Враги

Враги

Духовенство Константинополя единодушно встало на защиту Матери Божьей. Епископ Прокл произнес торжественную проповедь, в которой оправдывал титул Theotokos, и его слова стали классическим текстом о почитании Марии, который изучали много веков спустя. Никакая похвала не воздаст должного Матери Бога. Мария была «нетронутым сосудом девства, раем духовным второго Адама, мастерской союза двух природ, рынком, где заключают договор о спасении, брачным чертогом, где Слово вступило в союз с плотью… рабой и матерью, девой и небом, единственным мостом для человечества». Такое понимание Марии у Прокла было тесно связано с его возвышенным представлением о Воплощении. «Мы не проповедуем обожествленного человека, – продолжал он. – Мы исповедуем воплощенного Бога». Такие эмоциональные речи понравились публике, все еще напуганной Анастасием. Кроме того, Прокл был учеником любимого народом Златоуста, все еще почитаемого в городе, где тот был архиепископом, – и это усиливало эффект его речи. Он также был тесно связан с Пульхерией. За несколько лет до того он восславил ее благочестие в таких хвалебных стихах, которые могли показаться молитвенным обращением к самой императрице[192].

Константинопольские монахи и рядовое духовенство сообща выступали против своего патриарха. Они говорили, что еретик Несторий недостоин епископского сана, а иногда вслух противоречили ему во время церковного богослужения. Когда однажды монах пытался помешать Несторию войти в храм во время литургии, патриарх отдал его в руки светских властей: того избили и провели по городу, а затем Несторий распорядился о его ссылке[193].

Несторий использовал свои привычные тактики борьбы с еретиками и соперниками. Пользующийся всеобщим уважением архимандрит Василий, ставший одной из жертв Нестория, описал принятые против него меры в прошении императору: «Он немедленно приказал нас связать, затем нас избивало множество стражей порядка, нас повлекли в тюрьму, где раздели догола как узников, ожидающих наказания, привязывали нас к столбам, швыряли на землю и пинали ногами». Подобное обращение казалось особенно ужасным потому, что духовенство пользовалось неприкосновенностью в гражданских судах или отделывалось легкими наказаниями, но Несторий не признавал таких ограничений. «Измученные, голодные, мы долгое время оставались под стражей… В тяжелых оковах нас снова отвели в тюрьму, а затем привели в преторию тем же путем в узах. Поскольку обвинитель не явился, нас снова повели в тюрьму, где он опять распорядился избить нас, глядя нам в лицо с улыбкой».

Если мы вспомним о склонности местных монахов к бунту и о том, что они пользовались популярностью в народе, можно понять, что недовольство масс всерьез встревожило императорский двор. Василий даже сообщил императору, что Несторий устраивает такие бесчинства потому, что за ним стоят высокие покровители. Патриарх «полагается на свой гнев и на мощь некоторых подкупленных лиц, а также (дерзну сказать) на Ваше Величество». Это предел того, что мог себе позволить подданный империи, оставаясь без наказания, когда он обвиняет императора в том, что тот позволяет своим подчиненным творить великую несправедливость[194].

Но самыми грозными врагами Нестория были царственные женщины. Он уже навлек на себя гнев Пульхерии, не разрешив ей принимать причастие в алтаре вместе с императором. Хотя это право принадлежало исключительно императору, Пульхерия ранее добилась этой привилегии для себя, сославшись на свой обет девства и особенно на свой священный статус. Несторий также нападал на окружавшее ее женское благочестие. Он распорядился удалить изображение Пульхерии с почетного места над алтарем великой церкви и пытался ограничить участие женщин в ночных богослужениях, видя в этом оправдание безнравственному поведению. Позже он также говорил, что всеми превозносимое девство Пульхерии было обманом[195].

Когда Несторий выступил против обращения Theotokos, чаша терпения Пульхерии переполнилась: она увидела в этой хуле на Деву Марию личный выпад против себя самой. В своей автобиографии Несторий объясняет, что Пульхерия была источником многих его проблем. Здесь он не называет имени той, кого обвиняет:

…Вздорная женщина, царевна, молодая девушка, которая сражалась против меня, потому что я не поддался ее внушению и не стал сравнивать женщину, оскверненную мужчинами, с Невестой Христовой. Я так поступил, имея жалость к ее душе и чтобы не становиться главным служителем алтаря среди тех, кого она неправедно выбрала. Я просто упоминаю ее, потому что она была моим другом, и потому я умолчу и скрою все о ее маленькой душе, понимая, что она была просто юной девицей. Вот почему она сражалась со мной[196].