2. Алексий, митрополит всея Руси

2. Алексий, митрополит всея Руси

К фигуре Алексия приходилось не раз обращаться выше в связи с его тесными отношениями с Сергием Радонежским. Несомненно, Алексий наиболее выдающаяся в XIV веке фигура среди духовных лиц на митрополичьем уровне, а из всех митрополитов того же века он в наибольшей степени был и политиком. Через него и Сергий был вовлечен в акцию в Нижнем Новгороде, которая была ему едва ли по душе. Алексий был автором двух Поучений, Послания, или Грамоты на Червленый Яр, Духовной грамоты. С именем Алексия нередко связывают перевод Нового Завета (Чудовский список). Предполагают, что он был одним из писцов этого списка. См.: Грамота митр. Алекс. 1842, 3–4; Поуч. Алекс. митр. 1847, 30–39; Невоструев 1861, 449–467; РИБ 1880, т. 6, стб. 167–172; Леонид 1882, 4; Холмогоровы В. и Г. 1886, 30; Новый Завет 1892; Слов. книжн. Др. Руси 1988, 33 (Прохоров). Во всяком случае Алексий был одним из наиболее образованных людей своего времени.

Алексий прожил долгую жизнь (ок. 1293–1378). Хотя сам он родился в Москве, отец его Феодор Бяконт и мать Мария были выходцами из Чернигова, часто подвергавшегося «варварским нахождениям». Симеоновская летопись называет отца Алексия боярином литовским. Слов. книжн. Др. Руси 1988, 25 объясняет — «вследствие того, очевидно, что Чернигов, входивший тогда в Брянское княжество, с 1356 года принадлежал Литве». Но есть и более веское объяснение «литовскости» отца Алексия Феодора Бяконта [457]. Стоит, пожалуй, особо отметить, что уроженец Москвы Алексий в родовом контексте, как и митрополит Петр, был выходцем с юга. Обрусение рода Бяконтов, начавшееся существенно раньше, происходило скоро. У Алексия было четыре брата, от которых пошло несколько известных боярских фамилий. Среди них есть и лица, которые остались в русской истории. Так, племянник Алексия Даниил Феофанович был одним из старейших бояр у великого князя Димитрия Ивановича и занимался внешней политикой Москвы; между прочим, он был московским послом в Орде (умерев в 1393 г., он был похоронен в Чудовском монастыре рядом с Алексием, своим дядей, см. ПСРЛ 1949, т. 25, 220: Летоп. свод Моск.).

Перебравшись в Москву, Феодор Бяконт, видимо, нашел свое место в высоком круге московского околокняжеского общества. Без такого предположения трудно было бы объяснить участие при крещении Алексия в качестве восприемника тогда еще юного князя Ивана Даниловича, что, несомненно, было знаком высокой чести.

Жизненная канва Алексия богата событиями разного рода, трудами во благо Церкви, помощью, оказываемой нескольким князьям Московским в строительстве Московского государства. Нельзя забывать, что положение Алексия при княжеском дворе было особое. Так, по завещанию князя Ивана Ивановича Алексий был назначен регентом при восьмилетием сыне покойного Димитрии (впоследствии — Донском). Практически это означало, что Алексий стал главой государства и его действия как митрополита слились с политикой московских князей. Очевидно, что в этом расширившемся круге деятельности Алексия не все заслуживает одобрения и не все канонизуемо. Но едва ли можно сомневаться в том, что общая оценка его деятельности — бесспорно положительная и при этом очень высокая. Пользуясь современной фразеологией, можно было бы сказать, что среди духовных лиц XIV века именно он стал «человеком века». Особо следует отметить образованность Алексия, получившего в детстве хорошее образование, его любовь к чтению, поощряющую духовное просвещение деятельность. Алексий представлял собой редкий тип человека широких умственных горизонтов, деятельного, инициативного, открытого новому, непредвзятого.

Первые знаки своей предназначенности Алексию были даны еще в детстве, и он их правильно понял и усвоил себе. Изменилось само его поведение, как бы в предвидении великой цели. Кажется, именно тогда же книга стала его постоянной спутницей. С 15 лет Алексий возмечтал о монашестве, но он, видимо, воздерживался от немедленного осуществления этого желания, готовясь к предстоящему подвигу. Прошло еще пять лет, прежде чем желание осуществилось: он стал монахом в московском Богоявленском монастыре. В монастырском хоре он пел, стоя на клиросе рядом со старшим братом Сергия Радонежского Стефаном, пострижеником того же монастыря. Скорее всего именно от Стефана узнал Алексий о Сергии. Во всяком случае в то время никто не мог бы сообщить Алексию о Сергии больше, чем Стефан. В монастыре Алексий продолжает свое книжное образование, и оно было успешным — и всякое писание Ветхое и Новое извыче, по сообщению источника. В монастыре Алексий провел два десятилетия до тех пор, пока его крестный отец великий князь Иван Данилович и тогдашний митрополит Феогност не определили ему новую сферу деятельности: он был привлечен к управлению русской Церковью и из Богоявленского монастыря переселился в митрополичью резиденцию. После смерти Ивана Даниловича (1340 г.), в самом начале правления его сына Симеона Ивановича, Алексий стал митрополичьим наместником во Владимире и практически тем самым был намечен в наследники митрополита Феогноста. Более 12 лет он оставался митрополичьим наместником.

Будучи уже тяжело больным, митрополит Феогност в конце 1352 года возвел Алексия в сан епископа Владимирского, тем самым учредив новую епископию — Владимирскую. В этом сане Алексий пробыл всего три месяца (а не года, как сообщают ошибочно Рогожская и Симоновская летописи, см. Слов. книжн. Др. Руси 1988, 26: Прохоров). 11 марта 1353 г. преставился митрополит Феогност. [458] Перед смертью он и великий князь Симеон Иванович направили к патриарху Константинопольскому посольство с просьбой рукоположить следующим русским митрополитом Алексия. Это был весьма своевременный и ответственный шаг, тем более что через полтора месяца после кончины Феогноста умирает от чумы и Симеон, также успевший в своем завещании назначить Алексия советником его братьев Ивана и Андрея. И покойный митрополит и покойный князь мудро позаботились о будущем Алексия и тем самым со своей стороны способствовали упрочению его авторитета и его положения. И митрополит и князь помнили, какие неприятности с поставлением митрополита всея Руси возникли после смерти Петра, и сделали заблаговременно все, чтобы предотвратить повторение подобной ситуации.

Посольство вернулось через полгода уже при новом князе и отсутствующем митрополите. Но оно привезло приглашение Алексию прибыть в Константинополь на поставление. Вскоре он отправился в дальний путь [459]. В Константинополе Алексий провел много времени. 30 июня 1354 года патриарх Филофей издал грамоту, которой утвердил Алексия в сане митрополита всея Руси. Претензии Новгорода на то, чтобы в митрополиты был поставлен некто Феодорит, оказались отвергнутыми. Однако более сложная ситуация возникла с Романом, который тоже был поставлен в митрополиты по протекции Альгирдаса (Ольгерда). В обмен литовский князь обещал принять православную христианскую веру. Возможно, эта неразбериха отражала столкновение интересов разных партий. Рассказ обо всей этой ситуации византийского историка Никифора Григоры неблагоприятен для Алексия. Так или иначе Роман, поставленный Каллистом в митрополиты на несколько месяцев позже, чем Филофей сделал то же в отношении Алексия, временно удалился со сцены, и Алексий стал митрополитом всея Руси.

Вернувшись на Русь, Алексий занялся внутренними делами Русской Церкви, хотя через год по возвращении ему пришлось еще раз отправиться в путешествие в Константинополь, потому что история с Романом еще давала о себе знать. На Руси Алексий прежде всего рукоположил новых епископов. В воспоминание о своем обете во время бури на обратном пути из Константинополя основать в случае спасения новый монастырь в Москве Алексий несколько позже исполняет свой обет. Ему обязан своим возникновением Спасский Андроников монастырь, о котором рассказано в «Житии» Сергия.

В 1357 году по вызову слепнувшей ханши Тайдулы Алексий побывал в Орде и успешно избавил Тайдулу от слепоты. Есть сведения (запись в одной рукописи XVI века), что в Орде Алексию пришлось участвовать в прении о вере перед царем (ханом) с некиим богатырем Мунзи. Сохранился ярлык, выданный тогда же Алексию ханом Бердибеком, согласно которому Русская Церковь как молящаяся за татар освобождает от дани, поборов и каких–либо насилий. В 1359 году Алексий поехал в Киев, очевидно, с далекоидущими планами. По византийским источникам, которым нет оснований не доверять, по приказу Альгирдаса (а Киев входил в состав Великого Княжества Литовского) Алексий в Киеве был заключен под стражу и у него была отобрана ценная утварь. Возможно, ему грозило и худшее, если бы не нашлись люди, благодаря которым Алексию удалось тайно покинуть узилище и в 1360 году снова оказаться в Москве. Тем не менее посягновение Алексия на Киев потерпело неудачу, и, более того, инициатива перешла в руки Романа, который — в обход Алексия — прибыл в Тверь. Сложившаяся ситуация была сложной, и тверской владыка Феодор избегал встреч с Романом. Из грамоты Алексия патриарху Каллисту (июль 1361 года) видно, что главным предметом беспокойства был Киев и Брянская епископия (следует напомнить, что в 1356 году Брянское княжество было захвачено Литвой). В 1362 году умирает Роман, и Каллист подтверждает право Алексия именоваться митрополитом всея Руси и оставляет за Алексием Брянскую епископию (новый малорусско–литовский митрополит поставлен не был) [460].

В 1365 году в Кремле была заложена каменная церковь во имя архангела Михаила и за год была возведена. Предание говорит, что около этой церкви, на месте ханской конюшни, Алексием был основан Чудовский монастырь, варварски уничтоженный в советское лихолетье. На Остоженке тем же Алексием был основан первый в Москве женский монастырь — Алексеевский, во имя Алексия человека Божьего (так кроме римского святого называли нередко и самого митрополита Алексия). Предание же сообщает, что это было сделано Алексием для двух своих сестер. Воздвигались церкви или обновлялись, учреждались монастыри не только в Москве. По инициативе Алексия основан был Серпуховский Владычный монастырь, обновлен Царевоконстантиновский около Владимира и Благовещенский в Нижнем Новгороде. Ранее рассказывалось об истории 1365 года, когда Алексий отнял Нижний Новгород и Городец у суздальского владыки и вовлек в эту историю и Сергия.

Во второй половине 60–х годов XIV века Алексий последовательно выступает на стороне московского князя в его борьбе с Тверью. Вместе с тем он поддерживает контакты и с патриархом Филофеем, который полностью доверял Алексию и считал его «великим человеком» (РИБ № 16, стб. 97–104). Самому же Алексию он признавался: «сильно люблю тебя, считаю своим близким другом» (РИБ № 17, стб 103–110). Посылал патриарх грамоты и московским князьям, убеждая их повиноваться Алексию, и новгородскому владыке (тоже Алексию), которого убеждал повиноваться московскому князю. Более того, Филофей отлучил от Церкви князей, не хотевших вместе с Москвой воевать против Литвы, с любопытной аргументацией — как действовавших «против священного христианского общежития» (Слов. книжн. Др. Руси 1988, 29). Но Филофей был по–византийски изворотлив, и когда в 1371 году Альгирдас и Михаил Тверской стали жаловаться ему на Алексия (в частности, Альгирдас требовал особого митрополита для Киева, Смоленска, Малой Руси, Новгорода, Твери и Нижнего Новгорода) и польский король пригрозил обратить своих православных подданных в латинство, Филофей потребовал, чтобы Алексий или его люди в течение года явились в Константинополь для суда по жалобам князя Михаила Тверского. Вместе с тем суда этого Филофей не хотел, и эти требования его к Алексию, по сути дела, были лишь костью, брошенной его оппонентам. Патриарх, между прочим, побуждал Алексия посещать Киев и Литву [461].

Возможно, что у Алексия и были такие планы, но во время краткого мира всех русских князей и Альгирдаса Алексий не успел (или все–таки не хотел?) посетить Литву, а потом началось новое «розмирье» с Ордой и другие события, удерживавшие Алексия в Москве. Одним из них была московско–тверская война 1375 года. После нее о поездке в Литву нечего было и думать. Реакция патриаршего престола заключалась в том, что в Москву в конце 1376 года от патриарха Филофея были присланы два протодиакона Георгий и Иоанн, от которых и князь Московский и митрополит Алексий узнали, что Киприан был поставлен в митрополита Литовского и Малорусского с правом наследования после смерти Алексия митрополии всея Руси. Небрежение (хотя отчасти и вынужденное) интересами православных людей в Литве, а нередко и общая «антилитовская» политика Москвы означали упущение возможности направить русско–литовские отношения в иное русло и вынуждали Литву искать поддержку другой политической силы в Европе — Польше. Спустя десятилетие была заключена уния.

Нужно сказать, что, узнав о решении патриарха, московский князь не признал прав Киприана и склонял Алексия благословить своего духовника Михаила — «Митяя» как преемника на митрополичьей кафедре. Алексий оказался в затруднительном положении. И здесь еще раз нужно отдать должное Алексию. Будучи ветхим старцем, теснейшим образом связанный с мирской московской властью, он устоял перед просьбами князя и не принял требований, исходящих как от князя, так и от патриарха. У Алексия был свой план выхода из этой ситуации, и он все свои усилия приложил к тому, чтобы уговорить Сергия Радонежского быть его преемником на митрополичьей кафедре. Как известно, Сергий своего согласия не дал — и не только потому, что ранние «антимосковские» воспоминания были в нем, скорее всего, живы, но по самой сути своего предназначения.

Умер Алексий в начале 1378 года (12 февраля). Его похоронили в Благовещенском пределе церкви архангела Михаила, основанной Алексием же. Когда 60 лет спустя верх церкви обвалился и стали разбирать обломки, обнаружили останки Алексия — «целы и нетленны, и ризы его невреженны». Их перезахоронили в новоотстроенном Благовещенском приделе. Первым актом митрополита Ионы после его вступления на митрополичью кафедру было установление в 1448 году общецерковного празднования памяти Алексия (Голубинский 1903, 74–75). Как и митрополит Петр, Алексий стал почитаться как заступник всей Русской земли и Москвы в особенности. Позднее Церковь стала отмечать и день обретения его мощей (20 мая) [462].

Из текстов Алексия, о которых вкратце см. выше, вероятно, стоит выделить Поучение «от Апостольских деяний к христолюбивым Христианом», написанное, как полагают, на рубеже 1354–1355 гг. при вступлении на митрополичий престол. В этом поучении — некая программа Алексия. Он призывает паству быть скорой на послушание, медленной на глаголание [463], поздней на гнев. Мир и любовь к ближним, избегание блуда, пьянства, грабежа, насилия, чародейства, волхвования, алчности к богатству, жажды «всякого злато имения, иже пребываеть души на вред», — вот чему учит свою паству Алексий. Он призывает помнить о смертном часе (иметь «в уме своем смерть»), суде и воскресении. Сильных же мира сего он призывает милостиво править суд. — Другие тексты, вышедшие из–под пера митрополита Алексия носят более частный характер, определяемый конкретной злобой «сего дня». Заслуживает, впрочем, внимания Духовная грамота Алексия, в которой он завещает Чудовскому монастырю ряд сел, а жителям этих сел предоставляет возможность уйти «отдав серебрецо» — «а хто рост дает, тем воля ж»; великому князю Димитрию Ивановичу он поручает заботы о самом монастыре.

Из литературы о митрополите Алексии и его житии ср.: Горский 1854, 89–128; Ключевский 1871 (= Ключевский 1989), 120, 132–140, 168–169, 243–245, 319, 355–356; Барсуков 1882, стб. 27–31; Макарий 1886, т. 4, 33–62; Каменский 1894, август, 421–444, сентябрь, 1–25, октябрь, 197–211, ноябрь 405–421, декабрь 601–618; Муретов 1897, ноябрь, 177–199, декабрь, 375–414; Голубинский 1904, т. 2, 1–я полов. г 170–225; Пономарев 1900, т. 1, стб. 523–531; Соколов 1913, 318–466; Лихачев 1913, 1–8; Орешников 1928, т. 2, 171–186; Meyendorff 1967; Meyendorff 1981; Слов. книжн. Др. Руси 1988, 25–34, 243–245 (Прохоров); Карташев 1991, т. 1, 307–323.

«Житие Алексия митрополита» в своей первоначальной редакции датируется концом (после 1378 г.) XIV века. Из пяти существующих редакций «Жития» первоначальная — текст «О Алексии митрополите», содержащийся в «Летописце Рогожском» XV века, «Летописи Симеоновской» XVI века и содержавшейся в «Троицкой летописи» 1408 года (см. реконструированный текст — Троицк. летоп. 1950, 373–377; 379, 381, 386, 388, 391, 393–395, 404, 405, 407, 409, 417, 440, 441). Полагают, что (учитывая тесную связь и «тематическое, композиционное, стилистическое и лексическое родство» этого текста с примыкающей к нему в летописи «Повести о Митяе–Михаиле») оба эти текста были написаны одновременно, т. е. между 1379 и 1382 гг. (см. Слов. книжн. Др. Руси 1988, 24; ср. также Прохоров 1978, 150–156, 216–218). Среди изданий «Жития» — Жит. митр. Алекс. 1877–1878, т. 4, № 1–2; Службы и акаф. 1891; Пономарев 1898, вып. 4, т. 2, 41; Шляков 1914, 85–152; Кучкин 1967, 242–257; Прохоров 1978, 216–218. Далее цитируется текст «Жития», составителем которого был Пахомий Логофет (Серб), видимо, 50–е годы XV века (до этого им была написана повесть об обретении мощей митрополита Алексия), по публикации Кучкин 1967, 245–247. Следует также помнить о подробной «Повести о Алексии митрополите всея Русия», помещенной в «Никоновской летописи» (см. Никон. летоп. 1897 = ПСРЛ XI, 29–35).

Чтобы избежать повторений, из текста «Жития Алексия митрополита» в центр внимания попадут лишь особо отмеченные эпизоды в редакции Пахомия Логофета.

После вступительной части, выдержанной в характерном для Пахомия стиле [464], составитель переходит к предистории, рассказывает кратко об отце Алексия «некоем муже благоверном» Федоре и о жене его Марии и о родившемся у них сыне, «въ святемъ крещении Елферии». Отметив, что в должное время Елферий был отдан «книжному учению», составитель «Жития» сообщает о первом, но все определившем событии в жизни мальчика:

Прешедшим же 12 летомъ, детьское еще имущу, яко же случися простреть мрежа въ увязение пернатымъ, и абие на то внимающу, въздремався, успе. И бысть ему глас, глаголя: «Алексие, что всуе тружаешися? Се отселе будеши человекы ловя». Оному же от сна възбнувшу, не виде никого же и дивляшеся необычному гласу, паче же и новому званию, еже рещи Алексее. И от того часа бысть отрокъ яко въ уныни и размышлении велице. Прииде же и в домъ свои и пребываше не яко же преже, но молчаливъ от помыслъ, не можаше бо разсудити конець тому. И никому же поведа бывшее.

Это молчание, вызванное сном и вызвавшее «великие размышления», конечно, может им самим и исчерпываться, и тогда ему нет надобности придавать особый смысл. Но может быть и иначе, учитывая будущий паламизм митрополита Алексия и несомненное или весьма вероятное знание об этом Пахомия, не говоря уж о некоторых других деталях (ср. в «Поучении от Апостольских деяний» Алексия призыв к пастве быть «медленной на глаголание», см. выще). Ср. версию Никон. летоп. 1897, 30: «что тако въ печаль вдался еси, и отнюдь уклоняешися въ молчание […] къ намъ же ниединаго отъ тебе слова несть» и «прилежаше млъчанiю».

Как говорится в «Житии», мальчик никому не сказал о случившемся, но родители, видяща его дряхла суща, спрашивали у сына, что с ним случилось. Любовь сделала их проницательными. Они же поведаше: «Яко отходящу ему от насъ в пустыню и насъ тающуся, не вему, что случися ему». Оттоле отрокь начатъ внимати о вещи, Божиа же свыше зряше о немъ, проведети хотящаа быти, иаже въ сердци имяше добродетель.

Когда Елферию исполнилось 15 лет, прииде ему въ умъ любовь и рачение иноческого образа, и он ушел в монастырь, прошел пострижение, оставил въкупе же и съ отъятиемъ власъ и долу влекущая мудрованиа, получил в иночестве имя Алексия и начатъ въздержатися невещественыимъ и бестелеснымъ житиемъ, бдением же и постомъ и всенощнымъ стоаниемъ, къ Богу молбою и пениемъ, яко мощи всемъ удивити, тем же и повсюду слава происхождааше, яко легькымъ перомъ о немъ, даже и до великаго князя Иоанна Иоанновича, тогда великое княжение дръжащу. Алексий же хотел утаиться, пребывать в одиночестве, но все было тщетно, и Пахомий вспоминает подобные аргументы — нельзя «граду укрытися верху горы стоящу», «не подобно светилнику под студомъ быти, но на свещнице», нельзя светилу, находящемуся на стекле, рассчитывать на то, что его не увидят, и т. п.

Дойдя до этого места в изложении жизни Алексия, Пахомий сразу пропускает несколько десятков лет, и читатель находит Алексия уже в Константинополе, поставленного митрополитом Киевским и всея Руси [465]. Пропущено даже описание периода жизни Алексия, начиная с его прихода в Богоявленский монастырь, знакомства со Стефаном, братом Сергия до поставления его Феогностом в сан епископа Владимирского и даже до всего того, что непосредственно предшествовало поездке в Константинополь [466].

Зато подробнее освещается в «Житии» то время, когда злочестивый царь Бердебекъ, избивь братью свою 12, лютъ сии зело немилостивъ, покушаашеся и на хрестианьство ити. […] Сиа же слышавше православие, въ страсе утешняемо бяше, ведяще буость варвара того. И тогда великий князь Иван, возложив всю надежду на Бога, умолил Алексия ити въ Орду къ злоименитому царю, яко да утолитъ гневъ. И Алексий отправился в Орду и сумел смирить гнев безбожных татар, и они дивились премудрости святителя и высоко оценили его ум.

Следующий эпизод «Жития» Алексия. — приход его в Троицу к Сергию с просьбой дать ему в помощь одного из своих учеников, потому что он, Алексий, задумал основать в Москве монастырь во исполнение обета, данного во время бури на море при возвращении Алексия из Константинополя на Русь, о чем см. выше. Существенно свидетельство явленной при встрече любви Алексия к Сергию — «Възлюбленне, едино хощу просити у тебе благодетельство, яко да дарует ми духовная ти любовь».

Далее, естественно, «Житие» сообщает с подробностями о воздвижении Андроникова монастыря, к чему присовокупляется и рассказ о воздвижении при приезде Алексия в Нижний Новгород каменной церкви Благовещения, о воздвижении во Владимире храма во имя равноапостольного Константина и матери его Елены.

И тако сему бывающу, — продолжает «Житие», — и за премногую святого премудрость и слова разумное и съ всеми благоприветливое, наипаче к Богу молебное, и житиа великое повсюду о немъ, больми слова происхождааше, не токмо во своих странах или окрестных, но и в далных и безбожных татаръ, иде же Христос незнаемъ бяше, у Христовъ служитель Алексия хвалимъ бывааше, и промежю техъ святого Алексия имя яко же некое священие обношаашеся.

Так молва об Алексии дошла и до татарского царя Амурата, и он обратился к великому князю Димитрию Ивановичу, моля его, яко да послать человека Божiа Алексиа, въ еже помолитъ Бога о царици, яко да прозритъ […]. И обещал — И аще исцелеет царица, миръ имети имаши съ мною. Но и предупредил: Аще ли не пустиши его, то имамъ землю твою пленити. И хотя Алексий в ответ на просьбу великого князя сказал, что это прошение и дело выше его меры, он с надеждою на Бога отправился в Орду. В церкви, где Алексий перед отъездом пел молебен, внезапно сама по себе возгорелась свеча, и это был первый знак благого исхода всего предприятия. А пока Алексий добрался до Орды, царице снился сон. Она видела во сне митрополита Алексия, пришедшего в архиерейском одеянии, и священников, одетых сообразно их сану. И яко же виде того блаженаго и створие по тому же образу ризы святительскые и всемъ прочимъ священникомъ. Готовился к приезду Алексия и царь, который сретаеть его с великою честью и дароношениемъ (И бяше видети реченное: «Левъ и агнець вкупе почиютъ», — не удерживается Пахомий от известной паремии). Алексий, имея при себе свечу, которая зажглась само собою, совершил молебно пение и покропил царицу святою водой, и она в томъ часе прозре. С великой честью и богатыми дарами провожали Алексия в Орде. С радостью и честью, принося Богу хвалу, встречали его в Москве. И от того часа имеаху велика и славна быти пред Богомъ. После этого откровениемъ Божиимъ Алексий и задумал воздвигнуть церковь во имя архистратига Михаила и честнаго его чюдесе, еже и бысть. Здесь же был воздвигнут и придел во имя Благовещения Богородице и ту себе гробъ заложи своима рукама. Церковь же была всяческыми добротами украшена — иконами же и книгами и инеми утварми. Если бы не был Алексий угодником Божиим, — рассуждает Пахомий Логофет, — не внушил бы он такую веру к себе варвару. Серией соответствующих случаю цитаций составитель пытается подтвердить им сказанное и закрепить это в сознании читателя. Алексий — человекъ Божий, и это определение теперь приобретает почти формальную силу.

А между тем Алексий был уже стар и виде себе от старости изнемогша и ко къньцу уже приближающуся. Тогда–то он и призывает к себе самого достойного из тех, кто мог бы по недолгом времени занять освободившую митрополичью кафедру — Сергия. В подтверждение серьезности этого предложения Алексий повелел вынести крестъ с парамандом, златом же и бисеромъ украшенъ и дарует его преподобному. Следует уже известный ответ: «Прости мя, владыко, яко от юности моеа не бых златоносець, въ старости же наипаче хощу в нищете пребывати». Алексий просит Сергия исполнить послушание и принять его благословение. «Да будет тебе известно, зачем я призвал тебя», — примерно с такими словами обращается Алексий к Сергию, и тот, обладая редким провидческим даром и, к тому же, не будучи спрошен, отвечает вопросом на обращение Алексия — «И како могу ведети?» Алексий подробно объясняет свое намерение видеть после себя на митрополичьей кафедре именно его. Ответ Сергия со словами, что просьба Алексия «выше моея веры есть», известен.

Надежда и упование митрополита не осуществились. Алексию пришлось отказаться от своих планов. Оставалось надеяться, но, конечно, уже в ином плане, на великого князя. Перед смертью Алексий призывает его к себе, дает милость, мир и благословение ему, всем благоверным князьям и боярам, вельможам и всем православным, и целова, их конечнымъ целованиемъ, и нача собе молитву творити отхождениа душа своея. Еще же молитве во устехъ его, душа же от тела исхождаше, самому рукы на небо въздеющи, и тело убо честное на земли оста.

«Житие» завершается похоронами Алексия. Присутствующих поражало, что, когда уже жизнь полностью ушла из тела покойного, лице же его светящеся, аки светъ, а не яко же обычаи есть мертвымъ, но аки солнце просветися. Все скорбели. По отпевании князь Димитрий Иванович своими рукама святое его тело гробу предаша.

К «Житию», составленному Пахомием, приложен текст на обретение честного телесе святого чюдотворца Алексиа. Он состоит из двух частей. Первая посвящена собственно обретению тела. Как граду, на верху горы стоящему, не укрыться, так и «светилнику не под землею быти, но всеми видиму быти». Это и произошло, когда была вскрыта гробница и увиденное было воспринято всеми как чудо:

[…] и абие обретоша тело блаженаго Алексиа цело и невредимо, и ризы его не истлевше. О превеликое чудо! Толикымъ летомъ минувшимъ, святому въ гробе лежащу, не изменися святое его тело и ризы его яко въчера оболчены […] И сему светильнику не мощно на толико летъ съкровену быти под землею. Се же все бысть всемудраго Бога промышлениемъ.

Вокруг тела собрались все, кто только мог. Особо подчеркнута «московская» тема — Народи же московьстии мнози с радостию стекошася видети честное и святое его тело. Поклониться телу пришел и великий князь Василий Васильевич, и все князья. Василий Васильевич възрадовася радостию великою зело и воздал хвалу Богу, сподобившему его и в его годы «видети таковое скровище, въ благости дръжавы моея явити ми».

И продолжая:

«И яко же убо далъ еси намъ вторыи источникь благодатный въ граде нашемь Москве, творящаа намъ дивнаа чюдеса последнему роду нашему, но и не токмо же единому граду нашему, но и всем градомъ и странамь, с верою притекающимъ на таковаа и дивнаа чюдеса и дара милости твоа получити, владыко. […] О преподобниче Божии святитель наш чюдотворче Петре и святителю Христовъ преподобне отче нашъ чюдотворче Алексие! Вы бо еста скораа помощника и заступника земли нашеа Рустеи и стена необоримаа присному граду вашему Москве».

Подъем духа был всеобщим: в тот день вся Москва была едина, и день этот, закрепив успевший к этому времени скопиться материал для «московского» мифа, сам наметил следующий шаг и в «московском» мифе и в «московской» идеологии. Единение вокруг обретенного тела Алексия охватывало равным образом всех. И великий христолюбивый князь, и благоверные князья и бояре, и вельможи, и вси московьстии народи целоваста любезно святое его тело.

Вторая часть приложенного к «Житию» текста представляет собой подробный перечень девяти чюдес Алексия — О иступившемъ ума; О отрочати умрьшемъ; О раслабленемъ; О клирице о Михаиле; О слепомъ; О болящем трясавицею; О жене слепои; О поваре Климентии; О отроце Василии, изъедену от беснаго пса. Эти чудеса едва ли что–нибудь существенное прибавляют к тому, что засвидетельствовано в самом «Житии», и выглядят скорее как собрание материала для канонизации.

После описания чудес следует «Слово похвално святому Алексию» с мажорной темой радости (пятнадцатикратное повторение слова Радуйся с характерной риторической схемой: Радуйся, грешнымъ скорое спасение… Радуйся, неразумнымь премудра доброта… Радуйся, раслабленымь скорое исцеление… Радуйся, глухымъ слышание и немымъ глаголание… Радуйся, слепымъ прозрение [467] и т. п.). «Слово похвално» завершается ритуальной самоуничижительной формулой в сильно индивидуализированной версии:

Сие худое грубоглаголие принесох ти убогыи от пустыа ми душа и съквернаго телесе и сердца, от нечистаго языка, приими от насъ, святе, въ славу Отца и Сына и Святого Духа и ныне и присно и

Этим и рукопись и кончается.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.