2. Пир Бабетты

Карен Бликсен, датчанка, вышла замуж за барона и с 1914 по 1931 год управляла кофейной плантацией в Британских колониях Восточной Африки (об этих годах она написала книгу «Из Африки»). После развода она вернулась в Данию и начала писать под псевдонимом «Исаак Динесен». Одна из ее повестей, «Пир Бабетты», стала знаменитой в восьмидесятые годы, когда по ней сняли фильм.

Местом действия Бликсен выбрала Норвегию, но режиссер фильма перенес этот сюжет в бедную рыбацкую деревеньку Норре Восбург с грязными улочками и крытыми соломой хижинами, расположенную на датском побережье. В этом угрюмом окружении седобородый настоятель–лютеранин организовал из своих прихожан суровую и аскетическую секту.

Эти люди отказались даже от тех немногих удовольствий, которые выпадали на долю деревенского жителя. Все поголовно одевались в черное. Все питались вареной сельдью и похлебкой из кипятка и хлеба, слегка приправленной пивом. По воскресеньям секта собиралась и пела гимны об «Иерусалиме, доме счастливом, вовеки мне дорогом». Их компас был настроен на Новый Иерусалим, а земная жизнь имела значение лишь как путь в Град Возлюбленный.

У старого, давно овдовевшего настоятеля подрастало две дочери: Мартина, названная в честь Мартина Лютера, и Филиппа, названная в честь ученика Лютера Филиппа Меланхтона. Когда жители деревни собирались в церкви, они глаз не могли оторвать от этих девушек, чью ослепительную красоту не в силах были скрыть никакие ухищрения скромности.

Мартина приглянулась молодому, честолюбивому офицеру. Она отвергла его ухаживания — кто–то же должен заботиться о старике–отце, — и юный дворянин, покинув деревню, вступил в брак с камеристкой королевы Софии.

Филиппе кроме красоты от природы достался соловьиный голос. Когда она пела об Иерусалиме, перед глазами слушателей словно мерцал призрак этого города. Однажды Филиппа случайно познакомилась со знаменитым французским оперным певцом, Ахиллом Папеном, который приехал отдохнуть в эту деревню. Проходя по нечищенным, бедным улочкам, Папен с огромным изумлением услышал голос, достойный сцены Гран–Опера.

«Позвольте мне научить вас петь, — заклинал он Филиппу, — и Франция падет к вашим ногам. Аристократы будут толпиться у ваших дверей, мечтая о знакомстве. Вы поедете в карете, запряженной чистокровными лошадьми, обедать в великолепное «Кафе Англез»». Поддавшись на лесть, Филиппа согласилась взять несколько уроков, но любовные песни смущали ее. Еще больше Филиппу смущал трепет, который она ощутила в собственном сердце. После арии из «Дон Джованни» она очутилась в объятиях Папена. Их губы соприкоснулись, и благочестивая девушка поняла, что от мирских радостей следует отречься. Отец письменно уведомил француза о прекращении уроков, и Ахилл Папен возвратился в Париж, безутешный, как человек, потерявший выигрышный лотерейный билет.

Минуло пятнадцать лет. Многое изменилось в деревне. Две сестры, теперь уже — старые девы, пытались продолжить труд покойного отца. Но, лишившись своего сурового вождя, секта понемногу разваливалась. Один из братьев заточил зуб на другого из–за каких–то денежных дел. Два других члена секты, по слухам, более тридцати лет жили в прелюбодеянии. Парочка старух расплевалась и перестала общаться друг с другом. По воскресеньям все еще проходили собрания с пением старинных гимнов, но посещала их лишь горстка верных, и музыка звучала уже не столь победоносно. Однако, вопреки всему, две дочери старого настоятеля хранили веру, организовывали богослужения и варили хлебную похлебку беззубым деревенским старикам.

Однажды дождливой ночью, когда мало кто отваживался выйти на залитые грязью улицы, послышался стук в дверь. Сестры открыли. Какая–то женщина вошла и упала без сознания на пороге. Ее привели в чувство. Незнакомка не говорила по–датски. Она вручила хозяйкам написанное по–французски письмо. Филиппа покраснела, рука ее дрогнула, едва она увидела подпись Ахилла Папена. Эта женщина, Бабетта, в гражданскую войну лишилась мужа и сына. Ее жизнь оказалась в опасности. Бабетта вынуждена была бежать. Папен посадил ее на корабль и вручил рекомендательное письмо в надежде, что в деревне беглянка найдет приют. «Бабетта умеет готовить», — намекал он в письме.

Но у сестер не было денег на прислугу, а если б деньги нашлись, разве нужна им Бабетта в качестве поварихи? По слухам, французы едят конину и лягушек! Однако Бабетта, объясняясь жестами, сумела смягчить их сердца. Она готова была выполнять любую работу за кров и пищу.

Двенадцать лет Бабетта работала на двух сестер. Когда Мартина показала ей, как чистить селедку и варить похлебку, у Бабетты подскочили брови. Она непроизвольно сморщила нос, однако спорить не стала. Теперь она кормила бедняков и вела хозяйство. Она даже помогала во время воскресных богослужений. Все признали, что Бабетта вдохнула новую жизнь в общину.

Бабетта ничего не рассказывала о своей прежней жизни во Франции, и Мартина с Филиппой очень удивились, когда Бабетта вдруг впервые за двенадцать лет получила письмо. Она прочла письмо, посмотрела в изумленные глаза своих хозяек и сказала, что произошло чудо. Каждый год подруга, остававшаяся в Париже, покупала для Бабетты лотерейный билет. В этом году ее билет выиграл. Бабетте досталось десять тысяч франков.

Сестры радостно пожимали Бабетте руки, но на душе у них было тяжело. Они понимали, что теперь Бабетта уедет.

Как раз в это время сестры готовились отметить столетие со дня рождения своего отца. Бабетта обратилась к ним с просьбой. «Я никогда ни о чем вас не просила, — начала она. Сестры закивали. — Но теперь у меня появилось одно желание: я хочу приготовить обед для вашего праздника. Я приготовлю настоящие французские блюда».

Сестрам идея французских блюд пришлась не по вкусу, но они не могли не согласиться с Бабеттой: действительно, за двенадцать лет она ни разу ничего не попросила. Как можно ей отказать?

Получив из Франции деньги, Бабетта уехала в город и сделала заказ. Потом на протяжении нескольких недель жители Норре Восбурга любовались невиданным зрелищем: одна за другой прибывали лодки с провизией для Бабетты. Грузчики катили с пристани тележки с тушками дичи. За ними последовали ящики с вином и шампанским — шампанским! Целая коровья голова, свежие овощи, трюфеля, фазаны, ветчина, странные существа, добытые из моря, огромная живая черепаха, качающая из стороны в сторону своей змееподобной головой — все это везли на кухню к сестрам, где ныне властной рукой правила Бабетта.

Мартина и Филиппа с ужасом следили за тем, как варится ведьмино зелье, и делились своими тревогами с членами секты, престарелыми, седыми, числом всего одиннадцать человек. Все дружно прищелкивали языками, сочувствуя бедняжкам. Посудив–порядив, они согласились отведать французскую стряпню, но молча, чтобы Бабетта чего не подумала. В конце концов, язык дан человеку для хвалы и благодарения, а не для наслаждения экзотическими вкусами.

15 декабря, в день пиршества, пошел снег, и глухая деревенька приукрасилась белым покровом. Сестры радовались неожиданному гостю: вместе с девяностолетней фрекен Левенхильм обещал явиться племянник, тот самый офицер, который в свое время ухаживал за Мартиной, а теперь, достигнув чина генерала кавалерии, служил при королевском дворе.

Бабетта где–то раздобыла фарфор и хрусталь, украсила зал свечами и еловым лапником. Стол выглядел превосходно. Когда подали первые блюда, деревенские жители, памятуя зарок, сидели молча, точно рыбы в пруду. Один лишь генерал расхваливал еду и питье. «Амонтильядо! — воскликнул он после первого бокала. — Лучший Амонтильядо, какой я пробовал в жизни!» Отведав первую ложку супа, он готов был поклясться, что вкушает черепаховый суп, хотя откуда такое блюдо возьмется на нищем побережье Ютландии?

— Невероятно! — произнес генерал, приступая к следующему блюду. — Блины по–демидовски!

Остальные гости, сосредоточенно хмурясь, пробовали тот же деликатес безо всяких комментариев. Генерал воздал хвалу шампанскому — «Вдове Клико» урожая 1860 года. Бабетта велела своему помощнику следить, чтобы бокал генерала все время был полон. Только этот придворный офицер понимал, что к чему.

Его сотрапезники поначалу воздерживались от комментариев, постепенно и они попали под волшебное обаяние невиданного пира. Кровь быстрее побежала по их жилам, языки развязались. Старики заговорили о прежних днях, когда их настоятель был жив. Вспоминали, как в морозное Рождество залив покрылся льдом. Один из братьев, обманувший другого при сделке, наконец–то повинился. Две давно поссорившиеся женщины вступили в мирную беседу. Какая–то старуха икнула. Брат, сидевший рядом с ней, откликнулся: «Аллилуйя!»

Генерал же говорил только о еде. Когда помощник вынес из кухни венец творения — юных куропаток, запеченных в «саркофаге», генерал припомнил, что лишь однажды вкушал это угощение в знаменитом парижском «Кафе Англез», где некогда шеф–поваром была женщина.

Опьянев и насытившись, не в силах сдержать переполнявшие его чувства, генерал поднялся и произнес речь:

— Благодать и истина соединились ныне, друзья мои, — заявил он, — праведность и милость облобызались. — Он приостановился, ибо привык тщательно строить свою речь, не упуская из виду предмет. Но здесь, перед лицом простой и смиренной общины старого настоятеля, генерал Левенхильм — важная фигура, украшенная орденами, — казалось, превратился в глашатая вести, которая должна была прозвучать в мире. Это была весть благодати.

Братья и сестры не вполне поняли речь, но в тот миг «пустая иллюзия земной жизни рассеялась перед их глазами, словно дым, и они увидели истинное лицо мира». Потом компания разошлась. Люди вышли на улицы деревеньки, покрытые свежим снегом, под сияющие мириадами звезд небеса.

«Пир Бабетты» завершается двумя эпизодами: вне дома и внутри. Сначала все собираются вокруг фонтана и, взявшись за руки, радостно поют старые гимны своей веры. Эта сцена из жизни общины напоминает причастие: пир Бабетты отворил дверь — и хлынула благодать. Карен Бликсен пишет: «Людям казалось, что грехи их омыты и белы, как руно. Былая невинность возвратилась, и они резвились, точно юные агнцы».

Заключительная сцена происходит на кухне, заваленной немытой посудой, жирными плошками, панцирями и ракушками, обглоданными костями, обломками тары, очистками овощей, пустыми бутылками. Бабетта сидит посреди этого хаоса, измученная, как в ту ночь, когда впервые попала сюда. И тут сестры вспоминают, что никто из местных не похвалил ее стряпню.

— Очень неплохой обед, Бабетта, — осторожно заговорила Мартина.

Но мысли Бабетты витали далеко. Вдруг она сказала:

— Когда–то я была шеф–поваром в «Кафе Англез».

— Когда вы вернетесь в Париж, мы долго будем вспоминать этот вечер, — словно ничего не слыша, продолжала Мартина.

— Нет, — отвечает Бабетта, она не поедет в Париж. Ее друзья и родные либо сидят в тюрьме, либо давно мертвы. И потом, такое путешествие ей не по карману.

— А как же десять тысяч франков, Бабетта?! — воскликнули сестры.

И тут Бабетта огорошила их. Она истратила свой выигрыш, все десять тысяч франков до последнего су, на обед, которым сегодня угостила их. Не надо пугаться — столько и стоит обед на двенадцать персон в «Кафе Англез»…

* * *

Речь генерала не оставляет ни малейших сомнений в том, что Карен Бликсен написала не просто историю об изысканном пире в глухой деревушке, а притчу о благодати. О даре, который одаряемому не стоит ничего. Даритель же вкладывает в него все, что имеет. Это генерал Левенхильм и пытался втолковать суровым лютеранам, собравшимся за обедом бывшего шеф–повара «Кафе Англез»:

Нас учили, что в мире присутствует благодать. Но мы, по человеческой глупости и близорукости, воображаем, будто благодать Божья ограничена, конечна… Вдруг приходит миг, друзья мои, когда глаза наши открываются, и мы видим и осознаем: благодать неисчерпаема. Благодать, друзья, ничего не требует от нас, разве что одного: всегда взывать к ней с доверием и принимать ее с благодарностью.

Двенадцать лет назад Бабетта высадилась на безблагодатный брег. Каждое воскресенье здешние прихожане выслушивали проповедь о благодати, а в будние дни недели пытались стяжать милость Божью благочестием и воздержанием. И вдруг благодать явилась им в образе пира. Пира ценой в целую жизнь, накрытого для тех, кто отнюдь не заслуживал такой щедрости и едва ли мог ее оценить. Благодать снизошла на деревушку Норре Восбург, как нисходит всегда: безвозмездно, без условий, оплаченная не нами.