Глава шестая. Возвышение папства в XII–XIII вв
Глава шестая. Возвышение папства в XII–XIII вв
I
Неудачи папства на Западе побуждали римскую церковь искать компенсации на Востоке, где положение Византии вследствие продолжавшихся побед мусульманских народов становилось все более трудным. Дело сводилось для папства, разумеется, не к оказанию помощи Византии, а к усилению своего влияния там, где до того времени оно было ничтожно, в особенности после разделения церквей. Стать твердой ногой на Востоке, внедрить здесь свое влияние, воспользоваться его несметными богатствами и в будущем создать единый христианский мир, в который вошла бы и Византийская империя, — таков был идеал ближайших преемников Григория VII.
В конце XI в. Европа кишела мелкими князьками, вассальными рыцарями, которые теряли почву под ногами ввиду усиления крупных феодалов и князей, захватывавших их земельные владения. Бывшие ранее почти самостоятельными, мелкие феодалы мечтали о возвращении утраченных владений, своей независимости и рады были добыть их, хотя бы и на далеком Востоке. Эти разорявшиеся и терявшие свою «свободу» общественные элементы охотно откликнулись на зов папы идти в «святую землю» для «спасения христианства» от мусульманства. За рыцарями готовы были потянуться и крестьяне, терпевшие от неимоверной эксплуатации со стороны мелкого феодала, эксплуатации, усугублявшейся бесконечными феодальными междоусобицами. Помимо крестьян и феодалов о походах на Восток мечтали и жители средиземноморских городов, которые видели в этом возможность приобщения к торговле с Востоком в гораздо более крупных размерах, чем это имело место ранее, когда связь с Востоком поддерживали лишь некоторые купцы, с большим трудом добившиеся кое-каких уступок от монопольно державшего в своих руках внешнюю торговлю византийского императора. Таковы были главные социально-экономические причины, вызвавшие крестовые походы, главным вдохновителем которых выступило папство. Возглавив подготовку похода, папство рассчитывало показать, что главенство в Западной Европе принадлежит не германскому императору, отлученному от церкви и отстаивавшему власть против нескольких претендентов на императорскую корону, а папе римскому.
К крестовому походу папу толкал и материальный расчет. Крестоносцы, владевшие землей, отдавали церкви вплоть до «благополучного возвращения из Иерусалима» «осиротевшие земельные участки», и эта «временная» отдача приняла тем более широкий размах, что уходившие в поход феодалы в противном случае рисковали увидеть свои участки в руках крупных землевладельцев, оставшихся в Европе. Отдать церкви — означало при таких обстоятельствах защитить «осиротелую» землю от рук соперника с надеждой получить ее обратно при возвращении из крестового похода. Таким образом, церковь за годы крестовых походов накопила колоссальные земельные богатства, которые фактически остались в ее руках, так как крестоносцы редко возвращались благополучно обратно. Мало того, даже возвращавшиеся далеко не всегда могли вступить во владение своими участками, так как за время их отсутствия эти участки в качестве выморочных перешли во владение церкви.
Дававшие обет отправиться в поход становились под защиту церкви, пользовались привилегиями служителей церкви и не могли подвергаться преследованию со стороны светской власти. Крестоносцы освобождались и от всяких платежей в пользу светской власти и целиком «защищались», т. е. эксплуатировались, церковью, которая давала им возможность грабить и разорять тех, кто отказывался приносить жертву в пользу освобождения «гроба господня» на Востоке. Жертва эта понималась церковью не только в смысле личного участия в крестовом походе, но и в смысле денежного взноса. В папскую кассу поступало множество «даров» от лиц, откупавшихся таким даром от далекого похода или покупавших себе гарантию против бесчинств крестоносцев. Само собою разумеется, что всякие обязательства крестоносцев в отношении «корыстолюбцев», оставшихся в тылу, были провозглашены недействительными, и масса должников «очищалась» от долгов.
Время было грозное, смутное, и обедневшие рыцари спешили в поход на «врага христовой веры», провозглашенный летом 1095 г. папой Урбаном II (1088–1099). Как снежный ком росла на своем пути с севера на юг армия крестоносцев. Тяжелая эксплуатация, неурожай, голод, все растущая дороговизна жизни гнали в «святую» армию крестьян, городскую бедноту, стариков, женщин и детей. Армия впитала в себя немало профессиональных преступников. Обманщики, воры, тунеядцы, грабители и убийцы, как писал летописец Альберт из Экса, в большом количестве вошли в состав крестоносных отрядов. Походы обещали богатую добычу, а гарантированное Урбаном II вечное блаженство на том свете развязывало руки тем, которые еще колебались идти на прямой грабеж и иные преступления. Особым преследованиям со стороны крестоносцев подвергались евреи, которые не могли стать под высокую руку церкви. В течение мая — июля 1096 г. в прирейнских городах погибло от рук крестоносцев до 3,5 тыс. евреев. Исчезли некогда процветавшие общины Трира, Майнца, Кельна и Вормса.
Окрепнув и разбогатев, папство снова вступило в борьбу с империей, продолжая требовать для себя исключительного права инвеституры. После долгой борьбы, истощившей обе стороны, одинаково прибегавшие к значительной военной силе, в 1122 г. был заключен так называемый Вормсский конкордат (соглашение).
Вормсский конкордат ввел как бы двойную инвеституру: вновь избранный епископ или аббат «инвестировался духовно и материально». Посвящение в сан епископа и наделение его духовными благами совершалось архиепископом или митрополитом, который вручал новому епископу кольцо и посох, символизировавшие посвящение, духовную инвеституру. Предоставление же мирских благ и материальных привилегий, которыми пользовались высшие представители церкви, совершалось императором, символизировавшим это наделение вручением скипетра и требовавшим от нового епископа присяги в ленной верности и службе. До инвеституры — как духовной, так и материальной — происходили выборы кандидата в епископы. Эти выборы должны были носить «свободный, канонический» характер, т. е. выбирал лишь клир, а «мир» только «одобрял». В Германии выборы епископов производились в присутствии императора или его представителя, который в спорных случаях определял, совещаясь с клиром, какому из претендентов на епископский сан следует отдать предпочтение. Кроме того, в Германии мирская инвеститура предшествовала духовной, и посвящение делалось после того, как избранный епископ был императором уже введен во владение мирскими благами. В Италии и Бургундии, также составлявших владения империи, наоборот, избранный и посвященный в епископский сан в течение шести недель должен был получить мирскую инвеституру.
Нетрудно видеть, что Вормсский конкордат представлял собой компромисс, в котором оставалось немало пунктов, способных привести обе стороны к резким столкновениям. Так, он исходил из того, что инвестированный одной стороной епископ будет инвестирован и другой, и не давал ответа на тот случай, когда угодный одной стороне избранный епископ не будет угоден другой, т. е. когда инвеститура мирскими благами не будет завершена духовной инвеститурой или, наоборот, когда посвященному в сан не будут даны те мирские блага, без которых немыслимо было исполнение функции духовенства.
Неопределенным также оставалось положение императора, в присутствии которого происходило «каноническое» избрание епископа. Правда, конкордат разрешал вмешательство императора только в спорных случаях. Однако совершенно очевидно было, что присутствие императора на выборах могло, при его желании, придать всяким выборам «спорный характер» и сделать императора судьей в деле определения годности или негодности кандидата в епископы. Если конкордат, предвидя возможность злоупотребления со стороны императора, требовал, чтобы последний разрешал спорные вопросы сообща с представителями высшего духовенства данной епархии, то эта оговорка была чересчур туманна и менее всего могла установить объем прав императора в этом вопросе. Вот почему Вормсский конкордат не мог положить конец борьбе папства с империей. По существу, он сводился к тому, что вопрос о назначении епископов зависел от того, кто в данном отдельном случае оказывался сильнее — империя или папство. Сильный император мог проводить тех епископов, которые были ему угодны; наоборот, более сильный папа мог превратить епископский аппарат в орудие своей власти и иметь в землях империи людей, которые служили бы интересам не империи, а папства. Тем не менее Вормсский конкордат просуществовал несколько веков, хотя действие его было скорее формальным, реальная сила, а не подписанный в Вормсе документ, регулировала отношения между империей и папством. Лишь в одном вопросе Вормсский конкордат принес большую пользу папству: благодаря «свободным, каноническим» выборам, где главную роль играли архиепископы (митрополиты), непосредственно посвященные папой, епископы потеряли часть своей былой независимости и подпали под власть папы. Мало того, папство постепенно присвоило себе право вмешиваться в епископские выборы под предлогом нарушения «канонических правил». В случае такого нарушения избиратели лишались права вторично участвовать в избирательной процедуре, и выборы епископов фактически переходили к папству.
Само собой понятно, что папство, поставив под свой контроль епископов, извлекало и значительные материальные выгоды из назначений на вакантные кафедры. Именно с этого момента влияние Рима стало особенно сильно ощущаться во всем католическом мире, представители папства начали появляться далеко за пределами Италии с целью подготовки выборов и подыскания приемлемого кандидата. С этого момента завязываются также более тесные сношения между провинциальными церквами и Римом, который перестал быть неопределенным руководителем в отвлеченно-религиозных вопросах, а сделался фактическим вершителем судеб почти всех епископств и крупнейших монастырей. Папство с момента подписания Вормсского конкордата все более становится центром, откуда исходят нити во все углы католического мира: ничто не ускользает от его внимания, и на всем чувствуется его тяжелая рука. Отныне слышен лозунг:
«Рим сказал» (Roma locuta) — и, следовательно, дело должно считаться решенным. Вездесущий папский агент, легат или викарий фактически приобретал право смещения духовных лиц и их назначения. Папство сетью своей агентуры охватило католический мир и превратилось в могущественную экономическую и политическую силу. Земельные приобретения, сделанные Римом в самых разнообразных частях Европы, давали ему возможность глубоко проникнуть в толщу народа и вовлечь его в орбиту своего влияния.
II
Между тем империи и папству стала угрожать серьезная опасность со стороны ламбардских городов, значительно разбогатевших в XII в. Ряд городов сбросил с себя епископское иго, зачастую наложенное на них при помощи императора, желавшего иметь в Италии опору в лице епископата. Города объявили себя коммунами, т. е. независимыми республиками.
От коммунального движения страдали интересы не только императора, но и папства, которое раздавало за счет городов различные льготы епископам, чтобы вырвать их из-под императорского влияния. Это движение было особенно сильно в торговых центрах, и носителями его являлись купцы и ремесленники. Они были сравнительно слабо представлены в Риме, не знавшем еще в XII и более или менее широкой торговли и развитого ремесла. Но при дворах крупных феодалов, которых в столице Италии насчитывалось несколько сотен, жило немало мелких торговцев и ремесленников, исполнявших самую разнообразную работу. Торжество североитальянских коммун привлекало внимание этих слоев, потому что постоянные междоусобицы в Риме тяжело отражались на их судьбе и вносили в их ряды дух недовольства как папой и его сторонниками, так и императором и его партией. Ненавистны были мелкой римской массе и феодальные «роды», т. е. крупнейшая знать, которая превращала Рим в очаг самых ожесточенных столкновений.
Неудивительно поэтому, что Рим не остался в стороне от коммунального движения Северной Италии. В Риме это движение было направлено одновременно и против папы, и против императора, и против феодалов, и даже против немногочисленных крупных купцов. Разумеется, здесь руководителями движения не могли стать крупные торговцы — ими стали представители ремесленников и деклассированной городской среды.
Движение неимущих элементов привело в ужас господствовавшую духовную и светскую земельную знать, зажиточные слои Рима. Забыты были подразделения на папскую и императорскую партии, на гвельфов и гибеллинов[28], умолкли разногласия между отдельными феодальными родами. Все имущие объединились против бедняков. Между этими двумя лагерями разгорелась в 1143 г. гражданская война, в ходе которой неимущие захватили Капитолийский холм и создали на одной из его вершин сенат, как они стали называть свое управление городом.
Против сената выступил значительный отряд, состоявший из дворян и богатых купцов, под руководством самого папы Луция II. В 1145 г. во время попытки взять приступом Капитолий папа был убит брошенным в голову камнем.
Новый папа Евгений III (1145–1153) продолжал борьбу с революционной оппозицией, вдохновляемой Арнольдом Брешианским[29]. В целях сделать имя Арнольда ненавистным массе верующих, его объявили еретиком, ссылаясь на то, что Арнольд Брешианский был горячим поклонником знаменитого средневекового проповедника-философа Пьера Абеляра, ратовавшего за усиление позиций разума в теологических вопросах, учение которого было объявлено еретическим.
Однако маневр Евгения III успеха не имел, и арнольдисты, как стали называть приверженцев Арнольда Брешианского, по-прежнему господствовали в Риме. Папа бежал во Францию, где нашел деятельную помощь со стороны Бернара Клервоского[30], яростно преследовавшего всех учеников умершего в 1142 г. Абеляра. Бернар Клервоский объявил Арнольда опаснейшим «оруженосцем Голиафа» и стал убеждать германского императора предпринять поход против арнольдистов. Однако призывы Бернара не встретили отклика: полагая, что революционное движение, поднятое арнольдистами, нанесет удар соперничавшему с империей папству, император Конрад III не спешил на помощь папе. Последний обратился к норманнам, чтобы они ему помогли в деле искоренения «дикой страсти, овладевшей народом». Норманны должны были получить часть итальянской территории и ряд привилегий за избавление папы от того тяжелого положения, в котором он очутился в результате развернувшегося в Риме народного движения.
Приглашение в Рим норманнов («разбойников», как их часто тогда называли) вызвало возмущение среди широких слоев населения, и новые массы народа перешли на сторону Арнольда. Отдельные крупные феодалы, использовав замешательство, захватили богатые области папского государства в виде протеста против папства. Папа потерял ряд городов и вынужден был отказаться от помощи норманнов, возложив все надежды на императора, которого одновременно призывали в Рим и испугавшиеся возможного прихода норманнов революционеры во главе с Арнольдом. Конрад готовился к походу в Рим, чтобы сломить народное восстание и жестоко покарать арнольдистов. Смерть избавила его от похода.
Новый император Фридрих I Барбаросса (1152–1190), подобно своему предшественнику, выступил против римских революционеров и оказал помощь папе в деле борьбы с приверженцами Арнольда. Плебейскому движению Фридрих I нанес удар прежде всего арестом в Тоскании Арнольда, искавшего у него помощи. Фридрих отправил его закованным в цепях в Рим. Арнольд был сожжен как «еретик» в 1155 г., а прах его был брошен в Тибр, чтобы он не мог стать предметом поклонения многочисленных его приверженцев. Так Фридрих Барбаросса во имя «сохранения общественного порядка» выдал святому престолу того, кто выступал в защиту широких городских масс и стремился свергнуть папское иго. За эту услугу папа короновал Фридриха Барбароссу императорской короной, по-видимому считая, что одержал двойную победу: над революцией и над императором, получившим из его рук корону.
Однако император Фридрих I Барбаросса не для того выдал на смерть Арнольда, чтобы усилить папство, а стремился сам пожинать плоды победы. Поэтому Фридрих заявлял, что отныне выборы епископов будут действительны лишь в том случае, если избранное духовное лицо будет пользоваться доверием прежде всего императора. Мало того, доходы вакантных епископских мест присваивались императором, несмотря на протесты папских легатов, некоторые из последних были за свой протест даже высланы из Германии. Правда, зачастую эти легаты вызывали общее возмущение. Вот как Бернар Клервоский отзывается об одном из них: «Он похищал из церквей священные сосуды, раздавал духовные места молодым людям, красота которых давала понять всем окружающим, за какие именно „заслуги“ они получали легатскую милость; он пролезал в женские монастыри и совершал там позорные вещи; со свойственной мне откровенностью я должен сказать, что вам, святейший отец, следует немедленно очистить дворец от тех гадов, которые в нем ютятся. Мне тяжело об этом писать, но приор монастыря Божья Гора настаивал, и я пишу все же меньше того, что известно всем и каждому».
Удар, который наносил Фридрих папству, усиливался тем, что эта императорская политика проводилась не только в Германии, но и в Бургундии и даже на севере Италии. Фридрих повсюду требовал от духовенства присяги в верности и вассальной службы, создавая себе таким путем значительное феодальное войско. Этот рост могущества императора толкал папство на испытанный путь антиимперских интриг. Церковь стремилась сеять раздор среди князей и вызвать в империи междоусобицы, на подавление которых уходила бы вся энергия имперских властей. Однако маневры папства не удались. Фридрих стал подкупать князей, предоставляя им право инвеституры. Так, саксонский и тюрингенский герцоги стали инвестировать епископов Ольденбурга, Мекленбурга, Раценбурга и Лозанны. Правда, такая передача права инвеституры несколько ограничивала и императорскую власть; но, по-видимому, Фридрих настолько боялся волнения внутри страны, что решался даже на умаление собственных прав, лишь бы не допустить вмешательства папства во внутреннюю жизнь Германии. Борьбой папы и императора воспользовались феодальные правители, которые стали усиливаться в Германии и за счет центральной власти, и за счет папства, у которого, вопреки Вормсскому конкордату, фактически отнималось право назначения высших представителей духовенства. Нужно, однако, заметить, что императорская власть стала находить некоторую опору в городских элементах, и, теряя часть своей власти от передачи инвеституры отдельным герцогам, она выигрывала от укрепления своего положения в городах Германии, видевших в центральной власти некоторый противовес гнету, исходившему от крупных феодалов — духовных и светских.
Неудача папства в деле раздувания внутри Германии децентралистского движения заставила папу Адриана V искать союзников для борьбы с императорской властью в Италии. Опорой папства снова оказались южные ее области, находившиеся во власти сицилийского короля. Помимо сицилийского короля против Фридриха были использованы и другие силы Италии. Многие бароны, раньше дорожившие более всего феодальной независимостью, теперь превращались в папских ленников и, в качестве таковых, держали от церкви свои замки и крепости. Напуганные антифеодальным движением городов, они готовы были идти в бой против городских ремесленников, торговцев и против «всех врагов Христа», во главе которых, как заявлял об этом папа, стоял император Германии.
Объединенная Северная Италия, управляемая германским императором, представлялась папству очень опасным соседом, тем более что на юге Италии выросло большое сицилийское государство, и сравнительно небольшая Папская область легко могла очутиться между двумя жерновами, готовыми ее перемолоть. Неудивительно поэтому, что нейтралистская политика Фридриха Барбароссы встречала противодействие папства, способствовавшего созданию в ряде итальянских городов антиимператорской партии, впоследствии получившей название гвельфской, в отличие от императорской партии, известной под названием гибеллинской.
Гибеллины выступали против вмешательства папства в жизнь Италии и в германском императоре видели силу, могущую дать отпор этому вмешательству. Они были представителями крупнейшего феодального землевладения и не желали делиться с папством плодами эксплуатации как своих крестьян, так и живших в «их» городах мелких торговцев и ремесленников. «Далекий» император, живший за альпийским барьером, казался им менее опасным претендентом на участие в грабеже населения, чем «близкий» папа, не выезжавший из Рима. Наоборот, гвельфы, по существу такие же феодалы, как и гибеллины, опасались «итальянской свободы», которую они не без основания отождествляли с господством крупнейшего землевладения, и видели в папе противовес как гибеллинам, так и императору, который мог оказаться союзником гибеллинов в деле угнетения всех слоев итальянского общества, включая и феодалов средней категории. Гвельфы были, таким образом, представителями папской партии, в которую входили менее сильные феодалы, а также торгово-ремесленные элементы.
Гвельфы господствовали в богатом Милане, где велась сильная агитация против «тиранических замыслов» Фридриха I, который решительно выступал против коммунального движения, превращавшего Северную Италию в ряд самостоятельных и независимых республик. Папство избрало Милан в качестве опорного пункта против Фридриха I и энергично агитировало за объединение городов в союз для борьбы с Фридрихом I. Союз опирался не на одни грозные анафемы папы по адресу императора. Были привлечены к общей борьбе с Фридрихом также сицилийский король и византийский император.
Экономические интересы союзников никак не могли быть согласованы: Византия, центральный склад восточных продуктов, претендовала на монополию торговли ими в Европе, в то время как торговые города Италии стремились к уничтожению этой монополии Византии. Сицилийский король мечтал о распространении своей власти на Восток, но наталкивался на противодействие этим планам со стороны Византии. Наконец, отдельные города, входившие в ломбардский союз, соперничали между собой.
Однако большинство итальянских городов ненавидело деспотизм империи. Горожане большинства городов Северной Италии, возглавленные частью купечества, опираясь в известной мере и на папство, и даже на Византию, выступали сомкнутыми рядами против императора. При Леньяно 29 мая 1176 г. они нанесли решительное поражение армии Фридриха Барбароссы. Торжество гвельфов было полным. Империя вынуждена была идти на сравнительно тяжелые условия мира. Император должен был отказаться от дальнейшего вмешательства в избрание пап. Отныне выборы папы должны были протекать в атмосфере «свободы», т. е. кардинальская коллегия без всякого участия представителей светской власти проводила в папы того, кто собирал в коллегии две трети голосов. Кроме того, император терял право оказывать влияние на назначение других представителей духовенства в Италии. Все было передано в безраздельное распоряжение папства. Что касается Германии, то, ввиду сильных позиций в ней Фридриха, папство должно было пойти на уступки. Здесь были сохранены условия Вормсского конкордата. Император фактически назначал собственной властью епископов. Папа Александр III (1159–1181) демонстративно праздновал победу над императором и всячески выражал свое превосходство над «жалкой» империей. Это, разумеется, обостряло отношения между папством и империей даже после «прочного» мира, заключенного в результате победы над Фридрихом при Леньяно.
Вскоре папство увидело недовольство, охватившее выросшие и окрепшие в Италии города. Эти города повели ожесточенную кампанию против церкви, которая в силу своей феодальной власти претендовала на господство и эксплуатировала целый ряд городов. В процессе этой борьбы обычным в среде горожан стало противопоставление первоначального христианства, якобы проповедовавшего бедность и нищету, современной церкви, богатевшей благодаря неимоверным поборам, ложившимся на городское население.
Это противопоставление древней церкви новой и все громче раздававшиеся требования вернуться к первоначальному христианству дали возможность папству скрыть настоящий характер недовольства церковью и отождествить его с еретическим движением — катарской ересью[31], которое отказывалось признавать духовенство, погрязшее в мирских наслаждениях. С помощью суровых преследований ереси церковь и папство стремились сохранить свое социально-политическое и духовное господство в Италии. Так, когда в небольшом городе Витербо возникла сильная партия, боровшаяся за освобождение коммун из-под власти феодальной церкви и вытеснявшая представителей духовенства из городских должностей, папа Александр III поспешил объявить город Витербо еретическим. «Сыновья Велиала[32], гласила папская булла, осмелились избрать консулами еретиков и не остановились перед тем, чтобы назначить даже городским казначеем ересиарха, сына погибели, Тиньози, который в силу своих злодеяний еще до сих пор связан, по нашему повелению, оковами отлучения и все еще, несмотря на это, упорствует в своем неповиновении».
Между тем «сыновья Велиала» и «ересиарх» Тиньози были в первую очередь политическими врагами церкви и стремились вырвать Витербо из когтей духовных феодалов. Подтверждают это летописцы, рисующие Джованни Тиньози в качестве борца против феодалов и церковников. Тиньози был, согласно данным летописцев, сторонником гибеллинской партии и видел во вмешательстве императора в дела итальянских городов единственное средство освобождения их от папского гнета. Хорошо зная Тиньози, летописцы совершенно не упоминают о его еретических взглядах и о создании им нового религиозного учения, чего, естественно, следовало бы ожидать от «ересиарха», как его называет папская булла.
Случай с Витербо не был эпизодическим явлением, он — типичная иллюстрация того, как папы превращали противников церковного господства в городах в еретиков, с которыми, по понятиям того времени, церковь должна бороться всеми средствами. Само собою разумеется, что в рядах гибеллинов было немало еретиков, т. е. людей, которые, разделяя политические воззрения гибеллинской партии, проповедовали в то же время религиозные взгляды, шедшие вразрез с установленными католической церковью догмами. Такое сплетение политики с религией затрудняет, между прочим, определение размеров катарской ереси в Северной Италии: здесь не было резкой грани между противниками светского господства церкви и религиозными новаторами, тем более что последние выступали большей частью против папской власти — как светской, так и духовной. Но так как папству выгодно было преувеличивать религиозную опасность, оно умышленно объединяло в одну группу политических и религиозных противников и настаивало на необходимости искоренять зло любыми средствами. Не без злого умысла церковь превращала гибеллина и еретика в тождественные понятия. Переплетение двух форм социально-политической оппозиции превращало ересь в большую общественную силу. С выходом ереси на широкий путь политики, когда ересь становилась выразительницей революционных политических настроений определенных общественных классов, еретическая мысль приобретала жизненную мощь и энергию. «Божье слово» стало находить отклик в широких слоях общества и, передаваясь из уст в уста, вербовало сторонников, готовых бороться за осуществление в жизни «слова божьего».
Церковь почувствовала в «новом манихействе» серьезную опасность, и папство, только что победившее императора Фридриха I, предложило ему «крепкий союз» на почве преследования «врагов христовой веры».
В лагере «врагов христовой веры» участвовали разнообразные социальные группы с различными интересами. Однако их объединяло одно — ненависть к римскому гнету. Путем возврата к «истинному христианству», под которым каждое еретическое течение разумело нечто свое, все они старались достигнуть своих различных целей. Главные кадры еретиков составляли, по-видимому, мелкие ремесленники и торговцы. В Тулузе, например, ткачи в огромном количестве примыкали к еретикам, о чем свидетельствует обозначение катаров «тиссеранами» (франц. tisserand — ткач). Римский инквизитор псевдо-Райнерий с презрением говорил о еретиках, учителями которых обычно бывают башмачники и другие ремесленники.
Еще II Латеранский собор в 1139 г. лицемерно заявлял, что церковь не жаждет крови, но что в деле истребления еретиков она возлагает все свои надежды на светскую власть, к которой обращается с настоятельной просьбой о деятельной помощи. Тем самым был придан, так сказать, государственный характер сожжениям еретиков, и без того усилившимся с момента предания в 1124 г. костру Петра из Брюи[33] в городе Сен-Жиль. Впоследствии эти сожжения стали совершаться от имени императора, купившего за эту «честь и милость» молчаливое согласие папства на новое укрепление позиций империи. Так на пепле сожженных еретиков выросла неожиданно «дружба» между Фридрихом I и папством после ряда лет столкновений и войн.
По существу, «дружба» эта превращала Фридриха I в прислужника церкви и увеличивала мощь и значение папства. Под предлогом поисков «еретической заразы» папство далеко простирало свои цепкие когти и прибирало к рукам и такие территории, которые еще продолжали находиться вне влияния Рима. Так искоренение катарской ереси послужило усилению господства папства. Для империи же оно могло иметь лишь отрицательные последствия: усиление церковной власти, претендовавшей на исключительное господство в мире, ослабляло шансы того, кто сам стремился к абсолютной власти в пределах своего государства.
Союз с императором на почве преследования еретиков особенно окреп при папе Луции III (1181–1185), яром враге еретиков. По решению созванного Луцием собора кости умерших еретиков, как оскверняющие христианские кладбища, подлежали вырытию и сожжению, их имущество, если оно сохранилось и попало в чьи-либо руки после смерти еретиков, «по недоразумению погребенных по-христиански», должно было быть конфисковано.
Фридрих I поддерживал силой своей власти эти мероприятия Луция и обещал даже отправиться в крестовый поход в «святую землю», чтобы во имя славы католицизма искоренить и на Востоке «врагов веры». Готовность Фридриха помогать папству в деле истребления еретиков требовала от него «государственных» уступок — в первую очередь отказа от соединения Сицилии с Северной Италией и имиерией. На это император согласиться не мог. В ответ на стремление императорской власти защищать «великую Германию», в которую входили бы Сицилия, Северная Италия и Германия, папство прибегло к старой политике — разжиганию междоусобной войны в Германии, усилению того сепаратизма, которому так легко поддавались германские князья.
III
Новая страница в истории папства открывается с XIII в. правлением папы Иннокентия III (1198–1216).
Как только Иннокентий был избран, он обратился с посланием к ряду итальянских коммун и областей на тему о «зверской» расе («германской»), которая стремится к господству над Италией. Особенно подробно папа описывал зверства Генриха VI, сына Фридриха Барбароссы, в Сицилии (1190–1197), где, по его словам, нет ни одной семьи, которая «не стала бы жертвой этого тирана». Мало того, желая показать, до каких жестокостей доходил этот император, папа собрал в Рим многих сицилийцев и северян-итальянцев, у которых были выколоты глаза и отрезаны уши по распоряжению Генриха. Вид этих искалеченных должен был отбить охоту у итальянцев вернуться под покровительство империи. Возбуждая народные массы против Германии, Иннокентий не допускал, однако, мысли о независимости отдельных коммун и хотел заменить господство Германии своим собственным. Он подавлял всякую попытку к независимости на севере Папской области, в так называемой Римской Тоскане, и жестоко наказал пограничные города Ратикофани и Аквапенденте, не только навязав им своих правителей, но и взыскав с них тысячные штрафы. Под предлогом, что в городе Орвието будто бы выбирают должностных лиц из еретических сект, Иннокентий III наложил на город интердикт и запретил в нем богослужение. Вскоре туда им был отправлен легат, который разрушил много домов, казнил сотни людей и подверг публичной порке всех «еретиков», успевших заблаговременно раскаяться и спасшихся таким образом от верной смерти. Ожесточенные орвиетцы убили папского агента. Летописец не указывает, сколько людей стало жертвой этого кровавого агента Иннокентия III, зато он подробно перечисляет чудеса, будто имевшие место у гроба этого изувера, впоследствии объявленного церковью святым мучеником.
Смерть этого «святого» Иннокентий сумел использовать для подавления движения ряда городов к независимости. Эти города объявлялись очагами ереси, и папа самым жестоким образом расправлялся с торгово-ремесленными слоями, не желавшими подчиняться тяжкому игу Рима. Под ударами Иннокентия III наиболее зажиточные элементы покинули ряды еретического движения.
Участниками дальнейшей борьбы оставались почти исключительно бедняки как в городе, так и в деревне. Летописцы их называют «безграмотными», «людьми низкого звания», «сапожниками и ткачами». В Лукке, например, секта фратичелли состояла исключительно из ремесленников — «низкого сословия»; много было также «деревенщины». Современник этих событий Монета из Кремоны пишет: «Среди бедняков было много таких, которые умирали с голоду и которых приводили в ужас и возмущение несметные богатства церкви. С напряженным вниманием и с внутренним волнением слушали они „слово божье“, исходившее из уст еретиков, требовавших отказа церкви от мирских наслаждений и возврата к временам, когда бедность считалась величайшей добродетелью. Что же удивительного в том что городсая голь шла в секту катаров и другие еретические секты и пополняла их ряды свежими силами?» Эта вражда к церкви гнала бедняков в императорскую, гибеллинскую партию, хотя она, разумеется, так же мало соответствовала их классовым интересам, как и папская, гвельфская партия. Классовое сознание неимущих элементов как городского, так и сельского населения было настолько низко, что вне существующих группировок — гибеллинов и гвельфов — они не видели для себя места. Тем не менее эти неимущие элементы сочетали религиозную ересь с социальными мечтами, связывали ее с надеждами на лучшее будущее.
К мелким горожанам примыкали и крестьяне. Густота сети североитальянских городов и раннее освобождение крестьян в Северной Италии создавали постоянный контакт между городом и деревней и стирали ту резкую грань, которая существовала между ними в средние века в менее развитых в экономическом отношении странах. Итальянский крестьянин, подобно горожанину, знал подлинную жизнь духовенства, чувствовал его гнилое дыхание и испытывал его гнет и эксплуатацию. Он ненавидел церковь и ее главу так же, как и городской чернорабочий и ремесленник, которые сами недавно вышли из крестьянской среды и с которой не совсем разорвали нити. Эта тесная связь между городом и деревней придавала особую силу еретическим проповедям. Всасывая в себя разнородные политические и социальные элементы, еретическое движение принимало характер серьезной опасности для богатства и мощи церкви.
Папство напрягало всю свою энергию для борьбы с ересью и тратило огромные суммы на борьбу за «чистоту» веры, а также и для искоренения императорского влияния в Италии. Летописец Урсберга отмечает, какие огромные суммы требовались Риму, чтобы расправиться со всеми недругами; даже человеческие пороки, прибавляет он, служили источником обогащения Рима, и папство черпало деньги из этого источника: «Не религиозность и не чистота совести толкают людей к тебе, Рим, а совершенные преступления, желание искупить их и стремление путем денег выиграть какой-либо затянувшийся процесс». Английский историк Матвей Парижский (1197–1259)[34] с возмущением рассказывает, как аббат Сент-Албанса, имевший несчастье предстать перед Иннокентием III, не был выпущен из Латеранского дворца, пока не уплатил 100 марок. Аббат вынужден был сделать заем у папских ростовщиков: ему оставалось лишь утешаться тем, что прочие прелаты оказались в том же положении. Знаменитый немецкий поэт XII в. Вальтер фон дер Фогельвейде восклицает в сердцах: «Пастырь, которого избрал небесный повелитель, стал волком для своих овец».
Крупные средства извлекал Иннокентий III и из императорских владений в Италии. В связи с коммунальным движением и народным брожением, охватившим Северную Италию и принявшим грозный для империи характер, многие части Италии ускользнули из-под непосредственного влияния империи. Этим ослаблением императорской власти воспользовался Иннокентий III, который стал захватывать отдельные местности под тем предлогом, что «иностранный монарх» не может владеть в Италии землей. Однако Иннокентий III стремился не только вытеснить императорскую власть из пределов Италии, не только не допустить объединения Сицилии и севера Италии под властью императора, но и подчинить последнего власти церкви, добиться санкционирования папой избрания императора.
Папство должно было стать последним судьей в вопросе о том, годится ли избранный германскими князьями кандидат в императоры или нет, т. е. от воли папы должно было зависеть избрание германского императора.
Для достижения этой цели Иннокентий углублял княжеские междоусобицы, возникшие в связи с вопросом об избрании нового германского императора после смерти Генриха VI. Папа «освобождал» князей, епископов и даже отдельных горожан от присяги императору и призывал всех поддерживать лишь того кандидата, который признает за папством право утверждения и даже избрания германского императора, Одним из аргументов Иннокентия III против брата Генриха VI — Филиппа Швабского, избранного князьями императором, служила «забота» папства о «свободе» германского народа. Если Филипп станет императором, утверждал Иннокентий, то этим путем упрочится в Германии династия Гогенштауфенов[35] и «свобода Германии», заключающаяся в праве князей избирать по собственной воле императора, погибнет и уступит место наследственной монархии, что явится смертельным ударом для германской свободы. После долгих лет смуты и интриг князья уже после смерти Иннокентия III провозгласили императором Фридриха II Гогенштауфена, сына Генриха VI, который еще до своего избрания в Германии был уже сицилийским королем. Под властью нового императора, таким образом, оказались не только Германия, но и Северная Италия и Сицилия, чего более всего опасался Иннокентий III. Папская область оказалась окруженной враждебными силами.
Однако еще Иннокентию III удалось получить от Фридриха II ленную присягу в отношении Сицилии. Мало того, Фридриху пришлось уступить папству и ряд привилегий в нарушение Вормсского конкордата. Отныне папа мог заявить, что в Германии избрание епископов совершается «исключительно свободно», т. е. без вмешательства светской власти. Между тем епископы представляли в Германии огромную силу: они были не менее могущественными, чем самые сильные князья. На их землях в Майнце, Кельне, Трире, Зальцбурге, Вюрцбурге и т. д. сидели сотни и тысячи вассалов и сотни тысяч крепостных и зависимых крестьян. В те времена земля «служила», и в распоряжение духовных князей поступали материальные средства и военные силы. Обширнейшие архиепископские и монастырские земли выпадали из-под власти императора и в военном смысле, и в финансовом. Поэтому предоставление папе права назначения духовных князей равносильно было подрыву императорской мощи и созданию грозной опасности внутри империи со стороны зависимых от папы прелатов церкви.
Борьба с империей не мешала Иннокентию III подавлять еретические движения, охватившие Южную Францию и итальянские города. Стремившиеся к независимости итальянские города-коммуны отвергали не только императорскую власть, но и папскую, и Иннокентий подвел это движение под категорию ереси, опасной для католической веры. Ряду городов была объявлена война, и если она не приняла в Италии широкого размаха, то лишь потому, что папа вынужден был считаться с возможностью обращения городов за помощью к императору. Иначе обстояло дело на юге Франции, где значительная часть крупных землевладельцев была вовлечена в торговые обороты с Востоком и где создалась богатейшая земельно-торговая знать, стремившаяся к полной независимости как от французского короля, так и от римского папы. Здесь Иннокентий мог без всякой оглядки действовать против «еретиков», получивших название «альбигойцев», от имени города Альби, одного из главных центров ереси катаров.
Альби входил в состав обширного Лангедока со столицей Тулузой и такими большими и цветущими городами, как Монпелье, Нарбонна, Ним, Безье и др. Все эти места славились своим богатством и культурой. Даже арабы и евреи пользовались здесь веротерпимостью и служили торговыми посредниками между Востоком и средиземноморским побережьем Лангедока. Лангедок успешно конкурировал с итальянскими коммунами и, подобно им, с ненавистью относился к попыткам церкви вмешиваться в торговую жизнь страны. Местная земельная аристократия рано сумела оценить значение «левантийской» (ближневосточной) торговли. Нередко феодальные замки служили местом совершения коммерческих сделок, и сами феодалы зачастую руководили крупными торговыми предприятиями. Зараженные лихорадкой наживы, в погоне за барышами, феодалы конкурировали с духовными магнатами. Светские конкуренты обвиняли своих духовных соперников в измене основам учения Христа, в уклонениях от идеала бедности и нищеты. Духовенство же проклинало светскую власть, как носительницу ереси, распространительницу опаснейших для церкви учений. Обострение отношений между церковью и светской землевладельческой знатью побудило папство вмешаться в раздоры в среде господствующего класса, чтобы извлечь для Рима определенные — политические, материальные и религиозные — выгоды. Папа Иннокентий III потребовал от тулузского графа, чтобы он вместе со всей лангедокской знатью вернул церкви захваченное у нее добро. По словам папы, знать Тулузы и других местностей Лангедока богатеет благодаря тому, что она безнаказанно в течение ряда лет грабит католическую церковь. Этому преступлению, торжественно заявлял папа, должен быть положен немедленно конец, тем более что вся знать «исповедует еретические бредни». Действительно, сеньоры города Монпелье «обожали» катаров, сеньор Пьер де Сен-Мишель завещал последним часть своего имущества; в семье Дюрфор три поколения принадлежали к еретикам, а сеньоры Тоненкс дали даже четыре еретических поколения.
В несравненно большей степени, нежели среди феодалов, ненависть к церкви проявлялась в широких массах народа. В городах Лангедока была сильна ненависть ремесленников, в частности ткачей, к многочисленным монастырям. Нередко ткачей отождествляли с еретиками. Ненависть к «разжиревшей» церкви находила широкое распространение и среди крестьян, страдавших от чрезвычайно тяжелых церковных повинностей и с озлоблением относившихся к тунеядству церкви, жившей в роскоши и довольстве. Альбигойская ересь содержала элементы «крестьянско-плебейской ереси», представляла оппозицию против феодального строя, выступавшую под флагом оппозиции церковному феодализму. Опасность для церкви и папства была тем сильнее, что ненависть охватывала все слои населения. Писатель XIII в. Гильом де Гилауренс констатировал, что население Лангедока относилось к духовенству хуже, чем к евреям и арабам. Целые местности были поголовно объяты чувством злобы по отношению к церкви. Так, священник из Камбиака заявлял, что в его приходе лишь четыре человека остались верны католицизму. В Кастельнодари в церкви публично распевались еретические гимны, а в Мирпуа на собрании еретиков в 1206 г. присутствовало свыше 600 человек. Монпелье был настоящей еретической крепостью, оказывал упорнейшее сопротивление всякому наступлению на него церкви и готовился, в свою очередь, предпринять обширное наступление на церковь. Летописцы зачастую повторяют: «Народ стоит за еретиков, отворачиваясь от богатых клириков; епископы, собиратели сокровищ, не нравятся народу». Каноники писали трактаты, опровергающие «бессмысленные и бессовестные лжеучения еретиков».
При этих обстоятельствах папство и решило организовать крестовый поход против Лангедока. За участие в походе, за готовность беспощадно истреблять «врагов христовой веры» папство обещало всякого рода земные и небесные блага. По призыву Иннокентия III в Лангедок устремились из разных концов Франции жадные до грабежа рыцари, всякие социальные отщепенцы, толпы фанатиков, бывших во власти священников и монахов.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.