Иордан

Иордан

На следующее утро спешил я воспользоваться тишиной, которая тогда царствовала на берегах Иордана, часто тревожимых набегами бедуинскими, чтобы посетить священную реку и Мертвое море, прежде нежели возникнут новые грабежи и беспокойства. Пять французских путешественников и два английских, которых я застал в Иерусалиме на обратном пути их из Египта, присоединились ко мне вместе с г. Еропкиным, дотоле не видавшим Иордана. Несколько поклонников и монахов греческих и русских пешком устремились вслед за нами; даже одна женщина русская пустилась позже нагонять нас по горам, но ее ограбили бедуины. Так сильно было общее рвение погрузиться в воды Иордана; ибо в течение десяти лет от начала войны греческой малочисленность поклонников не позволяла им посещать святой реки. В прежние годы до 10000 богомольцев, всякого возраста и звания, разбивали шатры свои близ Иерихона, на третий день Пасхи, под предводительством драгомана патриаршего и самого мусселима, который выезжал со стражей охранять их за условленную цену; но бедность духовенства лишила ныне поклонников столь утешительного странствия.

Все были готовы к бою, и некоторые из нас имели еще при себе вооруженных служителей. Я взял с собою монаха Феоктиста, который с позволения наместника оставил на время рясу иноческую для странной полувосточной, полудуховной одежды. Всего любопытнее было слышать его воинственные речи о прежней полковой жизни, ибо, почувствовав на себе оружие, он ожил духом и как бы перенесся на родину. Важно садясь на лошака, в чалме и туфлях, в полукафтане и куртке, опоясанный полотенцем с двумя пистолетами, он никак не мог пригнать себе по ногам коротких, веревочных стремян и, негодуя на сбрую арабскую, бранил помогающих ему стражей. «Я бы послал этих бусурманов, – с досадой говорил он, – на ординарцы к командиру нашей конной гвардии, и он бы научил их порядку, а здесь им воля!».

Я просил у мусселима двух только всадников, хорошо знающих места; напротив того, из видов корысти он прислал мне четверых, нигде не бывавших, так что я принужден был впоследствии взять еще одного от аги иерихонского для обратного пути через монастырь Св. Саввы; но и тот вел нас дальними и неверными дорогами. Главная же моя ошибка состояла в том, что я не успел в первые два дня приготовиться к сему путешествию и, доверясь несведущим, не просил себе проводника от монастыря латинского. Таким образом не могу я сделать верного описания тех малых остатков древности, которые мне встречались на пути к Иерихону.

Немного далее Вифании есть колодец, близ коего, по темным преданиям палестинским, любил отдыхать Спаситель с апостолами, отходя в пустыню Иорданскую. Дорога от него идет дикими и голыми ущельями, где еще сохранились слабые признаки крепости Адонима, на границе колен Иуды и Вениямина, там, где, как говорят, сбылась притча об ограбленном самаритянине, ибо в Палестине утверждают, что почти все сии притчи были основаны на происшествиях, которых самая местность еще сохранилась. Сие ущелье и доныне благоприятствует разбоям, как и вся почти дорога к Иерихону. Еще далее видны на крутизне малые следы неизвестных развалин, под которыми простирается дикий и неприступный овраг, примыкающий к пустыне Иорданской. В древности он был населен бесчисленными отшельниками лавры великого Евфимия, которая находилась около сих пропастей, по соседству горы Искушения, где сорок дней постился Спаситель и где доселе есть еще на скалах остатки неприступной церкви; но арабы не могли мне указать священной горы сей, хотя я близко от нее проехал. Она отстоит не более двух часов от Иерихона.

Здесь оканчиваются горы, и с их вершины открывается один из богатейших видов Палестины – долина Иорданская. Два дикие хребта, как две неприступные стены, тянутся от севера к югу вдоль всего течения реки и вокруг Мертвого моря, и, со всех сторон представляя взорам пустынный обзор голых вершин своих, подпирающих небо Аравии и небо Палестины, в одной и той же долине вмещают они и реку благодати и море проклятья: так смежны милость и казнь! Посреди сей долины, некогда славной розами и пальмами Иерихона, узкий Иордан быстро мчится в обширном русле, изрытом его зимними волнами. Густые ивы, склоняясь над рекой, скрывают вблизи ее течение, которого живописные изгибы далеко видны с вершины гор вместе с широкой пучиной Мертвого моря. Так впервые представляется взорам Иордан и его пустыня.

При самом спуске в сию долину, близ малого ручья, быстро текущего из подошвы гор, стоит еще на крутизне башня, быть может, та, которую воздвигла подле монастыря Св. Феоктиста императрица Евдокия для свидания с великим Евфимием, и здесь должна была находиться обитель сих знаменитых отшельников, ибо летописи указывают ее около потока на пути к Иерихону. Немного далее, уже на равнине, видны остатки каменного моста, принадлежавшего новому Иерихону, воздвигнутому императором Адрияном близ развалин древнего, когда первый был совершенно разорен в последнюю войну Иудейскую, или, быть может, знаменитому замку царя Ирода, Иродиону, положение коего соответствовало сему месту. Мост сей отстоит менее часа от нынешнего Иерихона, или Риха, цветущего садами; но в местах столь диких трудно угадать следы веков отдаленных.

Было еще довольно рано, ибо мы прошли не более семи часов от Иерусалима, однако же решились провести ночь в селении, на дворе аги иерихонского, которому огражденная башня служит жилищем и вместе защитой от набегов бедуинов. Сии последние, кочуя за Иорданом, часто переплывают его на борзых конях; они славятся своей дикостью и зверством между всеми коленами арабов и грозны нежданными набегами путникам и стадам; ибо все хищники палестинские, как и все похищенное ими, находят верный приют в стране Заиорданской, меж дикими горами Аравии. Не посетив, таким образом, горы Искушения, я не успел сходить в Иерихон и к тем знаменитым водам, которые обратились из горьких в сладкие по молитве пророка Елисея, и много замечательных мест были для меня утрачены в столь тягостном пути. На другой день, еще до солнца, мы поспешили к Иордану, отстоящему за два часа от Иерихона, ибо предполагали в тот же день пройти еще девять часов на обратном пути от реки, чтобы ночевать в лавре Св. Саввы. Скоро спустились мы в обширное русло реки, которого глинистый слой совершенно размыт сбежавшими волнами, и в некоторых местах оседает под ударами копыт. Только в весеннее время Иордан наполняет его своими водами до осыпающихся берегов, но обыкновенная ширина реки не превышает десяти сажен. По объему русла, простирающегося версты на две с правой стороны, можно полагать, что река изменила свое первоначальное течение и отступила к горам Аравии, где берега гораздо круче и русло теснее. На прибрежной крутизне, влево от дороги, виден вдали монастырь Св. Герасима, еще довольно сохраненный и оставленный греками по причине разбоев бедуинских. К нему стекались прежде поклонники, идущие на Иордан; но теперь только христианские арабы Вифлеема однажды в год приходят туда накануне Богоявления и, отслужив обедню на престоле из камней посреди самого Иордана, в торжестве возвращаются в Вифлеем, исполнив священный долг, давно забытый христианами Иерусалима. Некоторые предполагают, что близ монастыря сего (хотя он стоит на краю широкого русла) совершилось крещение Спасителя; но я напрасно старался в том удостовериться в Иерусалиме. Путешествия на Иордан немногих завлекают по своей опасности, и потому никто не может указать места Богоявления, зная об нем только по слуху. Иные говорят, что оно находится против монастыря Предтечи, которого едва заметные развалины остались от нас вправо, так что дорога, избранная арабами, как самая кратчайшая и удобнейшая по спуску к реке, лежала между двух монастырей. Но обитель Предтечи кажется мне слишком отдаленной не только от реки, но и от русла ее, чтобы могла она быть основанной в память крещения, хотя предания говорят, будто Елена велела воздвигнуть храм над местом сего события. Быть может, сии развалины принадлежат какой-либо из обителей, которыми процвела пустыня в память проповеди Иоанна. Латины утверждают, что монастырь сей был разорен после долгой осады, выдержанной против неверных его монахами, а быть может, и рыцарями св. Иоанна Иерусалимского, отчего арабы страшились оставить подобную крепость в пустыне. Сии обломки слывут латинскими, хотя уже многие века ими владеет одна пустыня. Но как все сии подробности о монастырях узнал я уже по моем возвращении, не посетив сам их остатков, то и не могу сказать наверное, чтобы не было другого монастыря Предтечи на самом месте древнего селения Вифавара, близ которого крестил Иоанн. Я желал бы, чтобы кто-нибудь исследовал лучше места сии, руководствуясь моими догадками.

Довольно долго проходя по зыбкому руслу реки, мы наконец услышали шумное журчание Иордана, еще не видя его за густым кустарником, посреди которого он стремится. В одном только месте изгиб реки, обнимая небольшой луг, открыл жаждущим взорам ее быстрые волны, прозрачно бежавшие по мелким камням и освежавшие зелень навесных берегов. Я три раза погрузился в поток и, три раза увлеченный его бурным, весенним стремлением, с трудом мог удержаться за длинные ветви нависших ив. Так, рожденному в снегах севера суждено было утолить жажду свою чистыми струями Иордана и в знойной пустыне Палестинской омыться его священными водами, которых память навсегда сладостна сердцу.

Ага иерихонский, расставив по высотам стражей из опасения бедуинов, не позволял медлить поклонникам на Иордане; но, несмотря на клики и угрозы, каждый стремился погрузиться в священные волны, каждый спешил зачерпнуть немного воды в принесенные меха и сосуды, и взять камень из реки, и срезать себе длинный тростник или ветвь ракиты на память Иордана, чтобы унести их на родину вместе с пальмой своего странствия. Сопутствовавший нам греческий инок читал над рекой тропарь праздника Богоявления: «Во Иордане крещающуся тебе, Господи, Тройческое явися поклонение» и кондак его: «Явился еси днесь вселенный и свет твой, Господи, знаменася на нас, в разуме поющих тя!». И при звуке сей молитвы, повторяемой на берегу и в водах, оживленный Иордан представлял в тени кустов своих торжественную картину крещения, истинно величественную, какою она бывала в первые времена христианства, когда целые народы выходила искупленными из родной им реки.

Мы продолжали путь наш вдоль течения реки, медленно подвигаясь по зыбкому руслу, которого белые и песчаные берега представляли взорам странные призраки башен и монастырей. Но когда Иордан крутым изгибом отклонился к востоку, мы отдалились от русла и устья его, направляясь прямо к Мертвому морю. Море сие – ничто иное, как продолжение речной долины, которую оно наполняет всю, до самой подошвы гор, своими горькими и тяжелыми водами; вкусом они гораздо солонее морских, а неподвижностью вполне заслуживают название мертвых. Берега местами неприступны от ила; кое-где малые ручьи стремятся в озеро, и огромные остовы дерев раскинуты вдоль поморья, низменного только со стороны Иордана, ибо с трех других оно ограждено неприступными утесами. Летом конные арабы переходят это море вброд, во всю широту, в которой нет десяти верст, длина же его не более сорока. Жители Востока утверждают, что вечный смрад из него исходит и что нет ничего живого ни в волнах его, ни окрест; они даже дали одному из утесов имя жены Лотовой. Я же не чувствовал смрада и не мог сам удостовериться в истине рассказов о безжизненности сей пучины. Один только сильный морской запах выпарялся из ее лона и красный, раскаленный пар, поднимаясь над неподвижной поверхностью вод, поглощал в себе лучи солнца. Багровым шаром тяжело висело оно на дальнем краю сей влажной могилы Содома, напоминающей грозным своим покоем горнее мщение.

Пустыня Иорданская! где растворившееся небо свидетельствовало о Сыне человеческом, где горы, возбужденные гласом вопиющего в пустыне, уготовали стези свои прежде, нежели исправились сердца смертных, где быстрый Иордан, дрогнувший при погружении в него Богочеловека, с трепетом помчал свои освященные волны, и где на вершине горы Искушения Спаситель победил духа тьмы и соблазна, – пустыня Иорданская! все в твоем пространном объеме исполнено величия необычайного; все носит отпечаток событий, в которых земля была только поприщем, а действовали не земные. И все ныне пусто и безмолвно в сей некогда столь одушевленной долине… В соседственных горах утихнул отголосок, вторивший сладким речам Иоанна и горнему гласу: «Сей есть Сын мой возлюбленный, о Нем же благоволих!» – Земля оглохла, а небо закрыло уста свои над Иорданом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.