Глава пятая. Умерли и воскресли

Глава пятая. Умерли и воскресли

А что же мощи преподобного Серафима, уже обретенные и прославленные, причем по высочайшей воле, в присутствии самого царя, при стечении множества народа? Что с ними стало в последующие годы правления большевиков? Какова их дальнейшая судьба?

Конечно, для большевиков они были не просто чужды – ненавистны, и прежде всего потому, что их почитание приобрело такой небывалый, неслыханный, поистине всероссийский размах, символизируя при этом единство царя и народа, веру в православные святыни, в церковь как столп и утверждение истины. Да и сам преподобный с его слишком явной, превышающей всякую меру, избыточной святостью, совершаемыми – по молитвам ему – необыкновенными чудесами очень уж был для них неудобен. Неудобен, поскольку мог поставить под сомнение, а то и посрамить, предать поруганию самое святое для большевиков – правоту и действенность их антирелигиозной пропаганды.

Веру в заступничество старца трудно было назвать суеверием, слепым фанатизмом, а еще труднее вытравить ее из души не только верующих, но и даже самых закоренелых атеистов. Ведь одно дело зажигательные речи, призывы и лозунги, провозглашаемые с трибуны, перед завороженно внимающей им толпой, под развевающимися красными знаменами, полотнищами и стягами, а другое – уединенный разговор со своей совестью, беспокойство за детей и близких, ночные страхи, мольбы и надежды. Поэтому вера в Серафима не угасала и у безграмотных, робких, забитых красноармейцев, у их лихих вожаков и командиров и даже у несгибаемых комиссаров. А если не у них самих, то у их жен, в трудные минуты тайком, со слезами, горячим, сбивчивым шепотом призывавших на помощь батюшку Серафима.

Вот характерный эпизод, относящийся к двадцатым годам – тем временам, когда сначала вскрывали мощи и изымали церковные ценности, старались оклеветать и дискредитировать священнослужителей, глумились над богомольцами, а после этого закрывали святые обители – в том числе и Саровский монастырь. Да, закрывали под разными предлогами, опечатывали храмы и насильно, с угрозами и руганью выселяли из него монахов – некоторых арестовывали, ссылали, иных расстреливали прямо на месте послушания. И вот присланному из центра в Саров уполномоченному ночью во сне явился преподобный Серафим, притронулся к нему посохом и произнес: «Я живой». Можно по-разному толковать эту фразу, но до конца ее смысл вырисовывается, если учесть, кому она адресована, для кого предназначена. Для уполномоченного, убежденного в том, что от умершего Серафима ничего не осталось, кроме… нет, даже не мощей (он вряд ли осознает их значение), а – иссохших, пожелтевших костей. Поэтому преподобный и опровергает его фразой о том, что он жив, – жив истинной жизнью, что он, умерший, на самом деле живее всех тех, кто считает себя вправе в его отсутствие здесь всем распоряжаться, кощунствовать и творить бесчинства.

Иными словами, я живой, а вы – мертвые, а что мертвые могут сделать живому!

Проснувшись на следующее утро, уполномоченный обнаружил глубокий рубец на том месте, которого коснулся посох преподобного. Он спешно собрался, перепоручил все дела другому и уехал прочь из Сарова.

По всем подобным причинам ненавистные мощи не могли не внушать опасения, даже затаенного страха, но как с ними быть? Выставить напоказ, на всеобщее обозрение, как останки других святых во время кампании по вскрытию мощей? Да, они, собственно, были выставлены, но вот что пишет один из исследователей: «В истории со вскрытием мощей преподобного Серафима Саровского существует некая загадка. Во-первых, мощи не были тогда ликвидированы, как то предписывало постановление наркомюста. Во-вторых, что тоже странно, вскрытие не стало почвой для развертывания атеистической пропаганды».

Перенесение мощей преподобного Серафима Саровского в Дивеево. 1991 г.

Некая загадка – в воздействии личности Серафима, его святого образа, внушавшего веру даже неверующим. Очевидно, власти смутно осознавали, что вскрытие мощей не лишит их благодатной силы и не подорвет благоговейного почитания старца среди народа. Да и неизвестно, к чему это приведет: сколько уже было протестов и возмущения против подобного вскрытия. Верующие вставали на защиту, поднимались всем миром. Безоружные, не боялись нацеленных на них винтовок, готовы были умереть, но не допустить осквернения святынь. Поэтому выход один: точно так же, как мощи были обретены, они должны быть… утрачены. Так же, как ожили, – должны сгинуть, исчезнуть, кануть.

Иными словами, умереть.

И вот с мощами разыгрывается плохонький, банальный, второразрядный детектив: в апреле 1927 года их тайно вывозят из Сарова. Впрочем, если бы тайно… нет, собственно, вывозят открыто, даже демонстративно, напоказ, но, чтобы обмануть верующих, которые, оберегая святыню, неусыпно следят за каждым шагом властей, применяют хитроумный трюк. На виду у всех запрягают четверо саней (каждые – с конвоирами, все честь по чести), и в каких из них мощи – пойди догадайся. Ямщики, подышав в задубевшие рукавицы, взнуздывают всхрапывающих, застоявшихся на морозе лошадей. И сани разлетаются в разные стороны, поднимая снежную порошу. Миг – и они исчезли в мутном тумане.

Дальнейшее – предания, легенды, основанные на слухах и домыслах. Согласно одной легенде, на одной из стоянок конвой, сопровождавший мощи, напился, вповалку уснул, и верующие их похитили и спрятали. В такое хочется верить: подобные легенды отвечают народному чувству, желанию справедливости, жажде чуда, в конце концов. Красивая, обнадеживающая версия – не плохонький детектив. Но вряд ли такое возможно, право же, вряд ли: весь ход событий, их неумолимая логика, да и дальнейшая судьба мощей это не подтверждают.

Итак, мощи не уничтожили, нет, большевики на это не решились, – видимо, из того же подспудного, глубоко загнанного страха. А может быть, возобладала просветительская, унаследованная от века Разума (большевиков с просветителями многое связывает – достаточно вспомнить богиню Разума, восседавшую при якобинцах в соборе Нотр Дам) установка: точно так же, как на месте взорванного храма строили школу, останки святого должны были храниться в музее. Как исторический экспонат, занесенный в опись, под инвентарным номером. Храниться рядом с останками других наших пращуров, извлеченными из земли археологами, ведь это тоже свидетельство о далеком прошлом. Хранятся же в музеях иконы и церковная утварь, вынесенные из храмов, – не как культовые предметы, а произведения искусства, образцы творчества безымянных художников. Вот и так называемым мощам там самое место…

Так и поступили. Правда, в музейной витрине мощи не выставили, – видно, не осмелились. И не позаботились о том, чтобы провести научную атрибуцию и оставить подробную опись. Вот еще возиться с костями умерших святош! Нет, их просто запрятали подальше – сначала в кладовые московского Страстного монастыря, ставшего антирелигиозным музеем. После же 1934 года, когда монастырь был разрушен, перевезли из Москвы в Ленинград. Поместили их в запасники Музея истории религии и атеизма. Подчеркнем: музея – и все-таки храма, поскольку расположен был музей в Казанском соборе со знаменитой, украшенной колоннами галереей. Там их и обнаружили зашитыми в мешковину (на рукавичках была надпись: «Преподобие отче Серафиме, моли Бога о нас») зимой 1991 года: утраченные мощи были вновь обретены. Обретены на радость верующих, почитателей старца Серафима.

Умершие – воскресли!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.