ЕЩЕ О НАШЕЙ ОБЩИНЕ…

ЕЩЕ О НАШЕЙ ОБЩИНЕ…

Воспоминания об о. Арсении, общине, ее жизни, о братьях и сестрах начали писать уже в двадцатые годы. Воспоминания были искренние, свежие, полные той духовной атмосферы, в которой тогда жили. Но начавшиеся массовые аресты верующих заставили многих из нас уничтожить написанное или отдать на сохранение знакомым, не связанным с общиной. Боясь репрессий, они тоже часто уничтожали воспоминания.

У двух сестер и одного брата общины при аресте были найдены воспоминания, и это принесло огромный вред многим из нас.

Самыми трудными годами для жизни общины были годы с 1928 по 1937: аресты, ссылки, лагеря, массовое закрытие храмов, повальные аресты священников и прихожан и полная неуверенность каждого в завтрашнем дне. В конце декабря 1927 г., под самое Рождество Христово, о. Арсения арестовали и выслали в Архангельскую область, при этом часто переводили на жительство из одной деревни в другую, не давая прожить на одном месте более четырех-пяти месяцев.

До 1929 г. храм не закрывали, в нем служили наши иереи о. Стефан и о. Василий, потом их арестовали, и настоятелем стал обновленческий священник. Ходили в другие церкви, еще открытые, община теперь жила скрытно.

Большие сложности возникали с поездками к о. Арсению в ссылку: ссыльные голодали, и мы старались как можно чаще возить продукты, пачки писем от духовных детей и, естественно, общаться с ним, но возникли две почти непреодолимые трудности. После второго приезда к нему одной из его духовных дочерей пришел милиционер и придирчиво расспрашивал, зачем приезжают и кто, сказал о запрете посещений. Кроме того, хозяйки домов, где поселялся о. Арсений, видя, что мы привозим много продуктов, смотрели на проживание у них батюшки как на «золотую жилу», из которой можно добывать пропитание для всей своей семьи, тем более что он отдавал привезенное хозяйке и она готовила ему пищу. Кто бы из нас ни приехал, слышали: «Мало привезла». Почти все хозяйки во всех деревнях поступали так же. Я как-то сказала одной из них, что привозим продукты на прокормление шести человек и услышала: «Ну и что? Кормлю от вашего попа всю семью, у вас, московских, денег – воза, а у меня – дети. Милицию захотела? Пойду и сообщу – разъездились!»

Пришлось уехать в другой дом, но вскоре пришел милиционер, стал грозить, был сильно выпивши. Дала ему сто рублей, по тем временам – большие деньги, он взял и сказал: «Ладно, дело закрою, а Варвара – баба дрянная».

После окончания ссылки и срока проживания за сто километров от Москвы о. Арсений поселился в небольшом подмосковном городке, где чудом еще сохранилась маленькая церковь с настоятелем о. Александром – больным и старым человеком. Он разрешил батюшке служить, договорившись, видимо, с властями предержащими. Служил о. Арсений не часто, это дало возможность всем сохранившимся духовным детям приезжать к нему, но мы чувствовали – это было временно, репрессии возрастали, усилия властей были направлены на уничтожение Церкви, на полное истребление духовенства, осквернение и разрушение храмов.

В 1931 г. о. Арсения арестовали второй раз и выслали в Вологодскую область в ссылку. В 1939 г. – снова арест, кратковременное направление в Сибирь, на Урал, и потом – годовая ссылка в Архангельскую область, о которой сам батюшка рассказал в воспоминаниях об отце Иларионе. В конце 1940 г. о. Арсений был заключен в лагерь, и до 1956 г. мы не знали, жив он или расстрелян. Мы, его духовные дети, оставшиеся на свободе, жили тревожно. Участились вызовы некоторых из нас на Лубянку, кого-то арестовывали, ссылали в лагеря, выселяли из Москвы. Был арестован даже Борис Тимофеевич – о. Борис, тайно посвященный по благословению о. Арсения в иерея. О его посвящении в общине знали только Наташа, Юрий и Вера, но он по душевной доброте служил литургию у К. С., на которую она без его согласия позвала несколько человек. По вопросам следователей при вызове на Лубянку поняли, что среди наших работают доносители, и стали скрупулезно рассматривать каждый шаг людей, бывших на этой литургии.

Определили, кто доносил, было противно, но знать было необходимо. Создали замкнутые группы по семь-восемь человек, хорошо знающих друг друга, договорились не сообщать членам других групп о предстоящих службах, о совместном чтении вечерни, утрени, акафистов, все переговоры о делах общины вели руководители групп, а сбор материальных средств проводился в каждой группе старшими по группам. Аресты прекратились, но прежней открытости между всеми нами уже не было.

Многие из нас за собой замечали слежку, тогда называли – «хвост». Замечая ее, никогда не шли к членам общины, а заходили к нейтральным знакомым или родным. Все стали осторожны. Бывало, без предварительной договоренности вечером в субботу или рано утром в воскресенье приходила одна из двух подозреваемых в доносах, говоря: «Я к вам на службу». Тогда говорилось: «Извините, но больна мама, и мы службу дома не совершаем».

До 1941 г. прежний дух общины еще объединял нас и мы старались сохранить прежние связи, знакомства, встречи и совершение тайных литургий на дому. После 1941 г. литургии в домах не совершались, мы просто собирались группами, общались друг с другом, читали вслух творения святых отцов или кто-либо из нас читал написанный маленький доклад на избранную духовную тему, и это был «свет в оконце».

Исповедовались и причащались в открытых церквях, но исповеди наши не всегда понимались священниками: когда кто-либо из нас просил совета в духовных и житейских вопросах или полностью раскрывал свою душу, говоря о каких-то помыслах, священники часто это воспринимали с удивлением, как экзальтацию, и старались, без долгих разговоров возложив епитрахиль, отпустить грехи.

Об о. Арсении по-прежнему ничего не было известно, думали – расстрелян или погиб в лагерях. Помню, 7 апреля 1956 г., вдень Благовещения Пресвятой Богородицы, прибежали, вернее ворвались Юля и Люда с криком: «Юра, Кира! Письмо от о. Арсения». Сейчас же позвонили Вере (Даниловне) и Наташе (Наталии Петровне). Собрались, радости не было конца. Сразу написали батюшке несколько писем, адрес лагеря он прислал. Первой поехала к нему Ольга, потом Юрий, Наташа, Юля и Люда. В своем письме о. Арсений написал, что свидания разрешены. Повезли продукты, деньги, вещи. Оля по приезде рассказала, что за восемнадцать лет лагеря, к ее радости, о. Арсений изменился мало, только взгляд его глаз ее поразил необыкновенным одухотворенным светом и сам он стал строже и в то же время мягче. Привезенное тут же роздал. В начале 1958 г. его освободили, реабилитировали. Никого не предупредив, он уехал в Ростов, где какое-то время не мог устроиться, но, по милости Божией, нашел пристанище у Надежды Петровны, где прожил семнадцать лет, охраняемый Господом, Пресвятой Богородицей и святыми.

Сколько людей за эти семнадцать лет перебывало у него – не счесть. Более половины приезжавших были бывшие «лагерники» и вновь пришедшие, приведенные кем-нибудь из бывших братьев и сестер или «лагерниками».

Кого только не приходилось встречать в доме Надежды Петровны: убеленного сединами академика, отставного генерала, члена-корреспондента, колхозника, докторов медицины или других наук, рабочего, известного психиатра, бывшего партийного работника, воров в законе, порвавших с преступным миром под влиянием о. Арсения, и даже работников органов и разведки, ранее находившихся в лагерях, а сейчас восстановленных в своих правах и ставших верующими.

Молодые, старые, служащие, пенсионеры, домохозяйки побывали здесь. Сколько горя, переживаний, слез вошло в комнату о. Арсения, и сколько вышло людей обновленных, полных надежд и обогащенных верой и любовью. Иногда внезапно на один день приезжали правящие владыки, одетые в гражданскую одежду, а владыки, находившиеся на покое, жили неделями. Приезжали священники, встреченные в лагерях и на всю жизнь ставшие друзьями о. Арсения, конечно, приезжали и братья общины, ставшие в 1935–1940 гг. тайными иереями, а теперь служившие в церквях разных епархий. Кто-то так и остался тайным иереем – одновременно был членом-корреспондентом Академии Наук или доктором наук, конструктором самолетов, моторов. Церковных служб дома теперь уже не совершали, ходили в церкви. Приезжая к о. Арсению, сослужили вместе с ним. Воля Господня и время расставили все по своим местам. Но были и потери: приблизительно семь сестер общины в годы гонений и преследований отошли, и только три или четыре из них по возвращении о. Арсения из лагеря снова пришли к нему.

По-прежнему собирались средства для помощи неимущим, ухаживали по очереди за лежачими больными, посещали лежавших в больницах и домах престарелых. Приезжали духовные дети не только из Москвы, а из самых разных городов Союза: из Магадана, Норильска, Ленинграда, Алма-Аты, Ярославля, Горького, Харькова – всех не перечислишь.

Приходилось встречаться с замечательными людьми, полными такой внутренней духовности, что я чувствовала себя недостойной общения с ними. Вспоминаются: иеросхимонах Серафим, о. Евгений Богородский, о. Кирилл, монахини Иоанна и Евдокия, Александра Федоровна Берг, Елизавета Александровна, схимонахиня Ирина, иеромонах Филипп, о. Алексий. Каждая встреча с этими людьми всегда была радостью и наполняла душу духовным теплом.

1958 год явился переломным моментом в жизни многих из нас – вернулся о. Арсений, – но, конечно, община в ее прежнем виде возродиться не могла, ибо не было храма, время было другое. Отец Арсений стал для нас старцем, как бы живущим в скиту, к которому приезжали получить совет, наставление, сложить груз грехов своих, тяготевших на душе, очиститься, чтобы потом вернуться в мир и постепенно расходовать полученную благодать, затем снова приехать для очищения, когда наступит твой срок. Для всех приезжавших было установлено: приезжать один раз в три месяца, только Люде, Юрию, Наташе, Ирине, мне, о. Герману, о. Алексею и нескольким другим можно было приезжать в любое время, но и мы – «избранные» – старались приезжать нечасто. Многие из нас приезжали в Ростов на время отпуска, снимали комнаты, жили и часто общались с о. Арсением, совершая с ним, когда он бывал здоров, прогулки по городу и окрестностям. Юрий и я почти каждый год приезжали на месяц и много времени проводили с батюшкой, последние годы мы даже брали с собой внуков. Отец Арсений рекомендовал всем нам обращаться к о. Александру Толгскому [24], о. Всеволоду Шпиллеру, о. Сергию Орлову [25], служившему под Москвой в храме Покрова Пресвятой Богородицы в Одинцовском районе, и иерею – имя его не назову, он живет и здравствует, – служившему в церкви Петра и Павла на Солдатской ул. В церкви к этому иерею относились неодобрительно, был он молчалив и вел себя не так, как вели остальные священники, настоятель его не любил, но это был иерей глубокой веры, духовности и доброты. Сейчас он – настоятель большого храма и пользуется большим влиянием [26]. Откуда знал этих священников о. Арсений, не знаю, но всегда говорил о них с большим уважением. Направляя к ним своих духовных детей, просил не упоминать, что это он, о. Арсений, их направил. Кроме того, москвичам батюшка советовал ходить для наставления к монахине Афанасии (Ирине Николаевне).

В определенном отношении община была уникальна, в 20-е и 30-е годы большинство составляла интеллигенция, люди, имевшие высшее образование, или молодежь, учившаяся в вузах, члены христианских студенческих кружков, и это накладывало особый отпечаток на всех ее участников, создавало атмосферу интеллектуальности в отношениях друг с другом, в восприятии и понимании церковных служб, наставлений и поучений о. Арсения. Иногда, подчеркиваю, это было положительное влияние, но случалось, что высокая интеллектуальность мешала, создавала препятствия к познанию Бога, веры, любви к людям, к духовному пониманию мира и души человека. Особенно это проявлялось на беседах, проводимых о. Арсением, в задаваемых вопросах и даже в возникавших горячих спорах. Чувствовалось, что некоторые веру воспринимали не душой и сердцем, а – рассудком, сопоставляя с багажом приобретенных знаний. Вопросы и споры продолжались и после бесед, когда все расходились и шли домой.

Но чем дольше жила община, тем меньше становилось споров и приходили взаимопонимание и любовь между нами. Напрасно было бы думать, что высокий интеллект многих членов общины делал их более обогащенными по сравнению с людьми, вышедшими из среды рабочих или крестьян. Часто человек с невысоким уровнем образования или почти без образования был на «несколько голов» духовно выше, лучше, чем «интеллектуал», имеющий диплом инженера, врача, учителя. В общине сначала было много людей, которых тогда называли «бывшие» – дворяне, богатые промышленники, купцы, даже князья из высшего общества со звонкими фамилиями, известными всему миру, их дети, но никто и никогда не выставлял превосходства своего происхождения, все были равны и могли выделяться только степенью духовного воспитания, послушания, углубленностью в молитву, добротой и любовью.

Я уже писала, что о. Арсений не признавал двойного духовного руководства, считая его вредным, и если о. Сергий, о. Всеволод, о. Александр или иерей из церкви Петра и Павла что-то советовали, наставляли, никогда не отменяя, а говорил: поступайте так, как они сказали. С особенно глубоким уважением относился к о. Всеволоду Шпиллеру, с которым имел редкую переписку через своих духовных детей, и к о. Сергию Орлову, которого хорошо знал через владыку Афанасия (Сахарова) и любил.

К о. Арсению после 1958 г. люди стремились в тяжелые и трудные, подчас труднейшие дни земной жизни, когда оказывались на развилке дорог и не знали, куда повернуть, и он указывал ту дорогу, по которой следовало идти. В горе, духовном пожаре, в случае смерти близких или других тяжелых утрат он утешал, наставлял и общей с пришедшим молитвой возрождал его к жизни. Если кто-либо совершал тяжкий грех, о. Арсений молился о грешнике, взывая ко Господу, умоляя простить, но свое слово пастыря-духовника говорил так, что человек на всю жизнь запоминал сказанное и старался никогда больше не совершать ранее соделанного.

Как уже говорилось, в доме Надежды Петровны постоянно находилось не менее четырех-пяти человек, приезжавших на один-два дня, иногда в выходные дни приезжало до двенадцати человек. Отцу Арсению было необходимо переговорить с приехавшими, побеседовать, поисповедовать и причастить, а на это требовались время и силы. Он очень уставал, сердце часто сдавало, и он вынужден был ложиться на диван и принимать приехавших лежа. В некоторые дни, когда приезжающих было много, положение в доме Надежды Петровны осложнялось тем, что ранее прибывшим следовало уезжать, так как на их место уже ехали другие духовные чада. Уставший и больной батюшка вынужден был принимать даже ночью. Разницы между большими и малыми делами, грехами, помыслами, с которыми шли к нему духовные дети, о. Арсений не делал, он все внимательно выслушивал и давал советы, исповедовал. Однажды попытались подсчитать: сколько человек приезжало в Ростов каждый год, получилось более 350–380 человек. Приезжало 20–25 иереев (это тех, кого я видела) из разных городов Союза – это были священники, встреченные в лагерях, братья общины, ставшие иереями и теперь служившие в церквях, приезжали несколько десятков «лагерников» и примерно столько же сестер и братьев общины. Очень многие не дожили до встречи с о. Арсением, скончались своей смертью, погибли в ссылках, лагерях, трое были расстреляны: о. Игорь, диакон о. Евгений и Валентина Петровна. Много, очень много пришло новых людей, это были родственники, дети (уже в возрасте от двадцати до сорока лет) знакомых и друзей членов общины, «лагерников» и просто неизвестные для нас люди, какими-то путями пришедшие к о. Арсению. Знавшие о. Арсения священники направляли к нему своих духовных детей. Уставал о. Арсений безмерно и только увозимый в больницы и клиники изолировался от своих подопечных, но болел за них душой и переживал, как они там без него. Начиная с 1966 г. при отъезде о. Арсения в Москву всегда оставался за него древний-предревний о. Филипп, давно живший на покое под Ярославлем и привозимый кем-нибудь из нас в Ростов. Отец Филипп был поразительно духовно образован, мудр и к каждому человеку подходил соответственно его внутреннему устроению, образованию, взглядам. Был он иеромонахом, в начале века десять лет провел в Афонских монастырях, в 1912 г. вернулся в Россию, жил в Псково-Печерском монастыре, и по воле Господней аресты, лагеря и ссылки прошли для него стороной. В 1922 г. он уехал под Ярославль и жил на покое у верующих родных, где никто не знал, что он – иеромонах. К нему так же, как к о. Арсению, приезжали его духовные дети, руководимые им, но он говорил: «У меня «семья» маленькая – человек тридцать, вот поэтому и миновали нас аресты и лагеря». В 1966 г. о. Филиппу исполнился 91 год, но был он деятелен, быстр, подвижен и беспрестанно творил Иисусову молитву; служил благостно, строго, но вдохновенно. Мы все любили его, и когда о. Арсений болел, охотно шли к нему – батюшка и о. Филипп были одного духа.

Редко, но выпадали дни, когда собирались около о. Арсения несколько близких ему людей, знаемых несколько десятилетий, и тогда он рассказывал нам о своей жизни, о приходе к Богу, о создании общины, о встреченных людях, о сомнениях и ошибках. Мы знали батюшку с 1920 г., практически все время были с ним и шли за ним, и нам думалось, что весь его жизненный путь известен нам. Но когда он начинал рассказывать, понимали, что, находясь с ним рядом, были слепы, воспринимая происходящее через свое «я» и не видя основного.

Память о. Арсения удивляла многих. Бывало, что человек исповедовался у него десять, пятнадцать лет тому назад и, конечно, полностью забыл, что тогда говорил, и вдруг он вспоминал большой отрывок из той исповеди. Становилось просто страшно. В воспоминаниях духовных детей о. Арсения, написанных о себе или о нем, часто упоминались слова или фразы: «привел к вере», «духовно спас», «вложил веру» и другие сходные выражения. Отец Арсений не любил слушать эти слова, считая себя недостойным, расстраивался, просил не делать его праведником, считая себя только простым иеромонахом. Зная об этом, мы просили, предупреждали рассказывавшего не упоминать при нем этих слов, но когда воспоминания записывались, то эти слова и фразы вписывали, так как это соответствовало действительности. Поэтому часто записанный на магнитофонную ленту рассказ несколько отличался от текста, написанного впоследствии рассказчиком, но только в части слов, фразы и действий о. Арсения – это необходимо знать, чтобы понять причину разночтения. Замечу, что некоторые воспоминания близки по содержанию, хотя писались людьми, разными по духу и не знакомыми, – видимо, так складывались жизненные обстоятельства.

Видела неоднократно, что мужчины и девушки, женщины, встречаясь у о. Арсения, впоследствии вступали в брак и, как правило, в созданных семьях пребывал высокий дух веры, поэтому некоторые воспоминания носят как бы «семейный характер».

Помимо длительных разговоров с приезжавшими духовными детьми, о. Арсений вел обширную переписку с теми, кто не мог приезжать к нему. Письма присылались духовными чадами в Москву на разные адреса и переправлялись к батюшке. Он их прочитывал и диктовал ответы, записывались они Аней, мной или Ниной (написавшей когда-то замечательные воспоминания о своем спасении, названные «Матерь Божия, помоги»). В день батюшка диктовал от семи до двенадцати писем. Написанные нами письма о. Арсений внимательно прочитывал, редко правил, потом мы вкладывали их в конверты, надписывали адреса и кто-нибудь из уезжающих бросал письма в разные почтовые ящики. Особые, неизвестные нам ответы писал сам о. Арсений, но таких писем было мало, батюшка так уставал, что старался диктовать даже ответы владыкам и иереям.

Часто он говорил многим из нас: «В Москве обязательно зайдите к такому-то, – и называл имя, – у них все сейчас плохо». Иногда, встав рано утром, срочно диктовал письмо своей духовной дочери или сыну, жившим в Рязани, Торжке, Ленинграде или Новгороде, говоря: «У них сейчас большие неприятности». Мы садились, записывали и срочно бросали письма в почтовый ящик. Два или три раза я давала телеграмму только с одним словом: «Приезжайте!» – вероятно, и другие духовные дети о. Арсения тоже посылали подобные телеграммы по его указанию.

В 1977 г. возникла идея собрать у адресатов ответы батюшки и составить сборник его писем, но сразу возникли трудности, многие не захотели прислать письма или даже снять с них копию. Адреса получателей у нас были, и мы повторно обратились к ним, но пришло в ответ только тридцать копий и одно письмо, написанное рукой о. Арсения, а написано их было много сотен. Наш замысел не осуществился, а жаль.

В разговорах и беседах на религиозные или философско-религиозные темы о. Арсений никогда не касался вопросов, связанных с темными силами. Если кто-то из присутствующих старался поднимать эту тему, то о. Арсений начинал говорить о другом или произносил: «С нами Господь, Пресвятая Богородица и святые и это неисчерпаемый источник света, любви, промыслительных наставлений и бесед, о темных силах говорить не следует, это приводит к смущению души, ненужным и вредным знаниям».

Однажды одна из приехавших женщин весь вечер старалась говорить об этих силах. Отец Арсений отмалчивался, но потом этот разговор стал ему неприятен и он спросил: «Скажите, почему Вы все время обращаетесь к этой теме?» – «Хочу научиться бороться с ними», – ответила она. «Если хотите бороться с ними, молитесь, посмотрите молитвенники, там есть специальные молитвы, ходите чаще в церковь, исповедуйтесь, причащайтесь, творите добрые дела; чаще читайте девяностый псалом «Живый в помощи Вышнего…» и молитву к Пресвятой Богородице «Взбранной Воеводе победительная…», – и отойдет от Вас все плохое, но если Вас одолевают эти силы, значит, плохо молитесь, мало посещаете церковь, исповедуетесь. Других советов дать не могу и поддерживать разговор на эту тему не буду, он вреден».

Отец Арсений не любил и никогда не допускал фамильярности в обращении с духовными детьми, кто бы они ни были. Немногих людей называл он только по имени и на «ты», в основном – давних членов общины, некоторых «лагерников», остальных звал по имени и отчеству и на «Вы». Обращение вроде «Катюшка», «Юлька», «Петя», «Леша», дружеское похлопывание по плечу или поглаживание рук никогда не случалось. Обнимал и целовал батюшка при встречах только духовных лиц, нескольких лагерников и братьев общины. Не любил употреблять уменьшительных словечек, ласкательных фраз, считая, что в них часто проскальзывает неискренность, прикрываемая этими словами.

Простым сказанным словом он сразу давал понять, что уже понял пришедшего, понял, зачем он пришел, проник в его духовный мир, знает тревоги, беды и охватившее его духовное смятение. Пришедший мгновенно сближался с ним, не стесняясь и не боясь открывал свою сокровенную греховную тайну. Слово батюшки было соединено с сердечной молитвой к Богу и любовью к пришедшему.

Говорил, что многие стараются помочь знакомым, друзьям, сослуживцам, но не родным: матери, отцу, деду, сестре, брату и объяснял: «Помогая знакомым, ты показываешь себя перед ними добрым и отзывчивым: «Видите, какой я хороший христианин», а помогать отцу или матери буднично, неинтересно, для окружающих незаметно. Грубое слово, резкость по отношению к друзьям и знакомым считаются недопустимыми, а невнимание, грубость, раздражение по отношению к родным, особенно – к родителям, считается почти нормой, не осознается, что это – тяжкий грех.

Обращал внимание, что многие из вас часто ведут друг с другом пустые разговоры, но зайти к немощному больному, старенькой знакомой старушке и, возможно, в десятый раз выслушать стариковские жалобы, посочувствовать, сказать доброе слово, – не могут и не хотят. Если вы знаете всю важность своего прихода к этим больным и обездоленным людям, ту радость и надежду, что можете внести в их жизнь и дом, – значит, прониклись словами Господа Иисуса Христа: «Ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне» (Мф. 25, 35–36). Весь боговдохновенный смысл христианской любви и веры заложен в этих словах Иисуса Христа и в заповеди: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22, 39)».

Читая воспоминания многих духовных детей о. Арсения, а также его воспоминания, обращаю внимание на постоянное упоминание заповедей Господних о любви к Богу и человеку. На этих заповедях (Мф. 22, 37–40) он строил руководство общиной до 1940 г. и общение со своими духовными детьми, приезжавшими к нему в Ростов после 1958 г., а также, по рассказам бывших лагерников, взаимоотношения с окружавшими его заключенными в лагере.

В своих поучениях, беседах, разговорах о. Арсений не был многословен, старался в сжатой, но четко обрисованной форме передать свою мысль. О чем бы и с кем бы он ни говорил, был доброжелателен, и человек чувствовал внутреннюю доброту и тепло сказанных слов. Не переносил пустых разговоров, «перемывания костей», осуждения любого человека и особенно священнослужителей, недоброжелательности, не переносил сплетен и ссор между своими духовными детьми, старясь примирить их и выяснить причину конфликта.

Отец Арсений был очень эрудирован в богословских вопросах, искусстве, древней архитектуре, русской истории, но никогда не пытался это подчеркнуть. Если при нем возникал разговор на сложные богословские темы, то всегда говорил: «Оптинские старцы великой жизни о. Анатолий, о. Нектарий и владыка Иларион благословили меня на пастырское служение, сказав: «Это твой путь. Помни учение Церкви. Богословскими спорами и рассуждениями пусть занимаются богословы».

Мною прочитаны почти все воспоминания об о. Арсении и о жизни его духовных питомцев. Почему-то мало в них говорилось о том, что был человек, благодаря которому семнадцать лет жизни в Ростове он прожил спокойно, ухоженный, вовремя накормленный, окруженный постоянной заботой, а приезжающие духовные дети, от пяти до двенадцати человек в день, обедали, завтракали, ужинали, и все это лежало на удивительно безотказной и услужливой, но уже весьма пожилой Надежде Петровне.

Уставала она до изнеможения, но терпела, никому ничего не говоря. Только в начале 1960 г. дошло до нас – ей необходима помощь. Ее освободили от готовки обедов, завтраков, ужинов и всех дел на кухне: продукты привозились приезжающими, каждая приехавшая женщина обязывалась заниматься готовкой или помогать на кухне. Любой приехавший привозил с собой две простыни, наволочку, полотенце, и уезжая, конечно, увозил домой. Единственное, от чего не захотела отказаться Надежда Петровна,– от ухода за о. Арсением, от приготовления для него завтрака, обеда, ужина, чая; если пытались ее заменить, сердилась и расстраивалась.

Не одни доктора, которых в общине было много, поддерживали здоровье о. Арсения – думаю, что только благодаря Господнему произволению и уходу Надежды Петровны тяжело больной батюшка смог семнадцать лет прожить и вести огромное количество людей к Господу Богу, наставлять, учить и постоянно молиться о всех своих духовных детях. Труден был его старческий подвиг, очень тяжел. Когда вдумываешься, откуда брал он силы, то понимаешь, что Господь давал их ему для нас грешных.