Глава IX

Глава IX

Закладка мельницы Дивеевской обители в 1827 году. Хлопоты М. В. Мантурова по заготовлению материалов для постройки церкви. Построение мельницы и распоряжения о. Серафима по устройству новой своей обители. Первые двенадцать сестер Серафимовой пустыни. Устав мельничной обители и батюшкино «правильце». Рассказы сестер о первоначальной их жизни в новой обители. Предсказания о. Серафима о будущем обители. Повествования сестер о беседах с о. Серафимом. Построение корпуса для Великой Госпожи. Вера сестер Дивеевской обители в батюшку Серафима

9 декабря 1826 года состоялась закладка мельницы, на чужой тогда земле г-на Баташева, обещанной о. Серафиму сестрой помещика г-жою Постниковой.

«В зачатие матери Анны и я хочу зачать обитель!» — торжественно и восторженно объявил святой старец, основатель будущей великой обители. Сестре Ксении Васильевне батюшка дал ниточку, по размеру которой и приказал сделать закладку мельницы. Затем ближайший помещик А. Н. Прокудин, имевший веру и уважение к о. Серафиму, прислал мельничного мастера и 12 человек плотников, которыми мельница была построена в скорое время.

В брошюре изд. 1849 года (с. 64) о подвигах о. Серафима говорится, что «старец приказал одному Лихачевскому крестьянину Ефиму Васильеву, искусному в плотнической работе и в то время горящему к нему любовью и верой, чтобы он на избранном им месте, на небольшом лугу, сначала набил колья, а потом мало-помалу построил бы из Саровского леса и саму мельницу о двух поставах. Посланный крестьянин немедленно начал исполнять в точности приказания старца, по его благословению. Когда же его останавливали и препятствовали его самовольной, по-видимому, работе (на чужой земле), потому что он начал ее без позволения господ, Ефим Васильевич терпеливо сносил все оскорбления и отвечал мешавшим просто, что о. Серафим приказал ему это делать, и тем заставлял отступаться от себя». По показаниям современников, действительно все постройки в Дивееве батюшка о. Серафим поручил Ефиму Васильеву и впоследствии был не расположен к помещику Прокудину, который много обещал, но ничего не исполнил.

Весной 1827 года начали строить мельницу, а летом 7 июля, накануне праздника Казанской иконы Божией Матери, она замолола.

В этом же 1827 году о. Серафим сказал постоянно приходившему к нему за приказаниями и распоряжениями Михаилу Васильевичу Мантурову: «Радость моя! Бедная-то общинка наша в Дивееве своей церкви не имеет, а ходить-то им в приходскую, где крестины да свадьбы, не приходится, ведь они девушки; Царице Небесной угодно, чтобы была у них своя церковь к паперти же Казанской церкви пристроена, так как паперть эта достойна алтаря, батюшка! Ведь матушка Агафья Семеновна, стоя на молитве, всю токами слез своего смирения омыла ее; вот, радость моя, и выстрой ты храм этот Рождеству Сына Ее Единородного, сиротам моим!» У Михаила Васильевича Мантурова хранились в неприкосновенности деньги от продажи имения, которые батюшка приказал спрятать до времени. Теперь настал час Михаилу Васильевичу отдать все свое достояние Господу, и такие деньги были, несомненно, угодны Спасителю мира. Следовательно, церковь Рождества Христова создалась на средства человека, принявшего на себя добровольно подвиг нищенства.

«Благословите, батюшка!» — ответил Михаил Васильевич и тотчас приступил к хлопотам о разрешении постройки и по приготовлению материалов, на что требовалось в такой глухой местности много времени.

Отцу Серафиму предлагали несколько раз выстроить Дивеевским сестрам храм, но он отвергал приносимые деньги, как «не чистые и не угодные Царице Небесной». Так, сестра Ксения Васильевна свидетельствует (Летопись, тетрадь № 6, рассказ ее под № 26), что она однажды, не называя личности, радостно сказала батюшке, будто им обещают выстроить церковь, но о. Серафим ответил: «А вы не слишком-то радуйтесь да не очень-то на благодетелей надейтесь! Вот что я расскажу тебе, радость моя! Раз поусердствовали два помещика и говорят мне: "Благословите, батюшка, мы на могиле матушки Александры чугунный памятник поставим". А я им отвечаю: что в нем пользы?! Нет никакой пользы, батюшки; а вот лучше вы нам прикладец сделайте на новую церковь-то, что там строиться будет! Услыхав это, они так и запасмурились: нет, говорят, это нам не подручно и далеко! Ничего, отвечаю я, найдем на то человека. Хорошо! — говорят. Вот мы с Мишенькой-то (Мантуровым) все и ждем-пождем, да так, матушка, и до сих-то вот пор все ждем! А их все нет как нет! Вот уже и разрешение пришло (то есть на построение храма), а мы получили отказ от благодетелей-то, матушка! Нечего на благодетелей-то надеяться, никогда не надо!» Затем, подождав немного, о. Серафим спросил Ксению: «А кто же это обещал-то тебе, радость моя?» — «Да Прокудин», — ответила Ксения. «Это он-то! — воскликнул о. Серафим. — И не моги, и не моги брать, матушка, и не надо! Он уже мне и Мишеньке говорил, да я не приказал, матушка! Запомни раз навсегда: не всякие деньги угодны Господу и Его Пречистой Матери! И не всякие деньги попадут в обитель мою, матушка! Мало ли что, другие бы и рады дать, только возьми, да не всякие-то деньги примет Царица Небесная. Смотря какие деньги; бывают деньги обид, слез и крови! Нам такие не нужны, мы не должны принимать их, матушка!»

Построив мельницу-питательницу сирот своих, как батюшка о. Серафим называл ее, он перевел в нее, по приказанию Божией Матери, семь сестер из общины матери Александры. Восьмой батюшка считал Елену Васильевну, как сказано в прошлой главе. До глубокой осени жили эти семь сестер на мельнице, не имея еще кельи. Вот список этих семи сестер: первая — Прасковья Степановна Шаблыгина, с которой молился о. Серафим 1 декабря 1825 года в дальней пустынке. Она была девушка из крестьян деревни Вертьяново (впоследствии монахиня Пелагея); вторая — Евдокия Ефремовна, девица из крестьян села Аламасова (впоследствии монахиня Евпраксия), высокой жизни, удостоившаяся быть в 1831 году в день Благовещения при посещении о. Серафима Царицей Небесной со святыми; третья — Ксения Ильинична Потехина, крестьянская девица деревни Вилейки (впоследствии последняя начальница мельничной общинки и благочинная Дивеевского монастыря, монахиня Клавдия); четвертая — Ксения Павловна; пятая — Прасковья Ивановна (впоследствии монахиня Серафима); шестая — Дарья Зиновьевна и седьмая—Анна Алексеевна. Для духовного руководства о. Серафим поручил их всех новому Дивеевскому священнику о. Василию Садовскому, которого назначил быть и духовником для них, говоря, что на это есть воля Божия, Царицы Небесной и его благословение. Избранные сестры были из числа тех дев, которые в прежнее время самим старцем определены в общину Агафьи Семеновны Мельгуновой. Не имея еще кельи, сестры до глубокой осени жили на самой мельнице и занимались работами. В конце же октября построили свою келью, в которой одной и поместились все. Через непродолжительное время о. Серафим приобрел для них житницу, и поставили ее против кельи. После сего он благословил им строить и другие кельи для вновь приходящих сестер. Строения о. Серафим распорядился вести в две линии, так, чтобы мельница приходилась в средине или против промежутка. Около года, по заведении мельничной общины, сестры ходили на трапезу в прежнюю обитель, и немало им было скорби от таких странствований. Потом о. Серафим благословил им печь хлеб и варить квас у себя, отдельно от дивеевских, и сам попробовал их стол, который изредка приносили ему, по его желанию. Раз сестра Параскева Ивановна, после трудов в лесу, вкушала вместе с о. Серафимом в обеденное время сухой хлеб с водой. Старец заметил: «Это еще, матушка, хлеб насущный; а когда я был в затворе, то питался зелием: траву снить обливал горячей водою, так и вкушал. Это пустынная пища, и вы ее вкушайте». С тех пор по благословению старца в общине стали готовить снить, отваривая ее в воде с солью. Сверх того, когда сестры бывали у него, он, после духовного утешения, отпускал их обратно не иначе, как с ношею сухарей или толокна. Одна из сестер, имя ей Мария Ивановна, назначена была для приготовления трапезы. Вскоре одна из семи мельничных сестер, Ксения Павловна, скончалась, и о. Серафим через три года начал присылать в свою обитель новых сестер, но не иначе как девиц. Н. А. Мотовилов свидетельствует в своих записках, что о. Серафим ему объяснил это установленное им правило поступления в мельничную обитель так: «Как я и сам — девственник, батюшка, то Царица Небесная благословила, чтобы в обители моей были бы только одни девушки!» Вдовиц, желающих поступить в обитель, о. Серафим посылал к начальнице Ксении Михайловне. В то же время батюшка о. Серафим, считавший начальницей мельничной обители Елену Васильевну Мантурову, добавил сестер до 12; так, восьмою определил Прасковью Семеновну Мелюкову, крестьянскую девицу деревни Погибловой, старшую сестру Марии Семеновны; девятой — любимицу свою Ксению Васильевну Путкову (впоследствии монахиню Капитолину); десятой — Анисью Семеновну; одиннадцатой — Агафью Ивлевну и двенадцатой — Екатерину Егоровну. [5] «Вино новое вливаю в мехи новые!» — сказал о. Серафим (записки Н. А. Мотовилова) и повел жизнь своих мельничных сестер на новых началах, по уставу, данному Самой Царицей Небесной. Сестры должны были вести строгую жизнь и заниматься, кроме духовных подвигов, физическими трудами. Для работ, непосильных девице, при мельнице находился еще старец работник. Найдя правило Саровских иноков, которого со всей строгостью держались в общинке матери Александры, непосильным, трудным, о. Серафим дал повседневное правило, преподанное ему Богородицей.

Встав утром, следовало прочесть: один раз Достойно, трижды — Отче наш, трижды — Богородице Дево, радуйся, Символ веры, потом два поясных поклона с молитвою: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную, поклон поясной с молитвой: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных, после, сего два поясных поклона с молитвой: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, Госпожею Девою Мариею Богородицею помилуй мя грешную! И поясной же поклон с молитвою: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, Госпожею Девою Мариею Богородицею помилуй нас грешных. В заключение этого правильца, стоя на коленах, двенадцать поясных поклонов с молитвой: Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас грешных, и точно так же на коленах двенадцать поясных поклонов с молитвою: Владычица моя Пресвятая Богородице, спаси нас грешных! Затем читать утренние молитвы. Для трудящихся сестер можно прочитывать все это даже на ходу, в работе.

До обеда постоянно читать про себя молитву Иисусову, а после обеда — до ночи: Владычица моя Пресвятая Богородице, спаси нас!

Вечернее правило: прочитать 12 избранных (изобразительных) пустынными отцами псалмов, потом помянник, поучение и 100 поясных поклонов с молитвою: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных! И сто же поясных поклонов с молитвою: Владычица наша Пресвятая Богородице, спаси нас грешных! Затем повторить утреннее правильце.

На ночь должны читать опять это же правильце с молитвами на сон грядущий.

Божия Матерь запретила о. Серафиму делать обязательным чтение акафиста, дабы этим самым не наложить тяжести и лишнего греха на чью-либо душу.

В воскресенье дана заповедь о. Серафимом служить пред литургией неопустительно Параклис Божией Матери, весь нараспев, по нотам.

Затем о. Серафим приказал неопустительно исповедоваться и приобщаться во все посты и, кроме того, двунадесятые праздники, не мучая себя мыслью, что недостоин, «так как не следует пропускать случая как можно чаще пользоваться благодатью, даруемой приобщением Св. Христовых Тайн. Стараясь, по возможности, сосредоточиться в смиренном сознании всецелой греховности своей, с упованием и твердой верой в неизреченное Божие милосердие, следует приступить к искупляющему все и всех Св. Таинству».

На все начальнические послушания о. Серафим приказал назначать только девиц и никоим образом не вдов; также и в церковные должности, которые обязательно должны все быть исправляемы сестрами мельничной обители. [6]

В заключение о. Серафим еще повелел, чтобы сестры кушали не стесняясь, когда и сколько угодно, хотя бы даже и ночью, но никогда не жили в одиночку, не были одни ни в келье, ни в дороге.

Этот устав целиком помещен в записке Н. А. Мотовилова, который, несомненно, и сам его исполнял, по любви к о. Серафиму и привязанности к Дивеевской обители, но в Саровских изданиях жизнеописания о. Серафима он изложен кратко, неправильно и ровно ничего не выясняет (1843 г., с. 109).

Для еще большего начертания этой великой, начальной обители старца о. Серафима следует обратиться к простым и истинным рассказам любвеобильных сирот Серафимовых, которые в свое время были записаны и хранятся ныне в монастырской библиотеке.

Старшая сестра Прасковья Степановна Шаблыгина (но не начальница, ибо начальницей считалась Елена Васильевна) повествует (Летопись № 6, рассказ № 1): «В продолжение года выстроилась у нас мельница и возле нее маленькая келейка. В эту-то келью перевел нас батюшка жить семь человек, да одна тут же и скончалась, а меня грешную сделал над ними старшей. Так жили мы тут три года, и батюшка никого еще не присылал к нам. Потом купил он нам житницу, приказав строить кельи, и стал уже присылать жить к нам сестер, которых к кончине его собралось уже 73».

Старица Ксения Ильинична Потехина (впоследствии старшая в мельничной обители и благочинная в монастыре монахиня Клавдия) рассказывала: «По поступлении жила я в обители матушки Александры, но когда была готова мельница, в число переведенных туда семи сестер включил батюшка Серафим и меня, грешницу. Тут жили мы до глубокой осени и спали на камнях мельничных, которых было два, и петь на них же учились, и читать как бы на двух клиросах; только в конце октября благословил наш батюшка выстроить келейку, хотя к трапезе мы все ходили в старую обитель, почему много-премного было нам всякой скорби; так прожили мы целый год, после которого благословил уже нам батюшка печь свой хлеб и варить свой квас, все отдельно и все по его приказанию, носили мы ему пробовать» (Летопись, тетр. № 6).

Старица Екатерина Егоровна (монахиня Евдокия) передала, что раз привела она к батюшке свою маленькую сестру, и он благословил ее в монашество, потом спросил: «Куда же нам, матушка, поместить-то ее, в прежнюю, что ли, обитель или к Прасковье Степановне на мельницу?» «Это, — ответила сестра Екатерина, — как угодно вам, батюшка!» «Нет, — продолжал о. Серафим, — возьми ты ее теперь в прежнюю обитель, а придет время, будете вы все вместе, как единая семья!» (Отец Серафим предсказал соединение общин в один монастырь, которое состоялось в 1842 году.) (Летопись, тетрадь №6).

Старица Евдокия Ефремовна Аламасовская (монахиня Евпраксия), удостоившаяся вместе с о. Серафимом в день Благовещения видения Богоматери, рассказала следующее (Летопись № 6): «По благословению батюшки мое послушание было молоть на мельнице; нас всегда было в череде по две сестры и один работник. Раз прихожу я на мельницу, работник спрашивает: с кем ты пришла? Одна, говорю. "Я с тобою не буду молоть", — говорит он и ушел от меня в Вертьяново. Оставаясь одна, я горько заплакала и говорю громко: батюшка Серафим, ты не спастись привел меня сюда!.. Ветер был страшный, мельница молола на два постава, и, наконец, сделалась буря. Я заплакала во весь голос, потому что не поспевала засыпать жита, и вдруг в отчаянии легла под камни, чтобы они меня задавили! Но камни тотчас остановились, и явно предо мною стал батюшка Серафим. "Что ты, чадо, вопиешь ко мне? — спросил он. — Я пришел к тебе! Я всегда с теми, кто меня на помощь призывает! Спи на камушках зиму и лето, не думай, что они тебя задавят! Я вот, матушка, просил барышень, но они отказались, что груба пища да бедна община! Я упросил Царицу Небесную, Она и благословила мне брать простых девушек, вот, матушка, я и собрал вас и прошу послужить мне и моей старости, а после буду я присылать к вам всякого рода и из дворян, купечества, духовного звания и высоких родов! Звал я многих, высокого звания, не пошли, в начале-то трудно было бы жить, вот и призвал вас; вы теперь послужите, а кто придет после, послужит и вам"».

Ксения Васильевна Путкова (мать Капитолина) повествует следующее (Летопись, тетрадь № б, рассказ 27):

«Говоря вообще о будущем и о всеобщей слабости к концу рода человеческого, особенно же о нашей женской-то немощи, не приказывал батюшка изнурять себя непосильными ныне подвигами поста, по древнему обычаю; батюшка велел более всего бояться, бегать как от огня и храниться от главнейшего — уныния. "Нет хуже греха, матушка, и ничего нет ужаснее и пагубнее духа уныния!" — говорил батюшка Серафим, почему и приказывал всегда быть не только сытой и кушать вволю, но и на труды брать с собою хлеба. "В кармашек-то свой и положи кусочек, — говорил он, — устанешь, умаешься — не унывай, а хлебца-то и покушай, да опять за труды!" Даже на ночь под подушку приказывал он класть хлеба. "Найдет на тебя уныние да раздумье, матушка, — говорил о. Серафим, — а вы хлебушка-то выньте, да и кушайте, уныние-то и пройдет, хлебушек-то и погонит его, и сон после труда вам хороший даст он, матушка!" Поэтому батюшка строго воспрещал когда-либо и кому-либо отказывать в хлебе. Вот и случилось следующее: у нас в трапезе была стряпухой строгая-престрогая сестра; и всем она была хорошая сестра, да как еще то было при матушке Ксении Михайловне в старой обители, а матушка-то Ксения Михайловна, не тем будь помянута, была очень скупенька, то всегда и бранила и выговаривала ей, что все скоро выходит, что всего много надо, так, бывало, и не было того, как впоследствии у нас, чтобы после трапезы да кому дать кусочек — и Боже упаси! Так строго заведено было, что, по правде, частенько сестры-то друг у друга хлебец тихонько брали. Вот и узнал это батюшка Серафим, да и потребовал ее к себе. Пришла она, и я в то время была у батюшки. Отец Серафим разгневался на нее и так страшно, строго и грозно ей выговаривал, что страх и ужас охватил меня. "Что это, матушка, — говорил он, — я слышу, ты вволю поесть не даешь сиротам!" — и пошел... А она-то так и сяк оправдывалась перед ним, объясняя, что-де начальница не велит и строго с нее спрашивает! А батюшка все свое: "Нет, — говорит, — нет, матушка, нет тебе от меня прощения! Так что ж, что начальница, не она моих сироточек-то кормит, а я их кормлю! Пусть начальница-то говорит, а ты бы потихоньку давала да не запирала, тем бы и спаслась! Нет, матушка, нет тебе моего прощения! Чтоб сиротам моим, как хочешь, а всегда бы хлебушко был и кушали бы они вволю! И делать того не моги!" Бедная сестра так и ползала на коленках у ног батюшки, но он со скорбью грозно говорил: "Сиротам хлеба не давать! — Нет, матушка, нет тебе от меня прощения!" С тем и ушел батюшка, не благословив сестру. Выговор этот, видно, так запал ей в душу, что, как пришла она бедная домой, вскоре начала хворать, зачахла и потом умерла».

«А как батюшка Серафим не терпел, чтобы кто трогал либо обижал кого из дивеевских, — говорила сестра Ксения Васильевна (рассказ № 28). — Как сейчас помню, был в Сарове монах Нафанаил, лучший иеродиакон. Келью он имел в монастыре возле самой батюшкиной кельи. Часто требовал к себе дивеевских-то батюшка; не разбирая, бывало, ни дня, ни ночи, только и знаем мы, то к батюшке, то от него ходим в Саров или в Дивеево. Придешь, бывало, к нему утром, да и стоишь, ждешь, дверь-то заперта, а Нафанаил-то увидит, выйдет и скажет: "Что старик-то морит да морозит вас! Чего стоять-то, когда еще дождешься, зайдите-ка вот ко мне да обогрейтесь!" Ну, иные, по простоте-то, и ходили было, слушая его уговоры. И дошло это до батюшки, и растревожился же он и страшно разгневался! "Как, — говорит, — как, он хочет сироточкам моим вредить! Не диакон же он после этого нашей обители. Нет, нет, от сего времени он не диакон нашей обители!" Долго повторял батюшка, растревоженный, каким я его никогда еще и не видала, ходя по своей келейке. И что же, ведь чудо-то какое! Стал вдруг с этого времени пить иеродиакон Нафанаил, да все больше и больше; недели через три и выслали его, отдали под начало, да так и пропал совсем. Вот сколько, сколько раз за долгую жизнь мою вспоминаю я всегда батюшку; как только кто тронет ли Дивеево или кого-нибудь из нас, дивеевских, то не минует того, непременно кончит больно дурно и в беду попадет».

Эти факты только подтверждают, что о. Серафим защищал обитель Самой Царицы Небесной, в которой Она считается Владычной Игуменьей. За оскорбление Самой Царицы Небесной или Ее избранных люди должны быть наказуемы; того требует правда и справедливость Божия.

Старица Домна Фоминична (впоследствии монахиня Дорофея) сообщила следующее (Летопись № 6, рассказ № 38): «Я пришла, — говорила она, — по благословению батюшки Серафима в Дивеев на мельницу. Старшая Прасковья Степановна приняла меня; тут было уже 12 сестер, я — тринадцатая. Ничего еще не имея, жили мы все в одной келейке; потом постепенно выстроил нам батюшка еще келью, под названием больничной; после еще две кельи, а сестры-то все поступали да прибывали, и приказал нам батюшка, кроме этих четырех, еще выстроить большую келью, сказав: "В ней госпожа будет жить!" Мы все так и думали, что в нее приедет к нам жить какая-либо высокородная госпожа-барыня, но все нет да нет никого. Так, наконец, и скончался наш батюшка, а по кончине его принесли к нам по завету батюшки и прямо в эту келью и поставили чудотворную икону его — "Умиления" Божией Матери, "Всех радостей радость", как он ее всегда называл, пред которой на коленочках во время молитвы и отошел, словно будто и не умер. Стал этот корпус наш трапезою, и тут только поняли мы все, о какой Высокой Госпоже предрекал наш батюшка! И все служили мы Ей, потому что пред Нею всегда, не переставая, читались акафисты! Так-то вот, все, все знал батюшка, все было ему открыто, и по вере к нему собирались мы жить все равно, что на нет ничего: было одно лишь голое поле, да и то чужое, а к смерти-то батюшкиной явились у нас и кельи, и корпуса, и церковь, и канавка, и земля своя, а по кончине-то его пришла Сама Матерь Божия и поселилась жить у нас! Теперь вот 1887 год, и дожила я, как предрекал батюшка, и все совершилось, и чего-чего только нет-то у нас! И во сне тогда никому бы того не приснилось!»

Прозорливость о. Серафима излечивала сестер от посылаемых искушений, а пророчества старца заставляли их терпеть нужды, неустройство обители и надеяться на хорошее будущее. Так, свидетельствует старица Ирина Семеновна (Летопись № 6, рассказ 53), что однажды она с сестрой (Евдокия Трофимовна, или монахиня Евстолия) работала у батюшки о. Серафима, и вечером, после работы, он отпустил их домой, с приказанием возвратиться наутро; следовательно, им пришлось, усталым, еще пройти 24 версты. Одна из сестер возроптала на батюшку и сказала: «Что это он нас гоняет. Это нестерпимо, уйду я в другой монастырь!» Другая сестра, заразясь ее примером, также сказала: «И я с тобою уйду!» Но, несмотря на это смущение, сестры побоялись ослушаться батюшки и наутро возвратились к нему. Приходят, а он на берегу речки Саровки сажал картофель в грядки; благословил их и сел на колоду. «Вот, матушка, — начал о. Серафим, — что я вам скажу: шел старец с послушником, сам смутился, да и молодого послушника смутил!» Сестры, пораженные его прозорливостью и обличаемые своею совестью, упали ему в ноги, со слезами признались ему во всем и просили прощения. С отеческой любовью простил их батюшка и, посадив возле себя на колоду, продолжал свою беседу. «Вот, матушка, — говорил он, — когда у нас будет собор, тогда Московский колокол Иван Великий сам к нам придет! Когда его повесят да в первый-то раз ударят в него и он загудит, — и батюшка изобразил голосом, — тогда мы с вами проснемся! О! Вот, матушки вы мои, какая будет радость! Среди лета запоют Пасху! А народу-то, народу-то со всех сторон, со всех сторон!» Помолчав немного, продолжал батюшка: «Но эта радость будет на самое короткое время; что далее, матушки, будет... такая скорбь, чего от начала мира не было!» — и светлое лицо батюшки вдруг изменилось, померкло и приняло скорбное выражение. Опустя головку, он поник долу, и слезы струями полились по щекам.

Великий прозорливец все-таки утешил сестер, бедствующих в мельничной обители, тем, что у них будет собор, и придал им силы. Остальное пророчество касалось состояния обители к концу мира, и много раз повторял он его сестрам, еще с большими подробностями в последние два года своей жизни.

«Батюшка Серафим насильно уговаривал меня остаться в обители, — рассказывала старица Екатерина Матвеевна Пучинская (Летопись № 6, рассказ 54). — Я все отговаривалась болезнью, но, невзирая на то, отправил меня батюшка к своим девушкам на мельницу. Привезли меня к ним, а кельеночка-то у них одна, да такая темная, окошечки-то маленькие. Я и не осталась у них, говорю: я тут с ума сойду от скуки! И отвели меня в обитель матушки Александры к Ксении Михайловне. Она приветливо меня приняла, и хотя отговаривалась я, что больна, болят у меня ноги и не могу нести послушание, но она сказала: "Ничего, матушка, если уж тебя батюшка Серафим сюда благословил, так уж живи у нас, хоть только лежи и ничего не делай!" Так почитала она батюшку. Нечего делать, осталась я, а все скучно; когда пришли лесом с нашей стороны девушки, смутили меня совсем, забрала я все свое да и ушла с ними. Только что вышли мы из обители, на меня вдруг напала такая тоска, что и рассказать не умею. Не дойдя до села Елизарьева, бросила я их да бегом пустилась в обитель уже со страхом, что, пожалуй, матушка Ксения Михайловна прогневалась и не примет меня. Но она ни слова мне не сказала и приняла меня. Когда барышня наша Елена Васильевна (Мантурова) пошла к батюшке Серафиму, то взяла меня с собой. Нас принял в монастыре о. Павел, сосед батюшкин (которого поэтому привыкли сестры ошибочно называть келейником батюшкиным), так как о. Серафим был в пустынке. Вскоре пришел батюшка, сурово взглянул на меня, даже отвернулся и говорит Елене Васильевне про меня: "Радость моя! Что сделала у нас Екатерина-то Пучинская, забрала все пожитки свои да и ушла было от нас! А ведь, скажу тебе, радость моя, никакой дороги ей нет уходить от нас, ведь ей назначено здесь жить!" Я заплакала, упала к его ногам и призналась во всем, как скучала и скучаю, как ушла было совсем... Он поднял меня и говорит мне: "Вот, радость моя! Что нам скучать-то! Теперь у нас нет ничего, а будет-то у нас монастырь, матушка, да какой еще великий-то! Триста монахинь да пятьсот белиц!" Ну, не прозорлив ли батюшка-то; кто бы мог подумать тогда, а ведь вот и вправду дожила я до того, что уже восемьсот человек стало у нас сестер-то. После этого, обратясь к Елене Васильевне, батюшка меня ей и препоручил, прося: "Радость моя! Прошу тебя, не оставь, поддержи!" Помня батюшкину просьбу, она меня никогда не оставляла. Она была высокой жизни и такая добрая! И часто после говаривал мне батюшка, как только увидит меня: "Радость моя! Что нам унывать! Ты гляди, какой у нас собор-то будет!" При этом, бывало, поднимет ручки да и скажет: "Во, во, матушка, чудный собор! Вельми, матушка, чудный!" И сделается при этом личико у него необыкновенно светлое, благодатное, и станет он такой веселый и радостный, точно весь уйдет в небеса! Даже жутко станет глядеть на него».

Монахиня Каллиста, называвшаяся до пострижения Ксенией Ивановной (рассказ № 55), передала следующее воспоминание. Батюшка посылал сестер за брусникой для трапезы, и Ксения Ивановна всегда ходила за старшую. Однажды о. Серафим и говорит ей: «Радость моя, вы ничего не бойтесь, вас никто не может обидеть; кто же обидит, сам всегда будет наказан!» Благословил их батюшка, они, как всегда, с полной верою в его молитвы ушли в лес на несколько дней за ягодами. Занимаясь сбором, вдруг видят они, что кто-то за ними скачет и кричит; вероятно, полесовщик, подумали они. «Что вы тут шляетесь! — кричал он. — Чтобы духа вашего тут не было!» Сестры стали собирать корзины, чтобы уходить, но удивило их, что он быстро уехал и скрылся из вида. Остановили сборы и начали снова искать ягоды. Вскоре видят, опять скачет полесовщик и еще сильнее кричит на них: «Ведь сказано вам, убираться, отсюда!» — и с этими словами он размахнулся громадной плетью на Ксению Ивановну. Но лишь только взмахнул он, неизвестно как вырвалась плеть из руки, и он соскочил с седла за ней. Смотрит, нигде нет плети, искал, искал, но нигде не находит. «Странно!» — сказал он в раздумье и затем, как бы испуганный этим, совершенно смирился. «Помогите, — обратился он кротко к сестрам, — не могу найти плеть, а она хозяйская и мне необходима!» Сестры с радостью бросились искать, но никто не мог найти плети. Так полесовщик, изумленный, и уехал. Все дивились такому чуду, чтобы громадная плеть могла скрыться, как иголка, а затем, исполнив послушание и набрав вдоволь брусники, возвратились сестры к батюшке. «Ну, что, радости мои, — спрашивает о. Серафим, — благополучно ли вы подвизались?» Они рассказали ему все. «Во, радость моя, — ответил батюшка, весело улыбаясь, — где же плеть-то найти, ведь она в землю ушла!» Тут только поняли сестры, что батюшка охранял их своими молитвами, и поблагодарили его.

Болящей старице Марии Иларионовне (впоследствии монахине Мелетине) о. Серафим объяснил, почему он отделил свою девичью обитель от общинки матери Александры (рассказ № 57). «А вот, матушка, — сказал он, — я тебе что скажу: жены и вдовы спасутся, но вот какое различие между ними и девами. Когда жена или вдова молится, углубится в молитву, то, не мешай ей, она все будет продолжать свою молитву, а попробуй-ка заставить ее молиться — сейчас по-своему и по своей воле творит, такое у них свойство. А девы-то, матушка, напротив; готовы на все стороны, куда ветер подул, и они туда!» Подошел батюшка к березке и стал гнуть ее. «Вот видишь ли, матушка, так-то и девы преклоняют свои головы!» Потом батюшка приподнял и стряхнул березку, продолжая говорить: «Вот так и они головки свои поднимут; которая же совершает грех, — оплакивает его, а потом и вспять, а жены готовы и способны на все! Однако, по милости Божией, матушка, все спасутся, как девы, так и жены».

Кроме того, о. Серафим находил, что жены, проведшие несколько лет приятной жизни в замужестве, могли передать о том девицам, действуя разрушительно на мирное состояние духа, столь необходимое для точного соблюдения духовных обетов. Другая могла быть в замужестве несчастной и своими рассказами о бедствиях бросала бы несправедливо мрачную тень на Богом учрежденное в человеческом роде состояние брачное. Старец замечал еще, что в супружеской жизни женщина часто приобретает такую настойчивость в характере, упрямство, которую трудно после исцелить. Это могло бы, естественно, при взаимном общении передаваться и девицам, поставляя их на пути, противоположном отречению собственной воли, требуемом в Дивееве. «В общежительной обители, — говорил он, — легче справиться с семью девами, чем с одной вдовой».

Сестра из дворян Ольга Михайловна Климова рассказывала (№ 60), что, имея послушание быть «лошадницею», она возила лес и дрова. Однажды о. Серафим дал ей тысячу рублей денег, говоря: «Это, матушка, на устройство и обзаведение у вас большой кельи, для Высокой Госпожи, которая жить будет у вас! Надо все приготовить для Нее; ты вот и смотри, матушка, чтоб у вас все было готово. А когда прибудет Она, то вы все и служите ей, а Глафира Васильевна пусть за Ней и походит». Глафира Васильевна, родом калмычка, была высокоподвижнической жизни. Ольга Михайловна закупила лес и стала сама его перевозить. Раз лошадь ее не пошла в гору. Что делать? Пришлось попросить кого-то помочь и отдать за то 2о коп. Когда она пришла к батюшке, он и спрашивает: «Что, матушка, ладно ли все возится-то у тебя там?» «Ничего, — ответила она, — за вашими молитвами, батюшка, все ладится, слава Богу, да только вот лес-то лошади не берут в гору!» «То-то, матушка, — перебил ее о. Серафим. — Я ведь знаю, ты свои 20 коп. отдала, вот на-ка, возьми!» — и отдал ей двугривенный. «Что это, батюшка, зачем мне?» — говорила Ольга Михайловна. «Нет, нет, — настаивал о. Серафим. — Никак нельзя, бери, бери, мне должно свои деньги для Госпожи-то платить, что все там мое готово бы было». Так выстроился корпус, который был впоследствии трапезой. Далее Ольга Михайловна прибавила: «И мне было чудно, какая же это Госпожа Великая поселится в нем с нами! Скончался батюшка, и покойный игумен Нифонт призвал к себе отца Павла, келейника батюшки, отдал ему икону чудотворную Царицы Небесной "Умиление", перед которой о. Серафим всегда молился, и приказал отдать ее мельничным. "Она туда им надлежит!" — сказал игумен. Тогда разъяснились слова батюшки, когда принесли в новую, приготовленную для Госпожи Высокой келью Владычицу нашу. Все служили Ей, а Глафира Васильевна, как сказал батюшка, действительно ходила за Нею. На иконе не было ризы в то время, а так любила Глафира Васильевна Царицу Небесную, что, бывало, нечем украсить, то цветов полевых нарвет, сплетет с молитвой венки да украсит. Все ночи на молитве перед Ней стояла, читая по тысяче молитв к Богородице и более».

Это показание Ольги Михайловны очень важно, ибо никто не знает и не помнит, как образ «Умиление» Божией Матери оказался в Дивееве; некоторые предполагали, что он невидимо перенесся сам и оказался на окне трапезной.

С какой нежной любовью говорил о. Серафим о своих диве-евских сиротах, нам свидетельствует умилительный рассказ старицы Марии Васильевны Никашиной. «Быв замужем, еще мирскою, — говорила она, — с мужем бывали мы у батюшки Серафима. Раз спрашивает он: "ВидалалитыДивеевоимоих там девушек, матушка?" "Видала, — говорю, — батюшка". "А видала ли ты пчелок, матушка?" — опять спросил он. "Как, — говорю, — не видать, видала, батюшка". "Ну вот, — говорит, — матушка, ведь пчелки-то все кругом матки вьются, а матка от них никуда; так вот точно и дивеевские мои девушки, ровно как пчелки, всегда с Божией Матерью будут!" "Ах! — воскликнула я. — Как хорошо так-то всегда быть, батюшка!" Да и думаю: "Зачем это я замуж-то вышла?" "Нет, матушка, не думай так, что ты думаешь, — тут же на мои мысли и отвечает он. — Моим девушкам не завидуй, нехорошо, зачем завидовать им; ведь и вдовым-то там хорошо же, матушка! И вдовым хорошо! Ведь и они там же будут! Анну-то пророчицу знаешь, читала? Ведь вот вдова была, а какая, матушка!"» Отец Серафим этим предсказал, что она овдовеет и будет в Дивееве же.

Седьмой сестрой о. Серафим определил на мельницу Анну Алексеевну, и она оставила монастырю на память о батюшке несколько своих рассказов (тетрадь № 1). «Батюшка Серафим, кормилец наш, — повествует уже 80-летняя старица, — так заповедовал всем нам: "Радость моя! Первая у вас молитва должна быть за начальников, и как вступишь в монастырь, должно отречься от своей воли и всю себя вручить начальникам и творить их волю, как волю Божию!"» Затем Анна Алексеевна вспоминает о случаях прозорливости о. Серафима. Например, когда к ней пришла жить больная сестра ее Варенька, страдавшая падучей болезнью, то о. Серафим поручил ее сестре Евфимии Гавриловне. Но последняя тяготилась настолько этим послушанием, которое требовало смирения и милосердия, что больной сестре Варваре пришлось проситься перейти к сестре Анне Алексеевне. Евфимия Гавриловна также отказалась держать у себя падучую больную. Доложили батюшке, и он приказал в прихожей Евфимии Гавриловны поместить жеребенка. Все дивились, к чему о. Серафим сделал это. Прошло много лет, и Евфимия Гавриловна, несшая послушание сборщицы от обители, была выслана и исключена из числа сестер. Дома, у своих родных, ее убила до смерти лошадь. Батюшка любил болезненную Вареньку, и она часто к нему ходила с сестрой. Прожив в обители 20 лет, она скончалась и, умирая, говорила сестре Анне Алексеевне: «Сейчас был у меня батюшка и благословил!» Кроме того, старица была свидетельницей многих чудес. Однажды Анна Алексеевна с тремя сестрами пришла к батюшке в монастырь. Он пошел с ними в пустынку, и, двигаясь тихо за ним, сестры говорили между собой вполголоса: «Глядите-ка, чулочки-то у батюшки спустились, а ножки-то какие белые!» Остановившись вдруг, о. Серафим приказал им идти вперед, а сам пошел сзади. «Идем это мы лугом, — говорила Анна Алексеевна, — трава зеленая, да высокая такая... оглянулись, глядим, а батюшка-то и идет на аршин выше земли, даже не касаясь травы. Перепугались мы, заплакали и упали ему в ножки, а он и говорит нам: "Радости мои! Никому о сем не поведайте, пока я жив, а после моего отшествия от вас, пожалуй, и скажите!"» Однажды о. Серафим дал сестрам, работавшим у него, посадить луковицы на приготовленные грядки, что они и исполнили поздно вечером. Наутро батюшка посылает их уже срезать лук. Сестры улыбнулись и подумали: «Искушает нас, батюшка, ведь только вчера вечером посадили мы лук!» А он отвечает: «А вы подите-ка, подите!» Приходят и глазам не верят: лук в одну ночь вырос более на четверть. Срезали, принесли лук батюшке, и он приказал отнести его в обитель на трапезу. Далее свидетельствует Анна Алексеевна, что раз сестра обители была у батюшки в келье и удостоилась с ним вместе молиться. Вдруг в келье сделалась такая тьма, что она страшно напугалась и пала ниц на землю. Когда же опомнилась, то батюшка приказал ей встать. «Знаешь ли, радость моя, — сказал ей о. Серафим, — отчего в такой ясный день сделалась вдруг такая ужасная тьма?! Это оттого, что я молился за одну грешную, умершую душу и вырвал ее из рук самого сатаны; он зато так и обозлился на меня, сам сюда влетел; оттого-то такая здесь тьма! [7]» Анна Алексеевна оканчивает свой рассказ словами: «Вот как еще на земле-то сильна была молитва его, а теперь же на небе у Господа все, что ни попросит — может!»

Велика была вера сестер в силу молитв батюшки о. Серафима, и многих современников его она удивляла. Больная мать Каллиста (тетрадь № 1) рассказывала такой случай. Однажды ехали они на Саровскую мельницу, и вдруг лошадка споткнулась, упала и ногу свихнула так, что не могла уже встать. Сестры напугались, не знали, что делать с возом и как домой вернуться, заплакали и закричали: «Батюшка Серафим, помоги нам!» На этот крик и плач подошли монахи, и один из них как ударил лошадку, она вскочила, нога у нее хрустнула, и сустав встал на место, так что в одну секунду все прошло. Другой монах, смотря на случившееся, произнес: «Ну, братья, у нас нет таковой веры, как у монашенок. Как они закричали: "Батюшка Серафим, помоги нам!" — вот он и сотворил чудо, помог им по вере их». Сестры не знали, что делать от радости, и все благодарили заочно батюшку.

Старица Ксения Кузьминична жила при о. Серафиме и рассказывала (тетрадь № 1), что, поступив в обитель, она все смущалась скудостью и неустройством ее, так как в миру жила в довольстве. Собралась она уйти, а сестра Прасковья Федоровна Наровчацкая и говорит: «Пойдем в Саров к батюшке Серафиму, благословимся у него домой к родным, да и не придем уже сюда... Посмотрим, узнает ли он?» Пошли они в Саров, Ксения Кузьминична все-таки не могла решиться обманом спросить благословение у батюшки и все думала дорогой: «Нет, не вернусь в обитель», а то: «Нет, я не пойду домой, а останусь лучше у батюшки рубить дрова». Пришли они к о. Серафиму. Батюшка приказал сестре Прасковье собирать мох, а Ксении рубить дрова. Первая и говорит: «А мы, батюшка, к вам пришли проситься к родным!» «Нет, нет, радость моя, — ответил о. Серафим, — и вам нет никакой дороги уходить! Она будет у меня дрова рубить!» Сестра Ксения, пораженная прозорливостью батюшки, более не смущалась неустройством обители и осталась навсегда в Дивееве.

Сестра Фиена Васильевна (впоследствии монахиня Феофания) рассказала поучительный пример из своей монашеской жизни. Она несла послушание в трапезе, и однажды, больная, усталая, расстроилась она, возроптала на то, что ее послушание не дает ей путем в церковь сходить и как следует помолиться. «Вот сижу да ропщу, — говорила она. — В это самое время приходит ко мне Прасковья Семеновна, которая хаживала ко мне. Увидя меня в таком смущении, она спрашивает, что случилось. Говорю, так-то и так-то, вот от послушания отказаться хочу. "Сохрани тебя Бог! — отвечает она. — И не моги делать это! Да ты знаешь ли, — говорит, — глупая, что послушание паче поста и молитвы! Вот, — говорит, — до сих пор я никому еще не рассказывала, что со мною было, а тебе расскажу. Тогда увидишь, можно ли роптать и смущаться! Слушай! Правила я так же, как и ты, послушание в трапезе, и вот точно так же целый день проработала, до ночи провозилась, было много трудов и пришлось много стряпать. Наконец, управясь и довольно уставши, разделась я да полезла на печь, чтобы хоть уснуть поскорее... Вдруг вижу, отворилась к нам дверь, и входит такая-то хорошая, нарядная Госпожа, высокого роста, да с молодой барышней точно. Я так и ахнула. Ну, думаю себе, это ведь, должно быть, батюшка наш гостей-то прислал, а никто и не встретит их, и не приветит! Что мне делать-то?! Слезть-то нехорошо мне, не годится, я в одной свитке была. Гляжу, что будет, не свожу глаз, а сама и пошевелиться-то боюсь, чтобы не заметили. Обращается Госпожа к барышне и говорит: это стряпушечья у них тут! А сама подходит к столу, где лежали нарезанные, приготовленные и покрытые ломти хлеба; раскрыла, взяла кусочек, разломила его, попробовала и дает пробовать тоже барышне. Попробовала его и барышня да говорит: какой вкусный хлеб. «Оттого он так вкусен, — говорит Госпожа, — что готовят они его за святое послушание, с молитвою, с благословения их старца!» И вот, отойдя от столов, вижу, подходят и к печке. Госпожа открыла и говорит: «Вот сколько пищи-то у них наготовлено!» Барышня всего попробовала из горшков и похвалила. Тогда Госпожа повторила: «Все это потому хорошо, говорю тебе, что это у них делается за святое послушание, с постоянной молитвой и с благословения их великого старца!» Вот, думаю, какие они боголюбивые, непременно батюшка их прислал! Отворили они из стряпушечьей дверь и ушли в трапезу. Я так обрадовалась, поскорее вскочила, мигом надела сарафан, платок и спешу туда, вхожу, что за диво: нет никого! Глафира Васильевна стоит в углу да тысячу молится. Выхода же другого из трапезы нет! «Что же это, — говорю, — а гости-то где?» «Какие? — спрашивает она с удивлением. — Никаких гостей нет! Неужели, — говорит она, — ты, Прасковья Семеновна, не слышишь, какой тут запах, благоухание ровно какое!» Так мы и остались в испуге; стоим обе смущенные. Я-то видела гостей, ищу их, спрашиваю, а она не видала, но слышит такое благоухание, что дух у нее захватывает, точно захлебывается им, а я ничего не слышу. На другой день батюшка о. Серафим приказывает мне, чтобы я пришла к нему. Прихожу. «Что, матушка? — говорит. — Гостьи-то какие были у вас! Гостьи-то какие!» «Какие гостьи, батюшка? — отвечаю. — Я и приметить их не успела; чудно что-то...» А батюшка веселый-развеселый, улыбнулся и говорит: «Великое дело послушание, матушка! Паче поста и молитвы — послушание, матушка! Ведь гостьи-то, матушка, Сама Царица Небесная была, Сама Она посетила вас, матушка, и хвалила Она вас, и пищу вашу пробовала! Сама ведь Она Матерь Божия!» Вот как важно послушание!"» [8]

Глава Х

Исцеление дивеевских сестер о. Серафимом, разговоры с ними и объяснение некоторых тайн. Откровения о. Серафима отроковице Марии Семеновне [и другим сестрам. Отеческая заботливость о. Серафима и простодушие дивеевских сестер]. Гонения на о. Серафима за заботы его о дивеевских девушках

Батюшка о. Серафим постоянно исцелял своих сирот от разных болезней. Раз сестра Ксения Кузьминична (тетрадь № 1) страдала зубной болью, от которой не спала ночи, ничего не ела и изнемогла, так как приходилось днем работать. Сказали о ней старшей сестре Прасковье Семеновне; она послала Ксению к батюшке. «Как только он меня увидел, — рассказывала Ксения, — то и говорит: "Что это ты, радость моя, давно ко мне не пришла? Пойди к отцу Павлу, он тебя исцелит". А я подумала, что это, разве он сам не может меня исцелить? Но возражать не смела. Я отыскала отца Павла и сказала ему, что меня послал к нему батюшка. Он туго-натуго сжал мне лицо обеими руками и несколько раз провел по щекам. И зубы затихли, как рукой сняло».

Сестра Евдокия Назарова также рассказывала (тетрадь № 1), что, будучи молодой девицей, она страдала два года параличом рук и ног и ее привезли к батюшке о. Серафиму, который, увидав ее, стал манить к себе. Ее с большим трудом подвели к батюшке, но он дал ей в руки грабли и велел грести сено. Тут почувствовала она, что с нее что-то спало, и она начала грести, как здоровая. Одновременно работали у батюшки Прасковья Ивановна и Ирина Васильевна. Последние стали выговаривать ей, зачем она такая больная пришла с ними трудиться, но батюшка, уразумев духом мысли их, сказал им: «Примите ее к себе в Дивеево, она будет вам прясть и ткать». Так трудилась она до вечерни. Батюшка накормил ее обедом, и затем она дошла до дома совершенно здоровой.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.