Абайе

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Абайе

Абайе — один из самых знаменитых амораев Вавилонского Талмуда. Имя Абайе не было его настоящим именем. Это прозвище, связано с его биографией. Сирота, не помнящий родителей, он воспитывался в доме своего дяди по отцу, Рабы бар Нахмани, одного из виднейших амораев Вавилонии [1]. Настоящее имя Абайе также было Нахмани. Дядя не хотел называть племянника именем своего отца и прозвал его Абайе — маленьким папой, чтобы отличить от большого. В памяти поколений настоящее имя Абайе почти не сохранилось. За исключением отдельных единичных случаев [2], Талмуд называет его прозвищем, данным дядей.

Детство Абайе, маленького сироты, не назовешь счастливым. Хотя его дядя славился ученостью и даже возглавлял йешиву, в доме царила нищета. Семья голодала [3]. Абайе рассказывал, что однажды он был приглашен на трапезу к родственнику Главы Изгнания, Мараю бар Мару. Он закусил дома, и явился в гости, как ему казалось (и как подобало) сытым. Подали кушанье. Одно блюдо сменяло другое, и с каждой переменой Абайе все больше убеждался в истинности поговорки: Когда бедняку кажется, что он сыт, он просто не знает, как голоден [4]. Даже после преждевременной смерти дяди, когда Абайе обрел самостоятельность и стал заметной личностью в мире Торы, его материальное положение не улучшилось. Как и его родители и дядя, Абайе не дожил до старости. Генеалогия его семьи восходила к первосвященнику Эли, над чьим потомством тяготело проклятие ранней смерти [5]. Лишь редкому из представителей этого рода удавалось продлить свои дни. Абайе дожил до шестидесяти лет, а другие члены его семьи скончались, не достигнув и этого возраста [6].

Семейную жизнь Абайе также не назовешь счастливой. Его первая жена умерла раньше него. Овдовев, Абайе женился вторично, но и этот брак продолжался недолго. Вторая жена Абайе вскоре овдовела [7]. Судьба Абайе представляет удивительный контраст судьбе его друга, Равы. Тот был богат, ему все удавалось, он дожил до глубокой старости и родил сыновей, которые пошли по его стопам. В то же время на долю Абайе не выпало не только семейного счастья — судьба его сложилась не слишком удачно и в мире Торы. Хотя его имя часто встречается на страницах Талмуда, трудно найти Ѓалаху, следующую мнению Абайе [8].

Несмотря на бедность и невзгоды, домашняя атмосфера, в которой вырос Абайе, оставалась дружелюбной и теплой. О бедствиях семьи в Талмуде сказано: Шестьдесят несчастий было в доме у Рабы [9]. Хотя Талмуд уделяет мало внимания частной жизни, представляется, что племянника с дядей, заменившим ему отца, связывала искренняя любовь и взаимное уважение. Однако несмотря на родственные отношения, почтение Абайе к дяде было столь велико, что он никогда, ни в лицо, ни заочно, не называл его по имени, а только мар — господин. Жена дяди, по-видимому, и есть та женщина, чьи высказывания Абайе часто цитирует, предваряя их словами: говорила мне мать [10]. Из уст воспитавшей его тетки Абайе услышал немало народных присказок, историй о чудесах и нечистой силе, о волшебных и целебных средствах. Многие из этих историй запечатлел в его пересказе Талмуд.

По иному складывались отношения Абайе с другим своим наставником, равом Иосефом [11]. Рав Иосеф был неизменным соперником, товарищем и оппонентом Рабы в ѓалахических спорах. К Рабе Абайе испытывал безграничное уважение, смешанное с обожанием. Впрочем, в талмудической традиции почтение к учителю, как бы оно ни было велико, вовсе не означает полного согласия с ним. Абайе не раз указывал дяде на противоречия в его словах и порой опровергал его доводы. Тем не менее, в основе их отношений лежало беспредельное уважение ученика к учителю и даже преклонение перед ним. Взаимоотношения Абайе с равом Иосефом складывались сложней. Рав Иосеф отличался от Рабы. Он был мягче, по-иному учился и иначе учил. В отличие от Рабы, которого за полемический дар и остроту ума величали корчевателем гор, рав Иосеф своими обширными познаниями заслужил прозвище Синай — его память хранила огромное количество ѓалахических преданий, и он прекрасно разбирался в самых сложных проблемах. Абайе был его ближайшим учеником. Сидя перед равом Иосефом, он засыпал его вопросами и часто оспаривал мнение рава. Со своим учителем Абайе держался более независимо, чем с дядей — как человек, имеющий по каждому вопросу самостоятельное мнение и не желающий его скрывать. Во время учебы он не довольствовался ролью пассивного слушателя, а пытался влиять на других. На склоне дней рав Иосеф ослеп и тяжело заболел. Продолжительная болезнь губительно сказалась на его памяти, и мудрец забыл многое из того, что знал. В эти годы Абайе сделался его опорой. Он поддерживал, а в известной мере и дополнял учителя, фактически став его преемником. Не раз признавался рав Иосеф: Я не слыхал такой Ѓалахи, на что Абайе возражал: Ты говорил так-то и так-то [12]. Рав Иосеф понимал, что болен, и доброжелательно принимал поправки Абайе. Время от времени он даже намекал на свой недуг, говоря о мудреце, чья память ослабла из-за болезни [13].

Поколение амораев, пришедшее на смену современникам Рабы и рава Иосефа, смело можно называть именем одной из самых прославленных в Талмуде четы мудрецов — поколением Абайе и Равы. Дискуссии, которые они вели между собой, получили название споры Абайе и Равы. Последующие поколения считали эти дискуссии солью Талмуда, ибо в них раскрывалась его сущность. И действительно, споры Абайе и Равы во многих аспектах образуют хребет Талмуда. В их дискуссиях можно найти ответ чуть ли не на любой вопрос, обсуждаемый в Талмуде. Доходит до того, что когда Талмуд желает подчеркнуть, что тана рабан Иоханан бен Заккай был сведущ во всех тонкостях Ѓалахи, содержащейся в Торе, он прибегает к анахронизму и утверждает, что рабан Иоханан бен Заккай хорошо разбирался в спорах Абайе и Равы [14].

Столкновения этих двух мудрецов исчисляются сотнями. Их споры рассеяны по всем трактатам Талмуда, и потому трудно подвести под них какой-то общий знаменатель. Мнения Абайе и Равы не совпадали по очень широкому кругу вопросов, причем расхождения были вызваны различными причинами. Мудрецы часто опирались на разные источники. Тем не менее, удается разглядеть некую внутреннюю связь, пронизывающую высказывания каждого из мудрецов — даже когда на первый взгляд их мнения кажутся внутренне противоречивыми.

Для примера возьмем один из самых известных споров Абайе и Равы, исключительно важный также с точки зрения ѓалахических выводов. Речь идет о ѓалахическом понятии йеуш ше-ло ми-даат [15]. Когда можно констатировать, что хозяин отчаялся найти потерянное? В тот миг, когда вещь была утрачена, или позже, когда ему стало известно о пропаже? Решение этого частного вопроса имело далеко идущие последствия для широкой сферы ѓалахического законодательства, связанного с потерями и находками. В частности, от него зависело определение момента, с которого потерянная вещь становится бесхозной, как и определение самого понятия потеря. Философский аспект обсуждаемой проблемы также чрезвычайно интересен. Ведь по сути, обсуждается взгляд ѓалахи на понятие ретроактивность. Рава полагал, что существует йеуш ше-ло ми-даат, т. е. такой йеуш, который не зависит от осведомленности хозяина о пропаже. По мнению Равы, ретроактивной йеуш возможен. Абайе, отрицавший возможность ретроактивного отчаяния, напротив, считал, что йеуш обусловлен осознанием утраты. Владелец должен как-то выразить свое отчаяние. И потому до тех пор, пока ему неизвестно о пропаже, даже безвозвратно потерянная вещь не может считаться бесхозной. Оба мудреца — и Рава, и Абайе занимают в этом споре необычные для себя позиции. Ведь в других подобных случаях, из которых, казалось бы, следуют те же самые выводы, их позиции прямо противоположны. Например, в вопросе о том, с какого момента следует дисквалифицировать лжесвидетеля [16], Абайе придерживается той точки зрения, что все показания такого свидетеля должны быть дисквалифицированы ретроактивно — с того момента, как он дал ложное показание. В то же время Рава полагает, что дисквалификация не может происходить задним числом. Она вступает в силу только после того, как суд вынесет соответствующее решение, и после этого распространяется лишь на будущее. Однако в действительности в подобном обмене позициями нет ничего удивительного. Ведь различия между Абайе и Равой не исчерпываются юридическими вопросами. Они проистекают из несходства мировоззрений. Абайе, как правило, руководствуется формальными критериями, в то время как Рава — реалист. Абайе почти всегда видит проблему и подходит к ее решению с формальной точки зрения. В этом сказывается не столько влияние его дяди, Рабы, сколько влияние наставника — рава Иосефа, чья удивительная память вмещала несметное множество ѓалахических преданий. Абайе продолжил дело учителя. Он не только впитал сокровищницу ѓалахических традиций, которую тщательно сохранял, но унаследовал и формальный подход к Ѓалахе.

Как и его учитель, Абайе видел сущность законодательных актов не в том, как они повлияют на общество. Он усматривал сущность законов в них самих, в их незамутненной чистоте и правильности. Таков был подход Абайе, и он придерживался его последовательно — как в тех случаях, когда требовалось применить закон задним числом, так и тогда, когда не требовалась.

Как уже говорилось, в случае со лжесвидетелем Абайе полагал, что его следует дисквалифицировать с того момента, как он начал давать ложные показания, а не после того, как суд объявил его лжесвидетелем. Дисквалификация лжесвидетеля касается самой сущности свидетельства, и потому неважно, знал ли кто-то о том, что свидетель лжет, или нет. Точно так же Абайе полагал, что потерянная вещь действительно становится бесхозной лишь с того момента, когда владелец заметит пропажу, и несущественно, сколько времени ему потребуется на это. То, что объединяет оба случая — нежелание считаться с реальностью. Требование дисквалифицировать лжесвидетеля задним числом кажется справедливым, но на деле угрожает расстроить систему судопроизводства. А отстаивая невозможность ретроактивного йеуша (что также представляется весьма разумным), Абайе лишает человека, нашедшего потерянную вещь, надежды на обладание ею. Ведь на практике почти никогда невозможно установить, известно ли хозяину о пропаже и осталась ли у него надежда найти ее. В том и другом споре Абайе применяет одинаковый формальный подход: решение должно быть справедливым с точки зрения Ѓалахи, а то обстоятельство, что на деле оно трудноисполнимо, ничего не меняет.

Хотя в двух приведенных выше примерах Ѓалаха последовала мнению Абайе, это скорее исключение, чем правило. В подавляющем большинстве ѓалахическое законодательство предпочитало мнение Равы. Сложные интеллектуальные построения Равы оказались ѓалахически более приемлемыми, чем формальный подход Абайе. Прагматик Рава стремился применить Ѓалаху в реальных условиях, то есть приспособить формальный закон к живой действительности. Хотя подобные практические соображения отнюдь не всегда выдвигались в ходе обсуждения, их, тем не менее, невозможно было игнорировать. Ведь они существовали всегда. Рава пытался решить проблему, проистекающую из недостаточной согласованности ѓалахических споров с реальным положением вещей. Он добивался соответствия между действительностью и Ѓалахой ценой обоюдных уступок. Проблема, которую стремился решить Рава, не была скрыта и от Абайе. Но его принципиальная позиция заключалась в том, чтобы игнорировать это противоречие. В его представлении Ѓалаха и действительность были двумя разными сферами, существовавшими каждая сама по себе. Ѓалаха устанавливает ясные завершенные законы, близкие к совершенству. Каждый из законов наделен собственным идеальным существованием. Поиск надлежащей формы и сбережение ее неприкосновенности — само по себе важная задача. Даже если в жертву форме приходится приносить нерешенные практические, а порой и теоретические проблемы — Абайе это не беспокоит. Доводы и внутреннюю логику обычной юридической практики он с готовностью оставляет другим, как, впрочем, и обязанность учитывать последствия принятых законов для общества. То, что его заботит — сохранение в изначальной целостности, неприкосновенности и чистоте неизменных ѓалахических принципов.

Поэтому Абайе часто готов был принять то, что оказывалось неприемлемым для его коллег — разночтения источников и концептуальные несоответствия в учении одного и того же мудреца, несовместимые друг с другом ѓалахические позиции, ибо с его точки зрения каждая из позиций обладала самодостаточным существованием и внутри себя была истинной.

Человеческая близость между Абаей и Равой возникла вопреки совершенно несхожим мировоззрениям. Полярная противоположность взглядов отразилась в учении этих мудрецов, запечатленном Талмудом. Абайе и Рава дружили с детства. Они учились у одних и тех же учителей [17]. Несмотря на пропасть, пролегавшую между сыном обеспеченных родителей и бедным сиротой, а позже — между обездоленным страдальцем и безмятежным баловнем судьбы, несмотря на вечные споры по многочисленным и разнообразным вопросам, дружба, завязавшаяся в раннем детстве, никогда не прерывалась.

Абайе и Рава, как и возглавляемые ими дома учения, не дискутировали по личным вопросам. Они обсуждали принципиальные проблемы, вникал и в сущность явлений. Вместе с тем различия между мудрецами основывались на разнице их характеров и несходстве взглядов на мир. Раба оставался реалистом, прагматиком, тогда как Абайе всегда тяготел к чистому Закону. Этот Закон не позволял практической юриспруденции смутить себя хитроумными житейскими доводами и не нуждался в упорядочении извне. Абайе, подобно храмовому священнику, видел свою миссию в сохранении Традиции, которой угрожали искажения. Он бдительно оберегал Закон в его первозданной чистоте и незамутненности.

Муж мудрый и несчастливый, Абайе не добился изменения господствовавшей в ѓалахическом законодательстве тенденции. Ѓалаха почти никогда не следует его мнению. Но его вклад в развитие еврейской мысли, в искусство ѓалахической дискуссии неоценим. Образ Абайе навсегда остался рядом с образом Равы. Чета этих мудрецов подобна двум столпам, на которых зиждется здание Талмуда.