Глава 18 Убийства до конца (1944–1945)

Решение фюрера сражаться во что бы то ни стало обернулось для союзников политическими неоднозначными проблемами. В частности, им теперь нужно было думать о том, что делать с подробной информацией о массовых умерщвлениях людей, совершаемых нацистами в концлагерях — в том же Освенциме, оказавшейся в их распоряжении.

В чем и США, и Великобритания сошлись во мнении, так это в оценке размаха злодеяний. «Нет сомнений, что это, вероятно, величайшее и самое ужасное преступление в истории человечества, — писал 11 июля 1944 года Черчилль, — и оно совершено с применением научного механизма формально цивилизованными людьми во имя великого государства и одной из просвещеннейших наций Европы… Необходимо сделать публичные заявления, чтобы каждый, имеющий к этому отношение, был найден и приговорен к смерти»1. Между тем непосредственной помощи евреям, погибающим в Освенциме, выражение негодования и угроз само по себе, разумеется, оказать не могло.

Разные еврейские организации и группировки предлагали практический ответ на эти чудовищные преступления — бомбить лагерь. В июне 1944 года Всемирный еврейский конгресс в Женеве призвал Соединенные Штаты Америки уничтожить газовые камеры, и Черчилль, узнав об этом, 7 июля написал Энтони Идену: «Выжмите все, что можно, из военной авиации и сошлитесь на меня при необходимости»2, но в итоге идея бомбардировки Освенцима была отвергнута. В Великобритании военные предложение встретили без энтузиазма. Они считали (и не без оснований), что разбомбить газовые камеры в Биркенау и при этом избежать гибели многих заключенных очень сложно. Впрочем, британцы сказали, что друзья-американцы все-таки могут попробовать это сделать — их летчики уже стали специалистами по дневным налетам. Заместитель военного министра США Джон Маккой к идее отнесся прохладно — выразил сомнение в том, что план осуществим в принципе, и сказал, что у бомбардировочной авиации есть более важные задачи3.

Конечно, даже если бы все эти и другие проблемы удалось решить и газовые камеры Освенцима уничтожили бы с воздуха, массовые убийства в лагере не прекратились бы. Год назад операция «Эрнтефест» в Майданеке подтвердила, что для масштабных умерщвлений нацистам не обязательно нужны газовые камеры — из пулеметов можно убить не меньше людей.

Тем не менее небрежность, с которой высокопоставленные военные по обе стороны океана отнеслись к вопросу о бомбардировке Освенцима (при этом один из сотрудников Маккоя отметил, что генерал готов «зарубить» саму идею4,) заставляет нас обратиться к другой теме. Суть ее выражена в вопросе, который поставил перед союзниками Давид Бен-Гурион, председатель Еврейского агентства и впоследствии один из основателей Государства Израиль, в выступлении 10 июля 1944 года: «Если бы вместо евреев тысячи английских, американских или русских женщин, детей и стариков ежедневно подвергались бы пыткам, если бы их сжигали в ямах и травили в газовых камерах — вы поступили бы так же?»5

Ответ на этот вопрос наверняка был бы отрицательным. И союзники точно вели бы себя иначе, если бы, к примеру, в газовых камерах Освенцима умирали британские заключенные. Свидетельства, подтверждающие это утверждение, есть. Как мы уже знаем, в 1943 году, во время конференции, проходившей на Бермудах, союзники не проявили особого желания принимать в свои страны большое количество евреев — даже при том, что в конце 1942-го они осудили уничтожение евреев нацистами. В марте 1943 года, за месяц до встречи на этой заморской территории Великобритании, британский министр иностранных дел Энтони Иден заявил в Вашингтоне, что подходить к предложению забрать всех евреев из страны необходимо очень осторожно: «…если мы на это пойдем, то евреи со всего мира могут захотеть от нас таких же действий, как в отношении Польши и Германии. Гитлер тоже может сделать нам такого рода предложение, но в мире просто не хватит кораблей и транспортных средств, чтобы это реализовать»6. Перефразируя вопрос Бен-Гуриона в свете слов Идена, считает ли кто-нибудь, что такое оправдание было бы принято в случае, если бы немцы планово уничтожали британских или американских военнопленных? Допустили бы британцы и американцы, чтобы их солдат умерщвляли лишь потому, что нельзя найти достаточно кораблей и переправить их через Ла-Манш, тем более что во время войны отыскалось столько судов, сколько нужно было для перевозки нескольких сотен тысяч захваченных в плен солдат противника через Атлантику в Северную Америку? Нет, объяснение Идена просто неправдоподобно.

Еврейка Линда Бредер, пережившая все ужасы Холокоста, говорит: «Бог забыл о нас… И военные забыли о нас, им было все равно, что происходило, хотя они знали, что творилось в Освенциме». Линда вспоминает: «Мы хотели, чтобы они разбомбили лагерь, по крайней мере, мы могли бы сбежать, но сотни и сотни самолетов пролетали над нами бомбить другие объекты в Польше, а мы смотрели в небо и не видели бомб. Этого мы просто не могли понять»7.

Позиция союзников в отношении евреев была простой: единственный способ прекратить их уничтожение — победить нацизм. Летом 1944 года эта стратегия увенчалась локальным успехом. В конце июля Красная армия освободила Майданек. Этот концлагерь поверг в шок весь мир. Отступавшие немцы не успели уничтожить большую часть сооружений, и крематорий с газовыми камерами стал неопровержимым доказательством злодеяний нацистов. «То, о чем я здесь собираюсь писать, слишком огромно и страшно для того, чтобы полностью его осмыслить», — признал корреспондент «Красной звезды» Константин Симонов, побывавший в лагере в августе 1944 года. Он рассказал читателям, как функционировали газовые камеры: «Специальная команда, надевшая противогазы… засыпа?ла туда из круглых коробок “Циклон”»[3]. Симонова потрясли горы обуви казненных здесь за три года. «Обувь не помещается в бараке, она вываливается из окон и из дверей наружу. В одном месте ее тяжесть проломила стену, и часть стены вывалилась вместе с горами обуви… Трудно представить себе что-либо страшнее этого зрелища»8.

В начале июля, когда перестали идти эшелоны из Венгрии, а через пару недель было уничтожено большинство обитателей лодзинского гетто, массовых «акций» в Освенциме стало меньше. Администрация тут же приняла решение сократить число членов рабочих команд крематориев. Во время наплыва составов из Венгрии их было 900 человек, а теперь столько не требовалось. Сократить у нацистов значило уничтожить. «Мы всегда понимали, что придет и наш черед. Только не знали, когда настанет конец», — признается Дарио Габаи, один из членов таких рабочих команд Биркенау. Конечно, эсэсовцы и мысли не допускали, что свидетели их зверств останутся живы, особенно после того, как миру стала известна правда о Майданеке. В конце сентября шарфюрер СС Буш приказал рабочей команде крематория IV построиться и призвал «добровольцев» сделать шаг вперед. Нужны 200 человек, их переведут в новый лагерь. Узники, знавшие, что число эшелонов резко уменьшилось, не сомневались в том, что «новым лагерем» окажется газовая камера для них самих. «Я подумал, неужели Буш настолько наивен, — писал впоследствии Филип Мюллер из этой рабочей команды, — что надеется, что кто-то из нас сам сделает шаг навстречу собственной смерти?»9Неудивительно, что добровольцев не нашлось. Шарфюреру пришлось лично отобрать 200 человек. Той ночью — беспрецедентный случай — эсэсовцы сами жгли тела в печах. Они сказали, что сжигали тех, кто погиб во время налета вражеской авиации. Уцелевших членов рабочих команд нацистам обмануть не удалось, и их подозрения о судьбе своих товарищей подтвердились, когда наутро в печах обнаружились фрагменты нескольких тел, обгоревшие, но еще узнаваемые… Вскоре эсэсовцы дали капо приказ составить список еще 300 заключенных, которых якобы тоже переводят на «новый объект», и члены рабочих команд решили продать свою жизнь подороже10.

Как мы уже знаем, требования к безопасности в Освенциме были намного выше, чем на таких фабриках смерти, как Собибор и Треблинка. Здания крематориев с газовыми камерами располагались на огороженной территории внутри гигантского комплекса Освенцим-Биркенау, вокруг которого находилась охраняемая территория «зоны интересов» Освенцима. Попытки массового неповиновения тем не менее бывали и здесь. Наиболее известен из них так называемый бунт поляков в Биркенау, произошедший 10 июня 1942 года. Тогда на прорыв пошли 50 человек, и достоверно известно об одном оставшемся в живых.

7 октября 1944 года члены рабочей команды крематория IV, полностью отдавая себе отчет в том, что их шансы на побег ничтожно малы, напали на эсэсовцев. У них были лишь топоры и кое-какой другой инструмент против огнестрельного оружия, но узникам удалось поджечь крематорий. В крематории II услышали, что по соседству что-то происходит, и тоже набросились на охрану. Заключенные убили двух эсэсовцев и одного из них даже бросили в горящую печь. Узники смогли выйти за периметр лагеря, но тут к эсэсовцам прибыло подкрепление. Ни один из участников бунта, а их было около 250, не спасся, а потом нацисты расстреляли еще 200 человек11. Хенрик Мандельбаум, тоже служивший в одной из рабочих команд крематориев Освенцима, говорит: «Нас уложили ничком, руки за спину, и убили каждого третьего. Несколько моих друзей погибли… Остальным пришлось вернуться к работе. Особой надежды у нас никогда не было. Я рассказываю все так, как происходило…»12 Несмотря на пережитые испытания, став свидетелем смерти своих родных и гибели товарищей, Хенрик до сих пор считает, что те, кто оказывал сопротивление, были правы. «Мы были живыми трупами, это нельзя забывать. Сегодня мы разговариваем свободно, ничего не боимся, можем делать предположения, можем ставить вопросы, можем складывать и вычитать, но тогда все было иначе. Люди были обречены и знали об этом»13.

После войны тем, кто выжил в Освенциме, порой приходилось выслушивать язвительные замечания об отсутствии мужества, неспособности к сопротивлению. Галина Биренбаум вспоминает, что в 1947 году, уже оказавшись в Израиле, пребывала в глубочайшем смятении, когда ей в кибуце говорили: «Вы просто шли как бараны. Вы не защищались. Почему вы не сопротивлялись? Что с вами произошло? Вы сами виноваты! Вы ничего не сделали. С нами бы такого не случилось. Не рассказывай нам об этом. Это позор. Не рассказывай молодым, ты подорвешь их боевой дух»14.

История восстания рабочей команды крематория IV в октябре 1944 года показывает, как несправедливы подобные обвинения. Эти люди не шли как бараны на бойню. Они оказали сопротивление и все погибли. Они расстались с жизнью, потому что успешное восстание в Освенциме в принципе было невозможно. Освенцим просуществовал четыре с половиной года. За это время в него отправили больше 1 000 000 человек, и только 800 удалось бежать. Но скрыться сумели меньше 150, и к тому же неизвестно, сколько из них погибли позже15. Другими словами, от побега заключенных удерживало не отсутствие мужества, а отсутствие возможности.

Ко времени восстания рабочей команды крематория IV Освенцима Германия потеряла еще кое-кого из своих союзников. 8 сентября Красная армия вступила на территорию Болгарии, и буквально через несколько часов болгары последовали примеру итальянцев и румын — перешли на другую сторону и объявили войну Германии. Меньше чем через две недели из войны вышла и Финляндия16. Бывшие друзья Гитлера признали неизбежное — Германия проиграла войну. Даже представители нацистской элиты искали пути спасения. Когда, например, Геббельсу через свои источники информации в Японии стали известны слухи о том, что Сталин, возможно, согласится на сепаратный мир, он написал письмо Гитлеру в поддержку этой идеи. «То, что мы можем приобрести, — читаем мы в этом документе, датированном 20 сентября 1944 года, — конечно, не станет победой, о которой мы мечтали в 1941-м, но все равно это может стать величайшей победой в истории Германии. И тем самым будут оправданны жертвы, понесенные немецким народом в войне…»17 Фюрер даже обсуждать все это не захотел. Для него существовало только два варианта развития событий: Германия либо победит, либо будет уничтожена. Другими словами, то, что было величайшей силой вождя нации в глазах таких его сторонников, как Геббельс, — отказ идти на компромисс — теперь оборачивалось его величайшей слабостью.

Следствием непримиримости Гитлера стало и продолжение страданий евреев. Из Словакии, в частности, после того как в стране было подавлено национальное восстание, с сентября по декабрь 1944 года немцы депортировали более 12 000 евреев. В Венгрии решение фюрера не позволить адмиралу Хорти вывести страну из войны оказалось роковым для евреев. Напомним, в начале июля высылка их была приостановлена. Хорти начал строить планы, как заключить мир с союзниками. В начале октября венгерская делегация побывала в Москве и даже подписала там некий договор. Ответ немцев последовал незамедлительно. 15 октября в Венгрию прибыл Отто Скорцени — «диверсант рейха». В прошлом году, тогда еще в звании гауптштурмфюрера СС, он руководил операцией по освобождению итальянского диктатора Бенито Муссолини, находившегося после свержения в заключении (на эту роль Скорцени выбрал лично Адольф Гитлер). Теперь в его задачу входило помешать сепаратным переговорам о мире, которые вел с Советским Союзом регент Венгерского королевства Миклош Хорти. Скорцени и его подчиненные провели операцию «Фаустпатрон», в результате чего в их руках оказался Миклош Хорти-младший — сын адмирала. Заложника закатали в ковер и доставили в Австрию — в лагерь Маутхаузен. Под угрозой лишения сына жизни Хорти передал власть прогерманскому правительству Ференца Салаши, лидера партии скрещенных стрел. Венгрия продолжила участие в войне на стороне Германии. Сам Хорти до окончания боевых действий жил в качестве «гостя» Гитлера в замке в Баварии.

Итак, венгерские евреи снова оказались в опасности. В середине ноября Эйхман уже обсуждал с Салаши возможность их депортации — на этот раз не в Освенцим, а непосредственно на территорию рейха в качестве рабочей силы. Проблемой стало отсутствие средств транспортировки десятков тысяч человек на запад, но нацисты ее решили. Если евреев нельзя перевезти поездами или на грузовиках, они пойдут пешком. Всего-то около 200 километров. И в конце ноября 1944 года 27 000 венгерских евреев пошли… Следом за ними должны были отправиться еще 40 000 человек. Конечно, ничего хорошего из этого не вышло, настолько, что, увидев колонны бредущих без сил евреев, группа офицеров СС направила рапорт Отто Винкельману, главе СС и полиции Венгрии. Невероятно, но одним из тех, кто его подписал, был Рудольф Хесс, некогда комендант Освенцима, сейчас занимавший высокий административный пост в руководстве СС. Дело не в том, что у Хесса внезапно прорезалось чувство гуманизма, а в том, что он, как и другие, не видел смысла переправлять евреев в рейх таким образом, потому что по прибытии работать никто из них не сможет18. И Курт Бехер, участвовавший в переговорах с венгерскими евреями в прошлом году, пожаловался Гиммлеру на действия Эйхмана. В результате в ноябре 1944-го в личном поезде рейхсфюрера в районе Шварцвальда на одном из совещаний произошло невероятное — Гиммлер приказал Эйхману прекратить депортацию и при этом сказал: «Если до сей поры вы уничтожали евреев, то отныне станете их покровителем»19.

Это поразительное, совершенно невозможное распоряжение Гиммлера, равно как и реакция Хесса, объясняется, разумеется, не изменением идеологии, а чисто практическими соображениями — причем не только желанием использовать евреев как потенциальную рабочую силу, а заодно и заложников — в случае переговоров с союзниками, но и пониманием военных реалий. И Гиммлер, и Эйхман знали, что Красная армия подходит к границе Венгрии. Дискуссии по поводу дальнейшей депортации венгерских евреев вскоре действительно стали представлять лишь теоретический интерес. К концу декабря советские войска окружили Будапешт. Гитлер объявил город укрепленным районом и призвал гарнизон и жителей держать оборону до последнего — защитника, патрона, вздоха. Последовавшее сражение продлилось до 13 февраля 1945 года. В ходе него погибло около 40 000 гражданских лиц. А после того как город пал, красноармейцы изнасиловали несколько тысяч его жительниц (по некоторым оценкам, до 50 000)… Барна Андрасофский, студент-медик, был свидетелем последствий одного такого эксцесса в поселке на окраине Будапешта. Его попросила о помощи молодая женщина, которая сказала, что подверглась групповому изнасилованию десяти или пятнадцати советских солдат. Остановить обильное внутреннее кровотечение Барна не смог. «Очень трудно смириться с тем, что такое происходило… — говорит он. — Было тяжело сознавать — то, о чем твердила нацистская пропаганда, правда. Но мы стали свидетелями этого. И слышали о множестве подобных кошмарных случаев»20.

Данные факты приводятся в книге о Холокосте потому, что они в очередной раз напоминают: истребление евреев происходило в контексте чудовищно жестокой, страшной войны, хотя их, разумеется, нельзя рассматривать как основание для какого-либо оправдания преступлений нацистов. Отметим при этом, что ужасающие будапештские сцены после прихода Красной армии в Бухаресте или Софии не повторились. Во многом на такие и другие страдания венгров обрекли нацисты, ведь важнейшей предпосылкой злодеяний красноармейцев в Венгрии стало решение Гитлера не допустить того, чтобы она, как Румыния или Болгария, перешла на сторону противника. И этого вождям Третьего рейха добиться не удалось — в конце концов 30 декабря в окруженном Будапеште новое венгерское правительство, пришедшее к власти при поддержке Советов, объявило Германии войну.

Гитлер между тем продолжал говорить о своей ненависти к евреям. 25 сентября 1944 года фюрер заявил об известном ему стремлении «…еврейско-интернациональных врагов Германии к ее тотальному уничтожению»21, а 12 ноября в Мюнхене прозвучали слова о дьявольском желании евреев разрушить рейх22. В Баварии по поручению фюрера выступал Гиммлер, но идеи неоспоримы. Просто Гитлер в очередной раз не захотел появляться на публике тогда, когда дела шли плохо. Тем не менее вождь нации изумлялся непостижимой, как он заявил, абсурдности западных демократий, заключивших альянс с большевиками, и заявлял, что порочность этого решения станет очевидна, как только все осознают: за глупостью и слабостью человека, его слабохарактерностью, с одной стороны, и недостатками — с другой, всегда стоят евреи. «Евреи являются манипуляторами демократий, а также создателями и движущей силой международного зверя — большевизма». Гитлер оставался верен себе — эти же самые аргументы он приводил в мюнхенских пивных в начале 1920-х годов, когда обвинял евреев одновременно в большевизме и «крайностях» капитализма.

В обращении к немецким солдатам в канун 1945 года фюрер говорил о том, что Германия ведет беспощадную борьбу на всех фронтах, ведь целью противостоящего ей еврейского интернационального мирового заговора является уничтожение Volk. «Еврейско-восточный большевизм в своих разрушительных стремлениях отражает цели еврейско-западного капитализма»23.

В тот день, когда по радио звучало новогоднее послание Гитлера своим войскам, их враги — большевики — были уже недалеко от Освенцима. В лагере в это время оставалось около 67 000 узников. 12 января армии 1-го и 4-го Украинских фронтов подошли к Кракову, от которого до Освенцима оставалось чуть больше 50 километров. У администрации был приказ не допустить, чтобы узники оказались в руках противника, и эсэсовцы отправили бо?льшую часть находившихся в лагере заключенных — около 58 000 человек — маршем на запад. 9000 оставшихся — их признали неспособными идти — должны были расстрелять до того, как Красная армия подойдет к лагерю. Штурмбаннфюрер СС Франц Ксавьер Краус и его подручные, получившие этот приказ, успели уничтожить около 300 узников в Биркенау и еще несколько сотен в четырех прилегающих лагерях, но большинство больных и ослабленных узников Освенцима остались живы. И опять же произошло это не потому, что эсэсовцы вдруг устыдились, а потому, что наступление Красной армии было столь стремительным, что они сами еле успели покинуть лагерь24.

Выжили и некоторые члены рабочих команд крематориев Биркенау. Морис Кесельман, один из них, вспоминает, что, пока тысячи узников топтались на месте, дожидаясь своей очереди присоединиться к колоннам, покидающим лагерь, капо его блока, французский еврей, сказал, что лагерь ликвидируется и сейчас за их бараком не видно ни одного эсэсовца. «Мы выскользнули, — говорит Кесельман, — смешались с другими заключенными и пошли из лагеря».

18-летний Морис всеми силами стремился выжить. В Биркенау при селекции он старался встать рядом с теми, кто выглядел слабыми. «Если не он — значит, я, — говорит Кесельман. — Чувствовал ли я себя виноватым? Чувствовал, но что тут можно было сделать?.. В тот момент я думал лишь о себе. В моем положении не до помощи другим»25. Морис оказался в рабочей команде крематория. То, что им приходилось делать, было ужасно, но это шанс выжить… Он ведь молод… Кесельман вспоминает, что самоубийства в лагере, бросаясь на колючую проволоку под током, совершали преимущественно пожилые люди, чаще всего хорошо образованные. Морис считает, что молодым и не таким уж умным было легче приспособиться к ситуации, в которой все они оказались. Будучи членом рабочей команды крематория, он имел доступ к одежде убитых евреев, поэтому в январе 1945 года, когда отправился маршем из лагеря, был тепло одет. «На мне была русская меховая шапка, хорошее пальто и очень удобные зимние ботинки. А еще, уж не знаю, что меня на это подтолкнуло, я набил карманы кусками сахара. Почему я так сделал, не знаю. Все брали с собой другие продукты. Сахар и снег, соединенные вместе, — благодаря им я выжил»26.

Впоследствии передислокацию заключенных из Освенцима и других нацистских концлагерей зимой и ранней весной 1945 года назвали маршами смерти. Дарио Габаи, другой член рабочей команды крематория, которому удалось влиться в колонну, вспоминает, что эсэсовцы пристреливали всех, кто не мог идти27. Сильвия Весела, словацкая еврейка, проведшая в Освенциме больше двух лет, подтверждает — тех, кто не мог идти дальше, тут же убивали. «Мы шли все вместе, мужчины и женщины. На дороге за нами лежали трупы…»28

Охранники убивали не только тех узников, которые больше не могли идти, но и тех, кто останавливался помочиться либо завязать шнурки. В первый же вечер оказалось, что амбаров или других укрытий хватает далеко не для всех, и многим пришлось провести ночь под открытым небом29. После нескольких дней пути, как вспоминает чешский еврей Иби Манн, ему уже казалось, что настал конец света. «Это было очень тяжело. Людей в колоннах оставалось все меньше и меньше… Мы даже есть уже не хотели, но нас мучила жажда. Она была невыносимой… То тут, то там кто-то падал. Человек падал, и тут же раздавался выстрел»30.

Большинство колонн шло в двух направлениях: либо к Гливице в 50 километрах к северо-востоку от лагеря, либо на Водзислав, примерно на таком же расстоянии к западу. Там узников погрузили на открытые железнодорожные платформы. Морис Венеци, греческий еврей, вспоминает ужасный холод, всех их заваливало снегом… Словом, до лагерей, расположенных подальше от линии фронта, многие не доехали31.

Через несколько дней после начала марша смерти из Освенцима в концентрационном лагере Штуттгоф в Восточной Пруссии тысячи узников тоже выгнали за ворота. В путь отправились примерно 11 000 заключенных из Штуттгофа и близлежащих лагерей, преимущественно евреи. Одни шли в сторону Кенигсберга в Восточной Пруссии, другие — на запад32. На дороге осталось лежать около 2000 тел. «По обочинам, — вспоминает Шошана Рабинович, одна из тех, кто прошел этим маршем по леденящему холоду, — мы видели трупы узников из колонн, которые шли перед нами. Можно было понять, что одни просто рухнули, умерев от голода, других пристрелили — снег рядом с ними был пропитан кровью»33. 31 января эсэсовцы расстреляли несколько тысяч заключенных на берегу Балтийского моря близ Пальмникена. Около этого городка было большое месторождение янтаря, и сначала охранники хотели загнать заключенных в выработавшие свой ресурс штольни, чтобы взорвать их, но эта попытка провалилась34. В той бойне выжило около 200 человек.

Комендант Штуттгофа еще шесть месяцев назад получил распоряжение из экономического и административного управления СС, чтобы к концу 1944 года в лагере не осталось ни одного еврея. Выполняя его, в начале осени в Штуттгофе сначала переоборудовали под газовую камеру помещение для дезинфекции, а вскоре приспособили под душегубку один из вагонов стоящего на путях около крематория состава — пусть обреченные на смерть узники думают, что их куда-то повезут35. Но производительность этой «импровизации» оказалась ограниченной, и к концу года в лагере все еще оставалось много евреев — несколько тысяч.

Происходящее в Штуттгофе подтверждает, что, несмотря на указание, данное Гиммлером Эйхману — стать покровителем евреев, решение уничтожить всех их на территории рейха оставалось в силе даже в то время, когда Красная армия вплотную подошла к границам Германии. На местах, конечно, уже начинался хаос, но идеологический императив истребления евреев не изменился. Гиммлер понимал, что по тактическим соображениям имеет смысл поторговаться с союзниками за жизнь определенного числа еврейских заложников, но главная цель оставалась прежней.

Число погибших в маршах смерти ужасает. По некоторым оценкам, почти наверняка минимальным, из 113 000 узников концентрационных лагерей, которые брели по зимним дорогам в январе — феврале 1945 года, погибло более трети36. В Польше местные жители иногда пытались оказать помощь несчастным, проходившим мимо37, но в Германии, где тоже подчас проявлялось сочувствие, общее отношение было менее великодушным. А что касается сочувствия, оно отражено в замечании одного немца, наблюдавшего марш смерти: «Какие же преступления эти люди должны были совершить, чтобы с ними так жестоко обращались…»38

Выжившие во время марша смерти заключенные наконец добирались до места назначения, но впереди их ждали новые страдания. В большинстве случаев они попадали в лагеря на территории рейха, в частности в Бухенвальд или одно из его подразделений — Дора-Миттельбау и Маутхаузен. Около 20 000 бывших узников Освенцима оказалось в Берген-Бельзене, что северо-западнее Ганновера. С 1943 года здесь содержались так называемые заключенные для обмена, но с приходом маршей смерти ситуация в лагере кардинально изменилась, не в последнюю очередь потому, что теперь он был переуплотнен. Если в конце 1944-го тут находились 15 000 узников, то в апреле 1945 года их насчитывалось 60 000. «Берген-Бельзен нельзя описать человеческим языком, — говорит Алиса Лок Кахана, попавшая сюда из Освенцима. — День и ночь слышались стоны: “Мама, воды… Мама, воды!..” День и ночь звучали молитвы». Капо, надзиравшая за группой, в которой находилась Алиса, приходила от всего этого в бешенство и хлестала всех плеткой, чтобы люди умирали молча. Ночью, проходя по бараку, капо пинала узниц и била ногами. Однажды она наступила Алисе на голову. «Я поняла: если пошевелюсь, капо забьет меня до смерти…»39

Одна полька, католичка, заключенная Берген-Бельзена, вспоминает о прибытии венгерских евреев так. «В декабре 1944 года, в январе и феврале 1945-го тысячи женщин выстаивали по нескольку часов на морозе, — говорила она, давая сразу после войны свидетельские показания под присягой. — Состояние несчастных венгерских евреек, особенно пожилых, было ужасным… Многие умирали от холода и голода. Служащие специального подразделения украинских заключенных выносили трупы из бараков и на тележках везли в крематорий. Каждую ночь женщины умирали в бараках, каждый день умирали на плацу во время перекличек. Их привозили в эшелонах, которые шли несколько дней, а иногда даже недель, страшно изможденных, размещали в бараках по тысяче, тысяче двести в каждом, на четверых было одно спальное место…»40 Еще одна узница вспоминает, что по дороге еврейкам не давали воды. Среди вновь прибывших свирепствовали кишечные и другие инфекции. «Дизентерия и брюшной тиф просто косили людей…»41

Условия в других лагерях, всегда бывшие ужасными, теперь стали не прекращающимся ни на минуту кошмаром. А события там происходили такие, которым и названия нет… Маутхаузен и прилегающие к нему лагеря превратились в сплошную зону смерти. Только в апреле 1945 года в них погибло более 11 000 заключенных. В Равенсбрюке, расположенном в 90 километрах к северу от Берлина, режим ужесточался на протяжении всего 1944 года, а с января 1945-го там уже работала газовая камера. В этом лагере успели умертвить несколько тысяч человек42. Эстер Френкель была отправлена из лодзинского гетто в Равенсбрюк летом 1944 года, и запомнился ей лагерь как сущий ад. «Гетто — отдельная история, — вспоминает Эстер. — Это история голода. Там была борьба за пропитание, за то, чтобы избежать депортации. А в Равенсбрюке была преисподняя — и днем и ночью»43.

Тем не менее в то самое время, когда из концлагерей на территории Польши стали уходить марши смерти, Генрих Гиммлер лично вел переговоры о передаче некоторых евреев представителям нейтральных стран. На определенных условиях, разумеется. В январе 1945 года рейхсфюрер встретился в Шварцвальде с Жаном-Мари Мюзи, обсудил с ним «стоимость» освобождения большой группы евреев, и в начале февраля состав, в котором находились почти 1200 человек, отправился из чешского Терезиенштадта в Швейцарию. Еврейка Рита Рех, попавшая в этот поезд, вспоминает: «К нам пришли эсэсовцы и сказали, чтобы мы привели себя в порядок — причесались, приоделись. Мы должны хорошо выглядеть по прибытии. Немцы хотели, чтобы мы произвели в Швейцарии благоприятное впечатление. Не желали, чтобы там увидели изможденных лагерных узниц…»44 Гитлер, узнав об этой «гуманитарной» акции (о ней написали швейцарские газеты), пришел в ярость45. Даже при том, что в декабре 1942 года он сам разрешил Гиммлеру отпускать евреев, если сие будет экономически целесообразно, произошедшее показалось фюреру абсолютно неприемлемым. Евреи оказываются в безопасности в то время, как немцы погибают под бомбами вражеской авиации! Словом, Гитлер приказал немедленно все это прекратить. Берндт Фрайер Фрейтаг фон Лорингхофен, один из адъютантов Гудериана, который имел возможность видеть фюрера в те дни, утверждает, что никаких политических решений уже не было. «Внешней политики больше не существовало. Для Гитлера было только военное решение. Политические решения не обсуждались, а если об этом кто-нибудь упоминал, фюрер тут же начинал кричать о пораженческих настроениях»46.

Отношения Гиммлера и Гитлера разладились. Отчасти это было вызвано недовольством тем, как проявлял себя рейхсфюрер на посту военачальника. Гитлер недавно назначил его на несколько руководящих должностей, в том числе Гиммлер стал командующим группой армий «Висла». Ни к чему хорошему это не привело: боевого опыта у рейхсфюрера не имелось, а идеологическая страсть на солдат впечатления уже не производила. Словом, в противостоянии наступающей Красной армии Гиммлер оказался не более успешен, чем все его предшественники. По свидетельству Геббельса, 15 марта 1945 года Гитлер заявил, что Гиммлер несет историческую ответственность за то, что Померания оказалась в руках противника47. На следующий день фюрер сказал Геббельсу, что Гиммлер получил от него исключительно суровый выговор48. Впоследствии министр пропаганды сам сделал язвительное замечание о военных талантах рейхсфюрера: «Он пытался снискать лавры полководца, но полностью провалился. Добился лишь того, что загубил свою политическую репутацию»49.

Впрочем, в начале 1945 года политическая репутация в глазах своих соратников Генриха Гиммлера, похоже, заботила намного меньше, чем впечатление, которое он мог бы произвести на представителей стран-победительниц. Распоряжения фюрера он проигнорировал и активизировал контакты с Западом. В феврале и марте Гиммлер несколько раз встречался с графом Фольке Бернадотом — шведом, одним из руководителей Международного комитета Красного Креста. Они, в частности, обсуждали возможность отправки скандинавских узников концлагерей в Швецию. Сыграл свою роль и личный массажист и физиотерапевт Гиммлера Феликс Керстен, имевший финское гражданство. Керстен убеждал рейхсфюрера отпустить не только скандинавских заключенных, как евреев, так и неевреев, но и евреев — граждан других стран. Керстен имел на Гиммлера определенное влияние. Очевидно, поэтому в середине марта рейхсфюрер и написал ему поразительное письмо, в котором попытался объяснить свои предыдущие действия в отношении евреев. Гиммлер заявил, что всегда был за то, чтобы позволить евреям свободно уехать на запад, но этому помешала война со всей ее иррациональностью. Но теперь он готов оказать помощь, оставив в стороне все разногласия. «Должны восторжествовать мудрость и разум»50.

Сегодня слова Гиммлера воспринимаются, разумеется, как чудовищная ложь, но нельзя исключить, что он искренне верил в то, что написал. И все-таки это слова, отражающие реалии параноидального мира, в котором существовали вожди Третьего рейха. Гиммлер вполне мог полагать, что, если бы не помешала война, политика, которую предлагал в 1938 году в Вене Эйхман — обобрать евреев до нитки и выслать куда-нибудь, — могла привести к освобождению рейха от них. Планам нацистов воспрепятствовало, как они утверждали в свое время, только нежелание всего остального мира принять евреев у себя. С точки зрения национал-социалистов, проблема заключалась не в том, что они хотели избавиться от евреев, а в том, что ни одна из стран, принявших участие в Эвианской конференции в 1938-м, не пожелала предоставить им убежище. В таком контексте Гиммлер мог говорить, что истинной жертвой оказалась Германия. Более того, и война — вовсе не ее вина. Конфликт начался потому, что Германии не позволяли вернуть территории, отнятые у нее после Великой войны. Что касается лагерей смерти, они возникли лишь потому, что безрассудно, вопреки своим интересам, действовала Британия, отказавшись летом 1940 года заключить мир. Вот Германии и пришлось начать превентивную войну с большевиками, которые, если бы не немцы, могли захватить всю Европу. Правоту всего этого подтверждает то, что большевики и сейчас рвутся к Атлантике.

Безусловно, это всего лишь домыслы, но в рамках нацистской вселенной аргументы Гиммлера не лишены смысла. Сколь бы возмутительны и лживы ни были его объяснения, письмо Керстену показывает, каким именно образом Генрих Гиммлер надеялся снять с себя вину за Холокост.

Если, обманывая себя относительно судьбы евреев, проблем не испытывал Гиммлер, то что можно сказать о рядовых членах НСДАП и об обывателях? Что им было известно об «окончательном решении еврейского вопроса» и многие ли из них были готовы помогать евреям? Нельзя отрицать, что в Германии существовало определенное сопротивление поведению нацистов. Вспомним хотя бы мюнхенскую группу «Белая роза», в которую входили брат и сестра Ганс и Софи Шолль. В 1942–1943 годах ее участники проводили мирные антинацистские акции, в частности распространяли листовки. В них «Белая роза» не просто осуждала отношение национал-социалистов к евреям, но и рассказывала о том, что именно творится в концлагерях на территории генерал-губернаторства. Члены группы писали об умерщвлении, причем самым зверским образом, 300 000 евреев в Польше. «Белая роза» назвала это страшным преступлением против человеческого достоинства, преступлением, не сопоставимым ни с каким другим в истории. При этом молодые немцы сочли необходимым добавить следующее: «Евреи — тоже люди, и ваше отношение к еврейскому вопросу не имеет никакого значения; эти преступления совершаются против людей. Возможно, кто-то скажет: евреи заслуживают этой судьбы. Говорить так преступно»51. Члены «Белой розы» посчитали необходимым выступить против тех, кто был уверен в том, что евреи заслуживают своей судьбы, и это очень важно. Молодые жители Мюнхена знали: раз жертвами были евреи, нельзя рассчитывать на то, что их соотечественники автоматически осудят эти зверства.

Важно помнить и о том, что были среди немцев и такие храбрецы, которые во время войны помогали евреям. Отто Иогмин из берлинского района Шарлоттенбург, например, прятал их в подвале своего дома, снабжал продуктами и лекарствами. Он — один из 587 немцев, удостоенных после войны почетного звания «Праведник народов мира», присваиваемого Израильским институтом Катастрофы (Холокоста) и героизма национального мемориала «Яд ва-Шем»52.

Войну в Берлине пережили примерно 1700 евреев. Считается, что помощь им — в той или иной степени — оказывали от 20 000 до 30 000 немецких граждан53. В Варшаве за сопоставимый период помощь получили гораздо больше евреев — жители города прятали примерно 28 000 человек, из которых до освобождения дожили 11 500. Ради их спасения рисковали своей жизнью до 90 000 поляков.

Поразительно, что в Варшаве с помощью неевреев войну пережили почти в семь раз больше евреев, чем в Берлине. Берлин был в три раза больше Варшавы, но в начале войны в нем насчитывалось около 80 000 евреев, а в Варшаве — 350 000. Объяснения этому существуют разные, но самое убедительное из них заключается в том, что среди немецкого населения просто было намного меньше желающих рискнуть головой ради спасения евреев. Один известный историк отмечает: «Многие, возможно значительное большинство населения, в 1939 году, если не раньше, верили в то, что евреи оказывают вредное влияние на немецкое общество, и будет лучше, если те, кто еще остается в стране, ее покинут (или их вынудят покинуть), и чем скорее, тем лучше»54. Конечно, это не означает, что многие немцы согласились бы с тем, что евреев следует убивать.

Представления рядовых немцев о судьбе евреев существенно различались. Детальной информации о деятельности лагерей смерти, разумеется, не было, но многие знали, что на Востоке с евреями происходит нечто страшное. В конце концов, как мы уже знаем, Гитлер во многих выступлениях за время войны открыто говорил о реализации своего предсказания об уничтожении евреев в случае новой мировой войны. В связи с этим предметом беспокойства для многих немцев оказалась в большей степени судьба не евреев, а своя собственная — после того, как война пошла не по намеченному плану. В одном из докладов в центральный аппарат СД из Франконии (Южная Германия), датированных декабрем 1942 года, мы читаем: «Среди сельского населения в настоящее время одним из важнейших поводов для беспокойства являются известия из России, в которых говорится о расстрелах и истреблении евреев. У этой части населения такие новости вызывают большую тревогу. У крестьян нет полной уверенности в нашей победе, и существует мнение, что если евреи снова вернутся в Германию, то следует ожидать их мести, и она будет страшной»55.

Карл Бликер-Кользат, этнический немец, живший в Вартегау, то есть на территории Польши, сам слышал подобные опасения. Его дядя, узнав, что происходит в Освенциме, сказал: «Если миру когда-нибудь станет известно, что там творится, мы за это дорого заплатим». Карл спросил у матери: «Мама, о чем говорит дядя Вилли?» Она ответила: «Это трудно объяснить… Да и вообще тебе об этом знать не надо». Бликер-Кользат вспоминает: «Мы полагали, что Освенцим — это строгая тюрьма или нечто подобное, где людей, наверное, очень плохо кормят, с ними грубо обращаются, например кричат на них. Не бьют, конечно. И они, получая скудную пищу, вынуждены много работать. Вот как мы себе это представляли. Думали, что они отбывают наказание в строгой тюрьме… Никакого воображения бы не хватило, чтобы представить, что там было на самом деле»56.

Когда Манфред фон Шредер, офицер вермахта, перед концом войны узнал, что происходит в Освенциме, он ужаснулся и задал себе вопрос: «Что будет с нами, немцами, когда мы проиграем эту войну?..» А раньше, сражаясь против Красной армии, фон Шредер понял, что человеческая жизнь на войне ничего не стоит. «Если ты слышал, что где-то поблизости расстреляли нескольких советских пленных, партизан или даже евреев, и в тот же день погибли пятеро твоих товарищей — ты спрашивал себя: ну и что? Тысячи гибнут каждый день… Ты думал, как самому остаться в живых. А все остальное тебя не сильно интересовало. Именно так»57.

Гиммлер не мог не думать о том, что будет с ним после того, как Германия капитулирует. В рамках принятой стратегии — всеми силами обелить себя — 15 апреля 1945 года он отдал приказ добровольно передать на попечение 21-й армейской группы союзных сил — объединенного англо-канадского соединения — концентрационный лагерь Берген-Бельзен. Но тут еще дело в том, что этот лагерь находился посередине военной зоны, в которой проходили сражения между британскими и германскими войсками, и в ней возникла опасность эпидемии брюшного тифа, способной поразить солдат обеих воюющих сторон.

Для нацистов эта инициатива обернулась катастрофой. Вошедшие в лагерь союзники увидели все его кошмары… «Думаю, британцы самые храбрые люди, которых я встречал в своей жизни, — говорит Якоб Зильберштейн, бывший узник лодзинского гетто, оказавшийся в Берген-Бельзене. — На войне они видели всякое. Всякое, но не такое… А кроме того, в лагере были тиф, дизентерия и все прочее…»58 Больных заключенных тут же переместили в госпиталь, расположенный на базе армейской подготовки в непосредственной близости от лагеря, но, несмотря на все усилия британских военных медиков, около 13 000 узников скончались уже после этого.

21 апреля Гиммлер неофициально встретился с Норбертом Мазуром, представителем Швеции во Всемирном еврейском конгрессе, и в разговоре выразил недоумение по поводу того, что союзники не оценили добровольную передачу им Берген-Бельзена59. Пытаясь оправдываться, рейхсфюрер повторил многое из той лжи, что была изложена в письме Керстену в середине марта: евреи являлись чуждым элементом для Германии и от них надо было избавиться; евреи представляли опасность, потому что были связаны с большевизмом; он всегда хотел мирной эмиграции евреев, но другие страны не пошли Германии навстречу. Добавились и новые аргументы: все евреи с востока оказались больны брюшным тифом, поэтому в лагерях, чтобы сжигать их тела, пришлось строить крематории; немецкий народ страдает в этой войне наряду с евреями; концентрационные лагеря на самом деле были исправительными и т. д.

Гиммлер и дальше не оставлял попытки изменить свою репутацию к лучшему. 23 апреля он попросил графа Бернадота передать союзникам, что Германия готова безоговорочно капитулировать на Западном фронте — перед Великобританией и США. При этом Гиммер полагал, что Гитлера уже нет в живых, но просчитался. Фюрер, узнав, что верный Генрих, как он называл Гиммлера, предлагает капитуляцию, пришел в неописуемую ярость. «Новость поразила весь бункер, — вспоминает адъютант Гудериана Фрейтаг фон Лорингховен. — Гитлера охватило бешенство»60. Адольф Гитлер назвал попытку одного из своих ближайших соратников сдаться на милость западных держав самым позорным предательством в истории человечества61.

30 апреля 1945 года фюрер покончил с собой. Он оставил политическое завещание, в котором заявил, что в 1939 году не хотел войны — конфликт произошел потому, что его желали и развязали исключительно международные государственные деятели либо еврейского происхождения, либо работавшие на еврейские интересы. Кроме того, Гитлер дал понять, что несет ответственность за истребление евреев — больше того, гордится им. Он сказал, что никогда не сомневался в том, что настоящий виновник войны будет наказан. А виновник этот — еврейство. «Я также не оставлял никакой неясности насчет того, что на сей раз настоящий виновник… будет наказан и поплатится за то, что… свою смерть найдут миллионы мужчин, а сотни тысяч женщин и детей сгорят в наших городах или погибнут под бомбежкой». Последние слова второй, заключительной части завещания фюрера таковы: «Прежде всего я обязываю руководство нации и общества строжайшим образом соблюдать расовые законы и оказывать безжалостное сопротивление отравителям мира для всех народов, интернациональному еврейству»62.

Гитлер не испытывал раскаяния за страшные бедствия, которые он принес всему миру. Отнюдь. Но он был зол на Запад, в частности на Великобританию, за то, что там не осознали опасность «еврейского большевизма» и не объединились с национал-социалистами в борьбе против него. Ненависть к евреям, как ясно из политического завещания фюрера, до последних минут оставалась одним из его главных чувств. В тот момент, когда Германия рушилась у него на глазах, Гитлер не сожалел о том, что обрек на смерть 6 000 000 евреев.

Этот исторический момент — подходящее время для того, чтобы еще раз оценить роль нацистского лидера в создании и организации Холокоста. Как мы уже знаем, Адольф Гитлер не просто все это спланировал, а потом отдал подчиненным приказ выполнить задачу. Его причастность к этому чудовищному преступлению гораздо сложнее и отражает суть его руководства национал-социалистическим государством. Да, Гитлер, несомненно, был харизматичным лидером, но он не гипнотизировал немцев, чтобы они исполняли его распоряжения. Напротив, он старался убедить их в том, что безусловно прав. «Вся моя жизнь, — говорил Гитлер, — может быть представлена как одно непрерывное усилие убеждать людей»63.

В контексте Холокоста главная роль вождя НСДАП сводится к формулированию цели. Эта цель была достаточно четко определена уже в то время, когда после окончания мировой войны Гитлер пришел в политику. Ненависть к евреям стала его страстью, нередко поглощавшей многое другое. Во всех несчастьях Германии виноваты евреи! Их нужно было нейтрализовать и обезвредить — так или иначе. Как нам уже известно, пути достижения этой цели время от времени менялись в зависимости от того, что Гитлер считал политически приемлемым в данный конкретный момент. Путь к Холокосту отмечен многими ключевыми моментами. Среди важнейших можно назвать нападение на Советский Союз, решение отправлять евреев с территории старого рейха и протектората на восток, достигнутое в августе 1941 года, реакцию на вступление в войну Соединенных Штатов, принятое за океаном спустя несколько месяцев, и приказ начать умерщвление евреев в генерал-губернаторстве летом 1942-го. Самое кошмарное злодеяние в истории человечества стало результатом не одного глобального решения, а целого ряда последовательных, которые в совокупности привели к катастрофе, которую мы называем Холокостом.

Свою роль в развитии Холокоста также сыграла система управления нацистским государством. Даже то, что в лагерях смерти использовались разные способы умерщвления евреев («циклон Б» в Освенциме, выхлопные газы в Треблинке и мобильные газовые камеры в Хелмно), показывает, как умело лидеры НСДАП стимулировали своих подчиненных к достижению поставленной цели любой ценой — инициативно, оперативно, эффективно.

При этом нужно помнить о другом факте, который часто упускают из виду. Во время войны мысли Гитлера были, безусловно, заняты преимущественно борьбой с противником на полях сражений. Даже при том, что расистские и антисемитские взгляды, присущие ему и много кому еще в нацистской Германии, сделали конфронтацию с евреями неизбежным следствием этой войны, повседневного внимания фюрера требовали военные вопросы. Сказанное выше отчасти объясняет, почему «реализация» Холокоста зачастую происходила, что называется, бессистемно.

Это все не к тому, что Гитлер не является главным виновником преследования и массового уничтожения нацистами представителей различных этнических и социальных групп — советских военнопленных, евреев, цыган, поляков, гомосексуальных мужчин, безнадежно больных и инвалидов и т. д. Разумеется, является. Как говорит один из ведущих мировых специалистов по личности вождя Третьего рейха, нет Гитлера — нет Холокоста64. Без Адольфа Гитлера это преступление не совершилось бы так, как оно совершилось. В ключевые моменты он вмешивался65. Никто из занимающихся исследованием данного вопроса не опровергает тот факт, что главная вина за Холокост лежит на Гитлере, но эту вину разделяют с ним очень и очень многие.

После ухода из жизни своего создателя Третий рейх просуществовал недолго. Рано утром 7 мая во французском Реймсе начальник штаба оперативного руководства Верховного командования вермахта Альфред Йодль в присутствии британцев и американцев подписал акт о безоговорочной капитуляции. На следующий день в Берлине фельдмаршал Кейтель от имени Германии сделал то же самое перед советскими представителями.

Гиммлер между тем распорядился, чтобы в концентрационных лагерях не осталось в живых ни одного заключенного. Даже в последние часы существования Третьего рейха в них формировались новые марши смерти и еще тысячи людей расставались с жизнью. По некоторым данным, из 714 000 узников, находившихся, например, на начало 1945 года в Дахау и Флоссенбюрге, к моменту капитуляции Германии погибло от 240 000 до 360 000 человек66. К слову, во Флоссенбюрге к концу войны темпы уничтожения заключенных достигли таких масштабов, что лагерный крематорий перестал справляться с нагрузкой, поэтому тела сбрасывали в рвы и отвалы, обливали бензином и сжигали. В это время в лагере установили дополнительно шесть виселиц. В апреле здесь были казнены адмирал Канарис и несколько участников прошлогоднего заговора против Гитлера. 20 апреля, при приближении к лагерю войск США, началась принудительная эвакуация в Дахау 22 000 заключенных (остались только те, кто уже не мог передвигаться).

Гиммлер покончил с собой 23 мая, раскусив ампулу с ядом после того, как оказался в плену у британцев и выяснилось, что перед ними не унтер-офицер Генрих Хитцингер, а бывший рейхсфюрер СС и один из главных военных преступников.

Евреям, находившимся в трудовых лагерях и дожившим до освобождения, оно принесло не одну только радость. Жизель Цикович вспоминает, как она вместе с другими узницами-еврейками узнала об окончании войны: «Мы услышали свистки — охранники пользовались свистками, как у полицейских, вызывая всех на построение. Мы побежали. Был, кстати, чудесный солнечный день. Женщины строились на одном краю, очень спешили, потому что мешкать было нельзя. И вдруг услышали из громкоговорителя голос одного из наших охранников: “Сегодня объявлено об окончании войны. Вы все свободны. Можете идти куда хотите и делать, что хотите”… Объясню, почему многих из нас это, что называется, выбило из колеи… Нам сказали, что мы можем идти куда хотим, и я, например, подумала: а куда я хочу идти? Куда я могу пойти? Может, туда, откуда меня увезли?.. Еврейские дома, которые мы оставили… Все, что было у моих родителей, уже растащили, как и вещи других евреев… Хочу ли я туда возвращаться? Кто пожелает жить там, где все стояли и смотрели, когда с евреями происходила такая страшная беда, кто захочет туда возвращаться? И где в мире есть для меня место?

Я читаю о том, как мир отворачивался от всех просьб позволить нам — евреям — приехать до того, как начались массовые убийства. Никто не хотел принимать евреев, никто… Израиля тогда не было… Ни Англия, ни Америка, ни Канада, ни Австралия с ее обширными пространствами — никто не хотел дать убежище евреям. Как я могла быть счастлива тем, что стала свободна? Мне восемнадцать лет, и кто я? Я никто… Это было очень болезненно осознать. Почему болезненно?.. Потому что за минуту до того, как я поняла, что свободна и могу делать все, что хочу, меня в мире ничего не интересовало, кроме того, как бы раздобыть кусок хлеба. Семьдесят лет я не могу забыть это чувство…»67