Лев Римский

Лев Римский

Опыт Первого Эфесского собора вряд ли научил Диоскора уважительно относиться к римским первосвященникам, однако новый папа Лев разительно отличался от своих предшественников. Подобно большинству из них, Лев желал, чтобы Константинополь знал свое место, но в то же время он настаивал на законном ведении дел в соответствии с традициями, без быстрых расправ 431 года. Лев, «последний римлянин», придавал большое значение процедурам и надлежащей коммуникации, и ему не нравилось, что Евтихий действует за спиной своего законно поставленного начальника Флавиана. В то же время он понимал высокое достоинство своего престола, которому угрожала изоляция от церквей Востока, живших единой жизнью благодаря налаженным каналам общения.

Проблемы коммуникации заключались в том, что о произошедшем в Константинополе он прежде всего узнал от императора и Евтихия, а не от Флавиана, который обязан был его об этом известить. Потому в первом ответном послании Льва звучит симпатия к Евтихию и досада на Флавиана. Когда же он получил полную запись отчетов о Константинопольском поместном соборе, он начал относиться к Евтихию отрицательно. В июне 449 года он отразил свои суждения в важном послании, которое принято называть Томосом Льва. Там папа не просто выражает свое недовольство Евтихием (он «очень неосмотрителен и крайне невежествен»), но и категорически отвергает его идеи. Его ответы собору представляют собой «высшую степень глупости и богохульства»[277].

Томос стал классической формулировкой ортодоксального понимания Христа, а в то же время он сыграл критически важную роль в истории папства. Хотя долгое время было принято считать автором Томоса папу Льва, справедливость требует признать, что в основном это работа его секретаря, который многое – некоторые даже называют это плагиатом – позаимствовал из трудов других богословов, включая Августина[278]. Но вопрос авторства для нас менее важен, чем тот факт, что папа Лев был готов его подписать и сделать этот документ опорой своей безопасности и будущего своего престола. Ставки в этой игре были безмерно велики.

Папа Лев ожидал, что предстоящий собор сыграет важнейшую роль – вынесет смертный приговор вредной идее, которая ставит под вопрос реальность Христа и христианской доктрины. По его словам, Евтихий выказал полное незнание христианского учения, представленного в Библии и в символах веры. Он должен был прислушаться ко «всему собранию верных, исповедующих веру в Бога Отца всемогущего и в Иисуса Христа, его единственного Сына, Господа нашего, родившегося от Святого Духа и Девы Марии. Эти три положения разоряют хитрости почти всех еретиков». Папа подробно демонстрирует, как эти три положения можно использовать для доказательства теории двух природ[279].

Следует прислушаться ко «всему собранию верных, исповедующих веру в Бога Отца всемогущего и в Иисуса Христа, его единственного Сына, Господа нашего, родившегося от Святого Духа и Девы Марии. Эти три положения разоряют хитрости почти всех еретиков»

Хотя Томосу можно было бы посвятить отдельную книгу – что и делали на протяжении многих столетий, – мы приведем лишь пару примеров, чтобы дать представление о его содержании. Здесь используется множество текстов, которые ясно указывают на человеческое происхождение и природу Христа. Разве двое евангелистов не начинают свои труды с родословных, подчеркивая его человеческое происхождение? А Новый Завет следует понимать как исполнение Ветхого Завета, особенно пророчеств Исайи. Папа Лев опровергает аргументы сторонников одной природы. Разберем, например, слова ангела, обращенные к Марии: «Дух Святый найдет на Тебя, и сила Всевышнего осенит Тебя; посему и рождаемое Святое наречется Сыном Божиим». Не говорится ли здесь о том, что она будет носить во чреве сына Божия и что божественная природа преодолеет или уничтожит человеческую? Отнюдь нет, говорит папа Лев:

Хотя способность родить Деве дарована Духом Святым, но истинное тело заимствовано от ее тела. И когда «Премудрость созидала себе дом», «Слово стало плотью и пребывало с нами», то есть в той плоти, которую Оно заимствовало у человека и которую одушевило духом жизни разумной[280].

Папа Лев постоянно подчеркивал важность равновесия и гармонии, предполагая, что смещение центра тяжести в любую сторону – божественную или человеческую – приведет к неразумному и даже абсурдному пониманию Христа. В нем произошла встреча человеческого и божественного: «каждое из двух естеств в соединении с другим действует так, как ему свойственно – Слово делает свойственное Слову, а плоть исполняет свойственное плоти. Одно из них сияет чудесами, другое подлежит страданию. И как Слово не отпало от равенства в славе с Отцом, так и плоть не утратила естества нашего рода»[281].

Томос папы Льва обладает многими достоинствами: прежде всего, это большое собрание библейских ссылок и здравая ясная логика всего документа. Подобно умелому римскому ритору, папа Лев не только доказывает свои положения, но и опровергает раз и навсегда все возможные возражения и демонстрирует их неубедительность. Имея Томос в своих руках, любой оппонент теории одной природы может оперировать убедительными ссылками на Писание и аргументами, которые можно сразу же начать развивать. И еще важнее, разумеется, было то, что этот документ исходил от престола святого Петра.

Позднее папа Лев еще резче выступал с осуждением Евтихия. Его последователи на самом деле вместе с манихеями отрицают воплощение: подобно манихеям, они «утверждают, что все его телесные деяния только лишь ложно казались таковыми». Папа Лев повторяет то же обвинение в иной форме. Евтихий, пишет он, «пришел к безумствам Мани и Маркиона и верит, что человек Иисус Христос, посредник между Богом и людьми, все совершал не в истинном смысле и не обладал человеческим телом, но был как бы явлением призрака в глазах зрителей». Евтихий возвращал к жизни ереси, которые должны были умереть сто и более лет назад[282].

Вскоре после выхода Томоса папы Льва прозвучал один интересный отзыв на это событие. Несторий, изгнанный еретик, написал следующее: «Когда я получил и прочел это послание, я возблагодарил Бога за то, что Церковь Рима держится правильного и безошибочного исповедания, хотя она и боролась против меня». Хотя несторианство продолжали считать ужасной ересью, большинство представлений самого Нестория теперь можно было бы публично признать верными[283].