Книга вторая. О надежде воскресения

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Книга вторая. О надежде воскресения

В первой книге мы несколько последовали страсти с тем намерением, чтобы беспощадным лекарством свежую рану не растравлять больше, нежели облегчить болезнь. Ибо поскольку мы разговаривали с братом и имели его перед глазами, то не неприлично было дать некоторое послабление природной склонности, которая питается больше слезами, смягчается плачем и останавливается восторгом. Поскольку родственная любовь очень нежна, так что бежит от всего неистового, сурового и жестокого: терпение испытывается общением, а не сопротивлением.

По смерти брата дух мой весь объят был скорбными взорами: теперь, придя снова к гробу его в седьмой день, день, который есть знамение будущего покоя, не бесполезно обратить мысль к общему вещанию всех так, чтобы не все чувства были заняты воспоминанием о брате и, притом, не теряя к нему почтения, также не оставляли бы его. И, конечно, сами мы умножим скорбь, если в нынешнем слове совсем умолчим о нем.

Почему приняли мы, любезные братья, намерение утешить себя общей судьбой и не почитать того за несносное, что ожидает всех. Смерть недостойна оплакивания, во–первых, потому что свойственна всем, притом избавляет нас от печалей и горестей века сего и, наподобие сна, по успокоении от трудов мирских, восстанавливает живость и силы. Благодать воскресения всякую печаль и болезнь способна снять, когда веруем, что со смертью ничто не погибает, но, более того, ведет она к нетлению и вечности. Итак, в общем увещании окажем и брату наше усердие и не отступим от него далеко, если в нашем слове представим его себе живым по надежде воскресения и славы будущего века.

Итак, прежде всего, не положено плачем провожать смерть ближних наших. Ибо что непристойнее может быть, чем оплакивать предписанное и ожидающее всех как нечто особенное? Это значит не что иное, как раздувать дух выше состояния его, не принимать общего закона, отрицать союз природы, мудрствовать по–плотски и не разуметь меры самой плоти. Что непристойнее быть может, как не познавать, кто ты таков и желать того, чем ты быть не можешь? Или что безрассуднее, как не сносить того приключения, о совершении которого наперед тебе известно? Сама природа своим неким утешением отвлекает нас от таких соболезнований. Какая может быть столь тяжкая болезнь или столь жестокий плач, в котором бы иногда дух не имел успокоения? Свойство природы таково, что хотя люди иногда находятся в плачевных обстоятельствах, однако отвлекают несколько мысль свою от печали.

Сказывают, были некие народы, которые оплакивали день рождения человеческого, напротив, торжествовали день смерти. Ибо не безрассудно думали они, что вступившие в житейское море всякого сожаления достойны, напротив, ушедшие от волнений этого мира, справедливо радостью провожаемы быть должны. Да и мы сами день рождения умерших предаем забвению, день же преставления их торжественно празднуем.

Не подобает, следовательно, отдаваться тяжкой печали по самой природе, чтобы тем не показать, что мы или присваиваем себе некое превосходнейшее исключение, или отрицаем общую судьбу. Ибо смерть равна всем: одна — бедным, и та же — богатым, посему, как преступлением одного всем человекам осуждение (Рим 5:18.); посему если мы не отвращаемся от виновника рождения нашего, то да не избегаем и виновника смерти, и да будет нам, как через одного человека смерть, через одного так же и воскресение, да не бежим скорби, да благодати достигнем: ибо Сын человеческий пришел взыскать и спасти погибшего; (Лк 19:10.) и ожил, чтобы владычествовать и над мертвыми и над живыми . (Рим 14:9.) Пал я во Адаме, изгнан из рая во Адаме, умер во Адаме: как взыщет и спасет меня, если во Адаме не обретет, во Адаме повинного смерти, а во Христе оправданного? Когда же это долг смерти, то уплата должна быть сносна; но это оставим на последующее рассуждение.

Намерение наше — доказать, что о смерти мы не должны много скорбеть и соболезновать, ибо противно то и самой природе. Сказывают, у ликиан есть закон, который повелевает мужам надевать женское платье, если они предадутся печали: ибо, по рассуждению их, плач в муже не должен иметь места, да и в самом деле, тем, кому за веру, за благочестие, за отечество, за истину и добродетель нужно храбро противиться смерти, неприлично соболезновать о том, что само по себе в случае вожделенно бывает. Как ты можешь избежать для себя того, о чем в другом сожалеешь? Отложи печаль, если можешь, если же невозможно, скрывай.

Печаль или совсем отвращать, или удерживать следует. Почему в основном не разум, но день облегчает твою болезнь?

Чего не загладит время, то благоразумием укрощено быть может. Мне кажется, непочтительно мы делаем в отношении памяти о тех, о потере которых сожалеем: ибо лучше хотим предать их забвению, нежели утешиться;

лучше хотим вспоминать с ужасом и воздыханием, нежели с приятностью и удовольствием. Когда мы страшимся вспоминать тех, воображать которых должно было усладительно, то тем самым доказываем, что мы отчаиваемся более, нежели исполнены надежды о делах умерших и как бы почитаем их осужденными более, нежели переселившимися к бессмертию.

Но говоришь ты, лишились мы, кого любили. Это не с самим ли миром и стихиями есть нам общее! Ибо вверенное на время, удержать навеки не можем. Земля вздыхает под плугами, побиваема дождем, сокрушаема бурей, стесняема морозом, палима солнцем, да произрастит годовые плоды и, облекшись различными цветами, совлекается своего украшения. Сколь многих имеет она хищников? Но не сожалеет о потере своего плода, который для того и породила, чтобы лишиться его; и впредь не отрицает, хотя и знает, что плоды ее похищены будут.

Само небо не всегда сияет блистающими звездами, которыми украшается как бы некими коронами. Не всегда блистает восхождением света и багрянеет лучами солнечными, но попеременно приятное это лицо мира покрывается ночной темнотой. Что приятнее света? Что любезнее солнца? Но хотя они и каждый день скрываются от наших очей, однако мы не сожалеем о заходе их, ибо надеемся на возвращение их. Это учит тебя иметь терпение в собственных твоих переменах. Когда не скорбишь о потере высших, почему сетуешь о лишении человеческом?

Однако сожаление да будет смягчено терпением, в несчастьи надлежит хранить умеренность, равно как и в счастьи. Когда нелепо безмерно радоваться, то прилично ли безмерно плакать? Непосредственное зло есть не умерять печали или страшиться смерти. Такая неумеренность сколь многих привела к погибели, сколь многих вооружила мечом, кто не перенеся смерти и желая ее, тем самым явили свое безумие и глупость. Ибо чего убегали как зла, то приняли вместо средства и убежища. Итак, не в состоянии нести свойственное природе, желанием своим впали в противное тому и навеки удалились от тех, за кем следовать желали. Но это есть нечто редкое, ибо сама природа удерживает, хотя безумие иногда устремляется к погибели.

Это же часто видим в женщинах, которые публично издают вопли, как бы опасаясь, чтобы печаль их не была неизвестна: облекаются в негодную одежду, как будто бы в одежде было чувство болезни, не расчесывают волос и марают головы, а в некоторых местах ходят в разодранных рубищах.

С довольным благочестием оплакивает та своего мужа, которая сохраняет стыд и не оставляет верности. Тогда мы умершим воздаем должное почтение, когда они у нас всегда в уме, когда мы устремляем к ним свою любовь и усердие. Не лишилась мужа живущая целомудренно, не вдовствует та, которая не переменила имени своего супруга. Итак не потеряла ты наследника, когда помогаешь сонаследнику и разделяющего участь бессмертных переменила на наследствующего тленными. Имеешь того, кто может тебе представить наследника: заплати убогому то, что принадлежит наследнику, да переживет не только материнскую или отцовскую старость, но и собственную свою жизнь: больше оставишь твоему наследнику, если участь его употреблена будет не на роскошь настоящего, но на искупление будущего. Но желаем видеть тех, которых лишились, ибо две вещи преимущественно мучают нас: или желание тех, кого потеряли, как собственным моим примером испытываю, или то мнение, что они, лишась приятности жизни, лишились и плодов труда своего. Страсть любви столь нежна, что болезнь ее только укротить можно, а не совсем уничтожить, ибо благочестиво кажется желать потерянного, притом слабость покрывается видом добродетели.

Но почему помышляешь, что та должна испытывать большее терпение, которая отпустила любезного сына странствовать и получила известие, что он переплыл многие моря ради войны, ради исполнения порученной должности или ради торговли; большее, говорю, испытывать терпение, чем ты, который остаешься не по случаю иди для денег, но по закону природы? Но, говоришь ты, нет никакой надежды к возвращению, будто бы всегда известно то, что странствующий возвратится? Сомнение больше беспокоит нас, когда опасность перед глазами, и тягостнее бояться какого–либо приключения, нежели на самом деле переносить его. Одно умножает страх, а в другом ожидаем конца болезней.

Когда господа имеют право куда хотят перевозить своих рабов, то Бог ли не имеет этого права? Не довольно ожидать возвращающегося, однако, довольно следовать за предшествующим. Краткая жизнь немногое что отняла у предшествовавшего и тебя оставшегося ненадолго удержит.

Ты не можешь укротить своего желания, но справедливо ли хотеть, чтобы для тебя порядок вещей изменен был? Вожделения любовников самые горячие, однако умеряются в случае нужды; они хотя и соболезнуют о разлуке, но слез не испускают; будучи оставлены, стыдятся с нетерпеливостью любить. Итак, похвальнее терпеливо сносить жар желания твоего.

Но что скажу о тех, которые думают, что умершие лишаются приятности жизни? Никакое удовольствие не может быть между печалями и горестями этой жизни, рождающимися или от слабости самого тела, или от внешних злоключений, ибо мы, имея беспокойный дух, сомневаемся и в самой радости, волнуемся неизвестностями, ожидая сомнительного за известным, худого — за хорошим, тленного — за постоянным: желания наши нетверды, и воля наша бессильна. Если что случится против воли нашей, погибшими себя считаем; словом, несчастья беспокоят наш дух больше, нежели мы наслаждаемся плодом счастья. Итак, чего недостает тем, которые похищаются тем более от зол и бедствий.

Здоровье больше идет на пользу, нежели вытесняет и оскорбляет немощь; богатство больше доставляет удовольствие, нежели обременяет скудость; таким же образом иметь детей приятнее, по сравнению с тем, насколько может плачевно быть лишение их; любезнее юношество, по сравнению с тем, насколько прискорбна старость. Сколь много мы иногда сожалеем о своих желаниях, скорбим о данном, изгнания же и другие жестокие казни какое отечество может вознаградить? Какие увеселения, которые, хотя и бывают когда–либо, однако слабы или потому, что нет уже охоты их употреблять, или нет желания вовсе лишиться их.

Течение жизни человеческой пусть будет непричастно болезням, исполнено сладостей и увеселений; однако какую пользу может получить душа, заключенная в узах телесных и связанная тесными членами, когда плоть наша убегает темницы, ненавидит все, что может стеснить и не дать воли (ибо она, кажется, сама от себя отдалятся своими чувствами слуха и зрения)? Тем более душа наша желает выйти из телесной этой темницы, — душа наша, которая не известно откуда приходит и куда идет.

Однако знаем мы, что дух живет после тела и, сложив с себя узы чувств, свободно видит то, чего прежде в теле не мог зреть. Это можем доказать примером спящих, дух которых, как бы оставя тело, восходит к вышнему, видит отсутствующее и небесное. Когда же смерть плотская избавляет нас от печалей века сего, то она не есть зло, поскольку возвращает вольность и отнимает болезнь.

Теперь мы начнем доказывать, что смерть не есть зло, ибо она является убежищем от всех бедствий и горестей, надежным пристанищем безопасности и спокойствия. Каких злоключений не испытываем мы в этой жизни? Каких не претерпеваем бурь и волн? Какие беспокойства не утесняют нас? Чьим заслугам бывает пощада?

Святой праотец Израиль бежал из отечества от брата и ближних, дом свой принужден переменить, принужден был оплакивать осквернение дочери своей и умерщвление зятя, претерпевать голод, лишился погребения, ибо просил, да будут кости его перенесены.

Святой Иосиф испытал на себе ненависть братьев, коварство завистников, повиновался рабам, принужден был слушать купцов, претерпел клевету от госпожи и заключен был в темницу.

Святой Давид лишился двух сыновей: одного — блудодея, а другого — убийцы. Такие дети причиняют стыд, однако и их лишиться прискорбно. Лишился и третьего, младшего, которого любил. Об этом последнем, живом еще, плакал, об умершем же не сожалел, ибо читаем мы: и молился Давид Богу о младенце, и постился Давид, и, уединившись, провел ночь, лежа на земле.(2 Цар 12:16.) Когда же узнал, что отрок умер, Давид встал с земли, и умылся, и помазался, и переменил одежды свои, и пошел в дом Господень, и молился. (2 Цар 20.) Поскольку это показалось его отрокам удивительно, Давид отвечал им, что он не напрасно при жизни отрока постился и плакал, ибо справедливо воображал себе, что Бог может помиловать его; по смерти же его, не для чего ему поститься, ибо не может уже возвратить мертвого:зачем же мне поститься? Разве я могу возвратить его? Я пойду к нему, а оно т. е. дитя — ред. не возвратиться ко мне.(2 Цар 23.)

Какое великое утешение сетующего! Сколь справедливое рассуждение мудрого! Сколь удивительная мудрость служащего, что, то есть, никто не должен роптать на несчастное какое–либо приключение и жаловаться, будто бы против заслуг своих наказан! Кто ты есть? — измеряй прежде свои заслуги. Зачем желаешь опередить Сердцеведа? Зачем отнимаешь суд у имеющего судить? Это не позволено и самым святым, которые в противном случае несли наказание. Давид признает себя достойным наказания за то, говоря: И вот, эти нечестивые благоденствуют в веке сем, умножают богатство. И я сказал: так не напрасно ли я очищал сердце мое, и омывал в невинности руки мои, и подвергал себя ранам всякий день и обличениям всякое утро?(Пс 72:12–14.)

Петр хотя был исполнен веры, однако, не сознавая слабости человеческой, гордо сказал Господу: я душу мою положу за Тебя. (Ин 13:37.) За это надменное мнение впал в искушение, прежде нежели возгласил петух. Хотя искушение такое было руководством к спасению, да научимся не презирать плотской слабости, чтобы, презирая, не впасть в искушение. Если Петр искушен был, то кто о себе будет думать, что не может искушен быть? Петр, без сомнения, искушен был за нас: ибо в крепчайшем не было опасности от искушения, но чтобы мы от него научились, каким образом противиться гонениям, желая сохранить свою жизнь, и чтобы мы искушение побеждали терпением.

Да не сочтет кто за противоречие в Писании, что Давид плакал об умершем убийце, а неповинного не оплакивал. Он в печали своей сказал: сыне мой Авессаломе, сыне мой, сыне мой Авессаломе, кто даст смерть мне вместо тебя? Из этого видно, что оплакивает он не одного Авессалома, оплакивает убийцу, оплакивает Аммона: плачет о преступнике, но не плачет о любезном сыне. Какая тому причина? Конечно, одна вера. Плакал он о тех умерших, но не считал за благо оплакивать умершего отрока: ибо о первых думал, что погибли, а в отношении последнего надеялся, что воскреснет.

Но о воскресении будем говорить после; теперь обратимся к суждению нашему. Сказали мы, что и святые мужи в мире этом претерпели многое тяжкое злое, не взирая на великие их дела; почему Давид говорит: дни человека — как трава. (Пс 102:15.) Человек подобен дуновению; дни его — как уклоняющаяся теиь. (Пс 143:4.) В самом деле, что беднее нас быть может, которые как бы ограбленные и нагие оказываемся брошены в эту жизнь, с тленным телом, полным грешных поползновений сердцем, со слабым духом, ленивые в трудах, склонные к сладострастию и роскоши?

Итак, гораздо лучше не родиться, по мнению мудрого Соломона, которому и самые превосходнейшие философы последовали. Он у Екклесиаста так говорит: И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе; а блаженнее их обоих тот. кто еще не существовал, кто не видал злых дел, какие делаются под солнцем. Видел я также, что всякий труд и всякий успех в делах производит взаимную между людьми зависть. И это — суета и томление духа ! (Еккл. 4:2–4.)

Эти слова произнес тот, кто просил у Бога премудрости, чтобы познать состав земли, силу и действия стихий, течение года, расположение звезд, свойство животных, гнев зверей, ветров усилия и помышления людей. Когда же знал небесное, то как не мог знать смертное? Когда мог изведать мысли жены, присваивающей себе чужого младенца, когда свойство животных не было от него скрыто вдохновением благодати Божией, то мог ли он погрешить в рассуждении о своей природе?

Это мнение не одного Соломона. Святой Иов также говорит: Погибни день, в который я родился. (Иов 3,3) Этот великий муж знал, что рождение есть начало всех зол, и потому желал погибнуть дню своего рождения, чтобы принять день воскресения. Соломон слышал также отца своего говорящего: Скажи мне Господи кончину мою, и число дней моих, какое оно, чтобы я знал, какой век мой. (Пс 39(38), 5.) Знал Давид, что нельзя здесь объять того, что совершенно, и для того устремлялся к будущим: ибо ныне разумеем и познаем отчасти, тогда же познаем, что совершенно, тогда откровенным лицом узрим не в гадании, но на самом деле величие и вечность Божию.

Однако, никто не устремлялся бы к концу, ежели бы не избегал бедствий этой жизни; и потому Давид объяснил причину этого говоря: Вот, Ты дал мне дни, как пяди, и век мой, как ничто пред Тобою. Подлинно, совершенная суета всякий человек живущий. (Пс 38:6.) Итак, почему медлим бежать от суеты? Иди для чего приятно нам тщетно беспокоиться в веке сем, собирать сокровища и не знать какому наследнику оставим их? Да пожелаем отряхнуть от себя бедствия и выйти из лукавого века, не иметь беспрестанного странствования и возвратиться к тому отечеству и природному нашему дому. Ибо здесь, на земле, мы — странники и пришельцы: надлежит нам идти туда, откуда сошли, надлежит желать и тщательно молить, да избавимся от лести и нечестия клеветников. Давид хотя и знал средство против того, однако сожалел, что продолжились дни его и обитал с грешными и нечестивыми. Что сотворю я, который исполнен и грехами, и не знаю средства?

Иеремия также оплакивает свое рождение следующими словами: «Горе мне, мать моя, что ты родила меня человеком, который спорит и ссорится со всею землею! Никому не давал я в рост, и мне никто не давал в рост, а все проклинают меня ". (Иер 15:10.) А когда мужи святые убегают жизни, и хотя их жизнь нам полезна, однако они в рассуждении относительно себя за бесполезную ее почитают, то что должно делать нам, которые принести пользы другим не можем и жизнь которых день ото дня более обременяется грехами, равно как бы рост на деньги прибывает?

Я каждый день умираю, (1 Кор 15:31.) — говорит апостол. Это изречение апостольское лучше тех, которые размышление о смерти называли философией: ибо те одобряли старание и усилие, а этот самим делом практиковал опыт смерти. И те — для себя, Павел же, сам будучи совершенен, умирал не для своей, но для нашей слабости. Размышление же о смерти не что иное есть, как некое отделение от тела и души: ибо сама смерть не что другое значит, как разлучение души от тела; но это — по мнению общему.

По Писанию же, смерть тройственная. Одна — когда умираем для греха и живем для Бога. Посему блаженна эта смерть, которая, будучи непричастна вине и предана Господу, отделяет нас от смертного и посвящает бессмертному. Другая смерть есть исход из этой жизни, ею умер праотец Авраам, праотец Давид и погребены с отцами своими:то есть, когда союз души с телом разрушается. Третья смерть, о которой сказано: предоставь мертвым погребать своих мертвецов. (Мф 8:22.) Этой смертью не только тело, но и душа умирает. Душа согрешающая, та умрет. (Иез 18:4.) Ибо умирает для Бога, не по слабости природы своей, но по вине. Но смерть эта есть не утрата жизни, но падение греха.

Итак, одна смерть духовная, другая — естественная, третья — в наказание. Но естественная смерть не есть то же, что в наказание: ибо Господь дал смерть не вместо казни, но взамен средства и излечения. Согрешившему Адаму предписано иное вместо казни, а другое — вместо исцеления и спасения: вместо казни, когда сказано: за то, что ты послушал голоса жены твоей и ел от дерева, о котором Я заповедал тебе, сказав: не ешь от него, проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей; терния и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою; в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят. (Быт 3:17–19.)

В смерти имеешь прекращение казней: ибо против терния века сего и попечений мира, и прихотей богатства, подавляющих слово Божие, смерть дана вместо лекарства как конец всех зол. Ибо не сказал: за то, что ты послушал голоса жены твоей, возвратишься в землю; это определение было бы осудительное, как и то: проклята земля, терние и волчцы произрастит она тебе; но сказал.» в поте лица твоего будешь есть хлеб твой, доколе не возвратишься в землю. это доказывает, что смерть — это, скорее, окончание казней наших, которым прекращается течение этой жизни.

Из этого довольно явно следует, что смерть не только не зло, но является добром. Люди желают ее как добра, как пишется: В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее. (Откр 9:6.) Будут искать ее те, которые говорить будут горам: «падите на нас», и холмам: «покройте нас». (Лк 23:30.) Будет искать ее также душа согрешающая. Ищет тот богатый, пребывающий в аду, который желает, чтобы язык его был остужен перстом Лазаря.

Итак видим, что смерть эта есть приобретение, жизнь же — наказание. Почему и Павел говорит: Ибо для меня жизнь — Христос, и смерть — приобретение. (Флп 1:21.) Ибо что есть Христос, если не смерть тела и дух жизни? И для того умрем с Ним, да будем и пребывать с Ним. Да пожелаем всегда умирать: душа наша да научится ограждаться от похотей плотских и возвысит себя так, чтобы земные пристрастия не могли ее привлечь к себе, да примет образ смерти, да не будет подвержена казни смерти. Ибо закон плоти противится закону ума, как открыл нам апостол Павел, говоря: но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих. (Рим 7:23.)Все имеем в себе чувствительную войну, но не все избавляемся, и потому несчастный я человек, если не буду искать средства против того.

Но какое средство? Кто избавит меня от сего тела смерти? (Рим 7:ст. 24) Благодать Божия об Иисусе Господе нашем. Имеем врача — да последуем врачеванию; врачевание наше есть благодать Христова, тело же смертное есть наше тело. И для того будем странствовать от тела, да не удалимся от Христа и, будучи в теле, да не последуем за телесными: да не оставляем также и прав природы, но только желаем больше даров благодати, как и апостол говорит: имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше; а оставаться во плоти нужнее для вас .

Но это не всем нужно. Господи Иисусе! Не нужно мне, который никому не полезен, и умереть для меня — это приобретение, да не согрешу больше. Умереть — это приобретение для меня, который, утешая других, следует желанию брата: ибо не могу предать его забвению. Теперь люблю его больше, и больше желаю его и для того в основном пишу это, чтобы он не был вырван из моей памяти. И это делаю я не против Писания, которое повелевает, чтобы желание мое было нетерпеливое, сожаление же чтобы смягчено было терпением.

Ты, брате, сотворил, да не боюсь смерти, — и о, когда б душа моя умерла в твоей душе! Этого желает себе Валаам как величайшего добра, будучи одарен духом пророчества: Да умрет, — говорит он, — душа моя смертью праведников, и да будет кончина моя, как их ! (Чис 23:10.) Справедливо Валаам по духу пророчества желает того: ибо он видел рождение Христово, видел Его победу, видел смерть, видел в Нем вечное воскресение людей и потому не страшится смерти, желая воскресения. Итак, душа моя да не умрет во грехе, и даже не примет греха: но да умрет в душе праведного, да воспримет его правду. Умирающий о Христе делается участником Его благодати в крещении.

Итак, не страшна смерть: не горестна она бедным, не тяжка даже богатым, не несправедлива даже в рассуждении старых, не ослабляющая храбрых, не вечна верным, не нечаянна мудрым. Сколь многие жизнь свою украсили одним именем хорошей смерти! Сколь многих жизнь была бесчестна, смерть же похвальна и полезна! Узнали мы, что смертью одного избавлены многие народы, смертью Императора прогнаны неприятельские войска, которых в жизни не мог победить.

Смертью мучеников благочестие защищено, вера умножена. Церковь утверждена, победили мертвые, побеждены гонители, и те, жизнь которых нам неизвестна, тех прославляем смерть; почему и Давид пророчески хвалился в восторге мысли своей: Дорога, — говорит, — в очах Господних смерть святых Его! (Пс 115:6.) Этими словами он предпочитает смерть жизни. Сама смерть мучеников есть награждение жизни. Сверх всего того, смертью разрушается ненависть и злоба неприятелей. Словом, смертью Единого искуплен мир. Ибо Христос мог не умереть, когда бы захотел, но не благоволил убегать смерти, будто бы слабый и бессильный, и в противном случае не мог бы лучше избавить нас, нежели через Свою смерть. Итак, смерть Его есть жизнь всех. Смертью Его знаменуемся, смерть Его возвещаем и проповедуем, когда молимся и приносим жертву: смерть Его есть победа, таинство и годовое празднество мира. Что скажем еще о Его смерти, когда учит нас Божественный пример, что одна смерть искала бессмертия и сама себя искупила? Почему не обязательно соболезновать о смерти, ибо причиной есть общее спасение, не надо убегать ее, ибо Сам Сын Божий не погнушался ею. Порядок природы ненарушим, и что есть общее всем, то не может быть исключено в каждом.

Смерти не было в природе, но обратилась она после в природу. Ибо сначала Бог не установил смерти, но дал ее вместо лекарства. Вникнем в это нашим рассуждением, да не покажется кому противно. Ибо когда добро есть смерть, для чего написано: Бог не сотворил смерти; но завистью диавола вошла в мир смерть ? (Прем 1:13 и гл. 2:24.) В самом деле, творению Божию смерть была не нужна когда человек, будучи в раю, был награжден всеми благами, но по грехопадении, жизнь человеческая всегдашними трудами и несносными стонами сделалась несчастной, почему понадобилось определить конец злым, понадобилось, чтобы смерть возвращала то, чего жизнь лишилась, ибо бессмертие без благодати более тягостно, нежели полезно.

Смерть эта происходит не от природы, но от злости: природа остается, злость умирает. Восстает, что было; и о, когда бы восстало, как от греха свободно, так чуждо и прежней вины! Что смерть зависит не от природы, доказывается тем самым, что будем мы те же, какие были. Посему или наказание за грехи наши понесем, или получим благодать за добрые дела. Природа восстанет также, как апостол говорит: мертвые во Христе воскреснут прежде; потом мы оставшиеся в живых, вместе с ними восхищены будем на облаках в сретение Господу на воздухе, и так всегда с Господом будем. (1 Фее 4:16,17.) Те — первые, живущие же — вторые; они с Иисусом, и живущие через того же Иисуса.

Итак, нет причины бояться смерти и соболезновать о ней, когда жизнь, взятая от природы, обратно ей возвращается, или расточается на должность, которая предполагает веру и добродетель. Ибо никто сам себе не желал, чтобы так пребыл. Об Иоанне говорили, что обещано ему бессмертие, но этого ему не дано. Слова понимаем, мнения же о них производим сами. Сам Иоанн признается, что не обещано ему не умереть, чтобы пример этот не послужил другому к тщетной надежде. Когда желать того есть дерзновенная надежда, насколько дерзновенно безмерно сожалеть о событии обыкновенном.

Язычники утешают себя, по большей части, или правом природы, или бессмертием души, или тем, что бедствия суть всем общие. О, когда бы они были в этом мнении постоянны и бедную душу не переменяли бы в разные смешные виды! Нам же, участью которых является воскресение, что творить подобает? Этому воскресению многие не верят, хотя благодати его отрицать и не могут. И для того постараемся доказать его всеми возможными способами.

Всякая вещь вероятна бывает или по разуму, или по примеру, или по тому, что так ей прилично. Опыту, например, положено заниматься тем, что, мы движемся; разум рассуждает, что движущее одарено особенной силой; пример — это когда из того, что поле дало плоды, примечаем, что и впредь даст; прилично — не оставлять дел добродетели и там, где вовсе не надеемся на какой–нибудь результат.

Надежда воскресения утверждается тремя доказательствами: разумом, всеобщим примером, свидетельством события, ибо многие воскресли. Разумом: ибо как вся наша жизнь состоит в сообществе тела и души, воскресение же будет наградой за добрые дела или казнью за нечестивые, то нужно воскреснуть телу, дела которого вместе судимы будут. И поскольку душа предстанет суду без тела, то когда надлежит дать ответ за себя и за тело?

Воскресение обещано всем, но потому с трудом ему верят, что оно не наша заслуга, но Божий дар. Надежду воскресения утверждает сам мир, состояние вещей, порядок родов, следующих один за другим, знаки рождения и смерти, перемену дня и ночи, следующих каждый день одно за другим. Сама земля не могла бы давать своих плодов, если бы влажность, испаряемая жаром солнечным по Божескому расположению, не восстанавливалась бы ночной росой. Что скажу о плодах? Не умирают ли они, когда упадают, и не воскресают ли, когда вновь возрастают? Что посеяно, то воскресает, и что умерло, то восстает и преображается в те же роды и виды. Как земля возвращает свои плоды, так и наша природа подражает тому же виду воскресения.

Почему сомневаешься, будто тело от тела не может воскреснуть? Сеется зерно, и восстает зерно; упадет яблоко, яблоко же и воскресает: зерно украшается цветом и облекается кожей. Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие. (1 Кор 15:53.) Цвет воскресения есть бессмертие и нетление. Ибо что вожделеннее быть может вечного покоя и безопасности? Эти плоды суть многоразличны, которыми человеческая природа изобилует по смерти.

Но удивляешься, каким образом сгнившее примет крепость, рассеянное соединится и потерянное будет восстановлено. Не удивляешься, каким образом семена, разрушенные паром и стеснением земли, зеленеют, ибо они, соединясь с землей, разрушаются и сгнивают, а потом, оживлены будучи соком земным и жизненным неким жаром, испускают дух зеленеющей травы. Потом возрастают помалу в стебель, и природа, как попечительная матерь, распределяет им особенные места, чтобы через то защитить их от жестокого мороза и излишнего солнечного жара; самый также плод, как бы из пеленок еще исходящий, ограждается колосьями, чтобы не мог его выбить дождь, рассеять ветер, и не склевали бы его малые птицы.

Итак, почему удивляешься, что земля принятых в недра свои людей снова возвращает, когда она принятые семена оживляет, восстанавливает, облекает, ограждает и защищает? Перестань сомневаться, что залог рода человеческого вера поручает земле, которая порученные ей семена с избытком возвращает и также залог рода человеческого не удержит у себя. Деревья возрастают от семени положенного, и воскрешают своим ожившим плодородием сгнившие плоды, давая им прежний вид, и это перерождение, продолжающееся многие годы, долговременностью своей побеждает самые века. Сгнивает ягода, восстает ветвь; сажается ветвь, рождается дерево. Или Божеское провидение касается только восстановления деревьев, о людях же нет никакого и попечения? Когда Бог не попускает погибать тому, что дал к употреблению человеческому, то попустит ли погибнуть человеку, созданному по образу Его?

Но невероятно тебе кажется, чтобы мертвые оживали; Безрассудный! то, что ты сеешь, не оживет, если не умрет. (1 Кор 15:36.) всякий сухой плод, посеянный, воскресает. Но, говоришь ты, имеет он в себе сок. — Да и наше тело имеет кровь, имеет свою влажность, это есть сок нашего тела. Некоторые, рассуждая, что сухая ветвь не может возрасти, заключают то же и в отношении нашей плоти. Но плоть наша не суха, ибо всякая плоть от земли, земля же исполнена влажности. Сверх того, многие вещи рождаются и от сухой песчаной земли, ибо сама земля достаточную имеет в себе влажность. Или в человеке только переменяет свое свойство земля, рождающая всякую вещь? Из этого явствует, что то более по природе бывает, нежели против природы: по природе все рождающееся воскресает, а погибать — против природы.

Язычники, смущаясь, большей частью дерзают возражать: каким–де образом может быть, чтоб земля возвратила тех, которые поглощены или морем, или растерзаны зверями? Через это, кажется, сомневаются они не о самом воскресении, но о части его. Положим, что растерзанные тела не воскреснут, а воскреснут прочие, через это также не опровергается воскресение, когда исключается одно условие. Однако удивляюсь я, что и в этом сомневаются, как бы не все сущее от земли возвращалось опять в землю и на землю допускалось. Самое море поглощенные им тела человеческие, бия волнами, по большей части выбрасывает на берега. Но когда бы и этого не было, трудно ли соединить рассеянное и совокупить расточенное Богу, Которого слушает мир и Которому, повинуются немотствующие стихии? Не большее ли чудо оживить персть земли, нежели соединить ее?

В Аравии находится птица именем Феникс, которая после смерти своей вновь оживает; только не верим тому, чтобы люди могли воскресать. Повествуют, что птица эта, прожив определенные ей пятьсот лет и, предвидев естественно конец своей жизни, делает себе гнездо из ладана и смирны и других благовоний и, совершив свое дело, входит в это гнездо и умирает. После того, от влажности этой птицы рождается червячок и понемногу возрастает в тот же вид, и, получив крылья, начинает возобновленную свою жизнь отправлением должности благочестия. Ибо гнездо это или гроб с телом переносит из Эфиопии в Ликаонию, и таким образом тех мест жители по воскресении этой птицы познают, что пятьсот лет миновало. Некоторые же думают, что эта птица сама зажигает свое гнездо и снова из пепла оживает.

Но поскольку свойство природы многоразлично, то, может, и вера эта сомнительна и, может быть, дух наш возвращается в начало своего происхождения. Мужчинам и женщинам человеческий состав известен и, хотя кому и неизвестен, однако все думаем, что рождаемся из ничего, будучи столь малы, столь велики возрастаем! Можете догадаться, куда клонится наша речь. Откуда происходит эта глава и это чудное лицо? Художника его не видим, дело же его ясно зрим. Откуда происходит прямой вид, высокий стан, способность к деланию и хождению, живость в чувствах? Хотя орудия природы и неизвестны нам, но известно употребление их. Ты был семя, и твое тело есть семя тела, которое должно воскреснуть. Послушай Павла и познай, что ты семя: сеется в тлении, восстает в нетлении: сеется в уничижении, восстает в славе; сеется в немощи, восстает в силе; сеется тело душевное, восстает тело духовное. (Кор 15:42–44.) И ты сеешься, как и прочие. Почему же удивляешься, что восстанешь, как и прочие? Потому веришь, что очами твоими видишь, этому же не веришь, потому что не видишь: блаженны невидевшие и уверовавшие. (Ин 20:29.)

Но пока не придет время и первому тому не верим: ибо не всякое время способно к воскрешению семян. В иное сеется пшеница, в другое рождается, в иное сажается виноградное дерево, в другое возрастают ветви и листья, и созревают ягоды, в иное сажается маслина, в другое, отягченная плодами, нагибается. Плоды прежде своего времени не рождаются, и рождающее не в своей власти имеет время рождения: самую общую матерь всех зришь ты то безобразную и обнаженную, то процветающую и исполненную плодов, то засохшую и без всякого украшения. Желательно бы, кажется, ей было во всякое время не совлекать с себя золотого одеяния жатвы и зеленеющих лугов: но сама пребывает в недостатке и за доставление другим выгод, не получает никакой награды.

Таким образом, хотя не веришь ты воскресению по вере, не веришь по примеру, но будешь верить по самому опыту. Последняя часть года способствует созреванию винограда, олив и других разных плодов: так и кончина света, как бы последняя часть года, определена к воскресению нашему. И это превосходно, чтобы мы по воскресении снова не были уже переселены в злой этот век. Ибо Христос пострадал для того, чтобы избавить нас от лукавых этих дней, да не будем вновь подвержены искушениям мира. Притом не было бы пользы перерождаться, когда бы перерождались на мучение.

Итак, известна нам причина воскресения, известно и время: причина — ибо природа во всех плодах равно соответствует себе и в рождении людей одного за другим не различается; время — ибо все рождается в конце года. Времена света один год есть, и удивительно ли, что все за один год считается, когда один день есть? В один день Господь нанял делателей к винограду, говоря: что вы стоите здесь целый день праздно? (Мф 20:6.)

Причиной рождения являются семена. Языков же учитель тело человеческое называет семенем. Следственно, когда бывает сеяние, то бывает и воскресение. Когда бы не было существа или причины, то, может, счел бы кто за трудное Богу переродить людей, каким бы образом ни захотел: Богу, который как скоро повелел быть свету из ничего, так скоро и сделался из ничего. Взгляни на небо, посмотри на землю: откуда сияние звезд произошло? Откуда круг солнца и лучи его? Откуда луна? Откуда вершины гор, крепкие камни и леса? Откуда разлился воздух или излились воды? Если же все это сотворил Бог из ничего. Он сказал, и они сделались, повелел и сотворились, (Пс 148:5.) удивительно ли, чтобы то снова родилось, что было уже, когда видим рожденное то, чего прежде не было?

Удивления достойно, что язычники, хотя и не верят воскресению мертвых, однако, как бы так сказать, милостиво промышляют, чтобы род человеческий не погиб, и потому утверждают, что души переходят в другие тела. Но пусть они сами скажут, что труднее, переходить ли душам в другие тела, или возвращаться снова в свои?

Пусть они сомневаются, будучи не научены, мы же, читая закон, пророков, апостолов и Евангелие, почитаем то за непристойное. Ибо кто усомнится, читая в Данииле пророке следующие слова: но спасутся в это время из народа твоего все, которые найдены будут записанными в книге. И многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление. И разумные будут сиять, как светила на тверди, и обратившие многих к правде — как звезды, вовеки, навсегда (Дан 12:1–3.) Прекрасно пророк сказал: многие из спящих, чтобы через то ты познал, что смерть не есть вечная, но уподобляется сну, на время определенному, через это показывается также, что будущая по смерти жизнь лучше той, которую мы прежде смерти препровождаем в скорбях и болезнях. Ибо та сравнивается с звездами, а эта с горестями и печалями соединена.

Святой Иов, испытав бедствие этой жизни и все несчастья преодолев своим терпением, за настоящее злое в награждение обещает себе воскресение, говоря: Искупитель мои жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию; и я во плоти моей узрю Бога.(Иов 19:25,26.) Также Исаия пророк, возвещая народам воскресение, говорит: Поглощена будет смерть навеки, …ибо так говорит Господь. (Ис. 25:8.) Что же говорят народы по слову Господню, далее объясняется: Были беременны, мучились — и рождали как бы ветер; спасения не доставили земле, и прочие жители вселенной не пали. Оживут мертвецы Твои, восстанут мертвые тела! Воспряните и торжествуйте, поверженные в прахе: ибо роса Твоя — роса растении, и земля извергнет мертвецов. Пойди, народ мой, войди в покои твои, и запри за собой двери твои, укройся на мгновение, доколе не пройдет гнев. (Ис 26:18–20.)

Прекрасно гробы мертвых назвал храминой, в которой мало укрываемся, да с меньшей тяжестью сможем прийти на суд Божий, строгость которого справедливо понесем за беззакония наши. И так скрывающийся живет, как бы уступая и бегая, да не постигнут его тягчайшие узы горестей мира. Ибо изречение Божеское пророческим голосом обещает радость воскресения и исцеление тел, оживляемых Божественной росой. И когда роса оживотворяет все плодоносные семена земли, то удивительно ли, что и прах рассеявшегося тела нашего от небесной росы сделается плодоносен и, приняв жизненную влажность, преобразится в состав членов наших?

Святой также пророк Иезекииль с полным объяснением описывает, каким образом сухие кости снова получат свою силу, чувство и движение, каким образом опять составляются жилы и тела человеческого состав приходит в прежнюю крепость, каким образом иссохшие кости облекаются новой плотью, жилы и кров потоки покрываются кожей. Когда мы читаем пророческие слова, то кажется, что тела человеческие восстают, и будто видим, что самые пространные поля производят новые семена.

Древние мудрецы за вероятное почитали то повествование, будто бы в Фебанской стране из рассеянных гидриных зубов родилось множество вооруженных людей. Но когда всякие семена не могут переменить своего природного свойства и производить другого плода, как например, чтобы люди родились от змеи, плоть возросла от зубов, тем более надобно верить тому, что посеянное восстает в свою природу, не различаясь от свойства своего: мягкое не оживает от твердого, ни твердое от мягкого, яд не превращается в кровь, но восстанавливается плоть от плоти, кость от костей, кровь от крови, влажность от влажности. Итак, вы, язычники, преображение природы отрицаете, а ее изменение утверждаете. Не верите Божеским изречениям, Евангелию и пророчествам, напротив, верите пустым басням.

Но послушаем самого пророка, так говорящего: Была на мне рука Господа, и Господь вывел меня духом и поставил меня среди поля, и оно было полно костей, и обвел меня кругом около них, и вот весьма много их на поверхности поля, и вот они весьма сухи. И сказал мне: сын человеческий! оживут ли кости сии? Я сказал: Господи Боже! Ты знаешь это. И сказал мне: изреки пророчество на кости сии и скажи им: «кости сухие! слушайте слово Господне!» Так говорит Господь Бог костям сим: вот, Я введу дух в вас, и оживете. И обложу вас жилами, и выращу на вас плоть, и покрою вас кожею, и введу в вас дух, и оживете, и узнаете, что Я Господь. Я изрек пророчество, как поведено было мне; и когда я пророчествовал, произошел шум, и вот движение, и стали сближаться кости, кость с костью своею. (Иез. 37:1–7.)

Здесь пророк показывает, что в кости прежде вливается слышание и движение, нежели дух жизни. Ибо иссохшим костям повелевается прежде слышать, как будто бы они имели чувство слуха: и пророческие здесь слова означают, что каждая кость соединилась в свой состав: и стали сближаться кости, кость с костью своею. И видел я, и вот, жилы были на них, и плоть выросла, и кожа покрыла их сверху, а духа не было в них. (Иез. 37:7–8.)

Великое Божие милосердие! Что свидетелем будущего воскресения представляется пророк, чтобы и мы очами зрели его. Ибо не все могли быть свидетелями того, но в одном все свидетели мы: поскольку святого мужа и столь великого пророка во лжи или погрешности подозревать нельзя.

И это не недостойно вероятия, что по повелению Божию кости преображаются в свой состав, ибо бесчисленные имеем примеры тому, что природа повиновалась небесным повелениям. Так ведено земле прорастить травы — и произрастила; при ударе жезла из камня вышла вода для жаждущих народов; жезл превратился в змия. Это не что иное означает, как то, что по благоволению Божию из нечувственного может произойти нечто чувственное. Или не столь достойно вероятия то, что кости совокупляются, нежели что река возвращается вспять и море бежит, как повествует пророк: Море увидело и побежало; Иордан обратился назад. (Пс 113:3.) Нельзя сомневаться и в том, что два народа, один своим спасением, а другой погибелью своей ясно доказали, что течение воды остановилось, и одни погружены в море, другие же пребыли целы и невредимы. В самом Евангелии не доказал ли Господь, что по одному слову утихают волны, прогоняются облака, уступают ветры и немотствующие стихии работают Богу?

Но послушаем, каким образом мертвые оживляются духом жизни, восстают лежащие во гробах. Тогда сказал Он мне: изреки пророчество духу, изреки пророчество, сын человеческий, и скажи духу: так говорит Господь Бог: от четырех ветров приди, дух, и дохни на этих убитых, и они оживут. И я изрек пророчество, как Он повелел мне, и вошел в них дух, и они ожили, и стали на ноги свои — весьма, весьма великое полчище. И сказал Он мне: сын человеческий! кости сии — весь дом Израилев. Вот. они говорят: «иссохли кости наши, и погибла надежда наша, мы оторваны от корня». Посему изреки пророчество и скажи им: так говорит Господь Бог: вот, Я открою гробы ваши и выведу вас, народ Мой, из гробов ваших и введу вас в землю Израилеву. И узнаете, что Я Господь, когда открою гробы ваши и выведу вас, народ Мой, из гробов ваших, и вложу в вас дух Мои, и оживете, и помещу вас на земле вашей, и узнаете, что я, Господь, сказал это — и сделал, говорит Господь. (Иез. 37,9–14.)