошло? Почему мы делали то, что делали?!» Единственное объяснение, которое он смог предложить, звучит так: «Всегда находишь силы прожить еще один день, потому что желание жить слишком велико»35.

Есть письменное свидетельство члена одной из рабочих команд о том, что литовские подростки перед смертью упрекали их. А еще раз девушка стала кричать на того, кто пытался снять одежду с ее маленького брата, и назвала его убийцей евреев. Как-то ребенок спросил, почему они, тоже евреи, отправляют других на смерть — неужели только из-за желания выжить самим? Разве с этим можно жить? Жить рядом с убийцами и извергами?36

«Нас освободили, — говорит Морис Венеци. — Зачем? Чтобы помнили все это варварство? Нам не нужна была жизнь. Мы это чувствовали — и чувствуем до сих пор. До сих пор я спрашиваю себя: зачем Бог оставил меня в живых, для чего? Чтобы помнил все это? У меня всегда, даже сейчас, когда ложусь спать, перед глазами начинает кружиться одно и то же. Все-все, каждую ночь… Каждую ночь…»37

Крематории с газовыми камерами в Биркенау начали работать после того, как Холокост уже унес жизнь большинства евреев. В 1941 году их было убито примерно 1 100 000, в 1942-м — 2 700 00038. Многие, очень многие из этих евреев погибли либо в результате акций айнзатцгрупп на востоке, либо в ходе операции «Рейнхард» на территории Польши. На долю Освенцима в 1942 году пришлось 200 000 — незначительная часть этого страшного мартиролога. В 1943 году умерщвлено было 500 000 евреев, и половина из них в Освенциме. При этом новые смертоносные сооружения, созданные в Биркенау, функционировали не на полную мощность. Убитых в 1943-м стало меньше отчасти потому, что, как только стало ясно, что Германия может проиграть войну, у немцев возникли трудности с тем, чтобы найти и доставить евреев в лагеря смерти.

В 1943 году в Освенцим нацисты везли не только евреев. Они отправляли туда и другие «контингенты», в том числе синти и рома, которых называли цыганами. Их уничтожение являлось частью общей политики национал-социалистов по уничтожению политических оппонентов, евреев, неизлечимо больных, душевнобольных и гомосексуальных мужчин.

В Биркенау создали специальный цыганский сектор (одно время там содержались 15 000 человек), и первый транспорт, в котором находились несколько сотен синти и рома, пришел туда в феврале 1943-го. Удивительно, но по прибытии синти и рома не подвергались селекции, а потом им разрешалось держаться семьями. Вероятно, это произошло потому, что окончательное решение об их судьбе еще не было принято. Да, их не разлучали, но это не означало, что синти и рома пользовались какими-то поблажками. И относились к ним так же жестоко, как к другим узникам. Герман Холленрейнер из семьи синти попал в Биркенау ребенком и помнит, что все дети голодали так, что рвали траву и ели ее, как кролики. «Если это видели эсэсовцы, они нас били. В Биркенау вообще было очень страшно… Мы жили в состоянии непреходящего ужаса. Каждую минуту думали, что отца или мать могут забить до смерти, или что нас всех отравят газом. Да, мы знали, что нас могут в любой момент отправить в газовую камеру»39.

Франц Розенбах, тоже из семьи синти, вместе с матерью оказался в Освенциме-Биркенау в 15 лет. Франц помнит, что по прибытии в лагерь был потрясен тем, что им с мамой предстояло раздеться донага на глазах друг друга. «Не знаю, знакомы ли вы с нашими традициями, — говорит Розенбах. — Ни мать, ни отец никогда не раздеваются в присутствии детей. Это чувство и стыда, и уважения. А тогда нас заставили сделать это. Мы разделись, и я воскликнул: “Мама, где ты?!” Она стояла у меня за спиной, пыталась укрыться от моих глаз и сама не смотреть на меня… А когда маме отрезали волосы — ее косу, — я хотел подобрать ее. Получил за это несколько ударов по спине резиновой дубинкой или чем-то подобным, может, резиновым шлангом. Нет, представить это зрелище невозможно!.. Пришел эсэсовец с палкой и стал бить мужчин по половым органам, приговаривая (прошу извинить, но я не могу это произнести) что-то вроде “член цыганский”, ну, понимаете… короче, грубые, унизительные слова…»40

Оказавшись с матерью в цыганском секторе, Франц Розенбах был совершенно потрясен условиями, в которых пришлось существовать синти и рома. «Атмосфера была ужасной, потому что в бараках находились и дети и взрослые, и больные и здоровые… Все жили одной кучей. Малыши плакали: “Мама, я голодный! Мама, дай мне поесть! Дай попить…” С водой было плохо… К тому же постоянные опасения заболеть брюшным тифом… “Мама, дай мне то, дай другое…” Женщины ничего не могли им дать, у них ничего не было. Нас били, пинали, унижали… Никто не понимал, за что, почему… Этих молодых эсэсовцев, да и тех, кто постарше, научили думать, что мы, синти и рома, другие существа. Мы не люди. Нас нужно уничтожить. Каждый мог сделать с нами что угодно. Синти были их законной добычей, понимаете?»

Женщины в цыганском секторе часто подвергались сексуальному насилию. Герман Холленрейнер вспоминает, что капо могли прийти в барак ночью, выбрать нескольких женщин — прекрасных цыганок41, — вывести наружу и изнасиловать. Франц Розенбах это подтверждает и добавляет, что немцы тоже совершали подобные преступления. «Вечером молодые эсэсовцы могли войти в барак с факелами и подойти к женщинам. Те не понимали, что происходит. Женщин заставляли снимать платки — чтобы разглядеть получше. Иногда они выбирали тех, что помоложе, и уводили за барак… Выстрелов не было слышно, вообще ничего не было слышно. Но наутро их находили мертвыми. Надругались и убили…»42 По словам Альтера Файнзильбера, члена рабочей команды, в цыганском секторе бывали случаи, когда женщины в отчаянии сами предлагали себя. Он говорит, что заключенные из других частей лагеря, которые могли, что называется, дать взятку, приносили блокфюреру — старшему по блоку, объединявшему несколько бараков, например, сигареты. Он пропускал их на территорию и указывал на барак. «Там они вступали в сексуальные отношения с цыганками, которые голодали сами и имели голодных детей. Эти женщины отдавались за кусок хлеба»43.

Да, в Освенцим были направлены десятки тысяч синти и рома, но политика нацистов в отношении цыган оставалась невнятной. К тому же немцы не оказывали на своих союзников такого давления по депортации цыган, какое было в случае с евреями. Тем не менее преследований синти и рома не избежали. В Румынии, скажем, объектом систематического уничтожения они не стали, но тысячи синти и рома все-таки были депортированы в Транснистрию. В Хорватии усташи издавали дискриминационные постановления и преследовали цыган, ссылали их в лагеря. В результате там погибло около 26 000 синти и рома44. Несомненно, во время войны жертвы среди них были огромными. Точные цифры неизвестны, но наверняка больше 200 000 человек.

Отчасти отсутствие четкости в политике национал-социалистов в отношении синти и рома объясняется тем, что Гиммлер не давал конкретных указаний по этому поводу своим подчиненным. С одной стороны, айнзатцгруппы на востоке убивали цыган наравне с евреями, и тысячи синти и рома были депортированы в лагеря на территории Польши из границ старого рейха, а с другой — 13 октября 1942 года Гиммлер подписал приказ, согласно которому расово чистые синти имели право перебираться в указанные им районы под началом цыганских баронов45. Доктор Роберт Риттер — руководитель станции биологических исследований по евгенике и народонаселению имперского управления здравоохранения и главный специалист служб СС по цыганам — все-таки пришел к заключению, что о расово чистых цыганах, живущих в рейхе, пока говорить рано, но синти и рома, которые «смешали» кровь с другими нациями, потенциально опасны. Эта порочная во всех смыслах теория породила дискриминационную политику, почти невозможную для осуществления на практике.

29 января 1943 года рейхсфюрер подписал новую директиву, что и привело к депортации синти и рома в Освенцим, но были оговорены некоторые исключения — например, для тех, кто считался расово чистыми, для цыган, состоящих в браке с немцами, которые могли поручиться за них в полиции, и т. д. Все они подлежали стерилизации, но получили возможность — хотя бы теоретическую — избежать смерти. Теоретическую потому, что в процессе депортации все эти исключения очень часто игнорировались46.

Гитлер в это время пытался осознать обескураживающие — и почти катастрофические — вести с театра боевых действий. Капитуляция 6-й армии под Сталинградом в начале 1943 года была кошмаром, но далеко не единственным. В середине мая вермахт проиграл кампанию в Северной Африке, и фюрер имел все основания опасаться, что поражение его войск в Тунисе может сравниться по масштабу с трагедией на Волге47. В том же месяце гросс-адмирал Дениц отдал приказ о прекращении действий подводных лодок в Северной Атлантике. Контрмеры союзников сделали поставленные перед ними задачи невыполнимыми.

И тем не менее ни одна из этих неудач, сколь бы серьезными они ни были, не повлияла на стремление Гитлера и дальше убивать евреев. 13 мая 1943 года он сказал Гиммлеру, что у национал-социалистов нет иного выхода, кроме как уничтожить этих паразитов, всех до единого. Потом Гитлер добавил: «Мировое еврейство считает, что оно на грани мировой победы. Этому не бывать! Мирового господства добьются те, кто первыми распознали опасность евреев и начали борьбу с ними»48.

Маниакальная ненависть Адольфа Гитлера к евреям не притупилась. Напротив, она, похоже, усилилась еще больше, подтверждением чему станут чудовищные события лета и осени 1943 года.