«А ВЕРА ЕСТЬ ЖИЗНЬ»

«А ВЕРА ЕСТЬ ЖИЗНЬ»

Начались встречи, обмен книгами, переписка.

* * *

Дорогой Владимир Львович! Спасибо за добрые слова о моих книгах, хотя во многом они объясняются Вашим расположением. <…> Относительно нашего возможного диалога — я, разумеется, с большой охотой включился бы в него. Но поскольку Вы. наверное, хотели бы как?то употребить его для размышлений над собственными трудами и проблемами, то лучше было бы нам уяснить границы. <…> Как Вы, наверное, помните, Фромм считал, что религия (в том широком понимании, которое ему свойственно) имеет терапевтическое значение для человечества наших дней. Наверно, это было бы наиболее целесообразной канвой для диалога. Вообще же диалоги можно разделить на несколько сортов.

1) «Бой быков», когда оппоненты заинтересованы в «зрителях» прежде всего, и их цель — не ударить лицом в грязь. Это чисто спортивное состязание, малоплодотворное. 2) «Информационные» диалоги, когда каждая сторона просто излагает свою точку зрения на вопрос. Это уже лучше, но больше похоже на серию монологов, чем на диалог. 3) Взаимообогатительное, конструктивное, «диалектическое» общение. Это, мне кажется, — лучший вариант.

Конечно, было бы замечательно, если бы у Вас нашлось время сделать пару критических замечаний, касающихся моих книг. Я ведь пишу вслепую, не получая критики и «прессы». И, Вы правы, конечно, вынужден спешить. Читатели нетерпеливо стоят за спиной, как у художника, и ждут, давят. Просто потому, что «есть нечего»: старые книги уже во многом устарели, зарубежные — или недоступны, или «не работают» для нашего читателя.

Жанру меня трудный, едва ли даже определимый, но в чём-то похожий на Ваш: и наука, и литература, и пр. Но я ведь не прозаик, а не поймёшь что. <…> Так что обмен и помощь — неоценимы.

Надеюсь на встречу после Рождества. <…> У меня чувство, что все это не зря. Я уже говорил Вам, что не верю в случайности. <…>

Свои письма отец Александр писал на машинке, почти без правки, не перечитывая. Рукой — спешные записки, стремительным почерком, напоминающим то греческий шрифт, то стенографию… Сокращения делаю, главным образом, в тех местах, где речь идёт обо мне и моих работах. Отец Александр был благодатно щедр на доверие и восторг, щедр безмерно, неудержимо. Иногда от этого становилось страшно. С благодарностью слушая, читая его похвалы, нельзя было сомневаться в их искренности. Нельзя и теперь, после… — но благодарность смешивается со стыдом недостойности. Солнечный свет — невозможно думать, будто ты его заслужил.

* * *

Дорогой Владимир Львович! <…> Года два назад, когда я написал Вам длинное письмо, прочтя Вашу книгу «Я и Мы»[22] (это письмо, написанное ещё до коктебельской встречи, которое я по «неизвестным» причинам не получил — В. Л.), уже было предчувствие, что нашим дорогам суждено пересечься. Может быть, потому, что увидел в ней нечто родственное (не обязательно — похожее), близкое в каких?то едва различимых векторах. <…> — ощущение «единого поля». Читал и между строк, как мы все привыкли.

Хотя религиозность часто бывает связана с патологией, для меня она есть здоровье души и духа. <… > В «Я и Мы» первого издания мне казалось, что есть немного тяготения в сторону психофизиологического детерминизма, но теперь его уже нет. Я не верю в детерминизм, хотя и считаюсь с ним, я ведь биолог. <…> Бессмысленно думать, будто изучение некоторых механизмов открывает все тайны. Тайны — это не «непознанное», но нечто более широкое, чем поле, подведомственное одномерному естествознанию.

Я действительно догадывался, что Вы не просто врач. <… > Но это вовсе не трагедия. Наоборот. Вы, как царь Саул, который пошёл искать ослиц, а нашёл царство. <…>

Вы говорите: не хватает добра? Так ведь оно просто ещё не реализовано, подобно тому, как не реализуем мы всех ресурсов мозга. Один христианский подвижник из Сирии справедливо говорил, что можно научиться любить все, даже червей, даже демонов. Это, конечно, идеал, но достижимый. Сердце гибче ума и способнее к росту, если с ним заниматься.

Чего я ждал от Вас? Просто «человека, который понимает». Это само по себе имеет немалую цену для меня. И потом, я люблю талант, как чудо Божие, как птицу или оленя…

То, что пишет Соловьев — есть не вера, а философское убеждение. Само по себе оно важно, но не может заменить жизни. А вера есть жизнь. Вы говорите о ней как о стержне, и это глубоко верно. Она есть внутренняя ситуация человека по отношению к Богу. Библия требует от нас полной, всецелой самотождественности, единства личного начала. Только так «второе я» становится просто тенью, которая должна знать своё место, а не психическим паразитом на личности. Чем прочнее единство, тем больше открытости Высшему. Когда мы учимся доверию к жизни, Бытию, Богу, когда говорим Ему «Ты», происходит основное. Мы выходим на контакт с самой сутью вещей. Едва ли это можно ясно передать в понятиях.

Все философемы тут только прелюдии, пролог, подступы, хотя и важные. <…>

Данный текст является ознакомительным фрагментом.