Слово 25. (По поводу перевода Толковой Псалтири, имеющее следующее надписание в Славянском тексте:) «Благовернейшему и высшему царю и Богохранимому Государю и Великому Князю Василию Иоанновичу всея Русии, иже во иноцех наименьший Максим Святогорский метание, еже о Господе смиренне творю»

Слово 25. (По поводу перевода Толковой Псалтири, имеющее следующее надписание в Славянском тексте:) «Благовернейшему и высшему царю и Богохранимому Государю и Великому Князю Василию Иоанновичу всея Русии, иже во иноцех наименьший Максим Святогорский метание, еже о Господе смиренне творю»

«Всякое даяние блого и всяк дар совершен свыше есть, сходяй от Отца светов» (Иак.1, 17), ясно учит боговдохновенное Писанье. Иначе и быть не может. Даже Платон, первый внешний философ, от божественного ли Писания будучи научен, или вразумлен был светом естественного разума, сначала насажденного в человеческом естестве, начало и причину всякого блага приписывает Богу, говоря: «действительно, благ есть Бог, и Он, поэтому, признается виновником всякого блага, а зла нисколько Он не причинен». После первого же истинного блага, которое есть Сам Бог, имеются бесчисленные блага, истекающие нам от Него, из которых два величайшие суть: священство и царство, как утверждает Великий царь Иустиниан, который говорит об этом так: „священство и царство суть два величайшие дарования Божьи человеческому роду, данные величайшим Его человеколюбьем; из них священство служит к устроению дел божественных, а царство заведует делами человеческими, промышляя о них; при чем и то и другое, происходя от одного и того же начала, украшают человеческую жизнь". Доказательством истины сих божественных слов служат многие священники и цари, бывшие в ветхом завете, и из них особенно замечательны: пророк Моисей и священник Аарон—богоизбранное сочетание; также: Иисус Навин и священник Елеазар; пророк Самуил и царь Давид, и другие праведники, одновременно и единомышленно управлявшие священством и царством. Много было таких примеров и в Новом Завете, как то: папа Сильвестр и Царь Константин Великий; Григорий Богослов и царь Феодосий Великий; Иоанн Златоуст и царь Аркадий, и остальной лик приснопамятных и блаженнейших тех мужей — архиереев и царей нового Израиля. В нашем же роде, примером и доказательством истинности вышеприведенных слов, служит, без сомненья, твоя богохранимая и боговенчанная держава, славнейшая в благочестии и добродетели, которая, собрав совершеннейшие добродетели прежде царствовавших премудрейших мужей, показывает их в себе, как бы в некотором чистейшем зеркале, испускающем всюду блистания чистого благочестия и правды. Будучи же украшен мудростью, соединенною с благочестивою кротостью, ты в божественных всенародных и в отдельных празднествах состоишь представителем и премудрейшим украшением этих торжеств. В советах же по делам управления государственного, касательно благоустройства положения подданных, также и по устройству военного положения, кто из нынешних и прежде бывших царей окажется способнейшим к сему Василия Иоанновича, славного Великого Князя всея России? Итак, хорошо было сказано нами выше, что чудная и славная держава твоя представляет собою олицетворение вышеприведенных слов Иустиниана, так как ты имеешь при себе содержащего архиерейский престол славного во архиереях господина Варлаама, преосвященнейшего Митрополита всея России, духовного отца твоей державы и всегдашнего ходатая к Богу. При вашем обоюдно согласном управлении чисто сияет благочестие, соединенное с правдою и благозаконием, так что при вас явственно исполняется реченное божественным Давидом: «истина от земли возсия, и правда с небесе приниче»; поэтому «Господь даст благодать, и земля ваша даст плод свой, и правда» ваша пред вами «предъидет», и «положит стопы» ваши «в путь», ведущий к горнему (Пс.84, 12—14). Итак, царское помазанье, исходящее от первого и Единого истинного Благого, как сказано выше, достигло и до твоей державы вместе с другими бесчисленными благами, которыми неоскудно обогащен царский твой разум. Это то самое теперь подвигло твою державу к переводу толкований псалмов, которые много лет были заключены в книгохранилищах, не принося никакой пользы людям. Но твое царство, просвещенное в разум живущею в тебе благодатью, как я выше сказал, и исполненное в духе божественной ревности, тотчас сообщает совет своему о Господе отцу, господину Варлааму, преосвященнейшему Митрополиту всея России, и, приняв от него молитву и благословение, вскоре не пустыми письмами, но полными, как колосья, человеколюбья, приносящими обильный плод, обращается к старейшине— проту—и к инокам, живущим на Святой Горе, приглашая из честной обители Ватопедской некоего Савву, одного из находящихся в ней чтимых священников. А как он по причине старости отказался следовать в царствующий всероссийский славнейший град Москву, то вместо его был послан пишущей сие Максим, наименьший монах, богомолец твоей державы, который, прибыв сюда и получив от твоей державы врученную ему оно книгу, по благословенно святейшего Варлаама, при помощи Божьей, сподобился в теченье одного года и пяти месяцев окончить перевод толкований с греческого на русский язык.

При этом нахожу необходимым предпослать этой книге несколько слов для объяснения ее достоинства и значения и желаю сказать об учителях церковных, составивших оную?кто они такие были, сколько их, и какой порядок их толкования, —дабы, во–первых, твоя богохранимая держава, а потом и все множество православных, могло знать: с кем беседуют, как, и о чем. Если для познания подлежащих чувству зрения предметов или дел, нуждаемся в объяснение их людьми опытными и с удовольствием слушаем их рассказы о сем, тем более прилично нам поступать так относительно предметов божественных, постигаемых разумом, —и это настолько необходимее, насколько божественные предметы выше человеческих, и разумные выше чувственных. Делая помянутое разъяснение, я имел в виду последовать примеру тех, которые, окончив какое?нибудь далечайшее необычное плаванье или путешествие, обыкновенно, по возвращение к своему месту, рассказывают спрашивающим их о всем, что они слышали особенно замечательного. Подражая таким плавателям и путешественникам, и я извещаю то, что видел в этом плавании. И если окажусь многоречивым, пусть никто этому не удивится, ибо кто рассказывает о чем?нибудь одном, тому можно и немногими словами много высказать. А кто говорит о многих и при том разнообразных предметах, тому не только неудобно сделать это, но если бы он так поступил, то рассказ его оказался бы весьма непригодным для слушателей, ибо этим он нанес бы им лишение не менее того, как если бы кто покусился одним словом изъяснить какое?нибудь бесчисленное царское сокровище. Итак, я приступаю к разъяснению.

Священная сия книга составлена древними мужами, украшенными всякою премудростью и глубиною разумений. Она так наполнена всюду боговдохновенною премудростью и высочайшим разумением, что не только превышает мои способности, но если бы она поручена была для перевода кому?нибудь другому, который много выше меня, то и он не без особенного усилия и большого труда мог бы совершить сие. Говорю это не относительно многочисленности содержащихся в ней сочинений, —нет! ибо не одно количество делает известное предприятье удобным или неудобным, но часто качество составляешь суть дела. Адамант принадлежит к числу самых мельчайших камней, и сравнительно с крупными камнями есть как бы комар пред слоном; но однако он является сильнее всякой наковальни и всякого молота, и будучи ударяем другим камнем—этот последний легко разбивается об него и рассыпается в прах. Так и разъяснение глубины премудрости и смысла различных толковников я признаю не очень легким даже для тех, которые хвалятся многоученостью, а не только для меня, малоученого. Священные сии мужи, раз навсегда погрузившиеся в глубину сего пророчества, принадлежали к числу ученейших и высочайших по мудрости и разуму. Став выше письмен и испытав трудолюбно, при помощи Святого Духа, скрывающийся в письменах таинственный разум, одни из них изъяснили иносказательный их смысл, другие—возводительный и высочайший, а некоторые просто изъяснили буквально смысл писанья, так что, в общем, читающему эту книгу можно услаждаться и духовною сладостью буквального смысла писанья, и изъясненьем иносказательного его значенья, и нравоучительным поучением руководиться к лучшим обычаям, светосиятельным же возводительным разумом восходить осторожно к пренебесным и премирным умозреньям и получать оттуда просвещенье ума. Поэтому, не погрешит тот, кто назвал бы эту книгу духовным хранилищем, наполненным многоразличной благодати, или мысленным раем, обилующим бессмертными садами и цветами духовными, ибо в ней мы найдем не только точащееся в изобилии всякое обычное полезное ученье, но и богословский разум, и пучину догматов неисчерпаемую—не только то, что учители богословы изъяснили о Высочайшей Блаженнейшей Троице, но и то, чему научают все приведенный Ею по человеколюбию от небытия в бытье видимые и невидимые твари. Также найдем учение и об ожидаемом в будущем двояком устроении людей, имеющих получить или нетление и славу вечную за благочестивую и добродетельную жизнь, или—посрамление и нестерпимые муки, по причине множества злодеяний. Найдем также, если будем прилежно читать эту книгу, что она во многих местах изобилует изъясненьем естественных законов природы, и показывает не только различный и неудобоизъяснимый порядок нашего рожденья, роста и воспитанья, но и самых величайших творений неба и земли, и какое в них устроенье и порядок, и как каждое из сих творений существует само по себе, и как они относятся одно к другому. Эта книга может также читающим ее доставить достаточно сильное оружье и против изобретателей ересей, так что они в состояния будут исторгать с корнем сатанинств их плевелы и ввергать их в огнь вечный. И что много говорить и обременять царский твой слух! Она и для богословствующих поучительна, и для занимающихся естественными науками просветительна, для спорящих — оружье, для молчальников—охраненье, упражняющимся в умозрении—помощь, скорбящим—утешенье, душевно недугующим—исцеление, —и короче сказать: в ней обретается для желающих всякое истинное благо, она представляет собою вертоград, обилующий всякими плодами, и есть сосуд, наполненный духовного меда и всякой сладости, услаждающий вкушающих из него. Не сразу она в таком виде составлена, но впоследствии приведена в такой порядок некоторым благочестивым и трудолюбивым мужем, который собрал в одно место толкования богомудрых мужей, потрудившихся над ней, и их разумения весьма прилично присовокупил к пророчеству. Но о книге довольно сказанного, а время уже показать имена составивших ее богомудрых мужей и изъяснить свойства их толкований.

Толковниками, возводящими к высокому божественному созерцанию, главнейшими пред прочими были: Ориген, Дидим, Аполлинарий и Астерий, а также и Евсевий. Первый из них есть Ориген, который, по причине своих непрестанных трудов в писаний, чтений и толкований, назван „Адамантом"и насколько прежде он пользовался великою славою по причине своей премудрости и правоты догматов, настолько впоследствии стал мерзостен и ненавистен за отвержение им правых догматов. Но не будем по этой причине смущаться и не сочтем его толкований пагубными для наших душ, ибо это было написано им ранее его уклонения к худшему, когда еще он изобильно насыщался высочайшими вдохновеньями Утешителя, и вместе с нами православными доблестно ополчался, посекая, как меч обоюдоострый, еретические полки, уничтожая их, как ткань паутинную. Премудростью и силою его слов настолько был удивлен великий в богословии Григорий, что называл его пробным камнем для всех, бывших в его время премудрых мужей, говоря: „Ориген для всех нас — оселок"(пробный камень). Поэтому, прочитав, вместе с Василием Великим, все его книги, он сделал из них выборку догматов, написанных им особенно высоко, и составил из них книгу, которую назвал „Филокалия", которая и до сих пор хранится.

За ним следуют—Дидим и Евсевий, мужи многоученые и умозрительные, и славные, после Оригена, любители толкования возводительного. Но откуда был Дидим, какого он сана и когда процветал, не могу достоверно сказать, кроме того, что он отличался всяким православием и высокою мудростью, и везде обличал зловерных еретиков. Речь его—краткая, но отличающаяся такою глубиною мудрости, что требует слушателя, пребывающего всегда в трезвении и внимании себе. Евсевий же стоит ниже его, как во всем остальном, так и в толковании возводительном Он был епископом Кесарии Палестинской при Константине Великом, и за свою особенную дружбу и за приятельство с мучеником Памфилом получил прозвание—Памфилов. Об этом Евсевии многие разно думают: одни говорят, что он осудил арианское нечестие, которым прежде был заражен, и представил на Никейском Соборе изложение православного исповедания; другие же это отрицают. Представил ли он такое отреченье или нет, однако оказывается, что он в своих толкованиях нигде ничего вредного не внес, а напротив, везде защищаете истину, поборает по ней, и сказанное пророком неясно о воплощенна Господнем, и что относится собственно к Божеству Единородного или к Его человечеству, и что приличествуете совокупно обоим естествам, то он чудным некоторым способом и яснейшими выражениями прилично изъяснил по отношению к Спасителю и устранил неясность речи.

Непосредственно за ними следуют Аполлинарий и Астерий, —мужи, исполненные всякой премудрости и благочестия. Из них Аполлинарий был епископом в Лаодикии Сирской, современник Василий Великому и Григорию Богослову и сообщник их и споборник в истине благовествования, как явствует из истории Филосторги арианина, где говорится: „Аполлинарий процветал в то время в Лаодикии Сирской, Василий—в Кесарии Каппадокийской и Григорий в Назианзе; эти три мужа ратоборствовали тогда за единосущие, поборая иносущие, и много превзошли всех, прежде меня и потом при мне защищавших ересь; Афанасий же в сравнения с ними считается как бы отроком."Так пишет об Аполлинарии Филосторгий арианин. Следовательно, Аполлинарий этот не есть еретик, но православный, современник Василию и Григорию и защитник истины. Астерий также известен как один из достигших в то время высочайшей мудрости. По словам блаженного Фотия, Патриарха Константинопольского, Астериев было одновременно два: один—поборник арианского нечестья, а другой был воспитан в догматах благочестья, который молодым пришел к великому Иулиану опытно проходил иноческую подвижническую жизнь и впоследствии был настоятелем иноческой обители. Этот в своих сочинениях везде утверждает догматы православья, доказывая присносущие Божия Слова и вечное Его с Отцем пребыванье.

Итак, относительно толкования, возводящего к высочайшему разуму, поименованные мужи превосходят других. В объяснении же иносказательного смысла пророчеств и касательно православья, каковое направление толкования приносит наибольшую пользу слушателям, так как ученье это переходит в их нравы, в этом преимущество пред всеми прочими принадлежит Василию Великому и Златоусту, которых слава относительно премудрости и святости, их склад речи, премудрейшие и прекрасные их толкования, настолько всем известны, что в настоящем слове не видится для меня необходимости говорить об этом уже знающим. Ибо вся земля и море и все острова преисполнены их святостью и богодарованною им премудростью и разумом, и нет никого, кто бы не слышал этих богогласных труб. Поэтому, я рассудил почтить молчанием сих равноангельных мужей.

Ближайшими после них следуют Александрийские первосвятители — Афанасий Великий и Кирилл, также Исихий. Из них Афанасий представляется любящим наиболее краткость в слове, но причину этой краткости в слове, как мне кажется, не следует приписывать такому светильнику, который привык более прекраснотекущей реки Нила разливать повсюду проповедание божественного Писания и струями учения напаять умы верующих. Но эту скудость его в слове нужно приписать наиболее собирателю книги толкование. Божественный же Кирилл пространнее Афанасия везде изъясняет, украшая всюду свое толкованье богословьем и нравоучительными поученьями, но не во всех псалмах встречается, как божественный Афанасий. Исихий же, как пчела, по всему пророчеству обильно предлагает читающим соты сладкого меда, понимая и изъясняя пророчества нравоучительно и иносказательно, относя оные к Лицу Христову и к Его Церкви. Откуда же был он родом и когда процветал, этого достоверно не могу сказать, как только то, что он вполне православный мудрованием и учением, принадлежит к числу иночествующих, и сказанное прикровенно о Спасителе нашем, он изъяснил явно.

Исторического и буквального смысла держатся Феодорит, муж многоученейший и добродетельнейший, два Феодора и Диодор, из коих Феодорит был епископом города Кира, который составляет одну из епархий, подчиненных архиепископу Антихийскому. Он был современен Кириллу Великому, с которым некоторое время находился во вражде по причине извержения зломудрого Нестория, которого изверг Кирилл с бывшими с ним, на третьем вселенском Соборе, не дождавшись прибытия Иоанна, архиепископа Антиохийского, и самого этого Феодорита. По этой причине он, как человек, был побежден гневом и написал возражение против двенадцати глав, составленных блаженным Кириллом против Нестория к утверждению православной веры. Но Феодорит не остался во враждебном отношении к апостольскому учению и к блаженному Кириллу, ибо вскоре он опомнился и опять примирился с Кириллом и на собор причтен был к православным. В своих толкованиях он прилагает большое старание и об изъяснении иносказательного смысла Писания, а также и о доставлении читателю пользы приличным нравоучением. Речь его чисто еллинская, отличается ясностью и преисполнена благодати премудрости. Таков—Феодорит. Из Феодоров же один пишется епископом Антиохийским, а другой—не могу сказать откуда был. Епископ Антиохийский (Феодор), держась буквального смысла, нигде не забывал и воплощения Христова, и относящиеся к сему пророчества согласует и открывает ясно. Другой же, не знаю по какой причине, держится чисто буквального смысла и относит все к евреям, разбирая пророческие изречения по грамматике; его толкования достигают только до 80 псалма. За ним следует Диодор, который также толкует буквально, относя все к евреям, и нигде не встречается, чтобы он какие?нибудь пророчества объяснил иносказательно и относил бы их к Спасителю. Речь же его чище Феодоритовой.

Местами встречаются и краткие толкования Севериана Антихийского, мужа благочестивого и православного, также и Григория Богослова—очень краткие, и тезоименного ему и верного его друга—Григория Нисского, которые встречаются во всей книге не более четырех или пяти раз. Известно также, что имеются в книге толкования и другого Кирилла, которого я считаю за бывшего иерусалимского патриарха, и это доказывается тем, что имеются и другие чудные его толкования на Апокалипсис Евангелиста Иоанна, где склад речи такой же, и речь его, вообще, ниже речи Александрийского Кирилла, отличающейся возвышенностью и положительностью и тем, что она во многих местах украшена высокими поучениями.

Прекрасные толкования божественного отца Иоанна Златоустого встречаются во множестве и в других псалмах, издавая духовное благоухание; в особенности же истолкованы им псалмы степенные (начиная с пс. 119), до конца книги, о которых все другие толковники умолчали; он же объясняет исторический их смысл по существу, и, по обыкновению своему, прилагает везде душеполезный поучения. Сказанное пророком в историческом смысле к евреям или о евреях, он очень премудро предлагает в назидательном смысле, везде поучая слушателя воспользоваться случившимися с ними некогда (бедствиями) или их добрыми делами, советуя уклоняться от пороков, за которые, по смотрению Божию, наводятся наказания, а иногда поощряет примером их к добродетели и к соревнований им. Есть в книге кое–где краткие, но благочестивые и прекрасные толкования другого Иоанна, Патриарха Александрийского. Надо сказать и то, что в греческой книге, в толковании степенных псалмов до конца, имя Иоанна Златоуста не обозначено, и это потому, что переписывавший книгу оставил эти толкования без надписания имени толкователя. Мы же, при помощи Божьей, узнав достоверно учителя от его склада речи и способа учения, а также имея об этом сведение давно, поместили имя его при его толкованиях.

В толкованиях на песни оказываются, кроме поименованных, и другие четыре толковника: Виктор и Николай пресвитеры и никто Евдокий, называемый философом, —мужи священные и достохвальные, но откуда они и когда были, не могу сказать. Также имеются краткие некоторые изложения и Максима Исповедника. Но о блаженных мужах, истолковавших пророческие псалмы, о коих я рассудил потребным известить твою державу, довольно сказанного. Сказав же еще кое что, закончу речь.

Следовало бы настоящей книге, исполненной великих достоинств, иметь и переводчика, более опытного в словесном искусстве, который мог бы не только глубокомысленный речения богомудрых мужей достойно передать, но и поврежденное от времени или испорченное невежеством переписчиков и предложенное ими с опущениями, от себя восполнить и вполне исправить. Хотя мы сами и греки по происхождению и по наречию, и учились у знаменитых учителей, но еще находимся где то внизу, при подошве горы фаворской, с девятью учениками, как не способные еще по причине дебелости разума, вместить боголепных видений Просветителя Иисуса, которых удостаиваются только одни просиявшие высотою добродетелей, как говорит священная песнь (Кондак Преображению). Говорю это потому, что греческий язык, по изобилию в значении слов и в разных способах выраженья, изобретенных знаменитыми древними риторами, довольно представляет трудностей в переводе, и для полного разумения их требуется для нас еще много времени и труда. Однако, сколько Бог свыше своею благодатью помог, и сколько сами могли уразуметь, мы ничего по силе своей не опустили, дабы сказанное хорошо и правильно, получило правильное и удобопонятное изъясненье, а поврежденное переписчиками или испорченное от долгого времени, где было для нас возможно, при пособии исправленных книг, или посредством собственного уразумения, постарались всеми силами, при помощи Божьей, опущенное восполнить и испорченное прилично исправить. А где не могли найти никакой помощи от книг, и от себя ничего не могли придумать, там оставили так, как было прежде.

Извещу же державу твою и о том, что за сделанный нами на пользу и для богоугождения, исправления, нас захотят укорять, как сделавших это по дерзости. Для устранения такого несправедливого укора, считаю нужным указать на два или на три исправленья, дабы по этим примерам можно было судить и о прочем. В предисловии к 12 псалму блаженный Афанасий говорит: этот псалом пророк поет, находясь в раскаянии о встретившемся; а следовало бы написать: о грехе. Ибо что может быть общего между покаяньем и встречающимся? Ведь не в том, что встречается с кем?либо, должно каяться, а в том, в чем кто согрешает пред Богом и людьми. Блаженный же Давид, по сугубом согрешении пред Уриею, умилился и произнес этот псалом. Это так. Опять в тридцать шестом псалме некто, объясняя слова: «меч их да внидет в сердца их» (ст. 14), говорит: „с Давидом это исполнилось и телесно". Но чтобы Давид был убит своим мечем, который обнажили на Давида, —это не только ложно, но и неизвестно и несогласно; знаем же мы из божественного Писанья, что не Давид, а Саул, постоянно гнавший Давида, сам напал на свой меч, который обнажил против Давида, и умер. Много подобных неправильностей встречается в разных местах по всей книге, которые перечислять все теперь нет надобности, а только следует сказать, что многие такие места получили, благодатью Христовою, приличное исправление. Поэтому для всех должно быть ясно, что не по дерзости и не по причине гордости, а по ревности к лучшему подъяли мы со всем усердьем и с любовью к истине труд исправленья, во славу Божию и на пользу читающим книгу, отчасти же и в надежде самим получить некоторую мзду от человеколюбца Бога и Владыки всех, Который воздает мзду даже за чашу студеной воды. Его благодатью будучи укреплен, сподобился и я довести до конца это многотрудное дело, сверх всякого ожиданья. И не скрою истины, что это не мое дело, а дарованье Божье, и принадлежит Его всемудрой благодати и силе, а не моей худости и немощи. Поэтому, прошу тех, которые будут с усердьем читать наш труд, снизойти нашим недостаткам, если что нами недосмотрено или забыто, или по причине неопытности не исправлено, так как забвенье всем свойственно. Итак, помышляя человеческую немощь, пусть от себя введут возможное исправление, если будут из числа сильных в знании глубокомысленного греческого языка, если достаточно вооружены грамматическою наукою и силою риторики, и приобрели это не сами собой, а от опытных учителей; если знают различное значенье греческих слов, правописание и другие относящиеся к сему науки, а также различье многообразных и труднопонимаемых выражении и различных многозначащих слов. Ибо часто одно и тоже выраженье имеет различное значенье, и может быть отнесено к тому и другому, и если тщательно не удержим настоящего смысла, можем отступить от истинного разума Писания и совершенно оное испортить, или ввести некоторые бессмыслицы. И то и другое—великий грех. Говорю это не для того, чтобы похвалить себя, но желая внушить осторожность тем, которые впоследствии захотят ввести исправление в наш труд. Но об этом достаточно.

Ты же, о честная и Богу особенно любезная царская душа, древним царям равночестный, для нынешних украшение и светило, а для будущих—предмет приятнейших повествований, услаждающих слух, —царь благочестивый, достойный называться царем не одной России, но и всей подсолнечной, великоименитый и превосходнейший великий князь Василий Иоаннович! Прими с радостью и веселием боговдохновенную и богодарованную сию книгу, которую некогда благодать Утешителя по человеколюбию своему даровала нам чрез блаженного богоотца Давида, а потом чрез просиявших во всякой премудрости и добродетели божественных мужей осветила сокрытый в ней разум бесчисленными просвещеньями благодати, и, как бы выкопав тщательно мысленными мотыками сокрытое сокровище разума, вывела оное на свет. Ныне же, переведенную нами недостойными на ваш язык, та же благодать дарует ее твоей боговенчанной державе, как дар душеполезный и спасительный. Прими ее с благим изволением и благочестно наслаждайся о Господе сам, и находящимся в твоей державе православным всем предложи ее как брашно духовное, чтобы многими, или лучше всеми, прославлялся общий всех Создатель Бог и Владыка, и чтобы тебе обильно собрать плоды молитв, приносимых всеми, а не опять сокрыто было, как прежде, в сундуках, такое богособранное сокровище, но да воссияют всем вообще благодатью Утешителя лучи мысленного Солнца. Пусть наслаждается этим все множество православных, чтобы и последующая поколения прославили тебя, как своего благодетеля, и чтобы имя твое было бессмертно и честно в устах всех. Потрудившихся же вместе со мной и соучастников этого дела: переводчиков — Власия и Димитрия и писцов Михаила Медоварцева и брата нашего, инока Силвана, малых слуг твоих, да изволит познать твое царство и вспомнить их труды. Мне же и находящимся со мною братьям благоволи за весь труд наш даровать просимое нами возвращение в Святую Гору, и этим избавить нас от печали долгой разлуки. Возврати нас опять сохранно честной Ватопедской обители, давно нас желающей и ожидающей нашего возвращения, как бы птенцов, питаемых ею, чтобы не лишиться нам тамошних многолетних подвигов и трудов наших, которые мы подъяли в надежде окончить там о Господе свою жизнь. Дозволь нам, благочестивейший и милостивейший Самодержец, исполнить пред Богом иноческие свои обеты там, где мы произносили их пред Христом и страшными Его ангелами в день нашего пострижения. Не безопасно солгать людям; тем более постигнет несказанный стыд того, кто сознательно солжет Богу, «страшному и отъемлющему духи князей». Будь же споспешником Христу в деле нашего спасенья—ты, который состоишь теплейшим заступником Церкви! Вспомни также и убожество священной обители Ватопедской, по причине которого мы посланы и подъяли бесчисленные подвиги и беды—не ради себя, ибо не сами собою пришли мы сюда (да не будет в нас такой диавольской злой прелести), но, будучи посланы от всего нашего братства и упрошены ради Христа, предприняли мы этот труд, как бы вменив ни во что своих господ (тамошних отцев), чтобы и их и твое повеленье исполнить. Таково наше понятие, и его мы держимся. Отпусти же нас скорее в мир, ради щедрот человеколюбца Бога. Христос там позвал нас (на служенье Себе) и назначил прийти сюда на время, даруя нас твоей державе, Которому ты и возврати нас, отпустив опять к отцам нашим, чтобы и сам Христос был твоим должником за этот твой дар, и мы могли бы и там находящимся православным поведать о том, какое видели превосходное царское твое управленье. Пусть узнают от нас и там находящееся бедные христиане, что они имеют еще царя, который не только обладает бесчисленными народами и всем прочим царски изобилует и достоин удивленья, но который и правдою и православьем особенно высоко более всех прославился, так что уподобился Константину и Феодосию Великим, которым твоя держава последует. О если бы и нам когда?либо освободиться чрез тебя от порабощенья нечестивым и получить свое царство, ибо все возможно и удобоисполнимо для общего всех Владыки, Который некогда, воздвигнув от нижних Галлов великого в царях Константина, избавил древний Рим, сильно стесненный от нечестивого Максентия! Так и ныне новый Рим, сильно обуреваемый безбожными агарянами, да благоволит Он освободить чрез благочестивую державу царства твоего и да явит от отеческого твоего престола наследника, и тобою да подаст нам бедным свет свободы, милостью и щедротами Своими. Ему подобаете всякая слава, честь и поклоненье, с безначальным Его Отцем, и с пресвятым и благим и животворящим Его Духом, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.